художник, бродяга, босяк, стройный тюльпан пустыни, без страха, без денег скользишь по камням, одетый в лучи и овчину.
***
ранний вечер помутненным взором выглядывал из под единственного маленького окошка скомканной комнаты: велимир, точно летучая мышь, давно привык ко тьме и приноровился жить и с ней, и с крученых в бедной, жалко-убогой каморке. единственная железная кровать была неприветливой каракатицей, так и норовящей свалить спящих — у хлебникова появилась привычка спать в позе лотоса, либо уткнувшись носом в собственные колени, с чем алексей пытался бороться, поваливая его в сонном положении на бок: в стестении тесноты приходилось жаться друг к другу. в наволочке подушек обыкновенно хранились сонмы рукописей бисерного почерка велимира, причем так и в его собственной подушке, так и в подушке сожителя; зная пристрастия крученых, велимир с величайшим мстительным видом перепроверял все свои черновики, чтобы обнаружить пропажу, но ему никогда этого не удавалось сделать — алексей оказывался на шаг впереди, переписывая их самостоятельно, неизвестно как и когда. после беспокойных снов они вставали рано, вновь свыкались с болью всего тела и медленно возвращались к реальности, впрочем, крученых это делал быстрее: хлебников же подолгу стоял перед зеркалом в ванной, включив небольшой поток воды, чей звук вероломно пробуждал короля времени. он неподвижно, почти зачаровано рассматривал свое отражение, приподнимал и опускал брови на высоком лбу, в конце концов привлекая внимание крученых: тратилась вода, а если не умоется велимир, то не умоется и алексей. следовала какая-то быстрая необидная острота, от которой хлебников все равно упрямо фыркал и опускал голову в знак протеста и мнимого огорчения: крученых подходил к нему со спины, держась за его плечо, и влажными пальцами проводил по бровям, векам, носу и губам — после велимир невесомо прикасался к своему лицу кончиками пальцев, как бы следуя по пятам прикосновений круча, и требовал полотенца. они оба любили кофе по утрам и заваривали его; крученых, по обыкновению, разбавлял свой напиток какой-то дрянью в совершенно экстраординарных целях, а хлебников мог пить либо вплоть до наступления дня, либо залпом за считанные секунды, что всегда веселило круча. протекали долгие часы работы, часто совместной, а, как следствие — еще большее количество всевозможных бумаг со множеством пометок, рисунков, цифр, шифров и рядов слов друг на друге; многочисленные пустые кружки пополнялись, место заполнялось: и без того узкие стены скромной обители угнетающе сужались. — что за страшное иго? — едва слышимо произносили губы велимира неизменным, словно завороженным шепотом; впрочем, эти слова относились не столько к комнате, сколько ко всей жизни в целом. крученых и хлебников неизменно работали вместе, хотя чаще это выглядело как набег последнего, потрошащего каждую вторую строчку алексея своим убористым почерком; они прижимались лбами друг к другу, как два оленя, и вдоволь спорили, защищая своих детищ — в случае «схоластического выигрыша крученых», хлебников потуплялся, хмурился и мрачнел, в конце концов сдаваясь: — без одобрения под хлест свистков и брани, — начинал крученых, — без славы, хвал и слез я шел, — добавлял хлебников, и долгие прения возобновлялись.***
возвращаясь домой своей обыденной походкой вприпрыжку, крученых застал странно-всегдашнюю картину: велимир, сидя на кончике стула (аналогично алексею), что-то писал, опустив голову и высоко подняв плечи. прядь светлых волос падала на его мраморный лоб, едва проступающие через грязное стекло дневные лучи освещали серо-голубые глаза хлебникова: бурлюк сравнивал их с тёрнеровским пейзажем. худой, высокий по своей природе, но постоянно горбящийся, задумчивый юноша с отсутствующим взглядом, не заметив прихода крученых, пододвинул к себе скромный ужин, не отрываясь от работы: он проткнул сосиску карандашом и лениво жевал ломоть черного хлеба, пока перечитывал написанное. с мистически-созерцательным велимиром алексей ярко контрастировал, уже расхаживая из стороны в сторону, передвигая (практически швыряя) стулья и мебель, деловито хозяйничая; любезно заменив карандаш в сосиске хлебникова на вилку, хоть и находя это очень аллегоричным, он с некоторым плутовством и озорством стал рассказывать о заманчивом предложении: — будетляне. «бродячая