*
16 октября 2023 г. в 23:01
О том, что с Дивьинским рядом горы есть, Миша задумался не сразу. Поначалу пару лет они семьей осваивались — после Петербурга здесь непривычным было все. Горы, стылые зимы, тесный дом. Мама мерзла отчаянно, сколько бы они ни топили печи. Леша совсем молчаливым стал, слова от него не дождешься. Отец — причина их горестей, как сам Миша бросил ему в лицо, за что хватил розог — ходил вечно злой, и в редкие свободные вечера все кружил по комнатам, сцепив за спиной руки.
Миша так и не узнал, за что их перевели в Дивьинское. Отцовская работа в тайной полиции подарила им когда-то стабильное положение, но прямая дорога вдруг обернулась кривой заросшей тропкой и привела их сюда, в мелкий городишко в предгорьях. Место ямского приказчика — хлебное, для любого местного чина желанная, но отец-то его был не местным, и должность в столице у него была уровня совершенно иного.
Первую зиму пережили на божьем слове, потом, с приходом весны, стали уже устраиваться как следует, расширять дом прошлого приказчика — тот жил один и во многом не нуждался. Тогда Миша в очередной раз поругался с отцом.
— Ты позоришь меня, — гремел отец на весь дом, пока Леша жался по углам, а мама укрывала лицо пуховым платком. — Я приказчик, а мой сын — кто? Лодырь?
— Не пойду на чиновью службу, — артачился Миша. — Спину гнуть не буду ни перед кем.
— Гордец нашелся, — тут отец обычно тянулся к розгам.
И Миша стал сбегать — поначалу помогать дворовым на доски рубить лес в горах, где и надорвал спину. Но до того наслушался историй про местный край.
— Старые люди ходят здесь, — бормотал немолодой уже помятый дядька, Петр, вытирая пот со лба. — Был бы твой брат помладше, барин, надобно было бы тебе пристально следить за ним, в оба глаза. А то чудной этот народ, дивный, так и норовит деток-то покрасть. Спускаются они из лесов, вылезают из гор, ходят к нам в Дивьинское в окна заглядывать, и деток-то и хватают.
— А не волки детей уносят, на самом деле?
Так, с наскока, Миша верить в каких-то чудных людей, что живут внутри горы, не собирался.
Петр в ответ покачал головой.
— Не волки, барин. Видел я… ох, что я видел. У Аглаи, сестры моей, сына унесли. Отвлеклась она, пока жаркое в печку ставила, а как повернулась — сидит вместо Ваньки ее дед старый, росточку ей ну до колена, потирает ладоши и хихикает. А глаза у него — белые-белые! Да что я говорю, тут самому видеть надо.
Миша тогда пожал плечами да пошел дальше лес рубить. Решил, что надо просто двери запирать крепко, не крутить головой попусту.
В Дивьинском и мать его, всегда спокойная и разумная, вдруг стала говорить о странном — жаловалась, что постоянно кто-то стучит изнутри стен. То на чердаке, то в красном углу, то из подпола. Отовсюду стук идет. Миша с Лешей весь дом перетряхнули — слуги крестились по углам и говорили, что это проделки домового духа, и что не умолкнет он, пока не изведет их всех под корень. Леша тогда предложил — может, умастить соседа? Миша изругался весь, считая, что это мыши бегают в подполе, а может, просто ветка стучит, но налил миску коровьего молока, отрезал краюху хлеба и положил в угол на ночь. Посмотрел строго в стену и сказал: “Матери и так тяжело приходится. Ты хоть не мешай ей, бестолочь”. В ответ из стены постучало — Миша дернулся сильно, своротив скамью.
На следующий день настойчивые звуки не прекратились, но работа по дому начала спориться. Лошади стояли в стойле причесанные, полы вдруг метеными становились еще до петухов, огонь в печи не гас, а иногда и ведра с колодезной водой сами пополнялись, только успевай дом намывать да еду готовить. Мать не могла нарадоваться на домового, оставляла ему молоко уже сама каждую ночь и ласково с ним беседовала. Мише даже показалось, что он пару раз слышал, как тот ответно мурлычет.
Местные же в доброту домового не верили, и кучер как-то поймал Мишу во дворе, завел за угол и такую речь завел:
— Барин, дело ваше, господское, да негоже христианским людям дружбу-то с духом водить.
Говорил он осторожно, боясь нарваться на хозяйский гнев — но Миша был не таким, как отец, и с прислугой всегда на равных старался оставаться. Не нравилось ему барствовать.
— Что сделать-то предложишь, добрый человек?
— Да в церковь сходить надобно. Отец Константин мудрость божью знает, подскажет что. Можно и послать за ним, чтобы окропил тут углы святой водой да молитвы почитал.
“Если отец Константин по хозяйству нам помогать вместо домового будет, то пожалуйста”, — подумал тогда Миша, а еще подумал, что небось ведь и со старыми людами так же: даже если и есть они, то небось местные тоже все перепутали, как с домовым. Помогает он их семье, а не вредит — чего его прогонять? А к стуку и привыкнуть можно.
Но к матушке сходил и передал слова кучера. Та всплеснула руками:
— Ну как так-то! Не по-христиански, получается, мне домового прикармливать! Зла нет от него никакого, а все равно изгонять надо?
— Да чего изгонять-то сразу, — забубнил Миша. — Можем у Константина этого совета спросить сначала. Если домовой в помощь, не надо его гнать, на самом деле.
— Ну сходи, сходи, Мишенька, — кивнула мать. — Совсем в церкви не бываешь, а отец Константин человек хороший. Не велит он домового изогнять!
