~
Ещё какой-то год назад Чонин и мечтать не мог стать для Хёнджина кем-то больше, чем просто "любимый младшенький". Они росли вместе, прибившись к компании друзей четыре года назад, к "стае" как они любили себя называть. Старший — Чан-хён — принял под своё крыло их и ещё пять других потерянных душ, позволил собираться в своём логове — гараже, переделанном под некое подобие жилища, доставшемся ему от отца — и заниматься, чем они только пожелают. Зачастую они заказывали еду, играли в игры на раритетной кассетной приставке, бренчали на многочисленных музыкальных инструментах Чана, находящихся в логове, или просто бесцельно коротали время после школы, а старшие — после работы или университета. В университете из старших учились только Минхо и Чанбин, а Чан перебивался подработками, исполняя живую музыку в ночных клубах и барах. Чонин был самым младшим из всех, и его это безмерно злило. Те, кто говорят, что быть младшим — это обширный список привилегий, просто никогда сами не были младшими. Да, его окружали теплом и заботой, особенно Хёнджин, не отлипающий от него ни на минуту свободного времени, как бы Чонин ни сопротивлялся всем этим неуместным для будущего альфы нежностям. Но в то же время никто не воспринимал его всерьёз. В общих важных решениях его голос не учитывали, во время генеральной уборки в гараже поручали самые простые и бесполезные задачи, для всех он был лишь милым младшеньким, а по сути — мальчиком на побегушках, которого все считали просто ребёнком. Чонина это ужасно злило. Поэтому, когда ему исполнилось шестнадцать, он пришёл к Чанбину с просьбой помочь ему подобрать персональные тренировки для укрепления мышц тела. Старший тогда чуть не расплакался от такого оказанного ему доверия и признания как тренера и взялся за физическую подготовку Чонина с завидным энтузиазмом. И вот, спустя год, Чонин мог похвастаться внушительными бицепсами и спиной, ширина которой превосходила уже не только спину Хёнджина, но и самого Чанбина. Младшему повезло за этот год вытянуться в росте, и теперь в их компании он едва ли был не выше всех остальных. Но от Хёнджина он всё ещё отставал на один сантиметр и целый год. Чонин хотел быть выше, сильнее, старше, гонимый желанием поскорее стать опорой и защитой. Сердце младшего буквально разрывалось на куски, когда после школы Хёнджин старательно прятал от него непролитые слёзы в глазах. Его нежный, ранимый, любимый хён. За пару месяцев до первой течки его дразнили за усилившийся запах, называя дохлой рыбой и речной тиной. И хотя Чонин в силу своей незрелости ещё не мог почувствовать истинный запах омег, для него запах Хёнджина напоминал о чём-то родном, будто давно забытом, как сладко тянущее чувство ностальгии в груди. А потом, в начале этого года, у Хёнджина случилась первая течка. Она была сильной, выкручивающей наизнанку нутро и мышцы в теле. Сынмин по телефону тогда сказал Чонину, что, кажется, Хёнджину не очень повезло, но он справится. Слыша душераздирающие стоны и мольбы о помощи на заднем плане, Чонин был готов лезть на стены, лишь бы сделать хоть что-нибудь. Но он не знал, что мог бы сделать и чем помочь, он всё ещё отставал в созревании на целый год, хотя по росту Хёнджина уже догнал. Хотя бы по росту. Заходя в их логово через маленькую боковую дверь, Чонин сразу оказывается в крепких объятиях именинника и глохнет от громких, как обычно это у них в стае бывает, криков и споров друзей. — Ты с каждым разом будто становишься больше и больше, — радостно похлопывает его по крепкой спине Хёнджин, а Чонин умирает каждой клеточкой тела от его невообразимой красоты. На празднование своего восемнадцатилетия Хёнджин не жалеет ни косметики, ни украшений, ни самой дорогой и элегантной одежды из своего гардероба. Чонин не может отвести взгляд от фигуры старшего, скрытой чёрной водолазкой, анатомично обтягивающей его плечи, грудь и талию, и тонкими чёрными брюками. Он позволяет