***
Дальнейшие события не слишком отличаются: Иркутск, правда, в этом мире без милиции… С удивлением Миха наблюдает, как вся группа, пока Андро в больничке валяется, сваливает на Байкал. Отдохнуть, бл*, расслабиться. И похер, что озеро не встало и что ветрище на берегу такой из-за этого, что выдувает последние мозги. Охренительно придумали, ё-моё! Пока один с возможной инвалидностью свыкается — эти блин попёрлись проветриваться! Помнится, что-то такое пробовали парни отчебучить в одной из параллелей. Но там он был в «теле» и смог этот момент «отвлечения пока не разъярённого медведя», устроив разнос и разгром, предотвратить. Здесь же ему пришлось следовать вслед за своим Горшком. Сначала в стеклине авто, помнится, его в самом начале чья-то лобовуха прикончила — н-да, затем, выглядывая с ледяного тороса на берегу, как гурьба дорвавшихся панков с азартом раскапывала снег и лед с гранатового пляжа, чтоб понять, а чегой-то он гранатовый! Как баран на веревочке… Мишка пытается выбросить из головы мысли о чувствах Княже, что застрял, фактически брошенный друзьями, после операции в Иркутске. Да, тут он сам постарался, но… Не на пустом же месте так психанул, верно, ё-моё?! Зарубался за понятие — ха, официальная версия больно неклейкая. Не замечал он за Андро раньше подобного рвения. Точно что-то другое, и, скорее всего, причина, как всегда он — Мишка Горшенёв. Который щас, не желая сдаваться, окопался так, что на снежного человека похож стал… Так, не думать про Андрея, не… Но получается скверно — душа рвётся к хоть и не своему, но всё же Князю. Вместо этого приходится наблюдать за отдыхом, пьянкой и последующим разносом номера. Ну, да, видимо, это тоже какая-то константа. Как и с остервенением проходящий по осколкам зеркала и порезавшийся Горшок. Вид собственных истерзанных пяток заставляет думать, что был б чем — вырвало бы. Вместо этого копится раздражение. Вот, что не насмерть-то порезался, может и осколок этот удалось бы покинуть, а? Везучая скотина, осколки стекла лишь впились в ноги, мелкие порезы — кровищи хватит, чтоб уляпать всё вокруг и произвести фурор. Не хватит, чтобы истечь. Андрея он видит только на концерте. Пришлось перескакивать с лампочки на тарелку к Пору, чтоб поближе разглядеть его… Уставшего, измученного. Но — живого, реагирующего. Из разговоров понимает, что иркутские врачи чудо совершили и руку как надо зашили. Ну, да, вся замотанная (ударил, поржал, бинт!), нужно бережное отношение, но работать будет. Стало быть, рисовать-писать сможет Княже. Выдохнуть можно. Повезло тут дураку. Только вот тогда для чего тогда Мишка тут? Зачем те, кто управляет этим поездом, запихнули его совсем в другой сюжет? Что он должен понять?! Миша недоумевает, искренне. С болью наблюдает за холодностью, появившейся в ту зиму между этими Князем и Горшком. Хотя… может она и до этого была? Просто сквозь трещину в стекле бьющийся снаружи холод быстрее их достал?! И не только здесь. От мыслей этей жутко. Наблюдать за тем, что весь кураж с друга слетел — тоже. Точно Андро понял для себя, что таким макаром может запросто достукаться до реальной инвалидности или смертушки. Это Миха ходит по краю — и всё ему похуй, Княже-то за голову схватился. Вдобавок, усталость у Андрея не проходит — и остаётся только с грустью констатировать, что устал тот не от ранения и последующих манипуляций. Похоже, что силы оставляют Княже из-за… общения с Горшком. Слишком долго это всё вывозит — а лучше не становится, только хуже. Мишка, кусая невидимые локти (а хотелось бы своему двойнику уши!), наблюдает, как его копия, явно не осознающая пропитым мозгом, что едва не потерял лучшего друга, вообразил, кажется, будто Андрюха славу его перетянуть решил. Роль примерить. П*здец — вот уж точно, от большого ума такие выводы… Какую роль? Королевы драмы?! Ну, ё-моё!***