собака». к 12 часам. новый год, — крученых игрался назывными предложениями, как жонглер мячами, с каждым словом вызывая все больший блеск в лазоревых глазах велимира, означающий явное согласие и даже предвкушение, — а что мы здесь пишем? крученых — упорный, запальчивый, непосредственный и неуступчивый, все возился вокруг скромного деревянного стола с замершим хлебниковым, впопыхах прикрывающим своими неуклюжими пальцами рукописи; круч разглядел лишь некоторые рисунки, вызывающе вскрикнув: «ага!» — я покажу потом всем будетлянам, когда соберемся вместе. это — удивительная вещь… — восхищенно шептал хлебников, едва заметно покраснев: он неотрывно смотрел на размытое отражение окна с узором белого инея, проводя по линиям изморози руками. — ну, что ж, — довольно разглагольствовал крученых своим удивительно высоким и отчасти детским голосом, — но на этом новости не заканчиваются! — он выложил на стол несколько смятых бумажек, с гордостью опрокинул голову, швыряясь с места на место и встречая все более оживляющийся взгляд велимира, — и в нашем доме будет счастье! хлебников в оживлении и возбуждении привстал; его лоб казался особенно белым в сравнении с щеками и носом, порозовевшим из-за декабрьского мороза, а прядь, выбившаяся из косого пробора темных волос, все еще ниспадала: — купим… много чего к столу. молоко, масло, сахар, колбасы, сгущенку… бутерброды… — размышлял вслух велимир, лепеча и последовательно затихая, когда алексей нежно целовал его в губы, согнувшись. — затем мы поедем в харьков, а оттуда в одессу или прямо в крым, а потом можно заглянуть в астрахань к семье… и… — щебетал хлебников, перебирая всевозможные варианты: казалось, что им открыты все двери. крученых молчал, но слабо улыбался, выслушивая каждое слово велимира: он искренне любил его некоторую детскую непосредственность, так подходящую под тихий дитячий голос. быстро прикинув время, алексей взволновано крикнул: «пора выдвигаться!», возобновляя свои кружения вокруг маленькой комнаты и набивания потрепанного портфельчика. измятый пиджак крученых метался из стороны в сторону, галоши весело стучали о пол, образуя даже некоторый ритм — хлебников же стоял в углу, все еще рассматривая свои рисунки, улыбнулся и предусмотрительно спрятал их по карманам; он был одет в длинный чёрный сюртук, своим одеяниям напоминая псаломщика, а вместо галстука крученых завязал ему бантик черной узенькой ленточкой, чьи концы были необычайно длинными: велимир перебирал их своими вытянутыми пальцами с пожелтевшими от табака ногтями. — ну, теперь готовы, — крученых взъерошил свои волосы, исключая всякую прилизанность причёски, подобно велимиру: они быстро накинули пальто с верхними уборами и, взявшись под локоть, побрели по заснеженным улицам петрограда. забежав в первый попавшийся магазин, хлебников вернулся с несколькими свертками, взбудораженный и счастливый — алексей улыбнулся и не стал расспрашивать о покупках, о чем ему вскоре пришлось пожалеть.***
в позе раненого гладиатора возлежал на турецком барабане маяковский, чтобы ударить в него, встречая будетлян: перекидываясь взглядами с бурлюком (он у него был скорее насмешливый, чем сочувственный), владимир все ожидал и ожидал, высматривая каждую смутную фигуру, приближавшуюся к «бродячей собаке», и даже случайно ударил гумилеву, отчего давид чуть не взорвался на месте, а лившиц, приподняв брови и закатив глаза, мысленно говорил: «я не знаком с ним». — давай, володичка, готовься, они уже идут! — похрюкивал бурлюк, направляя своими толстыми пальцами руку лившица, которого он заставил разрисовать лицо. бен, выводивший незамысловатые каляки на щеках давида в силу отсутствия дара живописи, оглянулся и крикнул маяковскому: «идут!» владимир, усмехнувшись, приготовился и ударил на весь подвал, вызывая эхо чуть ли не до окраин петрограда и заставляя осоловелого акмеиста провозглашать с темного угла: «hommage! hommage!», хлебников же от резкого звука чуть не споткнулся на пороге, но крученых взял его за шиворот, как котенка. бурлюк разразился диким хохотом — у лившица соскользнула правая рука с кисточкой, а левая уронила стаканчик с густой черной краской, изящно окрасившей лицо доди, застывшего на месте и произносящего свою желанную шутку: — володичка, ты чего ребенка пугаешь…? — это называется хлебников порог