Старец с телом юноши

Не убегайте от своей любви… Не разрушайте маленькое счастье, Не говорите тихо: «Уходи», Когда душа разорвана на части. Не убегайте от своей любви! Не стройте стен, они вам не спасенье. Себе не лгите, что свободны вы, Кто любит — обречен на заточенье.

      Сегодня и впрямь было по особенному хорошо.       Она уже давно перестала дичи́ться, но отвечала на ласки особенно пылко и даже не смогла сдержать стонов. А после его яркой кульминации, когда держал в ладонях её затылок, входил глубоко и властно, пока не оросил спермой женскую грудь, лёгкими поцелуями проложила дорожку от всё ещё подрагивающего члена к шее и потëрлась мягкой, нежной скулой о его резко очерченную, словно ожидала чего-то в ответ. Когда же почувствовал, предугадал её намерение поцеловать его в губы, немедленно пресёк попытку.       — Оставь меня. — Йорвет в нервном, протестующем жесте поднял руку прямо перед лицом девушки и поспешно отвернулся, нащупывая на тумбочке трубку.       Она так и застыла за его спиной в молчаливом ожидании. Так близко, что её дыхание приятно порхнуло вдоль разгорячëнной спины. Так близко, что он всей кожей ощущал волны смятения и немой вопрос, на который безумно хотелось ответить не так, как он собирался, потому что…       «Нельзя! Нельзя давать себе слабину!»       — Неужели я выразился не понятно? Если ты решила, что можешь рассчитывать на что-то большее, нежели моя искренняя благодарность в виде нескольких золотых, то ошибаешься. На сегодня твоя работа окончена. Ступай.— добавил как можно ровнее и, не оглядываясь, принялся высекать огнивом искру.       Девчонка отпрянула, словно обожглась, но подчинилась. Пока она, не проронив ни звука, то и дело натыкаясь на мебель, торопливо и сбивчиво одевалась, усилием воли подавил внезапный порыв остановить, вернуть её.       «Не стóит нарушать собственноручно воздвигнутых границ! Пусть идëт. Что ей сделается? Забудет уже завтра., если не сегодня».       Девчонка, видимо набив достаточно шишек, осторожно направилась к выходу, однако прежде, чем дверь за ней закрылась, его тонкий слух уловил пару сдавленных всхлипов.       — Не перебарщивай с реакциями, милая, — тихо сказал разгоревшейся трубке с наигранным, ненатуральным скепсисом (в мыслях звучали совсем другие слова, но он не станет к ним прислушиваться), — при твоей-то профессии быть излишне сентиментальной, по меньшей мере, наивно и глупо.       Сколько человек она пропускает через себя за день? Одного? Двух? Учитывая, что в Вергене дела идут на лад и с нашествием залётного купечества, подрядчиков, менял и прочего пришлого люда едва справляются гостиницы, одиноких, изголодавшихся по женской ласке мужиков предостаточно. Хотя, конечно, есть риск заполучить не только удовольствие, но и прискорбный прикуп в виде грязной болячки, однако они позаботились и об этом. Трисс, по настоятельной просьбе Саскии, обучила одну (сомнительной репутации) красноволосую ведунью всяким фокусам, и теперь, перед тем, как попасть в постель к понравившейся красотке, нужно было пройти проверку.       Да, сперва многим это не нравилось, но потом привыкли. Зов природы мало кому удавалось превозмочь, а уверенность в том, что здоровье девушек тоже под наблюдением так и вовсе добавляла очки к популярности, так что у этого, во многих смыслах полезного заведения, дела шли в гору.       Йорвет, пытаясь игнорировать запах душицы и мяты, витавший над подушкой, сыто потянулся и с наслаждением пыхнул трубкой.       «А неплохая идея посетила распутного ведьмака полгода назад. Вергену не хватало подобного заведения: в казну неплохо капает (от налогов ведь никто не освобождал) и гости довольны. Да чего уж там, не только гости. Местные не то что дорожку, уж целый тракт протоптали!»       — Да, да, — эльф усмехнулся и прикрыл глаза, вспоминая, как несколько недель назад и сам пришёл сюда. В качестве клиента впервые.       По глубокой и самозабвенной синьке.       