На том и порешили. Тем же вечером Миша впервые с их приезда сходил в церковь — перед началом вечерней службы.
Отец Константин нашелся на заднем дворе, где мирно сажал цветы вместе с каким-то служкой вида серьезного и строгого. Мишу они сразу заметили, отец Константин кивнул ему степенно:
— Михаил, рад видеть. Нечастый ты гость у нас.
— Да как-то не до этого все, — рассеянно почесал Миша затылок. Потом опомнился, вытянулся: — Я к вам по делу, святой отец.
— Можешь меня по-простому, Константином звать. А это Яков.
Служка поклонился Мише — вычурно, как уже не кланяются. Странно это выглядело, но все в Дивьинском было не таким, как в Петербурге.
— Что за дело у тебя?
— Да домовой у нас завелся… мама его прикормила, он по дому помогает. Хотели узнать, нет ли греха в этом, на самом деле.
Отец Константин в одобрении покивал.
— С хорошим вопросом пришел ко мне. Вот Яков, скажи, есть ли в этом грех? Яков?
Яков обнаружился у угла церкви — протягивал краюху хлеба приблудному коту.
— Прошу прощения, святой отец, — повинился он. — Животина вот голодная пришла.
— Сочувствие живым созданиям — это хорошо, Яков. Но вернись к нам, прошу тебя.
Яков встал и вернулся к ним, кот пошел следом, потом подскочил к Мише и начал тереться о его ноги, громко мяуча.
— Признал тебя, — с какой-то завистью сказал Яков. — А я-то его давно прикармливаю.
Миша присел к коту, стал чухать всей ладонью — от головы к хвосту. Кот аж зажмурился, и Миша начал чесать его за ухом.
Отец Константин тем временем повторил Якову свой вопрос, и тот, подумав как следует, ответил:
— Греха нет в том, чтобы кормить, но и богоугодного тоже ничего нет в этом. Лучше молиться святым и трудиться усерднее. Но изгонять духа повода не вижу, если он злодейств не чинит.
— Хороший ответ. — Отец Константин погладил бороду. — Миша, смотрю, тебя наш кот-балун полюбил. Не хочешь с нами пройти к обеду?
Миша согласился — и сел за стол с церковными. Еда была скупой, но вкусной. После они разговорились, и отец Константин, услышав вскользь про мишино нежелание на службу чиновную идти, предложил:
— У нас дел-то много. Надо роспись на одной стене обновить. Починить поломанную утварь, за садом присмотреть… если нравится тебе у нас, можешь приходить. С отцом твоим поговорю.
Миша растерянно смотрел в пол. Не то чтобы он истовым прихожанином был, но отец Константин и Яков — и кот — ему по сердцу пришлись. В церкви было… спокойно.
Так что решиться было легко.
— Я приду, — пообещал он. Когда пошел к выходу, кот как на привязи потянулся за ним. Яков тяжело вздохнул.
Так Миша и прибился к церкви. У отца спорами да ссорами выбил право — не возиться с бумагами и не приказывать людям, поперек души это все Мише вставало. Отец в восторг не пришел, но решил, что лучше его сын при церкви побудет и людям помогает, а не лодырничает со слугами. Да и отец Константин исполнил свое обещание, поговорить пришел лично — и тот совершенно успокоился. Приблудный кот все время их ссор вился у Миши в ногах и шипел на отца, но как только тот пытался ему пригрозить, сбегал в другие комнаты. Миша его, вслед за Яковом, баловал, и кличка — Балун — прилепилась к коту совсем уж окончательно.
С Яковом сговорились о работах — Миша помогал ему по мелочи, стены малевал, полы мел. Пел иногда, если отец Константин вдруг просил. А так работенка непыльная была.
Со особенностями, правда — приключился однажды необыкновенный случай.
Как-то Миша пришел в церковь с самого утра — собирался позже, но разругался с отцом и сбежал сразу после. Отца Константина на месте не было, а Яков его явно не ждал. Он сидел на полу перед алтарем, по кругу горели свечи. Миша от порога позвал:
— Эй, Яша! — Они со служкой уже совсем по-свойски говорили.
На оклик Яков крупно вздрогнул всем телом, и Миша готов был поклясться, пламя свечей переменило цвет на черный.
— Миша! — поприветствовал тот его с деланной радостью. — А мы тебя так рано не ждали…
— Я чему-то помешал?
— Нет-нет, — быстро закивал Яков и стал быстро тушить свечи — пальцами. Потом сгреб их в охапку, забыв про поплавленный воск, и сдавленно выругался, когда тот прилип к одеждам. — Я молился.
— Ты колдовал, что ли?
Лучше бы было, наверное, промолчать. Но если бы Миша молчать умел, глядишь, и с отцом бы все теплее складывалось. Страха в нем не было, одно удивление — Яков производил впечатление человека богобоязненного, крестился и молился, а разве могут колдуны так?
Примерно в этих же выражениях ему Яков и ответил. Но потом, когда он уходил в подсобку за метлой для Миши, тот заметил, что одежда-то у него шиворот-навыворот надета. Отметил — и пошел работать, потому что думать о чужих делах у него никогда не выходило.
Не знал он, что за его спиной Яков чертыхнулся и запихнул свечи в тайник под алтарем, откуда же достал и сапожки — повезло, что под длинными одеждами Миша не заметил, что вместо ног у служки раздвоенные копытца.
А так жизнь текла своим чередом, пока не наступило лето, и жизнь Миши не встала с ног на голову.