Кажется, и в этой истории злополучный поезд стал одним из сокрушительных камней, разбивающих стеклянные нити, что связывают этих двух. Мишка, едва замечая, как бегут года, видит, как они чуть не разбежались, решив записать сольники. Точнее, решили-то до поезда ещё, просто воплотили, наконец, до конца, а там презентация, разочарования, провалы — все это окончательно обстановку накалило. Ну, для журналистов-то всё прилично. Да даже мало кто в группе заметил едва не произошедшую катастрофу. Ну, как не понять-то: нельзя расцепляться. Эти дурики даже вторых женушек себе нашли… Похожих. Ё-моё, Миха, кажется, впервые, как следует разглядел успевшую у него на горизонте промелькнуть пассию — Ольгу… Тут-то она с ним до ЗАГСа дошагала. И вот, со стороны-то, всё иначе, блин, смотрится… Он всё смотрел и смотрел, будто впервые увидел. Вот же, блин, а Оля-то — невысокая блондиночка, удивительно похожая на … Андрея. Если б не знал — вообще б решил, что это какая-то сестрица княжеская, близняшка. Очевидное-невероятное. Правда, у той же Аньки норов сразу ощущался даже в легком биении жилки у брови… А тут внешним сходством, увы, всё и исчерпывалось. Хотя… Целее будет. Наверное. Тоска кольнула. А, взглянув уже немногим позже на Агатку, своим уже не в меру расширенном осколками сознанием подумал, что, вполне возможно, в какой-нибудь вселенной очень похоже мог бы выглядеть он сам в женской тушке. Интересно, как бы его звали? Невесело хмыкнул. С другой стороны, ну хоть какая то поддержка у этих двух. Друг друга-то с каждым годом всё меньше и меньше поддерживают. Да и другие их… тоже. Балу — ушёл, уехал в Америку. Некрасиво ушёл, некрасиво — со стороны, прежде всего, отношения группы. Но теперь вести себя подленько с друзьями — видимо, норма. Вспомним снова Княже, в больничке прозябающего, пока всё остальные в отрыв ушли. Ещё парочку реальностей вспомним, бл*, где тоже вопросов много. Ко всем. Вот че за Карабас-Барабас сам Горшок в реальности Аньки-то, а?! За ним и Ренник уходит, выслушав напоследок: «Ну, ты пиши там, звони. Может, когда вместе сыграем». Миха, хоть и после Аннушки, часто в сознании всплывавшей, не может к Лосю ровно относиться, но всё одно, готов головой об стену биться — что ж вы творите, други… Человечнее быть надо. Но стекло немо. Мишку вообще периодически от местного Горшка в ярость кидает. Тот то на кефирную диету садится, то тут же возвышенно разглагольствует о смерти на пике, не замечая словно, как от этих разговорчиков Андрея перекашивает. Ну, как? Как можно быть таким тупым? Как можно не видеть, как корёжит друга-то? За языком следить надо, а не молоть пургу какую. Тем более, что знает теперь Мишаня, что нифига не конец смерть. Дурак, блин, думает — будет потом безразличное ничего. Где от тебя одна память, а страдают другие. И ты нем и глух к их слезам. Хрен там! Вон он как здесь застрял… В бутылке водки, к которой по десятки раз подвязывавшегося Горшка местного так и тянет всё равно… В гранённом стакане, в зеркале — куда смотрит опухшая стареющая рожа с шальным одичалым взглядом. А уж как технично Андро по сцене гоняет. Михе не сразу хочется верить своим глазам, но приходится — Горшок совершенно очевидно отжимает сцену и задвигает Княже. Князеву, естественно, это всё вообще не по нутру, он крысится в ответ. Градус их