После очередного долгоиграющего заказа Геральт вернулся с туго набитой мошной да парочкой новых глубоких шрамов. Сие событие требовало себя отпраздновать. Они и отпраздновали.       Более чем.       Засели в таверне с самого утра и ни в чëм себе не отказывали.       Лютик так и заснул на столе, в луже пролитого им же пива. Бедняга решил отшлифовать результаты темерской ржаной, дабы перед походом к музам утех телесных раскрепостить сознание и заплетающийся язык, да не подрассчитал силёнок. Темерская, вкупе с пивом, оказалась словоблуду не по зубам и вынудила замереть на столе в глубоком нокауте.       Геральт несколько раз пытался выудить отчаянно храпящего барда из благоухающей дрожжами лужи, пьяно взывал к его стихоплëтской совести, делая акцент на взаимном дружеском уважении и гордости, но Лютик оставался по-хамски, беспробудно глух.       Сам Йорвет дураком или неопытным юнцом не был и краснолюдский самогон ни с чем не смешивал, но и у него слегка троилось в глазах, безумно хотелось принять горизонталь и послать всех к хренам собачьим.       Когда Ведьмак осознал, что его поэтический друг покинул их ряды надолго, со психу отправил грязный и мокрый лиловый берет в самый дальний крысиный угол, и переключился на эльфа.       Йорвет сперва хотел решительно отказать, но то ли крепкие пары затуманили разум, то ли под жалостливым взглядом Геральта суровое скоя’таэльское сердце дрогнуло, но, спустя какой-то час, Ведьмак притащил его шатающееся, ничего не соображающее тело сюда.       По дороге, прежде чем сознание сокрылось в вонючие дали, Йорвета посетила мысль, что Ведьмаку просто была нужна опора. Их изрядно штормило и, чтобы с позором не упасть в глазах, слава Дане, редких прохожих, они опирались друг на друга, словно матросы на палубе в качку.       Чтобы поднять градус настроения Геральт даже что-то спел про зов и про ночь, а потом глупо хихикнул и сообщил, что этой песне его научила Плотва. Его лошадь.       — Да-а-а, хорошенько мы тогда надрались…       Йорвет ухмыльнулся и прилёг на бок, подложив под голову руку. Огонёк от жадной затяжки высветил что-то на простыни. Маленькую простенькую серебряную серёжку в виде четырехлистного клевера.       «Обронила случайно или… Или решила таким образом вновь о себе напомнить?»       Сильные пальцы сжали хрупкое украшение и замочек с едва заметным хрустом сломался.       «Почему, если мужчина приходит в бордель к одной и той же особе, она, эта особа, надумывает себе невесть что?!»       Йорвет даже обрадовался, насколько искренно прозвучали в его голове эти слова. Вот так и надо, не подпускать, держать дистанцию…       Уж не мечтает ли она стать для него кем-то большим, нежели средством от скуки?       Положа руку на сердце, опытной её не назовешь, зато и в смелости не откажешь. Ведь некоторые давно задуманные, но глубоко запрятанные от других эротические фантазии позволила воплотить в жизнь и, кажется, осталась довольна.       Да, ему было хорошо с ней, но пора и честь знать. Хватит. Телячьи нежности пусть ищет в другом месте. Он слишком много повидал, чтобы задëргаться от женских слëз.       Йорвет сел, поëрзал на кровати и, немного сгорбившись, пуще прежнего задымил трубкой.       Шторы на окне были плотно задëрнуты и не пропускали лунный свет. Он так хотел. Чтоб не смела видеть эмоции (или уродство?) на его лице. Чтоб не воображала, что ей позволено видеть его голым (настоящим?). Чтобы знала своё место.       Какого чёрта? Что заставило её рассчитывать на большее? Где он ошибся?       «Скорее всего, в тот первый пьяный раз. Точно. Возомнила, что может воспользоваться минутной слабостью и держать на поводке».       Прислонив к стене подушку, лёг на неё и окутал себя густым облаком терпкого дыма, безжалостно уничтожившим, впитавшим в себя все другие запахи.       «Интересно, что сказал бы Ведьмак, если бы узнал, что я знаю всех…ну, или почти всех обитателей сего заведения, как облупленных?»       Да, знал. Почти всё. Почти обо всех.       