*
День тогда выдался солнечный и спокойный. Дел ни в церкви, ни дома не было, и Миша сбежал гулять в предгорья. Он все чаще стал так делать с наступлением тепла, тишина леса и камней помогала ему обрести собственную внутреннюю тишину. У него появились уже свои излюбленные тропки, милая сердцу косматая ель. Далеко в горы он не забирался, чтобы успеть вернуться домой засветло. Но именно в тот день решил сходить новой тропой — и от куста можжевельника не свернул влево, а прошел дальше, под сваленной сосной. Пели птицы, стрекотали жуки, и Миша с головой провалился в свои мысли. Очнулся, когда солнце стало совсем уж напекать макушку, и понял: во-первых, он совершенно потерялся, а во-вторых, впереди на пеньке кто-то сидел. Прищурился — вроде молодой парень.
Выглядел как обычный деревенский, где-то ровесник Михи — лопоухий, тонкий. В рубахе расписной. Опасности от него Миша не учуял и подошел, спросил:
— Заблудился, что ли?
Тот вперил в него свои светлые глаза.
— Заблудился, — ответил он. — Пошел вот по грибы и заплутал.
— Да какие ж грибы в начале лета, — удивился Миша.
— О, — разулыбался парень, — самые лучшие грибы идут в начале лета и в конце осени.
— И где твой улов?
— Так корзинку-то я, — развел руками парень, — тоже потерял.
— А как зовут тебя, потеряшка?
— Дык и имя я потерял…
Взгляд у него был такой честный, что Миша сразу понял: обманывает. У него как-то сразу заломило в виске — в каком, непонятно только.
— Вывести тебя отсюда? Я с Дивьинского, Мишей зовут.
— В честь зверя-медведя? Приятно знать тебя, Миша! Когда я найду свое имя, обязательно тебе скажу.
Он вскочил с пня — и оказался Мише чуть выше плеча.
— Ну пошли, — кивнул Миша. Он и забыл уже, что сам потерялся. Но потом посмотрел на солнце, на вершину ближайшей горы — и дорога сама легла под ноги, так что вскоре они вышли к заветному кусту можжевельника. По дороге новый знакомец насвистывал какую-то песню, и птицы откликались мелодичным подпевом.
— Красивая мелодия, — не выдержал Миша. Она и правда была интересная, с таким мотивчиком, что повторялся многократно, но каждый раз звучал немного иначе..
— Спасибо, — разулыбался парень. — Я бы спел, но слова еще не придумал.
— Потерял тоже?
Парень захохотал. Все-таки свойский он какой-то был, даром что зачем-то решил имя свое скрыть.
Пока суд да дело, подошли к большой дороге.
— Дивьинское сюда, — сказал Миша и ткнул рукой. — Впрочем, не видел я тебя чего-то. Ты чьих будешь?
— Так я не из Дивьинского, — ответил парень.
Миша совсем уже перестал его понимать.
— Я на самом деле тебя завести дальше в лес хотел, — повинился парень, — но ты сам меня вывел, а мне не чужда благодарность…
— Как бы ты меня дальше завел? Ты разбойник, что ли? Или лешак?
Парень возмущенно фыркнул, отряхнул еловые иголки со своей рубахи.
— Я Князь!
— А я император российский, — хохотнул Миша.
— Беззубый император, — фыркнул парень… Князь. Миша нахмурился, и тот спокойно продолжил, благополучно миновав болезненный для Миши зубной вопрос: — Нет, ты не понял. Я из горы. Из старых людей… кажется, твой народ нас называет чудью.
После домового-стукача Миша бы много во что поверил, но тут было ясно как день: его новый знакомый решил продолжать шутить.
— Не хочешь говорить — и ладно, смеяться-то что, — обиделся Миша и пошел дальше по дороге. Но Князь быстро догнал его, ухватил за плечо.
— Да не обманываю я тебя!
Развернувшись к нему, Миша потребовал:
— Докажи. — И пусть, что он совсем не представлял, каким именно образом Князь может ему доказать, что он из чуди. Но поверить на слово не тянуло — выглядел он обыкновенно, и таинственный подгорный житель, похищающий детей, в нем не угадывался. В Якове и то было больше тайн. В Балуне!
Князь и сам замялся, оторвал травинку и начал ее грызть, задумчиво вперив взгляд вдаль.
Миша ждал.
— Придумал, — заявил Князь. — Иди за мной, Миша. — И потянул его за руку в поле. В другой руке он сжал травинку, свернул в колечко, начал что-то через нее высматривать. Миша шел за ним, слегка взволновавшись.
— И что ты придумал? — спросил он наконец.
— Погоди… еще немного… вот!
Они остановились посреди поля, и Князь поскреб ногой землю.
— Вот здесь клад сокрыт, — довольно сообщил он. — Только без меня ты его не выкопаешь.
— Так ты его тут и зарыл!
Это в нем уже чистое упрямство говорило — понятно, что просто так зарыть клад Князь не мог, откуда у него сокровища. Только если и правда разбойный.
— А ты его выкопай, и посмотрим, сколько тут золота, — довольно захихикал Князь. — К счастью, я не просто рядовой чуд, а целый Князь, — и он постучал по земле.
Дальше Миша не поверил своим глазам — из земли сам собой выкопался проржавевший железный короб. Князь постучал уже по его крышке, и тот раскрылся: золото с каменьями засверкали в лучах полуденного солнца.
— Веришь мне теперь? — спросил Князь. Почему-то ему, видно, было важно, чтобы Миша поверил.
