🖤
День мертвых, празднуемый семьей Аддамс по мексиканским традициям, всегда был для Уэнсдей особенным праздником. Скелеты, разукрашенные черепа, изобилие бархатцев – все это было более привычным и более понятным, нежели фонари из тыквы и бутафорская паутина на стеклах. Каждый год бабушка Аддамс неизменно пекла pan de muertos , Гомес и Фестер возводили на семейном кладбище алтарь для умерших предков, а Мортиша с детьми готовили все необходимое для ритуалов. Именно обряды, проводимые в ночь праздника для связи с потусторонним миром, всегда были поистине интересными и волнующими для Уэнсдей. И эта школьная суета, которая разворачивалась в Неверморе в преддверии Хэллоуина, уж явно никак не могла посоревноваться с традициями семьи Аддамс. Все эти тупые костюмы, выпивка рекой и отсутствие настоящих жертвоприношений неимоверно бесили готку, вызывая отнюдь не приятные судороги отвращения. Поэтому, когда Торп предложил провести время только вдвоем, под покровом ночи в лесу – Уэнсдей согласилась не раздумывая. Он всегда был таким нелепо-смешным в своем стремлении угодить ей, что готка непроизвольно смягчалась, готовая простить ему любую банальность. Проблема состояла еще и в том, что каждое свидание с Ксавье, даже самое приторно-романтическое, не было для Уэнсдей в напряг. Она могла показательно закатывать глаза, фыркать и недовольно кривиться, но обмануть свои чувства было не по силам – девушка трепетно дорожила каждой проведенной вместе минутой и ценила все его порывы удовлетворить её мрачные запросы. Вот только парню об этом знать было не обязательно. Пока что. Ненавязчивое потрескивание костра, стелящийся в ногах туман и холодный воздух действовали на Аддамс успокаивающе. Сквозь сухие ветви едва заметно проникал лунный свет, добавляя мрачной атмосфере леса какую-то мистическую эстетику. Было настолько комфортно, что невольно хотелось детально описать этот момент в одной из новых глав очередной рукописи. Однако был лишь один нюанс, выбивающий из колеи… Обычно на их свиданиях Ксавье без умолку о чем-то рассказывал, активно и эмоционально жестикулируя. Уэнсдей неизменно поражалась тому, как легко он находил новые и разнообразные темы для обсуждений, которые были бы интересны им обоим. Это всегда была та самая «золотая середина», тонкая грань – им не было скучно друг с другом и при этом, каждый мог выговориться в той же степени, в которой быть услышанным. Но сегодня художник был необычайно молчалив, уступая девушке первенство ведения беседы и почти никак не комментируя рассказы о мексиканских традициях празднования дня мертвых. Аддамс это удивляло и отчасти беспокоило. Ровно до того момента, пока она не поняла причину этой молчаливости. Ее цепкий взгляд подмечал его нелепые попытки храбриться и скрывать от нее свое состояние. Но едва заметная дрожь и неприсущая парню бледность лица его выдавали. Торпу было холодно и будь на его месте кто-то другой, Уэнсдей ни на секунду бы не сжалилась, пользуясь возможностью насладиться пыткой. Ксавье же, по какой-то необъяснимой причине, хотелось защитить от холода. Это было странно. Как и то, что ее просто невероятно сильно привлекали его губы. Синие и замерзшие – они были похожи на губы утопленника, который дерзнул искупаться в арктических водах и был порабощён стихией. Уэнсдей с удивлением обнаружила, что не может оторвать от них свой немигающий взгляд. Дыхание ее сбилось, а пульс ускорился, разгоняя по телу уже знакомый ранее жар. В голове заезженной пластинкой билась лишь одна мысль: на ощупь они скорее всего холодные, как лед. Это немыслимо заводило, ломая что-то внутри, плавя сознание. Невыносимо хотелось прикоснуться, поцеловать, укусить… Когда Ксавье резко поднялся на ноги и двинулся в сторону своего рюкзака, брошенного прямо на землю у палатки, Аддамс сначала сконфуженно моргнула, а затем недовольно насупилась – как ребенок, у которого внезапно отобрали желанную конфетку, что вот-вот должна была оказаться в руках. Ничего не подозревающий парень онемевшими пальцами рылся в недрах рюкзака, пытаясь найти