взаимоотношений падает настолько, что даже сам Горшенёв временами пугается творимой х*йни. И он начинает чуть ли не заискивать перед Андреем, словно надеясь вернуть обратно, повиснуть как прежде… Петь снова в один микрофон. Но — поздно. Князь словно колючками оброс, всячески показывает: не подходи, убьёт. Причем порой так глянет, что вот реально мурашки пробирают. Андрей вообще занял прочную оборонительную позицию. Окопался в своём углу, в который то и дело нырял Горшок, то ли желая ещё задвинуть, то ли чтоб выковырять. Он точно сам не знал, какая муха его сегодня покусала. Впрочем, тенденции были таковы: до почти самого конца теснил-теснил, редко одёргиваясь, а уже когда подплывать начало осознание, то перемыкать в другую сторону стало всё чаще. Ну, вот, сами посудите, ё-моё! Князь, всё чаще принимал защитную позу, и без разницы сидел ли он рядом с Мишей на интервью, где их теперь разделял стол, проводили ли автограф-сессию или же двигались по сцене. Причём чем ближе было к дате упархивания Андро в сольник, тем интереснее поддавливание от Миши менялось на постоянное протяжение ласт к нему, а то и вовсе на совсем уж странные почти коленопреклонённые валяния… но Князь всё также отгораживался от него с непрошибаемой рожей. Горшенёв в Зелёном театре едва стриптиз, чтоб внимание привлечь, видать, не устроил — только это и проняло… Да и то, ожидаемо, никакого проку не принесло. А ведь наш зазеркальный Мишка пытается, не сдаётся! То до одного, то до другого докричаться. Но эти двое на его прыг-скоки по зеркалам и ухом не ведут. Не слышат. Не видят. Пробовал он и во сне к ним пробраться. Но дух из него фиговый, видно. Как змий на дне бутылке только плещется. Пару раз ему казалось, что местный Миха его увидал, но тот,даже если это и так, подумал верно, что белку встретил. Князь однажды как-то странно на стекло в поезде залип, но просто вспоминал, наверное. Короче, бесполезно. Результат всё тот же. И сам бы выпил чего, да в таком состоянии ни пить, ни есть не может. Жажды и голода, правда, тоже не чувствует, хорошо — хотя бы точно знает, что не круг ада какой. Хотя… Может, у него персональный, или там с момента путешествия Данте реконструкцию сделали… Кто ж знает-то? Единственное, что хотя б немного успокаивает — Горшок, образца этой реальности, не колется. И вообще, только пьёт как не в себя. Ну, право, какой хороший мальчик! Ладно, если без иронии — ну, хотя б клиничек больше нет — тоже дело. Да и Андро под наркоалкококтейльчиком не прирежет. Наверное. Может, конечно, и по синьке навредить, но, вроде, пока таких попыток не было. И пхд и не будет… Вон уже разбег — и не девичья фамилия, а Князь в заголовке молодой группы. Только вот сам конь уже не первой свежести, куда подрал, эх! Сколько он уже здесь? Время для него летит незаметно. Иногда он собирается и подсчитывает, хоба — получается, пять лет уже. В 2009 копия его худшая неожиданно обзаводится дитёнком. Сашкой назвали. Горшочек хрюкнул сдавленно. Как будто мало Александр и Александров вокруг. Или так по ушедшим (хорошо, что с группы, а не вообще) скучает Миха здешний? Чет не показывает. Вот и думай. И в 2009 же году эту, уже не светлую голову посещает очередная «гениальная» мысль — махнуть в театр. Видимо, не отшиблось до конца желание поступить, в юности, в театралку. Наш Миха смеётся, горестно вспоминая о своём прошлом опыте. Ну, неймется его двойнику, всё чего-то ищет, мечется, когда давно нашёл — и вот сейчас теряет. И ладно бы, свои песни на подмостки перенести задумал. Нет же, выбрал херотень какую-то, про маньяка конченного. Вот