задержаться своим ладоням на его талии чуть дольше, чем положено "любимому младшенькому". Ещё с утра Чонин чувствует себя не очень. Не плохо, но странно. Догадываясь по симптомам, что это может оказаться псевдосозревание, потому как по возрасту ему, вроде бы, ещё рановато для гона, Чонин на всякий случай всё же утаскивает из шкафа старшего брата блистер подавляющих таблеток, принимая сразу две. От необъяснимого щекочущего внутри чувства его это не избавляет, но становится морально немного спокойнее. — Ты какой-то напряжённый, — рядом с ним в своей излюбленной манере падает Джисон, скатываясь со спинки дивана. Чонин воздевает глаза к потолку на это ребячество, но сил для отчитывания друга у него сегодня нет. — Встал не с той ноги? — Послушай, — Чонин хмурится, спрашивать у Джисона такие интимные вещи — себе дороже, но к старшим за советом ему идти хочется ещё меньше. Поэтому он пользуется тем, что никто не обращает на них, сидящих в углу на диване, внимания. — Что ты чувствовал, когда у тебя начался гон? Джисон смотрит на него задумчивым взглядом, будто прикидывая его шансы на преждевременное созревание. — Да ничего особенного, на самом деле, — отвечает он наконец, растягивая слова. — Нам, к счастью, в этом плане повезло в отличие от омег. Когда у Минхо-хёна была первая течка, я думал, что сойду с ума. Чани-хён меня даже запер в своей комнате наверху, чтобы я к нему не сбежал. Джисон улыбается, нежно смотря на Минхо через всё помещение. Будто почувствовав его взгляд на себе, старший поворачивается и улыбается в ответ. Чонин думает, что это наверняка какая-то тайная магия, доступная лишь истинным. — Из-за него и у меня гон раньше случился — организм будто перевёл биологические часы на год вперёд, пытаясь обмануть время, чтобы хёну не пришлось меня долго ждать. У Чонина внутри всё трепещет от призрачной надежды, что Хёнджин тоже может оказаться его истинным, и гон придёт раньше, чем через год. У него словно кончики пальцев наэлектризованы, а по венам бежит высоковольтный ток. Чонин снова ловит взглядом Хёнджина, плавно двигающегося под музыку, прикрывающего глаза в моменте, и, кажется, забывает дышать. Джисон рядом понимающе мычит. — Знаешь, мы с хёном обсуждали вас, — Чонин снова смотрит на друга, на этот раз уже осуждающе — вот же сплетники. — И, если не ты сможешь ему помочь остудить это безумное пламя внутри, то кто. Вы как вода и огонь — такие разные, но так идеально сочетающиеся, а мы же не слепые все и давно заметили между вами эту химию. — Я просто "любименький младший", не забывай, — тихо вздыхает Чонин, ловя на себе внимательный взгляд старшего, резко закончившего с танцами. — Он не воспринимает меня всерьёз. Не разрывая зрительного контакта, Хёнджин направляется к ним, плавно покачивая под музыку бёдрами. Он выглядит божественно, даже с выбившимися из идеальной причёски длинными волнистыми прядями. Он выглядит чертовски соблазнительно. Понаблюдав за этим представлением ещё немного, Джисон неопределённо хмыкает и поднимается с насиженного места. — Пойду, пожалуй, а то уже начинаю чувствовать себя здесь лишним. Чонин не удостаивает уходящего Джисона даже взглядом, не в силах оторвать глаз от осторожно присаживающегося с бокалом в одной руке рядом с ним старшего. — Привет, — он обвивает его одной рукой, притягивая ближе, и утыкается носом в висок, вдыхая его запах и случайно касаясь приоткрытыми губами скулы. — Ты так сладко пахнешь, словно медовая акварель. Новый аромат? Он немного отстраняется, зарываясь пальцами в волосы на затылке Чонина и аккуратно царапая ногтями — тот едва сдерживается, чтобы не застонать в голос. Внутренности обжигает и нестерпимо скручивает. Зрачки Хёнджина едва заметно расширены, и младший задаётся вопросом: от алкоголя это или от возбуждения? Или просто в логове тусклый свет? — Нет, — хрипло отвечает Чонин, собирая развалившегося на части себя обратно в кучу. — Я сегодня