— Да, — просто ответил он и сел на колени рядом с кладом. — Это… чей?
— Казацкое золото, — со знанием ответил Князь. — Но лучше обратно закопать. Проклятье на нем чую.
— Да и не нужно мне сокровище, — пожал плечами Миша. — Тебе тоже, небось. Раз уж ты Князь.
Тот разулыбался, приняв в один момент вид чрезвычайно довольный.
— Я тебе потом еще один найду, не проклятый.
Миша хмыкнул и ткнул его в плечо.
— Сказал же, не нужны мне сокровища! Покажи лучше еще… волшбу свою.
В ответ Князь сплел пальцы, подвигал в стороны.
— Покажу! Если ты мне про свою жизнь человеческую расскажешь.
— Да что там рассказывать… чай, не в горе живем, е-мое.
— Это у нас в горе скука смертная стоит, — посетовал Князь. — Вся настоящая жизнь — человеческая! Я слышал, вы знаки какие-то на бумаге выводите, чтобы сокровенные знания передавать. И можете соком ягод красть души!
Удивился Миша его словам. И потом сколько-то времени добивался от Князя, что именно тот имел в виду под душекрадством: оказалось, такие у него были представления о живописном искусстве.
— Вы совсем не пишете, что ли? Грамоты не знаете?
— Мы поем песни, — ответил Князь. И дал обещание, которое не сдержал: — Я потом тебе расскажу, почему.
Они так и сидели в поле, скрестив ноги, и говорили — до вечера. Когда начало смеркаться, Князь снова ухватил Мишу за руку и спросил:
— Ты придешь еще?
— Приду… не завтра только.
— Так скоро и у меня не выйдет выбраться, — кивнул Князь. — Через два дня, у ручья?
Миша кивнул, решил, — если что, он у отца Константина спросится, чтобы работы в другой день сделать. И потом, придя домой, долго не мог заснуть и все думал: если чудь зовут белоглазой, то почему у его нового знакомца глаза то ли серые, то ли голубые — в цвет зимней речки.
До встречи Миша считал дни, благо, до двух считать — дело недолгое. И примчался к деревенскому ручью еще с самого утра, перед выходом запихнув за пазуху книжку. Леша покосился на него от дверей, но промолчал.
Потом уже, пока шел, вспомнил, что о времени-то они с Князем и не условились. А вдруг тот ушел уже? А вдруг придет только к вечеру? А вдруг Миша ничего не понял и пришел не к тому ручью, а надо было в горы идти, и там какой-то еще ручей есть?
Но на мостках у деревенского ручья сидел Князь и болтал ногами в воде, напевая очередную песенку.
— Привет, Миша, — замахал Князь руками сразу, как его заметил. — Пойдем русалок смотреть!
Миша устроился рядом с ним, осторожно ткнул стопой в воду — холодная.
— Каких русалок, Князь?
— Самых обыкновенных! Русалья неделя началась, я подумал, ты не видел их.
Хотелось было Мише возмутиться, что русалок не бывает — но, видно, все он в своем Петербурге пропустил.
— А они не ночью гуляют? — решил уточнить он.
— Ночью они тебя, друг мой, соблазнят своим пением и утащат под воду. Чего мне бы не хотелось!
— Ну ладно, — согласился Миша. Умирать и правда не тянуло. — А как мы их найдем? Если бы их так просто встретить можно было, мы тут все знали бы уже…
— Встретить их непросто, ну и я же…
— Князь чудской? — хмыкнул Миша.
Тот вздернул бровь. Видать, ответ казался ему слишком очевидным. .
И они пошли вдоль ручья, вверх по течению, за пределы Дивьинского — в сторону предгорий.
— На самом деле, — повинился Князь, — даже мне не так-то легко русалок днем увидать. Но я дружбу с одной из них вожу, так что она нам покажется. А может и подружек приведет!
Миша неожиданно для себя улыбнулся.
— Да какая разница, каким образом! Здорово же, если получится русалок увидать, настоящих, и не погибнуть… ну то есть это мы еще посмотрим…
Князь в ответ хлопнул его по плечу.
— Не бойся, Миша, я не дам тебе погибнуть! Мы уже почти на месте.
Они подошли к иве, росшей на самом берегу и корнями уходившей в воду. Сели рядом.
— И что теперь? — нетерпеливо поерзал Миша.
— А теперь… — Князь свистнул, громко и резко. С ветвей ивы взлетели птицы, забили крыльями. Рыба заплескалась в воде.
Миша затаился, вглядываясь в речную гладь. Вдруг ему за шиворот прилетело что-то холодное — он подпрыгнул от неожиданности и обернулся.
На ветке у них над головой сидела девушка. Не сказать чтобы невиданной красы, правда — девушка как девушка. Но волосы длинные, до пят, а в них вплетены кувшинки и травы. И кожа какая-то зеленоватая, будто тиной затянута.
— Маша, — радостно поприветствовал ее Князь. — С русальей неделей тебя!
Миша задвигался всем телом, пытаясь вытряхнуть из-за шиворота речную гальку. Князь махнул пальцем — и камешек вылетел сам, ушибив Мишу за палец.
— А это Миша, — представил его Князь.
— День добрый, Маша, — поздоровался с русалкой Миша. Та разглядывала его, наклоняя голову то влево, то вправо, потом спросила:
— Князь, а твои знают, что ты водишь дружбу с человеком?
— Я вообще-то тут сижу, — забубнил Миша. Не понравилось ему, как русалка сказала — будто его здесь нет.