Знал дородную Мадам, с её тёмными фисштехными делишками. И помощницу — красноволосую ведунью, обученную Трисс. Эта меркантильная тëтка обязана ему свободой и возможностью безбедно существовать. Неудачный приворот и крайне неудачное прерывание беременности одной далеко не низко летающей благородной особы — висеть бы ей на шибенице, если бы не его тайное вмешательство.       Конечно, распылять даром свою протекцию не собирался. Ещё чего. Дамы, по роду своих занятий, общались со многими нужными и не очень людьми, и время от времени выполняли задания разной степени сложности.       Из кого-то, после бурно проведённой ночи или под действием алкоголя, безболезненно выуживали полезные сведения; кого-то, по наводке, «ловили на горяченьком», чтобы шантажом манипулировать в нужных Йорвету, да и всему Вергену целях; иногда доводилось кого-то и просто убрать с дороги. А что? Бордель располагался на отшибе, за городской чертой, а война это не только засады и столкновения лоб в лоб. Тут все средства хороши, а эти женщины были полезны и охотно, во всяком случае пока, сотрудничали.       Йорвет устроился поудобнее и добавил изрядную порцию дыма к уже витавшему в комнате густому облаку.       Как они с ведьмаком всё же дошли до нужного дома, в сознании не удержалось, помнил только бубнëж Белого волка, дескать, Йорвет, а ну-ка, есть ли порох в пороховницах и ягоды в ягодицах? Не растерял ли ты в лесных чащах мужскую сноровку? А не слабó ли взъерошить молодуху?       — A d’yeabl aep arse, Геральт! А не слабó!       И…как последний, не обременëнный опытом дурак, повёлся.       В ту ночь и состоялось его первое приключение в этом борделе. Хотя, приключением это можно назвать с большой натяжкой.       Он, конечно, никогда никому не расскажет, как, после спора с Геральтом, почти ничего не соображая, ввалился в первую попавшуюся комнату. В попытке не упасть, сгрëб в охапку первое, что подвернулось, но удержать равновесие всё равно не смог и рухнул в постель. Так страстно ожидаемая горизонталь подкосила, как и Лютика, и о том, чтобы встать, даже не подумал, только крепче прижал к себе чьë-то покорное тëплое тело, уткнулся в упругую грудь и уснул.       До утра.       Как ни странно, сны, увиденные во хмелю, запомнились надолго.       «Такое забудешь!», — сообщил потухшей трубке и принялся выбивать остатки табака, вспоминая бурую лошадь в лиловом берете, дурным голосом распевающую заунывные песни и танцующего в женской одежде Вернона Роше, упорно стремившегося повиснуть на его шее и облобызать в обе щеки. Он яростно отмахивался от настырного темерца и ругался хуже сапожника, только руки ощущались ватными, а вместо слов из горла вырывались глухие полузадушенные хрипы. Он уже потерял надежду избавиться от наваждения, когда на его голову легли мягкие, заботливые руки, а тёплое летнее солнце почти невесомо поцеловало в макушку. Роше побледнел, истончился призраком, а вскоре исчез вместе с буйной лошадью. Взгляд обрадовал яркий, объятый уютным солнечным светом, расписанный прекрасными цветами луг. Солнце ласково гладило по голове, а от шелковистого травяного покрова разливался чудесный аромат чабреца, шалфея и, что очень странно, душистого женского мыла.       Очнувшись, сквозь похмельный туман осознал — он не один. Она (не ушла?!) позволила использовать себя в качестве подушки, а утром, когда в его голове катались шары, а память никак не отзывалась на вопрос: «Где я?», принесла кувшин холодного сидра, организовала горячую ванну с травами, пожелала скорее выздороветь и ушла. Он даже лица её не разглядел, запомнил только свежий аромат мыла и летнего разнотравья, оставшийся на подушке.       Отмокая в парящей бадье, медленно возвращался к жизни, вяло корил себя за выпитое и жгуче сожалел, что не пообещал девчонке отрезать ей язык, если вздумает болтать об их, так сказать, несостоявшемся рандеву.       