не пользовался ничем. Хёнджин прикусывает нижнюю губу и задумчиво скользит по его лицу взглядом. — А я? — тихо спрашивает он, — А я для тебя, как и для других, тоже плохо пахну? В его голосе и взгляде сквозит почти отчаяние, а Чонину ужасно хочется сжать его в своих руках до хруста костей. Такого дикого, гибкого, необузданного и непредсказуемого как пламя. Настоящий огонь в его руках. — Нет, я… — Прости, я спрашиваю глупости, — вдруг перебивает его Хёнджин и разрывает зрительный контакт, чуть отстраняясь и убирая руку. — Ты ещё… — …маленький? — грубо и с вызовом заканчивает за него Чонин. Хёнджин смотрит на него с нескрываемым удивлением. — Хён, посмотри правде в глаза: я уже с лёгкостью могу поднять тебя на руки. Уши и щёки Хёнджина немного розовеют, и Чонин на этот раз уверен — не алкоголь тому причина. Он наклоняется к нему ниже и тихо добавляет: — А ещё я могу сделать тебе очень приятно и уже давно об этом мечтаю, — на этих словах Хёнджин дёргается, опуская руку на его бедро и сильно сжимая. Чонин чувствует, как ток, бегущий в его венах, ускоряется. — Господи боже, — шипит незаметно подошедший к ним Минхо. — Чонин, от твоего тошнотворно сладкого запаха меня сейчас вывернет. Надеюсь, ты хотя бы догадался принять таблетки? Хёнджин смотрит на них обоих с откровенным непониманием, а Чонину вдруг становится стыдно, как младшекласснику, которого у всех на виду отчитали за прогул. Хотя ситуация гораздо хуже, потому что отчитали его на глазах у человека, в которого он втайне влюблён вот уже четыре года. — Да, целых две, — обречённо стонет Чонин, а Минхо смотрит на него с тревогой. — И когда ты их принял? — Утром, перед выходом… Подошедший к Минхо Джисон, обнимает его со спины за талию и кладёт подбородок на плечо, чувствуя на интуитивном уровне его напряжение. — У меня для тебя две плохие новости, с какой начать? — пытается пошутить Минхо, но видя беспокойство в глазах младших, сразу продолжает: — Первая: в день начала гона надо принимать по две таблетки каждые три часа. Вторая: Чонин, кажется, у тебя преждевременный гон. В помещении повисает тишина, и даже Феликс немного убавляет музыку. Руки Хёнджина, которые в какой-то момент оказываются на плечах Чонина, сжимают его сильней. — Я его не отдам, — сквозь зубы шипит Хёнджин, и Чонин только сейчас замечает нездоровый лихорадочный блеск в его глазах. — А вот теперь, кажется, у нас есть и третья плохая новость, — вздыхает Чанбин и переводит взгляд на Чана. — Что будем делать? Кажется, вечеринка отменяется. Я сейчас с ума сойду от дикой смеси запахов этих двоих, думал, опять протухло что-то в холодильнике. Но старший не успевает даже открыть рот, как голос подаёт Сынмин. — Из нас всех только я был с Хёнджином в его первую течку, поверьте, это не то зрелище, которое вы бы хотели когда-нибудь лицезреть, и вы ничего не сможете сделать. Его не сдержать ни лекарствами, ни физически, ему нужен его альфа. И, кажется, он его нашёл. — И что вы предлагаете? — свой голос Чонину кажется слишком глухим и далёким, а разум словно медленно накрывает пеленой. Пальцы на его плечах сжимаются сильнее, царапая ногтями кожу сквозь футболку. Уткнувшись носом в шею Чонина, Хёнджин перекидывает через него одну ногу, почти усаживаясь сверху. — Думаю, у нас нет другого выхода, как оставить им логово и пойти ко мне или к Чанбину, — вздыхает Минхо, обращаясь ко всем остальным. — Не лучшая идея — здесь вокруг инструменты, они мне дороги, — качает головой Чан. — Чонин? — смутно слыша своё имя, тот поворачивает голову на голос и расфокусированным взглядом смотрит на Минхо. — Ты обещаешь быть аккуратным и поберечь имущество Чани-хёна? Прижимая к себе Хёнджина, уже совсем перебравшегося на его колени и горячо дышащего куда-то в шею, Чонин утвердительно кивает. И это обещание — последнее на что хватает его ещё соображающего разума. Он даже не слышит, как за друзьями закрывается тяжёлая металлическая