перешёл, — хохотал крученых, ударив себя по колену и подав руку маяковскому, чтобы тот встал. — вместе с кручем, между прочим, — заметил владимир бархатистым тембром, принимая руку помощи. — с крученым панычем, растением! — добавлял с усмешкой алексей, — попрошу обратить внимание, товарищ-маяк. наш маяк! маяковский улыбнулся так, что невольно вызывал улыбку и на чужих лицах; на нем было гороховое в искру пальто, купленное накануне, и ново-фирменная полосатая кофта — владимир всем своим видом выказывал детскую гордость за новый облик и гордо расхаживал, показывая всем новый имидж. — ну что за павлин, — с легким флером циничности говорил чёрный бурлюк, который тоже обзавелся новым имиджем (не без помощи лившица, который уже надменно сложил руки, как подобает самодовольному стилисту). — сразу видно, недоделанные футуристята приперлись, не успели порог перейти, а уже половину подвала разнесли вместе с собой, — кудахтали обиженные посетители, которым уже оперативно острил маяковский своим хорошо поставленным громким голосом, как будто отчитывающим провинившихся детей; после «инквизиции» владимир пригласил к широкому столу на пятерых хлебникова и крученых, самовластно плюхнувшись на занятое место рядом с бурлюком, с ресниц которого стекала черная краска. — так и решили: я — павлин, ты — неандерталец, прямо как завещал ремизов, — заявлял маяковский своему хохотавшему визави, осмотрев его с ног до головы. — осталось тебе только обзавестись тигриной шкурой и снять этот поповский сюртук, в котором ты на своего «беременного мужчину у памятника пушкина» похож, да дубину в руках носить, — увлекся лившиц, который, между прочим, провалился с художественным заданием бурлюка еще в чернянке. — носить дубину, чтобы тебе по бошке треснуть, деточка, — отмахнулся бурлюк, прибегая к своему секретному приему «деточки», который безотказно действовал на лившица. — все за эту идею! — воскликнул крученых, — возврат к первобытности? было бы хорошо устроить мероприятие с подобными костюмами, — алексей уже прикидывал варианты, пока хлебников, скромно раскладывая свертки на стол, согласно кивал головой. в свертках оказались десятки бутербродов, купленных на все деньги крученых: велимир с милейшим выражением лица разворачивал их, совсем не задумываясь о том, что не купил даже фруктов, не говоря уже о вине. — а как же… паломничество? — пытался придти в себя крученых, осознав свою ошибку; он вытаращил глаза и всплеснул руками, пока остальные уже хором смеялись то ли с невинного взора хлебникова, то ли с лица круча, полного ужаса и иронии. — я как знал, что это повторится: когда я участвовал в сватовстве велимира с двумя девицами, он совершил точно такой же обряд, — преспокойно говорил лившиц, уже с жадностью уплетая бутерброды. — а ты от нас, деточка, не отстаешь, — вдруг отчеканил бурлюк, посматривая на черное жабо бена, подаренное пуни, — прямо слюнявчик для уплетания бутербродов на всю зарплату круча. — дракула-футурист, — добавлял маяковский. — скорее прокаженный пьеро, — со вздохом самоиронии поправлял лившиц, — теперь ни у кого из нас нет подобающей внешности, чтобы просить у профессоров покровительства на выступлениях: я был последним. — у нас все еще есть кульбин! — протестовал бурлюк, раскупоривающий бутылку вина. — я-то думал, что уже нахрюкался, — выпалил маяковский, — а ты только подготавливаешься, — добавлял он с хитроумной улыбкой, — кажется, время близится к 12-ти часам. ну-ка, бен? лившиц, бледный призрак с губами вампира, покосился на владимира с недовольным выражением лица: — тебе напомнить, каким образом я потерял свои часы? нашел, у кого спросить, — для пущего эффекта добавил напыщенный бен. — помню, конечно, — добродушно ответил маяковский, через стол протягивая лившицу часы, — посмотри на эти. действительно: это были те самые часы, которые бен потерял во время пробежки с владимиром на спор, правда они были новые, без потертостей и царапин. маяковский был внимательным к друзьям и запомнил фирму с фасоном часов лившица, отчего тот расширил глаза и приоткрыл рот, уже чувствуя вину за излишнюю вспыльчивость — обычная проверка владимира: — маяковский…! — и сколько же времени? — плутовски спрашивал владимир, развалившись на столе и не сводя взгляда с бена. — 23:59! — время тоста! — проснулся бурлюк и с шумом сдвинул стул, поспешно