Маша соскользнула с ветвей и села в корнях рядом с ними, запустила руки в воду.
— Приятно видеть живых, Миша, — поделилась она. — Любишь танцевать?
— Я больше петь люблю, на самом деле, — ответил он честно.
Маша захлопала в ладоши.
— Давайте петь тогда! Сестры мои, давайте петь с нами!
И вдруг на ветвях ивы расселось с десяток таких же тинно-зеленоватых девушек, загалдели они и запели песню — а Миша с Князем подпевали. Князь все косился на Мишу, будто хвастливо — мол, кто тебе еще такое показать может?
Так что, когда день перевалил через полдень, а русалки потихоньку стали нырять в воду и уплывать, взмахнув на прощанье вдруг откуда-то взявшимися рыбьими хвостами, Миша сказал:
— Я тебе тоже кое-что показать хотел. Ну не показать… ну то есть.
— Покажи! — воодушевился Князь.
И Миша достал из-за пазухи Библию — к счастью, несмотря на близость воды, книга не промокла, и Миша раскрыл ее, разгладил страницы.
— Это книга? — Обычно громкий голос Князя вдруг упал до шепота. — А можно… потрогать?
— Да конечно, — Миша протянул ему Библию — как держал, открытую. — Это священная книга. Ну, так считают у нас. Как по мне — сказки, понимаешь, да?
Князь словно потерял дар речи. Он держал книгу в руках, словно ученый — бабочку, редкую и хрупкую. Провел пальцами по страницам.
— И ты можешь… ты знаешь эти символы?
— Конечно, — кивнул Миша. — Я тебе почитать хотел, на самом деле.
И Князь мгновенно подобрал под себя ноги и приготовился слушать. Аж ресницами захлопал. “Что за артист”, — хмыкнул про себя Миша и начал читать:
— Вначале было Слово…
Пока он переходил от абзаца к абзацу, от страницы к странице, Князь подползал к нему все ближе — и Миша не обращал внимания, пока тот не ткнулся подбородком ему в плечо. Миша вздрогнул и остановился, и тогда Князь сказал:
— Это же магия. Я пытаюсь понять, как то, что ты рассказываешь мне, соотносится с этим, — он провел рукой над страницей, не касаясь бумаги, — но это невозможно.
— Все возможно! — Миша сбросил с себя странное наваждение, возмутившись. — Хочешь, читать тебя научу?
— Не стоит, — помотал головой Князь. Миша почувствовал его движение плечом и слегка отодвинулся. Забыл даже спросить, почему тот не хочет, если чтение так его восхищает.
— Тогда давай я дальше почитаю.
Они сидели так до вечера, пока не потемнело и не пришлось прерваться. Князь привалился к нему обратно, и на этот раз Миша не отстранился.
— У нас тоже говорят про ирий, — сказал Князь, когда они пошли от ручья обратно. — По нашим легендам, ключи от него хранятся у перелетных птиц. Но нас оттуда изгнали, как вас. — Он прищурился. — Чудь тогда построила свой ирий. Беловодье. Но я в него не верю.
— Знаешь, Князь, я вот в чудь не верил, на самом деле. Так что может и оно есть, Беловодье?
Название места звучало как-то… как что-то далекое, прекрасное и утраченное.
— Может, ласточку словить и у нее ключ от ирия добыть? — ухмыльнулся Князь. Вся светлая грусть слетела с него в момент, спрятавшись обратно под пеструю обертку из озорства.
— А давай, — согласился Миша. — Давай попробуем.
Он потянулся и зевнул — клонило в сон, да и в животе потянуло воспоминанием, что он толком не поел за день ничего.
— Тогда через три дня у твоей ели, — предложил Князь. — Будем охотиться за ласточками.
Миша моргнул и не заметил, как тот исчез — словно сквозь землю провалился.
Хотя, вспоминая рассказы, что чудь внутри горы живет, то, может, и не словно.
Весь следующий день Миша возился в прицерковном саду — нужно было сорняки порвать да тяпкой землю переворошить, чтобы росло все лучше. Потом совсем уж большие заросли выкосить — раз ему снова было чем, а то после того, как он на прошлой неделе себе чуть ногу не отрезал, Яков инструмент от него припрятал. Но отец Константин напомнил, что сам Яков косить отказался, и тот скрепя сердце принял мишины уверения в том, что впредь он будет осторожнее.
Вечером, когда отец Константин разрезал хлеб и прочитал молитву, Миша нетерпеливо спросил у Якова:
— Слушай, Яша, а что ты про чудь слыхал?
Тот покосился на него с опаской.
— Ты бы лучше Библию с таким рвением изучал, как местные фантасмагории, — ответил он. Миша пихнул его ногой.
— Ну расскажи.
— Молодые люди, — негромко проговорил отец Константин. — От еды не отвлекайтесь.
Только тут Миша понял, что Яков-то, пожалуй, и помладше него будет. Хмыкнул. И после трапезы пошел снова к нему. Тот выдохнул, пожмурил глаза.
— Ты ведь и правда хочешь это все слушать?
Миша истово закивал.
— Сказывают, что когда-то чудь жила на этих землях, от северных морей до южных степей. Но пришли русские, и с ними пришел Бог, и пришел царь. И чудь сбежала под горы, прихватив с собой золотишко. Зашла в холмы — и закрылись они за их спинами.
— И все?
— Если с ученой точки зрения смотреть, — оживился Яков, — скорее всего, это был древний народ, который жил здесь и не хотел вступать в войну с русскими поселенцами. Так что они зашли в землянки, подрубили опоры — и погребли себя, весь народ свой. Гордые были, видать.