дверь, и они с Хёнджином остаются одни. Во всём мире теперь есть только жар тела старшего и его сбивчивое обжигающее дыхание на груди. — Хён, — тихо произносит Чонин и ведёт по горячей спине широкими ладонями, чувствуя, как трясёт того под его прикосновениями. — Посмотри на меня. Хёнджин послушно поднимает на него свой влажный отчаянный взгляд, кусая до крови губы. Чонин нежно кладёт на его щёку руку, успокаивая, а второй обнимает за талию. — Я могу помочь тебе, хён, больно не будет, больше не будет, поверь, — выдыхает Чонин прямо в желанные губы. — Мне только нужно твоё согласие и обещание, что ты не будешь потом ни о чём сожалеть. Хёнджин с тихим стоном прогибается в пояснице и плавно толкается в его пах своим, когда Чонин осторожно забирается руками под его одежду, касаясь обнажённой кожи на спине. — Чонин, пожалуйста… — Сначала ответь, — мягко, но настойчиво. — Да, да, хорошо, я обещаю, — торопливо отвечает Хёнджин и отчаянно всхлипывает, ёрзая на его коленях. — Только, пожалуйста, прошу, заполни уже меня поскорей... Эти слова, произнесённые срывающимся шёпотом, становятся спусковым крючком, и Чонин полностью отдаётся желанию. Брюки Хёнджина, уже мокрые насквозь, оставляют пятна на светлых джинсах младшего, а от яркого запаха моря, бьющего по всем оголённым рецепторам, у Чонина с концами срывает предохранители. Он захватывает лицо старшего ладонями и жадно накрывает его губы своими, сразу проникая внутрь влажного горячего рта языком, уверенно в нём хозяйничая. Хёнджин несдержанно стонет в поцелуй и цепляется пальцами за его плечи, почти до боли сжимая. Прогибаясь в спине, он имитирует толчки, каждый раз проезжаясь по его болезненному возбуждению в штанах. Разорвав поцелуй, Чонин прижимается губами к виску разочарованно простонавшего старшего и осторожно укладывает его на диван на спину, нависая сверху. Он держится на прямых руках по бокам от головы Хёнджина, его вены напряжены и отчётливо проступают под кожей, но вид извивающегося и жаждущего старшего под ним завораживает. Подцепив пальцами и задрав вверх край водолазки, Чонин наклоняется и покрывает поцелуями каждый сантиметр постепенно оголяющейся кожи. Хёнджин вплетает свои длинные пальцы в его волосы и стонет в голос от каждого прикосновения. — Хочу почувствовать тебя в себе, — почти рычит Хёнджин ему на ухо, крепко обвивая ногами за талию и одним рывком притягивая ближе к себе. — Хочу пахнуть тобой, хочу твою отметку на себе, хочу быть только твоим, и чтобы ты был моим. Чонин задыхается чувствами. Он мажет губами по скулам, по векам прикрытых глаз, почти наощупь находит губы и толкается пахом в пах. Хёнджин стонет ему в рот, выгибаясь в пояснице и обеспечивая тем самым более тесный контакт. Единственное, что стоит на пути Чонина к достижению давно желанной цели — это одежда, но он не позволяет инстинктам полностью завладеть собой, оттягивая этот момент. Он выпутывается из футболки, отбрасывая её в сторону прямо на пол, затем расстёгивает джинсы, не снимая их до конца, чтобы хоть немного ослабить давящую тесноту. Хёнджин растекается под ним лужицей из чувств, водя ладонями по рельефным мышцам груди и плеч. — И когда только мой малыш стал таким большим? — задумчиво произносит он, но Чонин больше не чувствует себя оскорблённым этим прозвищем, потому что в контексте происходящего оно звучит крайне возбуждающе. Когда Хёнджин тянется рукой вниз, накрывая ладонью его возбуждённый член сквозь тонкую ткань боксёров, Чонина тут же складывает пополам. — И здесь ты тоже заметно подрос, — томно шепчет Хёнджин, приподнявшись на локтях, и мягко прикусывая кончик его уха, а затем скользя в ушную раковину языком. Вздрогнув всем телом, Чонин еле сдерживается, чтобы не порвать дорогую одежду старшего одними зубами. Вместо этого он наклоняется ниже и снова льнёт к припухшим, истерзанным укусами губам. — Хён, ты такой красивый, — короткий поцелуй. — Невероятно, невозможно, настолько