Ему, конечно, было плевать на пожелания какой-то там ночной бабочки, особенно сейчас, когда весь свет не мил, однако в мозгу лениво шевельнулось намерение узнать о ней поподробнее. Хотя… Все девочки этого заведения проверены неоднократно и заслужили доверие. Да и какая разница? Это больше не повторится. Да и повторяться-то нечему. Так что…       — Надеюсь, складывать два и два она умеет, и догадается — лишняя болтовня вылезет боком.       Так успокаивал себя, но взыгравшее мужское самолюбие подтолкнуло к решению вернуться. Трезвым. Чтоб не хихикала в кулачок. А заодно предупредить, молчание — золото, а редкая, позволительная слабость не повод для насмешек…       Однако воплотить замысел в жизнь удалось лишь через неделю.       В Верген пожаловала делегация из Темерии и долг требовал неотлучного пребывания в Замке.       Когда увидел в составе делегации Роше, усмехнулся — интуиция, таким странным образом проявившаяся во сне, не подвела. Во время встречи так и подмывало намекнуть железному Вернону, что рядиться в женское платье ему не к лицу.       Неделя пролетела незаметно и продуктивно, однако, дела делами, но и они благополучно разрешились, и вновь представилась возможность посетить заведение. Хотя, через доверенных лиц, завсегдатаев весёлого дома, был прекрасно осведомлён, что никаких слухов оттуда никто не распространял.       «Что ж, значит, не дура. Но это только половина дела…»       Вздрогнув от его неожиданного появления за своей спиной, Мадам рассыпалась в любезностях и, без напоминания, отчиталась о произошедшем за неделю. Йорвет, для виду, помучил её вопросами о клиентах, но потом небрежно поинтересовался, как работается той девушке.       Мадам посмотрела непонимающе, и он поймал себя на мысли, что и имени-то девчонки не знает, а немного дрожащий, растерянный голосок главной шлюхи и вовсе удивил.       «Как это она не понимает, о ком это я? Совсем мозги протрахала? Глупая курица!»       На помощь одной, тронутой склерозом, шлюхе пришла вторая. Та самая ведунья.       Предварительно что-то шепнув на ухо Мадам, красноволосая магичка попросила не нервничать и ожидать, дескать, всё скоро будет.       Когда она резво упорхнула исполнять обещанное, отправился на второй этаж, в ту часть здания, куда обычным клиентам хода не было.       Да, он не был обычным. Главе тайной полиции Вергена не положено быть обычным. Так что ему А — предоставлялся отдельный от остальных вход, Б — индивидуальный подход.       Он не видел в этом ничего зазорного или предосудительного, но считал взаимовыгодным сотрудничеством и в обещании ведуньи ничуть не усомнился.       Да, ему его нынешнее положение определённо нравилось. В конце-концов он, наконец, жил безбедно и почти комфортно.       «Почти… когда же оно появилось, это ощущение чего-то недостающего?»       Размышления над этим вопросом прервала тихо скрипнувшая дверь.       Хоть в комнате и было темно, а попытку зажечь свечу пресёк решительно и, кажется, грубо, ощутил несвойственную девицам лёгкого поведения нерешительность и даже…стеснение?       «Да ладно! Не строй из себя целку, девочка!»       Йорвет подошёл ближе, но она никак не среагировала. Так и стояла, покорно (заторможенно?) опустив голову. Какая странная сдержанность для женщины свободных нравов. Или…       «Это игра? Девочка не знает моих предпочтений и решила, изобразив невинность, предоставить свободу действий? А, собственно, почему бы и нет?», — он вдруг понял, что такой расклад неплохо заводит, — «Так даже интереснее. Давненько не изображал из себя влюблённого юношу!»       Любовь… Веру в неё потерял давно и, скорее всего, бесповоротно.       Женщину трудно завоевать, а ещё труднее удержать. Либо вмешиваются непреодолимые обстоятельства, влекущие тяжёлые последствия (а в жизни воинствующих эльфов такое случается чуть-ли не каждый день. Смерть поджидает повсюду: от руки d'hoine, или болезней). Либо она находит другого. А с тех пор, как его лицо обезобразил шрам, угадывал в их глазах две эмоции: жалость или отвращение. И то и другое бесило до чертей. Вот с тех пор и перестал искать встреч с женскими взглядами.       