не хватило ему в этом мире преступления себе на душу, ух! Носится теперь с этим… Тоддом, как курица с писаной торбой. Андрюха, вон, в шоке от таких затей пребывает. На лице его уже не защитная реакция, а злость откровенная читается. Но, пожалуй, к чести его, надо сказать — пытается до Горшка своего достучаться, объяснить, найти снова общность, идею объединяющую, что ли… Мишке с отражения всё видно, но его никто не слушает и не видит. Потому что теперь уже всё в штыки воспринимает не Андро. Горшенёва переклинивает окончательно. Нервы натянуты гитарной струной. Последней, судя по всему. Мишка с ужасом понимает, что вот-вот на ней будет сыграна последняя нота. И она прозвучала — Андрей собирает собственный коллектив, не отказываясь, впрочем, от выступлений со старыми товарищами. Но по Горшку видно, что ещё чуть-чуть и его заколотит в припадке ярости. Как бы слюной не захлебнулся, бешенный. Андро себе этого не простит… Даже такой, даже деланно-равнодушный. Всё равно заботится как-то. Но, видно, замечает это только незримая тень, привязанная к чёртовому Мишке Горшку. Как Панк воздушный на невидимой веревочке таскается за ним. Из бокала в стекло, из стекла в лампочку, затем фонарь, витрина, из витрины в флакон духов — короче, откуда он только на этот мир не взирал, хотя предпочёл бы вовсе не видеть. А тот говнится хуже прежнего. Не пытается даже показать, что считается с мнением Андрея. В группу возвращается Леонтьев — и теперь он у Горшенёва в лучших друзьях ходит. Ну точнее тот так преподнести пытается, только видно, что это нихрена не так. Мишка с отражения понимает: то, что началось потом — не только попытка слить яд или как-то всерьёз затопить, чтоб на карачках приполз — ага… Нет, против мнения многих, совсем дурачком Горшенёв не был. Тут, скорее, местный ждал, когда Андро всё это надоест молча терпеть и он придёт набьёт ему рожу — и всё станет как раньше. Ага, только вот рожа его, видать, Князю сейчас претит. В интервью предельно вежлив, а всё равно от этого его «Михаил Юрьевич» хочется в калачик свернуться и умереть. А Горшочек наш с зазеркалья только там его теперь и видит. Привязан же к кому, помните?! Вот так — почти два года потребовалось струне, чтобы лопнуть и завершить двадцать лет дружбы и совместного существования. Много, скажете? Мишка так не считает. Ничтожно малые цифры. Как и ничтожно мало слов в объявлении, в котором Князев возвещает об уходе из группы Король и Шут. Слишком быстро, слишком непоправимо. На улице мороз, жаль, никто не понимает, что именно в этот момент изнутри замерзают два человека и одно недопривидение. Колотит Князя — и Миху с ним вместе. И его тень прокажённую заодно прошибает. Потому что да — после ухода Андрея, Мишка больше не может с ним видеться. Зато, привязанный, видимо, навечно к тушке местного Горшка, он видит и чувствует его боль. Не всё равно, ему, придурку, не всё равно. Когда в душе равнодушие — не устраиваешь «развод с битьем посуды». А именно так это и выглядит со стороны. Понятно теперь, к слову, зачем его сюда сучности запихнули. Чтоб вдоволь насмотрелся. Горшенёв каждым своим поступком словно кричит: «Я сделаю тебе так больно, как только смогу, чтобы свои боль и обиду, отчаяние и страх хоть как-то приглушить». А может всё ещё на мордобой целительный надеется. Он прохаживается по Андрею в интервью, унижая, принижая, стараясь добить. Так не доставайся же ты никому! Тут уж даже наш зазеркальный не вполне понимает, куда и что ему на ухо чёрт напел… А ведь совсем уж грани непрощения не переходит же, сдерживает что-то — может, правда, надеется ещё на что-то?! Хотя последнее — вряд ли. Оно заметно ж, что теперь его никто не сдерживает. И плечо никто не подставляет, на которое можно упереться и заземлиться на нём. Пьёт всё, что горит — как не траванулся до сих пор палёнкой. Может, хоть кончилось бы всё это представление, бл*дь. Хотя, похоже, что и его двойник этого тоже хочет. Наивный! Это зазеркальный Мишка тут седьмой круг проходит, а этот неопытный, зелёный… Загружает себя работой до невменоза, словно пытаясь от собственных мыслей убежать… Миша не знает, что у Горшка этого в голове, но боль его, словно радиационный фон, отравляет всё вокруг. Портятся отношения с семьей и родителями. В очередной раз. Одна подруга сменяет другую. Набивает тату с лицом дочки — чтоб хоть где-то её видеть регулярно. Как и букву А, разумеется, Анархию означающую, а не то, что вы подумали, бл*. Зазеркальный Миша горько смеётся. Распятая Анархия вместо шута, небезопасная бритва в руках, маниакальный блеск в глазах… Тут до беды недалеко. Горшенёв чудачит, выкрутасничает, бесоёбит, сгорает в алкогольной ненависти. Никто его не тормозит. Точнее — пытаются. Но тот, кого он втайне ждет — не приходит. Не спасает. Вообще будто забыл, что был некогда дружок такой. Зазеркальный Миха понимает, что наступает полный пздц, когда Горшок развязывается. После 10 лет он снова ставится. И это почти приговор. Работа, наркота, болезни, какие он переносит на ногах, срывая и голос, и легкие, и моторчик свой… Всё это бьёт кувалдой по организму. Горшенёв быстро сдает. А тот, кого он так ждёт, тот кого так отчаянно зовёт — по-прежнему не приходит. Недоступен. Абонент не абонент. Хотя снять трубку и позвонить, ртом, а не невербальными сигналами «SOS» — даже и не пробует. Была б у него рука — весь лоб бы расшиб. Два года потребовалось, чтобы окончательно разорвать связь. Два года потребовалось, чтоб Горшок почти убил себя. Под равнодушными взглядами коллег, что устали пытаться спасти. Да и никогда не могли. Уже не с яростью, а с тусклой болью наблюдает Миша за этим равнодушием — забыть Горшка в очередном городе? Легко! Наблюдать, как того корежит на сцене после травмы и не попросить для друга обезбол? Без вопросов. Равнодушно играть, когда рядом, на той же сцене, в двух шагах Горшенёву откровенно хреново? Ну, сам виноват. И вообще, «что мы можем сделать, Мишка сам всё так решил». Ренник просто берёт всё больше и больше партий, а потом рассказывает, какой он герой, тянущий всех и вся. Только вот толпа приходит не на него. Им нужен Горшок, пусть даже весь поседевший, пожелтевший и с осипшим голосом. Интересно, а ребятки бравые дойдут до того, что просто поставят его на середину сцены как украшение?! Да, Горшку действительно плевать на их отношение, потому что тот, кого он ждет — тот появляется только спустя эти чертовы два года. Перед этим, правда, было два страшно неловких разговора. Причем, если вы думаете, что Мишаня собрался и позвонил, то нет. Ждал у моря погоды и дождался, правда, второй раз всё же превозмог себя. Но дальше этих звоночков ничего не идёт. Зеркальный Мишка по-прежнему его не видит. И только на Окнах… Подходит. Они бездарно тратят почти час, молча просидев в палатке. Наш дух находит своё пристанище в экране телефона, что нервно крутит его копия. В глазах Князева откровенная жалость, с ужасом смешанная. Ну, да — давненько не виделись, правда?! Он, похоже, впервые не знает, что сказать. А Горшок ждёт, весь подобравшись. А получает лишь: «Береги себя». Сил хватает только хмыкнуть. И всё же, несмотря на всё вот это, Миша вдруг ощущает