— Я, эм-м, не совсем про это говорил, понимаешь, — Миша растерянно запустил руку в лохмы свои по детской привычке.
Яков мгновенно помрачнел лицом.
— А за всеми сказками про похищенных деток иди лучше к слугам. Как их крадут, а вместо себя поленья или дедов оставляют, а матери потом удивляются, что их дети сидят и в стену лыпают часами. Про клады скрытые, про тропы старые, все тебе расскажут, только бутылку водки поставь. Про карликов… кстати, вот одно еще расскажу тебе.
— Да если не хочется тебе, не неволь…
— Не перебивай! Есть сказ, что когда-то не были они такими низкорослыми, а все в мире было им соразмерно. Но совершили они грех против мира, один из них потянулся месяц пощекотать — а до неба тогда было рукой подать! Месяц как захихикает, как закатается по небу — вся земля да небо пожаром пошли! Пришлось срочно Богу небо от земли поднимать, горы растить. Так все в мире и стало большим, а вот чудь не стала — так с тех пор они и выглядят, как взрослые человеки, но ростом с семилетнего ребенка.
Тут Миша с восхищением присвистнул.
— Богу пришлось небо от земли поднимать… это точно церковные речи?
— Можешь отцу Константину жалобу подать, — отбился Яков.
Миша поблагодарил его за рассказ и пошел к дому, пиная по дороге камушки. Интересные истории поведал Яков ему сегодня, но в полученные опытным путем знания они пока не укладывались. Князь каким-то особенно низким ростом не отличался, хотя и несомненно выглядел, словно ему могла бы прийти в голову мысль пощекотать месяц. Впрочем, и на похитителя детей он не тянул. Да и что значит — дети потом сидят, в стену лыпают? Мишка и сам так мог делать, а его-то в детстве точно никто не покрал.
Попытался еще что-то у слуг узнать, но кто-то донес его отцу, и тот закатил ему головомойку — мол, в церковь тебя отдали, а ты все равно не тем, что положено сыну приказчика, интересуешься, точно ли тебя нагружают там работой как следует?
Миша втянул голову в плечи — и следующие дни трудился безвылазно. Решил тогда: если отец прикажет его дома запереть, он выберется через окно. Но тот то ли остыл, то ли злость вышла в холодную ярость, и дальше молчал.
Зато как-то к нему пришел Леша и сказал:
— Я тебе все рассказы местных про чудь собрал, — и протянул сложенный лист бумаги. — Тут все.
И выскользнул из комнаты. Отец решил, что Леша у них в семье будет ученым, и тот безвылазно сидел с учителями, что приезжали из соседнего уезда. Вот и теперь он к книгам своим вернулся — Миша едва успел вдогонку благодарность выкрикнуть.
Лист развернул, изучил, что Леше удалось узнать. И про воровство детей было, и про горные закрома, набитые золотом, и про скисшее молоко. Миша вписал на лист, что услыхал от Якова — про месяц, про дороги, да и про росточек небольшой. “Покажу Князю”, — решил так.
Но к можжевеловому кусту в назначенный день тот не пришел. Миша стоял там, как дурак, с утра, потом сидел, как дурак — даром что Библию с собой прихватил. Потом задремал.
Очнулся, стемнело — нет Князя.
И, расстроенный, Миша двинулся в сторону дома.
Когда уже ко сну отходил, услышал стук в окно. Открыл ставни — и внутрь влетела сосновая шишка, прямо по лбу угодила. Даже не став место удара потирать, Миша перевесился наружу:
— Князь!
Тот замахал руками. В ночной темноте его рубаха словно светилась.
— Миша! Извини, не получилось охоты на ласточек.
Но Миша уже забыл все обиды и ломанулся по лестнице во двор, наружу.
Что случилось с ним, что он к можжевеловому кусту явиться не смог, Князь сперва говорить не хотел, напускал на себя вид таинственный. Потом повесил голову и признался:
— Мать напомнила, что я ей обещал пряжу в золотую превратить. А быстро управиться не получилось.
Все же домашние дела у них разнились сильно, Миша и дивиться не стал. Пошли в поле гулять.
Миша и рассказал наконец, что про чудь узнал в Дивьинском — и Князь хохотал, запрокинув голову. Потом поделился:
— У нас тоже есть сказ о том, почему небо поднялось от земли. Тебе по душе придется! Пекла как-то одна баба блин, весь день пекла, а потом у нее ребенок на руках… не сдержался. Нужно было вытереть ему зад, — тут Миша и сам стал в голос смеяться, — а у нее и не было ничего, кроме блина! Вытерла она зад ребенку, а положить блин обратно некуда. Пачкать свежую скатерть не хотелось бабе! И знаешь, что она выбрала?
Миша вытер выступившие от хохота слезы и принял вид серьезный.
— Пропарила блин в баньке?
— Это бы оскорбило лишь банника! — воздел Князь палец. — Неверно, неученый отрок! Она прилепила блин к небу. Ну, Ену это не слишком понравилось.
— Ену?
— Богу небесному! Он возмутился и от возмущения взлетел сразу высоко-высоко.
— Да я бы тоже подальше усвистал, чтобы на меня обгаженные блины не клеили, — покивал ему Миша. — А что насчет роста вашего? У нас говорят, что вы мелкие все, словно дети.
— Вот говорят у вас такое — про масштаб личности?
— Не понял.
— У нас такое бытует поверье, мол, если чуд масштабен, — Князь очень осторожно выговорил заморское слово, — то и тело его соразмерно личности.