Одних рассматривал как соратников, готовых плечом к плечу разделить любую участь, ценил и уважал как бойцов, но иметь с этими худыми, озлобленными созданиями что-то хоть отдалённо напоминающее романтику не стремился.       Другие были чьими-то жёнами, а, значит, обращать на них внимание, всё равно что позариться на чужое, ему не принадлежащее.       И ещё третьи. Не претендующие на любовь, но готовые охотно раздвинуть ноги перед кем угодно. Озабоченные или подрабатывающие. И те и другие вызывали лёгкое презрение, но прибегать к их услугам приходилось. Он, всё же, мужчина. Да, горячий молодецкий пламень давно угас, но Геральт был недалëк от истины, когда сказал, что он старец с телом юноши. Организм требовал разрядки. Иногда требовал так, что хоть на стену лезь. Юношеские передëргивания как вариант даже не рассматривал, ибо знал, удовольствие, полученное от женщины, не идёт ни в какое сравнение. Вот и приходилось обращаться к ним, к третьим.       В партизанью бытность старался провернуть это в тëмной лесной глухомани, подальше от всевозможных глаз. Девицам же под страхом смерти запрещал трепать языками и они держали рты на замке, ибо его репутация внушала страх и святую веру в то, что он непременно воплотит в жизнь свою угрозу. Разумеется, никто не властен был запретить ему по ночам водить в свою палатку ту, что приглянется, а то и не одну, но не хотел быть объектом сплетен, советов, надежд и воздыханий. Ему и без этого забот хватало. Выжить бы…       Но те лихие времена, слава Дане, прошли. Его отряд расквартирован и обеспечен работой. У кого-то конфетно-букетный период, а кто-то уже обзавёлся ребятишками. В общем, жизнь наладилась и можно было, как говорится, выдохнуть и подумать о себе.       А потому сегодня принял игру и никуда не спешил.       Привлёк к себе и, зарывшись носом в мягкие волны волос, вновь утонул в букете разнотравья, а видимое только ему солнце коснулось кожи безмятежным золотом.       Неторопливо и осторожно, лаской, какой-никакой, а нежностью, постепенно добивался ответной реакции. Только предупредил сразу — поцелуи в губы — табу. Считал это слишком интимным и личным, недозволенным в таком месте. Проявлением истинной любви.       Она лишь молча кивнула и, кажется, немного расслабилась или опять сыграла?       В какой-то момент ему стало интересно, что с ней происходит на самом деле? Притворяется или искренна?       Когда раздевал, касалась его пальцев, словно хотела убрать с себя его руки, но тут же, словно передумав, отпускала.       Оказавшись голой, поспешила юркнуть в постель и прикрыться покрывалом, будто это могло что-то изменить.       На жар мужского тела, придавившего её сверху, ответила судорожным вздохом и недоверчиво упёрлась ладонями в его грудь, но Йорвет не привык отступать. Тем более сейчас.       Ему нравилось касаться её. Нравилась небольшая, но в меру налитая грудь, плоский трепетный живот и худоватые, стеснительно сжатые бëдра. Нравилось чувствовать, как под мягким, но властным напором, она поддаётся, как расслабляются напряжённые мышцы, освобождая вход.       Понаблюдав за немного неловкими ответными действиями и убедившись, что она не девственница, пришёл к выводу, что на этом поприще она совсем недавно. Это объяснило стеснение и неловкость, но, как ни странно, завело ещё больше. Значит, перед ним не прожжëнная, умудренная опытом хладнокровная актриса, но… Кто?.. Начинающая шлюшка? Жертва обстоятельств? Озабоченная нимфоманка?       «Не забивай голову! Ты сюда не за этим пришёл!», — оборвал свои внутренние изыскания и, собственно, так и сделал — исполнил задуманное, хоть потом и осталось неприятное послевкусие от осознания того, что девушка, хоть и позволила многое, была далека от удовольствия.       Уснуть так и не смог. Да и не то это место. От одной только мысли, какая публика сюда хаживает, хотелось помыться и забыть.       Ушёл среди ночи, оставив свернувшуюся калачиком девчонку досматривать свои сны в одиночестве, с твёрдым убеждением — это последний раз.       