еще один термос, наполненный спасительным, терпким алкоголем, ибо с каждым мгновением его состояние становилось все более невыносимым. Едва удержав победный клич, когда желанная емкость наконец нашлась, художник резво обернулся и в миг оцепенел. Образовавшаяся тишина была заметно гнетущей. Взгляд из-под лба, которым Уэнсдей буравила его, словно прожигал насквозь, затягивая в обсидиановую глубину очей, словно в бездонную пропасть. Торп на время выпал из реальности, чувствуя волну дрожи по телу. Она смотрела на него, как хищник на добычу перед финальным прыжком. Голодная и яростная, с пылающим огнем решимости в глазах. Время будто замерло, а вместе с ним и сердце парня пропустило удар. А затем, что-то ощутимо изменилось, словно вмиг лопнула натянутая тетива лука. Уэнсдей вдруг подорвалась на ноги и решительно двинулась к нему, да так резко и с таким напором, что художник невольно испуганно ойкнул, выронив из рук термос. Такая его реакция только еще больше подстегнула девушку – кровь внутри нее закипала от нетерпения. Аддамс прижала его к дереву, буквально впечатывая свое тело в его. Схватила за воротник, вынуждая наклониться и потянулась к до боли желанным губам, увлекая в мягкий, но настойчивый поцелуй. Первое касание чувствуется настолько невероятно, что Уэнсдей невольно вздрагивает, едва сдерживая стон – обжигающее, оно кружит голову и лишает рассудка. Шокированный столь сильным напором Торп податливо позволяет углубить поцелуй и едва не задыхается от того, насколько горячо чувствуются ее прикосновения. Тело мгновенно расслабляется, близость пьянит сильнее выпивки, а запах ее духов в пух и прах разносит последние зачатки адекватности… Аддамс поразительно мягко и несвойственно бережно прикусывает его нижнюю губу, а затем слегка отстраняется, вновь прожигая его своим безумным, пылающим взглядом. Вишневые губы, слегка припухшие от неожиданно пылких поцелуев, растягиваются в хитрой ухмылке. — Я хочу тебя согреть… — мягкий, вкрадчивый шепот в лесной тишине кажется оглушающе громким, отчего Ксавье не сразу понимает суть сказанного. Но когда смысл ее слов до него все же доходит, парень едва сдерживает новую волну дрожи и теперь уже не от холода, а от предвкушения…🖤
Ксавье не помнит, как они оказались в палатке – мысли его витали в облаках. Он чувствовал себя, словно пьяный и отнюдь не от вина. Аддамс полностью заправляла ситуацией, уложив его на лопатки, поверх спальника, а затем уверенно оседлала. Ее лихорадочные ерзания на нем и пылкие поцелуи в районе шеи и ключиц разгоняли по телу сладкую истому – Торп таял под этим страстным натиском, наслаждаясь проявленной инициативой. Дыхание сбивалось у обоих, а бешенный стук сердец громкой симфонией отдавался в ушах. Парню казалось, что он тонет: в её глазах, её запахе, в ней самой – окончательно и безвозвратно. Холод больше не беспокоил, наоборот – кожа словно пылала огнем, по венам разливался жар. А когда Ксавье почувствовал проворные пальчики на своей ширинке, то решил, что смерть уже пришла за ним, он попал в преисподнюю – в самую сладостную пытку из всех возможных. — Уэнс… — томный выдох получается слишком хриплым, когда готка расстегивает брюки и обхватывает ладонью его напряжений член, сразу приступая к активным движениям вверх-вниз. Пальцы парня судорожно сжимают спальник под собой, а взгляд отказывается фокусироваться. Ксавье упоительно стонет, невольно подстраиваясь бедрами под её движения. Аддамс наблюдает за ним какое-то время, словно упиваясь великолепным зрелищем, а затем втягивает парня в глубокий, откровенный поцелуй. Но все прекращается слишком быстро, Уэнсдей вдруг резко останавливается, отрывается от его губ и довольно ощутимо отстраняется. Ничего не понимающий Торп буквально в агонии и уже готов позорно умолять её продолжить, но девушка лишь хитро улыбается уголками губ и плавно скользит по его телу вниз. Догадка, посетившая голову парня, выбивает воздух из легких, заставляя зеленые глаза шокировано расшириться. — Я хочу кое-что попробовать… — мурлычет она, а затем проводит языком