какой-то… призрак той порванной струны. Ну, да — он сам тут бесплотный дух, летает меж отражающимися поверхностями, вот и почувствовал. Едва заметно она, тонюсеньким волосочком протягивается между бывшими друзьями. В сердце вспыхивает надежда — её можно ещё укрепить, настроить. Авось и сыграют ещё на ней эти два дурака. Призрак струны уходит навсегда 19 июля 2013. Вместе с последним вздохом Михаила Горшенева. Мишка растерянно смотрит на «собственный» труп с экрана компа, на котором замерло прохождение игрухи (жаль, в жизни так сохраниться нельзя, да?!), и не понимает, что дальше. Потому что тот отлетел, на секунду застопорившись, заприметив «наблюдателя», но успел только удивиться. А наш Мишка тут остался. Привязанный, бл*дь, к трупу. И что будет дальше?! На кладбище в гладко отшлифованном мраморе жить? Ну, нет… Развеют ж — коли волю уважат. Почему его в тамбур не относит, а? Может, апофеоза дождаться надо? Ну, там, сжигания — и ветер унёс его прах, да?! Горшочек очень надеется, что это так. Но так как на этот раз всё по-другому, то ни в чём не уверен… И боится. Это всё очень страшно, даже ему, духу. И как обнаружили, и как потом приехали… Все почти приехали. Спокойно выносить невозможно. Хорошо, что он безмолвствует. Не по своей воле, но… Пытался перескочить, ухватившись за черное зеркало смартфона Князева, но сработал прежний радиус удаления от тела. Держит. Вот же ж… Засада. Правда, последний, как раз-таки выйдя во двор подышать, как-то странно на лужайку покосился, через которую его назад, к телу, к экрану компа пришибало… Неужто заприметил чего? Да нет же… Откуда? Потом была труповозка. Затем морг. И вывозить всё стало ещё сложнее. Одиночество обрушилось, как и даже не само ощущение холода, а память о нём вгрызалась в сознание. Но всё заканчивается, и это тоже. Похороны панка проходят торжественно. Легенда, бл*. В лица не своим, но всё-таки родным Мишке смотреть страшно — столько фонтанирующей боли не всякий может выдержать. Провожают Горшенёва в Юбилейном. И тысячи людей несут цветы, поют их песни. Наверное, совсем неплохо, да? Только внутри всё жмёт, неизвестность изматывает до последних струн души. Не сразу, но замечает, как Андрей стоит у колонны, ни разу не пошевелившись, не присев и не оторвав взгляда. От гроба. Но, кажется, не видит лежащего в нём тела. Вместо этого, как и тогда, когда приехал в дом к Горшенёвым, до последнего надеясь, что это всё страшная ошибка, видит своего Мишку, юного, задорного… — о, после смерти «своего прототипа» Мишка вдруг начал чувствовать Князя. Вовремя, бл*. Раз пошла такая пляска, то вновь отчаянно попытался докричаться. Бесполезно. Ни мускулом не дрогнул, а считанные мысли так и остались висеть внутри него горящей стрелой. Но ведь не причудилось же? Какие глюки у духа?! А дальше крематорий, после которого он очень-очень хочет увидеть тамбур, но вместо этого замечает лишь потускневшие глаза Андрея. Хочется его утешить. Обнять, но… Мишка по-прежнему здесь ничего не решает. Может только наблюдать и боль ощущать. Да — вот, снова отголосочком резануло. Тело, между тем, догорело. А он тут. И даже получилось на этот раз в смартфон перепрыгнуть. Жаль, сообщения писать не может… Но и то хорошо, что не станет кладбищенским духом. Слышал ведь, что развеивать не станут. Так что там он, наверняка, не один бы был. Но всё одно — тоска смертная. Лучше тамбур, где хоть что-то переиграть можно. Но его никто не спрашивал. Теперь нить Панк-шарика тянулась к Андрею.***