Не тут-то было.       Занимаясь обыденными, уже вошедшими в привычку делами, ловил себя на невнятном желании, от которого нож вдруг соскакивал с точила, норовя полоснуть по пальцу, или ключ от рабочего кабинета никак не хотел угнездиться в замочную скважину, и, как заблудшая овца, скользил вокруг, царапая лак на двери. Подчинённые, привыкшие видеть его всегда собранным, иногда повторяли свои вопросы дважды, ибо слушал он вполуха и часто с первого раза вообще не замечал, что к нему обратились.       Когда ситуация показалась совершенно вопиющей, нехотя признался себе в навязчивом, неотступном желании вновь вдохнуть разнотравье, окунуться в её тепло и…       «В конце-концов, это эгоистично, уйти и оставить о себе впечатление озабоченного только собственными ощущениями похотливого козла».       Так и случилась их третья встреча, за которой последовали остальные. Он упивался её ароматом, податливостью и молчанием. Она с удовольствием принимала его ласки, отдавая взамен всю себя, и просто была рядом.       Всегда ночью, всегда в темноте. Без слов приветствия и прощания. Без ожиданий и упрëков. Без должностей, имён и лиц. Только она и он. До тех пор, пока по краям задëрнутых штор не начнёт пробиваться рассвет, зовущий в ту, другую жизнь.       Так было до сегодняшней ночи. Ночи, когда она решила нарушить табу.       Йорвет так и застыл с пустой трубкой у рта. Её порыв отозвался целой гаммой чувств, казалось, давно забытых, главенствовало средь которых… возмущение (гнев?)?       Да. Ошеломило и повергло в дрожь его собственное, возникшее стихийно, почти неконтролируемое желание ответить на поцелуй!       Он спохватился в последний миг!       «Нельзя нарушать границы! И никаких поблажек! Даже себе! Тем более себе!..»       Йорвет сорвался с кровати, поспешно оделся и, перепрыгивая через несколько ступеней, вылетел на улицу. Холодный рассветный воздух обжёг лёгкие, но облегчения не принёс. В груди по прежнему что-то выгорало и скребло обугленными краями по самому сердцу (оно ещё способно?! Способно так…)       — Этого не может быть! — процедил сквозь зубы навстречу громыхнувшей, пока ещё вдали, грозе. — Этого не может быть! — крикнул громче, словно теперь-то уж точно разуверится в очевидном и станет таким, как прежде.       «Этого. Не. Может. Быть.» — рвалось в мозгу одновременно со всполохами молний на горизонте, — «И не будет. Точка».       Вернувшись домой, нагрел воду и тщательно вымылся. Несколько раз. Остервенело тер себя мочалкой словно хотел содрать кожу, помнившую прикосновения хрупких пальцев и мягких губ…       Одежду выбросил. Она ведь тоже помнила её запах и даже пропиталась им.       Унылому и серому, набрякшему слезами небу поклялся, что вырвет, выкорчует из сердца то, чему там давно не место. Он сможет. Должен…       Не тут-то было.       Никому не дано по собственной воле выкинуть из памяти то, что стало вдруг всего дороже. Невозможно заставить сердце биться ровно, когда каждую ночь в его снах снова цветёт разнотравье, согретое ласковым Солнцем, а тело горит и плавится, помнит и жаждет…       При свете дня Йорвет пытался, честно пытался сдержать данную себе клятву. Смотрел по сторонам. Искал. Пытался представить другой луг. Другое солнце, другой аромат. Другое сокровенное, недоступное для других место, где хорошо, где спокойно. Где можно быть собой. Но там, в этих серых и скучных, однообразных и безжизненных пустынях не было тепла, не было красок и ароматов. Не было её…       «Святая Дана!», — увещевал себя по пути на службу, — «Разве на ней сошёлся клином свет? Разве нет больше достойных?»       «Может, и есть», — мрачно смотрел себе под ноги по дороге домой, — «Да только не про твою честь».       Проигрыш был налицо. Выхода не видел, ибо таким разбитым, потерянным и беспомощным себя не знал.       Влекомые невесёлыми раздумьями ноги, понесли по мостовой мимо дома, петляя по улочкам Вергена, словно усталость могла что-то изменить.       