— То есть, — неверяще спросил Миша, — если человек…
— Чуд.
— Если чуд роста низкого, то быть ему слугой? А если высок, то царем, е-мое?
— Хочешь быть царем чудов? — засмеялся Князь. — Но да. Я высок и статен, ибо Князь чудской.
И такое у него на этих словах лицо было невыносимо глупое и гордое, что Миша не выдержал и стукнул его по голове. Но так, легонько. Чтобы не забывался. Раз уж Миша, согласно чудским поверьям, был бы не меньше, чем чудской царь.
Время рядом с Князем летело быстро, словно катишься с ледяной горки. Мише даже казалось иногда, будто знал он Князя давно, от рождения, а то и раньше, словно из книги выпала страница, а ты потом ее нашел на полу и вшил обратно — и наконец-то история сложилась полностью, от начала и до конца.
— А давай меняться, на самом деле, — предложил Миша. — Я тебе наше Дивьинское покажу, а ты мне свой город под горой.
Князь задумался над его словами.
— Город, пожалуй, не смогу. Нельзя тебе туда. Но могу наши потайные тропы показать. Сойдет?
Настоящая дивья волшба! Миша немедленно согласился.
Домой вернулся посреди ночи и застал удивительную картину: Балун стоял перед углом и, топорщась, шипел, а оттуда на него ответно шипел черный кот с горящими глазами. Коты Мишу заметили немедленно — и Балун побежал к нему ластиться, а черный кот куда-то исчез, и лишь перестук раздался по стенам.
“Это что же, домовой наш так выглядит?” — удивился Миша. И спросил у Балуна:
— Вы чего с домовым не поделили, е-мое?
Тот в ответ невинно зажмурился. Впрочем, какой еще ответ мог получить Миша с животины.
Ветви шуршали у них над головами. Лес был странно молчалив — птицы не пели, белки по деревьям не скакали. Миша мотал головой по сторонам, пытаясь не пропустить тот момент, когда привычная лесная тропа обернется во что-то необычайное. Князь шел рядом, закинув руки за голову, и опять напевал свой прилипчивый мотивчик.
— Я среди ночи проснулся, — жалобно сказал Миша, — а у меня в голове эта твоя песенка, понимаешь, да?
— Это я о тебе думал, — заулыбался Князь, — и весточку прислал. Осторожнее, — окликнул он Мишу, когда тот чуть не врезался в дерево от его слов. — Мы, к слову, уже вышли. Ну, на тропу.
Сперва вокруг все было обыкновенно — и вид, и запах, и тишина этой прогулки. Потом у корней сосен и елей начала сгущаться тьма, да и солнечные лучи словно запутались в кронах и не спускались к ним. Стало холоднее. Миша поежился и наконец спросил:
— Куда ведет эта тропа?
Князь беззаботно пожал плечами.
— Представления не имею, друг мой. Куда захочет, туда и выведет.
— Вольная душа у этой тропы. — Миша даже почти и не храбрился, в присутствии Князя ему не было страшно. Хотя, вероятно, побояться стоило. — Что, и в город твой может вывести?
— Может, — ответил ему Князь. Потом, помолчав, добавил: — Но не выведет.
И похлопал рукой по ближайшему к нему дереву. Ель кивнула веткой, видно, повинуясь его слову.
— Даже над тропами княжишь, — хохотнул Миша. Князь коротко ему улыбнулся, но потом, вдруг взволновавшись, сказал ему невпопад:
— Тут можно… всякое увидеть. Я тебя защищу от всего, не бойся.
Возмутившись, Миша выпрямил спину и расхорохорился — мол, не боится он ничего и никого. Потом сам затянул князевскую песенку — но немного переиначил мотив.
Пока шли вперед, стало еще темнее. На тропу перед ними выкатилось что-то, блеснув белым — Миша, приглянувшись, понял, что череп. Некрупного какого-то животного — козы или, может быть, дикой кошки.
Князь сел перед ним на корточки, провел рукой по кости.
— Нехороший знак. Но пока ничего страшного.
— Да подумаешь, мало ли костей по лесу, на самом деле. — Миша говорил уверенно, но тут и ему стало немного жутко.
— Надеюсь я, что ты прав, — вздохнул Князь.
И они пошли дальше. Ели и сосны закончились, их сменили деревья крупнее, которые Миша уже не узнавал — стволы выглядели сросшимися, будто десятки деревьев решили слиться в одно. Мох, насколько только можно было разглядеть в сгустившихся сумерках, пропал совершенно, и голую черную землю прикрывал настил из иссохшихся листьев.
— Мы под землей? — спросил Миша. Горло у него пересохло, и голос прозвучал надтреснуто.
— Не совсем, — ответил Князь. Он опять словно светился в темноте — белые волосы, белая кожа, белые глаза. В этом сумеречном лесу он выглядел осенним призраком. — Мы… между мирами. Между вашим и нашим.
Он поднял с земли пожухлый листик и показал его Мише.
— Представь, — указал он на верхнюю сторону листа, — что это ваш мир. — Потом он перевернул лист. — А это наш мир.
— И мы идем… по прожилкам?
— Ага. Гордые букашки, что грызут насквозь бедный листик. Лишь бы птицам не попасться.
Миша хмыкнул. Потом прищурился: в стороне от дороги в лесу, где-то в отдалении, сверкали два огня. Словно глаза чьи-то. Но чьи?
— Князь, — шепнул он и пихнул того локтем в бок. Князь кинул листок на землю и посмотрел, куда Миша ему показал.