красивый, что мне кажется, что я схожу с ума, — ещё один поцелуй, чуть более долгий. — А ещё заботливый и добрый, ты всегда приглядывал за мной. — почти целомудренный нежный поцелуй. — Позволишь теперь мне позаботиться о тебе? Хорошо? Вместо ответа Хёнджин обнимает его за шею и притягивает ближе, чтобы глубоко и чувственно поцеловать. А затем позволяет себя раздеть, снова кусая губы и рвано выдыхая каждый раз, когда пальцы Чонина касаются открытых участков распалённой кожи. Тугой узел скручивается внизу живота, когда они наконец соприкасаются полностью раздетыми, обнажёнными телами, когда возбуждённый член Чонина прижимается к такому же твёрдому, поджатому к животу члену старшего. На кожаной обивке дивана под Хёнджином уже мокро от естественной смазки, щедро сочащейся из него. Чонин снова увлекает его в чувственный поцелуй, засасывая до приятной боли губы, томно вылизывая его зубы, нёбо, сплетаясь с ним языком. Когда он, осторожно закинув одну ногу Хёнджина себе на плечо, выпрямляется и касается пальцами опухшего от возбуждения отверстия, того с громким стоном подкидывает вверх. Младший спускается с дивана, становясь перед ним на колени, и тянет немного старшего на себя, ближе к краю. Взглянув в его затуманенные желанием глаза, он оглаживает бёдра руками, поднимаясь вверх, чувствует, как поджимаются мышцы живота, и наклоняется, мягко касаясь губами основания члена Хёнджина. Такого же идеального и безупречно красивого, как он сам. — Боже, малыш, — тянет на выдохе старший и прогибается в спине, когда тот, мазнув кончиком языка по упругой покрасневшей головке, накрывает её ртом. Губы так идеально растягиваются от размера и толщины, заполняя его рот и оседая тяжестью на языке, что Чонин чуть не кончает лишь от одних только этих ощущений. На вкус Хёнджин терпкий и сладкий одновременно, как экзотический фрукт, и Чонин с нездоровым удовлетворением ловит на себе его обожающий взгляд. Он старается доставить как можно больше удовольствия, скользя языком по выступающим венкам, втягивая щёки, опускаясь ниже, стоном пуская вибрацию в горло, когда головка упирается в него, затем выпускает с пошлым влажным звуком, а потом снова берёт в рот. Чонин никогда прежде ничего подобного ни с кем не делал, но с любимым хёном его тело будто бы само знает, что делать и как. Хёнджин кончает первый раз, содрогнувшись всем телом в сокрушительном оргазме, и Чонин до капли принимает его сперму на язык, которая попадает на небо и в горло, но он проглатывает всё до конца. Старший под ним загнанно дышит, пытаясь выровнять сердечный ритм, пока Чонин терпеливо осыпает поцелуями его безупречное тело и ждёт. А затем закидывает его бёдра на плечи и с вожделением приникает к влажному колечку языком. Хёнджина в его руках снова подбрасывает вверх и крупно трясёт, он скулит что-то нечленораздельное, напрягая ноги и разводя их почти в шпагат, бессознательно цепляется за его волосы и собирает их в кулак. — Ты такой открытый для меня, хён, — шепчет Чонин, заменяя язык сразу на два пальца и целует внутреннюю сторону бедра, вводя их до упора и слегка сгибая в поисках заветного комочка внутри. — Такой податливый и такой ручной… Когда Хёнджин громко вскрикивает и до хруста выгибается в пояснице дугой, Чонин понимает, что нашёл то, что искал. Он добавляет третий палец и активнее двигает ими, скользя по природной смазке и каждый раз задевая подушечками простату. — Чонин, пожалуйста, малыш… — скулит Хёнджин, а тот снова склоняется над ним и добавляет к пальцам язык. Переходя со стонов на протяжный крик и плач, Хёнджин кончает под ним, даже не прикасаясь к своему члену, второй раз. Успокоив его поцелуями и нежными словами и переждав послеоргазменный экстаз, Чонин легко подхватывает его под бёдра и несёт через весь гараж, укладывая на стол. Одноразовая посуда и украшения летят на пол — как удачно, что остальные перед уходом догадались убрать