На одном из гулких перекрёстков нос к носу столкнулся с Ведьмаком.       — Что это с тобой? — поинтересовался Геральт, мигом подметив, несвойственный эльфу, потухший, полный апатии взгляд.       — Да так… Осенняя хандра.       — Тебе напомнить, чем лечить хандру?       — Не-ет. Пить не буду. В прошлый раз… — Йорвет осёкся — воспоминание о прошлом разе потянуло за собой цепочку других, болезненно-сладостных.       — А я и не про питьё. Есть два варианта. Первый — добрая драка. У меня назревает заказ, так что, если хочешь, идëм со мной. Собственноручно поверженный монстр, что может быть лучше? А второй… — Ведьмак хлопнул эльфа по плечу и задорно рыкнул, — Лучшее всесезонное средство от мужской хандры — сиськи. Наплюй на всех! Вырвись уже из стен этого Замка! Возьми отпуск! Дай себе волю! Йорвет! Ты куда?!       Геральт несколько раз удивлённо моргнул вслед стремительно удаляющемуся эльфу, пожал плечами и пошёл восвояси.       Слова Ведьмака подействовали, как звонкий, хлëсткий удар хлыста на упрямого жеребца, и он просто пошёл.       К ней.       Как можно было так долго изображать тупицу? Отказывать себе в том, что неожиданно смогло пробить толстую, собственноручно взращенную броню?       «Ведь даже имени не узнал! Не посчитал нужным… Так было проще. Не знать. Но ничего, лучше поздно, чем никогда!»       Мадам встретила раболепно, подробно изложила последние новости заведения, но шёпотом добавила, мол, искомая особа отсутствует уж с пару недель как.       — Аккурат тем утром, когда вы были у нас в последний раз я её и видела. Глаза-то красные, губы закусила, ну как пить дать — ревела. Сказала только, мол, не место ей здесь более… Может, к родичам подалась? Если появится, обязательно доложу!       Йорвет не знал, радоваться или огорчаться, но решил пока подождать. Однако, всю последующую неделю каждый вечер под разными предлогами наведывался в заведение.       Девушка не появлялась, а Мадам взяла моду оставлять письменный отчёт и старалась не попадаться на глаза.       В один из вечеров его терпение лопнуло и он таки прижал еë к стенке. Густо накрашенная Мадам, видя бешеный сполох в травяном глазу, поняла, что сейчас на кону её жизнь и раскололась.       Офелия (такое необычное для этих мест, тонкое и беззащитное имя) оказалась найденышем. Приёмной дочерью кузнеца из забитой, неуклонно хиреющей деревушки у Кривоуховых топей. Приёмный папаша выменял её на заговорëнные красноволосой ведуньей инструменты и, пока в Вергене было неспокойно, они скитались по деревням. Побывали в плену бандитов, но, по счастливому стечению обстоятельств, выжили и обосновались тут, в Вергене. Какие планы были у женщины на девушку Мадам не знала, да и теперь какая разница?       Пока названая мамаша верой и правдой отрабатывала свою свободу, занимаясь здоровьем гостей и обитательниц борделя, Офелия помогала содержать в чистоте комнаты. В тот пьяный вечер она как раз меняла постельное бельё в одном из номеров, когда…       — Но, как? Почему она пришла во второй раз? — бесился эльф, еле сдерживая дичайшее желание размозжить прошмандовке голову.       — Её… Ей… Ей дали… Успокоительное…       Йорвет не выдержал и всё же выкрутил немного дряблую руку, от чего Мадам некрасиво взвыла и выложила, как на духу, всë остальное.       Опасаясь не угодить ему, они с красноволосой, под страхом изгнания из дома, заставили девчонку идти к нему, предварительно опоив какой-то гадостью, чтоб не сопротивлялась, а, что называется, расслабилась и хотя бы попыталась получить удовольствие…       — Милсдарь эльф! Всё же культурно получилось! — скулила Мадам, глядя в его страшное, перекошенное яростью лицо, — Никто ж и не узнал и, клянусь, не узнает! Да и потом-то она и сама хотела. Уж и отвар не надобен стал, наоборот, всё ждала, когда вы придёте!       Йорвет отбросил её, как старую вонючую тряпку и вышел вон, ногой выбив дверь.       