(Не)Хочу. Боюсь.

Я привыкла, что после всего хорошего обязательно наступает плохое, что не нужно долго жить в этом хорошем и не надеяться, что оно будет всегда. Привыкла отпускать людей, забывать их, из-за этого даже стала очень отстранённой. Я всегда знала, что дружба, которая построена буквально на нескольких днях общения не настоящая и забываться в ней не стоит. Но я не в дружбе забылась. В Карине. В этой маленькой чертовке Долиашвили. Я искренне надеялась, что на проекте она станет моим лучиком света, моей путеводной звездой. Она и стала, но, увы, не для меня. Даже не так. Она была моей путеводной звездой, но что-то пошло не так. Теперь омут её ужасно голубых глаз с обожанием смотрит не на меня вовсе. На Веру. И я возненавидеть её готова. Знаю, что ни в чём не виновата, но блять, это же она посмела увести у меня Каришу, это именно она придумала ей прозвище «долька» и с ней теперь моя девочка проводит время. Дай мне повод, и я сразу буду готова разбить Вере лицо. Просто так. За то, что Карина теперь с ней смеётся, теперь с ней ест, с ней читает, поёт. Да она даже зубы с ней теперь чистит. И Федоренко не виновата совсем. Вообще никто не виноват. Виновна только я и мои проблемы в голове. С чего я вообще взяла, что Карина считает меня родным человеком, что со мной она хочет проводить время и во мне нуждается.? Может это была моя иллюзия? Может это я себе напридумывала? Может Карина никогда и не считала меня другом? Я не знаю. Я ничего не знаю. Я хочу плакать. Рыдать хочу. Хочу опять касаться волос Карины, хочу с ней обсуждать её детство, хочу чтобы она у меня на коленках засыпала, а не у Веры. Блять, да что угодно я готова сейчас вытерпеть, но не потерю общения с ней. Я нуждаюсь в этом общении. Нуждаюсь, как в кислороде, я не хочу задыхаться от нехватки Карины воздуха. Я не хочу каждую ночь рыдать в подушку от несправедливости. Не хочу захлёбываться в собственных слезах, не хочу, чтобы каждое утро меня спрашивали, что со мной, и не произошло ли чего то плохого. А плохое произошло. Точнее происходит. Оно происходит каждый день на моих глазах. Каждый день я морально убиваю себя, и, что самое страшное, не хочу этого прекращать, мне так легче. Когда я плачу, мне становится немного легче. Я всегда для этого в ванную ухожу, но иногда немного не сдерживаю себя. Недавно вот зеркало разбила, костяшки красные до ужаса. Но мне не больно. Я не чувствую физическую боль, я заглушаю её моральной. И меня это устраивает. Меня всё устраивает, лишь бы не высказываться Карине, как мне посоветовала Романова. Мы с Машей не раз обсуждали мои чувства. Маша знает, что делать. Маша уже переживала такое. Маша поможет. Она и правда пытается помочь. Это я на встречу не иду. Не хочу. Не хочу, чтобы карина разочаровалась во мне, или смеялась надо мной, или ещё что-то. Оказывается, я совсем её не знаю, хотя думала, что знаю о ней всё. Карина, пожалуйста, прекрати мучить меня… *** Вот уже недели две я не пересекаюсь с Оеланой. Я знаю, что это ужасно с моей стороны и так далее, но не могу я ничего сделать. Когда я поняла, что дружба переросла в симпатию, сразу прекратила с ней пересекаться. Я боюсь признаваться ей, боюсь говорить, боюсь, что она посмеётся надо мной, боюсь, что отвергнет. Я и с Верой таскаться начала, чтобы к Оел не подходить лишний раз. Она не знает, что я вижу как ей плохо. Знаю, что каждую ночь она плачет, что подходит к моей кровати и говорит, что скучает по мне. А её темно карие, почти чёрные глазки больше не светятся как раньше. Моя милая девочка, как же я хочу подойти к тебе и рассказать обо всех своих чувствах, но как же боюсь, блять, как же боюсь… Боюсь сама не знаю чего. Я знаю, что Оел никогда не станет смеяться, никогда не осудит и всегда будет на моей стороне. Но когда она рядом оказывается, у меня внутри стоп срабатывает, и я ни слова сказать не могу. Когда я увидела её ручки в кровь разбитые, Машке Романовой в плечо весь вечер рыдала. Честно. А Маша мне что-то про Оелану твердила, но я этому даже значения не придала. Я боюсь, что наладить общение так и не удастся, и я не успею сказать моей маленькой Оел, что люблю её. Люблю так, как никого никогда не любила. Да я блять весь мир готова отдать, только чтобы она никогда не плакала больше. Но сил набраться не могу, и теперь лишь издали за ней наблюдаю. Оел, малыш, пожалуйста, прости меня…