с него еду и торт. — Я вхожу, хён, — Чонин приставляет головку к растянутому отверстию, не торопясь входить сразу, и нежно целует Хёнджина в ключицу, а затем кусает, оставляя едва заметный след. Это ещё не метка, но Чонину нравится знать, что он оставит на любимом старшем свой след, как будто он только его, для него, и больше никому никогда не будет принадлежать. — Знаешь, хён, — тихо произносит он, упираясь руками в поверхность стола по обе стороны от его головы. — Ты пахнешь как море у меня на родине, дома. Ты пахнешь, как дом. Потому что ты — моё море, хён. Хёнджин молчит в ответ, прикусывая покрасневшую и опухшую от поцелуев губу, но его горящий обожанием взгляд говорит красноречивее тысячи слов. — Поцелуй меня, Чонин… И тот наклоняется для поцелуя, одновременно с этим медленно входя и жадно проглатывая его сладкий стон. В старшем жарко и до безумия тесно, но осторожно заполнив его до конца, вжавшись всем телом и почувствовав каждым сантиметром его изнутри, Чонин думает, что легко мог бы умереть счастливым прямо здесь и сейчас. Он начинает осторожно двигаться, с каждым толчком наращивая темп, и когда чувствует, что Хёнджин раскрывается для него сильней, уже не видит причин сдерживаться и срывается с тормозов. Чонин придерживает его за ягодицы, впиваясь пальцами в нежную плоть до синяков, толкается сильно, размашисто, с каждым толчком заполняя его до краёв. А тот смотрит на него из-под полуприкрытых век и дрожащих ресниц и умоляюще просит больше, ещё. Чувствуя приближение его разрядки, Хёнджин снова берёт его вокруг талии ногами в захват, и Чонин начинает паниковать, но уже поздно — он на самой грани и кончит вот-вот. — Хён, нет, отпусти, пожалуйста, я не могу кончить в тебя! — Почему нет? — томно скулит Хёнджин и выгибает поясницу, сжимая и стимулируя его изнутри. — Я принял таблетки, просто выйди сразу после этого, малыш, до связывания… Кончи для меня, хочу почувствовать, как ты делаешь это внутри. Срывая громким стоном горло, Чонин испытывает такой силы оргазм, что пальцы на ногах сводит судорогой и искры летят из глаз. Ему кажется, что его сердце сейчас остановится, когда, излившись в Хёнджина, он чувствует, как тот ощутимо сильно сжимает его подёргивающийся член внутри, кончая следом в третий раз. И Чонин едва успевает выйти, прежде чем природа поймает их в ловушку на ближайшую пару часов. Они лежат на протёртом футболкой младшего диване, Хёнджин слушает размеренный стук его сердца в груди и выводит своими изящными пальцами невидимые узоры на груди. — Хён, знаешь, я больше не хочу быть твоим "любимым младшеньким", — первым нарушает Чонин уютную тишину. Пальцы Хёнджина замирают, дрогнув на мгновение, затем слышится тихий вздох. — Почему? — Потому что я не хочу им быть, — и прежде, чем Хёнджин надумает себе всякое, поясняет: — Я хочу стать твоим парнем. Твоим истинным. Я хочу стать твоим. Старший в его объятиях немного напрягается, а затем осторожно приподнимается, чтобы заглянуть Чонину в глаза. — Ты правда этого хочешь? Вернуться к прежнему общению мы уже не сможем, и обратного пути не будет в таком случае. Уверен, что готов рискнуть на это пойти? — Я уже рискнул, хён, — тепло улыбается Чонин и тянется вперёд, касаясь губами пахнущего родным теплом и морским бризом виска. — Пути назад нет, и я хочу идти только вперёд. С тобой. Хёнджин в смущении прячет улыбку, но глаза-полумесяцы выдают его бессовестное счастье с головой. — Тогда, как старший, я должен взять на себя эту роль, — он прочищает горло и делает серьёзное лицо: — Ян Чонин, ты согласен стать моим парнем? Моим альфой? Они опредёленно истинные, предназначенные друг другу самой судьбой, сомнений в этом у Чонина нет. Поэтому в своём ответе он не будет сомневаться, спроси Хёнджин его хоть тысячу раз. — Да, хён, — нежный целомудренный поцелуй в губы, и щекочущее пламя вспыхивает в груди. — Для тебя это всегда однозначное и безоговорочное "да".~