До смерти Горшка думал, что Князев перегорел. На Окнах понял, что — нет. Теперь же, внезапно привязанный уже не к Горшенёву, а к Князеву, постепенно понимает, что никогда не переставало в Княже ни гореть, ни болеть. Андрюха не может отпустить. В каждой песне, в каждом рисунке — его Мишка. Должно быть, тот, кто устроил эту дикую хтонь, заскучал… Потому что однажды уже даже не пытавшийся докричаться со своего зазеркалья Мишка вдруг проваливается в сон Андрея. Просто раз — и вот уже они на сцене, руки жжёт микрофон до ужаса реальный, но не успевает он от этого позабытого ощущения начать отлетать в почти Нирвану, как Андро оборачивается и Мишку прошибает — Княже его видит. Они поют и поют для тёмной массы зрителей, но смотрит Андрей только на него. Потом сказка не кончается: шум за кулисами меркнет, а они долго сидят, разговаривают вокруг уже сменившихся декораций. Кругом лес смутно знакомый, а они — на полянке. Вокруг ни холодно, ни жарко — хорошо, одним словом. И никого больше. Мишка чувствует счастье, и сам тянется к Андрею, устраивая голову на плече — так, как давно уже мечтал, с первого своего путешествия в другую реальность. А в сердце колет иглой мысль — это не твой Андрей. Не его. Но — Андрей. Может, своего ему уже не догнать. Где-то тот существует, но, может, это и есть его наказание за содеянное — не иметь возможности найти своего Княже. И вот тот голос лишь, издалека подслушанный — единственная милость, кость, брошенная голодному псу. Случайно взглянув этому Андрею в глаза, Мишка понимает: тот прекрасно знает, что и он — не его Миха. Но они оба — и Князь, и Горшок — готовы делать вид, что все и всё на месте, всё так, как надо. Играть эти роли. Потому что иначе слишком больно. И пусто. Потому что одному надо жить, а второму… отбывать срок. По счастью, теперь не только с зеркальной гляди пялится на мир Горшочек. Эти сны регулярно повторяются, мучительные и утешающие одновременно. Они помогают держаться. Андрей молодец — не сдаётся, сумел выплыть. Правда, так и не отпускает Мишку. Тот уже начал догадываться, что задержался он здесь после смерти местной версии из-за Князева. Тот крепко-накрепко привязал к себе хоть кого-то или что-то, не желая жить по-другому. Что ж, пусть так. Горшочку немного легче, когда он думает, что сможет утешить хотя бы этого Князева, может даже дать сил ему. А на себя — плевать. Заслужил. Да и к чему ему стремиться? К простуженному тамбуру? Судьбу не обхитришь. Не видать ему счастливого финала. Демиург-задрот ещё чего придумает… С сюжетом у него проблем нет. Всё забористее и забористее, как бы дальше вообще куда не отселил. В портки, например! Не-е, тут Андро есть и ему нужен Горшок. Это главное. А нюансы… В жопу их.***
Андрей прожил долгую и удивительную жизнь. До самого конца сохраняя невероятную энергию и жизнелюбие. И тоску по ушедшему много лет назад другу. Когда время пришло — он легко шагнул за черту и утащил за собой и Мишку. Да, всё здесь было другим — покидать этот осколок пришлось не через отражение, а за руку с… другом. Они вдвоём оказались на небольшой извивающейся тропке, и пошли по ней спокойно и не спеша. Дойдя до развилки, остановились. Влево уходила тропка к густому лесу, вправо тропинка бежала в поле… Мишка интуитивно почувствовал, что здесь их дороги навсегда расходятся. Может, там за полем обрыв и очередной тамбур. Плевать. Он… благодарен. И Княже, видимо, ощущал то же самое — он неожиданно притянул к себе Миху и прошептал в ухо: — Спасибо, что был рядом. Надеюсь, ты найдешь своего Андрея. Они одновременно шагнули в разные стороны. Отойдя шагов на пятьдесят, Мишка не выдержал — обернулся: Князев бодро шагал, почти