разливая по бокалам вино: крученых оторопел, совсем забывшись, взвалил портфель на стол, раскрыл — вылетали рукописи, рисунки, книги, но заветная личная кружка была найдена, как и украденная рукопись хлебникова. — а это, дорогой крученых, мы изымаем, — чуть ли не пропел додя, наливая тому вина. — это кто еще говорить должен! — негодовал обидчивый велимир. — остались считанные секунды! — оповещал бурлюк, встав и возвысив свой стакан, — плати — покинем навсегда уюты сладострастья! — пускай судьба лишь горькая издевка, — вторил велимир, чувствуя всем своим существом торжественность этого момента. — душа – кабак, а небо – рвань, — громким басом восклицал маяковский, запрокинув голову. — ПОЭЗИЯ — ИСТРЕПАННАЯ ДЕВКА, — с грохотом проповедовал крученых, вскочив с места и церемонно уронив стул. — а красота — кощунственная дрянь, — с триумфом и пафосом завершил лившиц, объявляя конец тоста и начало чоканья. маяковский, хвастаясь не только своей новой одежкой, решил кичиться самым дорогим и роскошным покупным тортом, который уже оказался в чае крученых (смешанным с вином) — баловство гурмана-футуриста с предлогом: «все равно в желудке перемешается», а бутерброды мгновенно исчезали со стола благодаря совместным трудам лившица и хлебникова. — кстати говоря, велимир, — лукаво поглядывал своими жемчужно-серыми глазами алексей, — что же за загадочные реликвии ты хотел показать? хлебников просиял, взволнованно закопошился, в спешке обыскивая карманы; кровь прильнула к его бесцветному лицу, и на столе оказались схемы-рисунки, небрежно начерканные на тетрадных листах — проекты домов для будетлян. среди них: дом-цветок с расходящимися лепестками этажей (вероятно, вариант, который велимир приберег для себя), дом-улей, пронизанный сплошной стекловатой окон, дом-утюг, что-то вроде усовершенствованной прачечной, и еще сонмы иных загадочных строений. — ты у нас еще и архитектор, — с восхищением хвалил маяковский хлебникова, пуская по кругу листки. — это будет страна из серебра — общество всех будетлян, коих 317… — велимир загорался, воодушевлялся все больше, смелел и искрился, — мы обратим весь мир в будетлянство, пророем канал меж каспийскими и черными морями… — хлебников взъерошивал волосы, корчился, выпрямлялся, нервно вставал и ходил туда-сюда, переполняясь смелыми идеями, — мы оснуем остров! — и что же мы будем потреблять в пищу? — резко вставил бурлюк, попивая и закусывая за просмотром чертежей хлебникова. — плоды! мы можем быть и охотниками, и вообще… — велимир вспыхнул, откинулся в сторону, взволнованно ускорился, взвинчивая свою причёску все больше и больше. — и превратимся в людоедов. нет, давай лучше рыть каналы: бери, витя, лопату и айда без разговоров. — ты же у нас главный неандерталец, додя, — насмехаясь, отвечал маяковский, — на острове должен чувствовать себя как рыба в воде. — рыба в воде, которую мы съедим первой — мой вариант, — метко дополнял лившиц, защищая велимира. — давай, велимир, больше проектов, больше идей, замыслов, планов! — поддерживал крученых во всю колокольню, уже буквально прыгая на стуле, — я знаю, что мотор твоего мозга способен на еще большие просторы! хлебников остановился, развернулся и счастливым взглядом обвел всех сидящих за столом: в его пылающе-лазурных глазах переливалась благодарность и привязанность. — я люблю… людей. слова. вас, — произносил велимир тихо-тихо, откинувшись у стола, — вы всегда будете у меня левее сердца… — эй, говорят ведь: как год встретишь, так его и проведешь, почему бы нам не прогнать футуристов — наших главных врагов? — поговаривал какой-то хмельной акмеист из глубин «бродячей собаки», что, тем не менее, дошло до ушей будетлян. — я согласен с этим выражением! именно поэтому футуристы встретят новый год скандалом, — крикнул крученых, который обыкновенно завещал, что он не начинает бесчинств, а они образуются сами: будетляне двинулись и перешли в наступление. хлебников смотрел им вслед со всей гордостью и благоговением, набрасывая четверостишия на схемы домов будетлян — остановившись, крученых подошел к велимиру и взял за руку. — наш король времени, ты не останешься в стороне, — улыбался алексей, скрываясь с велимиром в толпе. «теперь мы приходим ордой дикарей гордых и голубоглазых. и шепчем: скорее, скорее, скорей! чужбина да сгинет в кровавых заразах».