Правда разъедала нутро калёным железом. Хотелось рвать и метать но вряд ли это что-либо изменит…       Глупец! Какой же глупец! Неужели не почувствовал? Не понял раньше? Будь она обычной шлюшкой не вернулся бы, не влекло бы так… Не мечтал бы о ней каждую ночь… Каждый день.       «Что ж, остаётся только надеяться, что ещё не всë потеряно и ехать за ней в эту дурацкую деревню, уповая на то, что она и впрямь там».       У дверей дома столкнулся с Ведьмаком.       Тот шёл хмурый и перепачканный кровью. На вопрос о происхождении пятен ответил, что напоролся на гарпию.       — Холера, — Геральт потрогал вновь рассечëнную щеку, — видимо, через хребет, от Лок Муинне прилетела. Решил вот выяснить, одна ли, и не зря. Обнаружил целое гнездо. Но теперь всё в порядке.       Во время разговора Йорвету пришло в голову, что ехать к топям одному рискованно и глупо. Тем более назад собирался возвращаться не один и компания ведьмака будет как нельзя более кстати. Он коротко сообщил Геральту о своих ближайших планах и попросил составить компанию, на что тот, подозрительно сощурившись, согласился, но потребовал объяснений столь внезапной спешки.       — Хорошо, — кивнул скоя’таэль, — но утром. Похоже, тебе сейчас нужнее медитация.       На том и порешили. Эльф пошёл собираться в дорогу, Ведьмак — приводить себя в порядок.       Приготовив всë необходимое, Йорвет вдруг ощутил, как огромная, неимоверно давившая не плечи гора, спáла и дышать стало легче.       Впервые за последний месяц он, наконец, выспался: принятое решение расставило для него все точки и позволило расслабиться.       Когда пришёл в таверну, Геральт уже был там. Он что-то хмуро рассматривал на дне своей кружки и Йорвет, умостившись напротив, поинтересовался причиной плохого настроения. Ведьмак начал что-то объяснять, но эльф ушёл в раздумья. Вдруг ужалило подозрение, что, оскорблённая его последними словами девушка, не сможет простить, не примет его. И что тогда? Как себя вести? Стоять под дверью до морковкиных заговен? Проявить настойчивость перебросить через плечо и доставить сюда? А потом разбираться?       Сквозь нестройный гул одолевающих мыслей пробился голос Геральта.       — Вот и не знаю, что теперь предпринять. Надо сообщить родственникам, да где их искать?       Йорвет вздрогнул и сказал первое, что пришло в голову как отзвук на прозвучавший вопрос:       — Я знаю тут всех. Кого ты ищешь?       — Того, кому знакомо вот это. — Ведьмак осторожно выложил на стол хрупкую, простую серебряную серёжку в форме четырëхлистного клевера. — Она была в гнезде, в куче тряпья рядом с останками. Больше ничего… Йорвет… Что с тобой?       Над головой разверзлись небеса и он на несколько секунд оглох. Почувствовал себя наковальней, на которую с огромной высоты упал кузнечный молот…       Взгляд замер на знакомой безделушке, а рука нащупала в кармане её сломанную сестру. Он никак, никак не мог связать воедино увиденное и услышанное.       — Этого не может быть… Этого. Просто. Не. Может. Быть.       — Йорвет, чего не может быть? — осторожно спросил Ведьмак, — Ты… Ты знаешь, чья она?       Йорвет вдруг неистово захотел убедиться, что это ошибка.       — А вторая? Серьги ведь носят парой…       — Не было второй, видать, затерялась где-то, — пожал плечами Геральт.       Вот так себя чувствует выброшенная на берег рыба. Жадно хватает ртом воздух, отчаянно трепыхается, в надежде вернуться в воду, но лишь отдаляется от неё, приближая смерть.        Никогда он не позовёт её по имени. Никогда не узнает вкус её губ. Никогда она не простит. Никогда…        Ему было больно, как не было никогда… Но недостаточно… Надо больше. Он уже вынес себе приговор, но выспрашивал у Ведьмака все подробности с маниакальностью палача, рвущего жилы, только жертвой, подсудимым был сам.       Каждое совпадение и утвердительный ответ о цвете волос, одежды…гасили тлеющий огонёк надежды, вбивали отточенный гвоздь в крышку воображаемого гроба, в котором он навек схоронил своё тёплое Солнце и яркий, укрытый мягким разнотравьем луг.