по чувствительной головке, принимаясь очень усердно работать губами там, где только что была её ладонь. — Черт… Уэнс, — парню кажется, что его душа вот-вот покинет тело, от столь потрясающих ощущений, которые она дарит прямо сейчас. Не отдавая отчета своим действиям, Ксавье тянется рукой к ее волосам и наматывая одну косу на кулак, активно толкается бедрами на встречу её движениям. Хриплые стоны и пошлые причмокивания заполняют пространство палатки, отбиваясь громким эхом в ушах они заводят еще больше, помогая чему-то первобытному внутри волнами расходиться по телу. Торп слышит бешенный стук собственного сердца, ощущая стремительное приближение оргазма. — Уэнс, остановись… Я сейчас кончу… — он пытается отстранить её от себя, но девушка упрямо сопротивляется, заглатывая еще глубже и двигаясь еще усерднее. И Ксавье срывается – мощная волна накрывает его с головой, на время отключая все, кроме этих невероятных ощущений. Тело судорожно дрожит, расслабляясь, а сознание уплывает, освобождая голову от мыслей, даруя приятную пустоту и ясность в голове… Аддамс замедляется, делая пару движений словно по инерции и мягко выпускает его достоинство изо рта. Что ж, эксперимент ей вполне понравился. А открывшийся её взору вид на полуобнаженного Торпа, которого после оргазма буквально распластало, будоражил и кружил голову. Хотелось повторить и неоднократно. Стоило дыханию Ксавье слегка прийти в норму, как художник вдруг резко сел и подхватив Уэнсдей, удобнее усадил на себя. Готка видимо ожидала подобного, потому что охотно поддалась натиску, запуская пальчики ему в волосы. Они замирают так на мгновенье – глядя друг другу в глаза, ощущая острое, терпкое сексуальное напряжение, повисшее в воздухе. А затем Уэнсдей наклоняется и проводит языком по его губам, вовлекая в глубокий, максимально пошлый поцелуй. Ксавье чувствует на ее губах свой собственный вкус и по какой-то причине это не вызывает отвращения, наоборот – бессовестно сильно заводит. Руки сами тянутся к ее бедрам, бесстыдно задирая платье, оглаживая те участки кожи, которые не были скрыты гетрами. Аддамс прогибается в спине и закусывает губу, сдерживая рвущийся наружу стон. Ее тело мгновенно становится чувствительным и податливым для его ласк, словно глина в руках творца. Хочется больше. Сильнее. Глубже. Она несдержанно ерзает и тут же рвано выдыхает от интенсивности ощущений – разгоряченная и чувствительная между ног до предела. Торп не медлит, отодвигая пальцами мокрую ткань ее белья и вводит сразу два пальца. Волна мурашек поднимается по позвоночнику Уэнсдей, когда его пальцы начинают двигаться в упоительно-жестком темпе. Она непроизвольно начинает раскачивать бедра на встречу толчкам, насаживаясь глубже… — Сможешь кончить так? — Шепчет художник ей в губы, ни на секунду не останавливаясь. Аддамс в ответ лишь громко стонет, уже не контролируя ни себя, ни происходящее. Ей одурительно хорошо. Сладкая истома внизу живота с каждым движением разгорается все более горячим пламенем, посылая по телу импульсы концентрированного удовольствия, приближая её к пику. Ксавье чувствует, что она уже близко – её тело начинает подрагивать, дыхание сбивается, а стоны постепенно превращаются в сладкий скулеж. — Давай, Уэнс… Я хочу это видеть. Его хриплый от возбуждения голос становится последней каплей – точкой невозврата, маленькой смертью. Она просто взрывается, чувствуя сумасшедшую пульсацию между ног и видит, как пляшут яркие цветные огоньки под зажмуренными веками. Лихорадочная дрожь бьет все ее тело, словно разряд тока и, кажется, будто сильные руки Торпа, сжимающие ее в объятиях – это единственное, что удерживает Уэнсдей сейчас в этом мире… Гораздо позже, когда обнаженные тела неоднократно сплетутся в своем страстном танце, а ветер разнесет по лесу угольки догоревшего костра, художнику подумается, что ночь в палатке, в промозглом лесу действительно была удачной идеей. Реальность оказалась круче любых его ожиданий и грез, ибо никто и никогда не смог бы согреть его лучше, чем самая холодная девочка Невермора…