бежал к лесу, у кромки которого ждала его высокая лохматая мужская фигура. Та мазнула было по третьему лишнему подозрительным взглядом, но, по счастью, Андрей подбирался всё ближе и отвоёвывал внимание. Ему широко улыбнулись и расставили пошире руки, готовые принимать в долгожданные объятия. Улыбнулся и наш Миша — да и пошёл дальше. Идти пришлось долго-долго, пока не оказался он внезапно в месте чрезвычайно странном… Словно в космос неожиданно шагнул. Вокруг — только звёзды и отражающие их множество зеркал, вплетающихся в окружающую пустоту. Среди этого всего зависли две гигантские фигуры — тоже словно стеклянные. Миха ошеломленно взирал на Зеркального… Шута и Зеркальную же… нет, это же не она, да? Но не узнать не мог — спутница Шута, красивая, но очень странная и грозная дама с часами в правой руке, не могла быть никем другим, как Хозяйкой. — Наигралась? — насмешливо и грустно поинтересовался Шут. И, знаете, Мишка не видел, чтоб у них рты открывались… И как он сам их понимал — тоже не ведал. Да и то, что он из себя сейчас представляет. Может, тоже приобрел стеклянный дивный облик в сием измерении — скосил глаза… Но, нет — всё, как обычно. — Сколько раз тебе объяснять, — голос у Хозяйки грозно звенел раскалённым стеклом, — не игра это. Он должен был всё это пройти. И понять. Сделать выводы. Иначе при следующем перерождении такого наворотит, что взвоют всё. Ты и сам знаешь, кем он станет… — И как? — не унимался Шут. — Удачно всё? — Думаю, да, — поглядев застывшему Мишке в глаза, улыбнулась Хозяйка. — И ты прав: надо это прекращать, пусть наконец догонит уже свою истинную родственную душу. Пока тот не ушёл далеко. Действуй! — С радостью, моя госпожа, — с этими словами, Шут за шиворот подхватил ошалело открывающего рот, готового разразиться сотней вопросов одновременно Мишку и буквально выкинул в одно из зеркал. Звона бьющегося стекла он не услышал. Боли тоже не было. Не было и страха. Просто темнота и ощущение полёта. Ощущение правильности и нужности. Облегчение затопило его… Голова стала лёгкой-лёгкой, не нужно было больше думать, помнить… Всё снова стало простым и ясным. И затем он открыл глаза…***
Андреас, княжий сын, спокойно напевал в саду песни собственного сочинения, услаждая слух отца и матушки. Те всегда говорили, что высшие силы отсыпали ему сполна музыкального таланта. И уже в свои пятнадцать лет его даже пару раз Король вызывал, чтобы послушать. Что это, как не признание способностей? Вот и сейчас они всей семьей прибыли с визитом в Королевский дворец, да Королеве внезапно разродиться вздумалось. Кое-кому не терпелось на свет появиться, видимо. Вот и коротали время втроём — уехать без разрешения повелителя невозможно. Внезапно словно струной от гитары прошило его насквозь — но не больно, а неожиданно просто. Как будто что-то встало на место. Нужное и родное, то, что он все свои небольшие пока лета так старался найти. — Ваше Высочество! Ваша Светлость! Миледи! — к ним бежала верная служанка, специально отправленная следить за новостями. — Радость свершилась! Сын у повелителя, наследник родился! — Да здравствует Король! — воскликнул отец. Андреас, едва отдышавшись, подхватил. Во дворце отдалённо уже слышался радостный гул, юного князя затапливало какое-то странное ощущение счастья, словно рождение королевского наследника сулило ему, лично ему, что-то очень хорошее. Великую и счастливую судьбу. Странно, не правда ли?.. Но со странностями он не боролся, а наслаждался. — А на меньшее я не согласен, — тихонько прошептал себе под нос Андреас, греясь в этом ощущении.