— А, — радостно сказал, — тут только один ходит свободно. Это мой друг!
И замахал руками. В ответ из чащи леса качнулась тьма — Мише показалось, что он увидел исполинские рога. Потом огни пропали.
— Присматривает за нами, — похвастался Князь. — Я вас потом познакомлю.
— Он… животное?
Князь засмеялся — звук этот казался таким неуместным посреди осенних сумерек, но и Мишу в ответ потянуло смеяться.
— Никогда ему такого не говори! — Князь помолчал и сделал страшные глаза, потом наклонился Мише к уху и заявил прямо туда: — Он, вообще говоря, бог.
Вскоре тропа вильнула и вывела их… прямо к можжевеловому кусту, от которого они и заходили в горы. После сумерек тайной тропы летний полдень словно кинулся в лицо — зеленью, солнцем, гуденьем мошкары и пением птиц. Прикрыв рукавом глаза, разболевшиеся от такой яркости, Миша расстроенно забубнил:
— Не понравился я твоей тропе, е-мое.
— О, — хмыкнул Князь, — если бы ты не понравился тропе, нас бы выкинуло в такие места…
— Отхожие?
Князь одобрительно похлопал Мишу по спине. Потом руку убрал, — а Мише почему-то захотелось, чтобы он ее там и оставил.
Там, под кустом, и сговорились о дне, когда Миша Князю Дивьинское покажет. Как представлять его, долго не думал — решил, что назовет его своим другом из соседнего городка. Главное, матери на глаза не попасться, а то она его ложь всегда вмиг обнаруживала. Так что подгадали день, когда вся семья Миши уехала на ярмарку в соседний город, а Миша ехать отказался под предлогом, что при церкви много нужно дел переделать.
Что, в целом, было абсолютной истиной — так что, встретив Князя на окраине, он отвел его прямо туда. Замерев на пороге, оглянулся на него, опомнился и решил узнать:
— Ты… креста не боишься?
Совсем забыл он, что Князь не человек. Тот посмотрел на Мишу, на крышу церкви — ну то есть на крест, видать. Выдохнул и сказал:
— Давай узнаем.
И зашел внутрь. Миша сразу за ним, привычно перекрестившись. Князь рядом слегка вздрогнул, но потом выпрямился.
— Думал я, что ты с друзьями своими знакомить будешь. С девками приглядными. Но что ты меня своему богу представишь…
— А это потому что ты меня своему показал. Рогатому. Понимаешь, да?
— Ох, он… не мой бог, — захихикал Князь. — Он просто бог.
Пока они болтали, к ним подошел Яков.
— Яша, — радостно сказал Миша. — Я вот… друга привел. Вместе поработаем сегодня!
— Где краски и кисти взять, ты знаешь, — пожал плечами Яша. — Наши двери открыты всем, — добавил он, посмотрев на Князя. — Совершенно всем.
— Да я уж вижу, — прищурился Князь.
Так и разошлись. Миша потом спросил у Князя громким шепотом:
— А про что ты сказал сейчас? Я не понял.
— Это я не понял, — ответил ему Князь, — я думал, что в храмах у вас… как сказать бы это. Люди служат.
— Так и есть. Люди.
— Хочешь мне сказать, ты думаешь, Яша человек?
В этот момент мимо них прошел отец Константин, и Миша поклонился ему, а за ним и Князь. Отец погладил их по головам и прошел дальше, и они быстро вернулись к своему делу — покраске стены. Как только они снова остались одни, Миша спросил:
— В смысле? Я думал, — вспомнил он тот странный случай со свечами, — может, колдун он…
— А ты, — предложил Князь, — посмотри на него как-нибудь… через камень с дыркой или через скважину замочную.
Миша отложил кисть, сел на пол, голову откинул.
— Думаешь, он злодей какой? Надо отца Константина предупредить об опасностях?
Князь от работы не отлынивал, прилежно краску клал. Потом воровато оглянулся, зачерпнул другого цвета и нарисовал смешную рожицу. Миша хихикнул. Забыл совершенно, что чудь рисовать не умеет — потому не удивился.
— Не думаю, что он злонамеренный. Иначе случилось бы что. У вас тут тихо?
Миша кивнул.
— Только вы детей воруете.
Князь пропустил его слова мимо ушей — хотя с такими ушами мог бы и не пропустить.
— Тогда можешь не говорить. Но сам посмотри! Зрелище будет знатное. Сегодня, когда уходить будем, можно провернуть.
Пока работали дальше, снова прерывались на болтовню и шутки, а потом Князь затянул песенку — и Миша понял, что тот подхватил его версию напева.
— Слова так и не придумал?
— Придумал, — сказал Князь с напускным равнодушием. — Хочешь, спою?
— Спрашиваешь! — Миша воодушевленно шлепнул кистью по стене. Брызги краски разлетелись повсюду — и попали на Князя тоже. Но тот не заметил. Завел свою песенку:
— В ночи ветер завыл, и дождь сильный был…
Слова были странные, и сама история оказалась еще более странной — про то, как к человеку дважды в дверь постучался один и тот же монах, а потом тот увидел самого себя, с монахом беседующим. Миша еще никогда такого не слышал и пришел в восторг необыкновенный:
— Вот это… это ты даешь! Не песня, а целое сказание, понимаешь, да? У нас такого не поют, на самом деле. Это чудские песни такие?
— Нет, — ответил Князь. Сперва он покраснел только кончиками ушей, но вскоре они полыхали уже все. — И у нас не поют так. Спасибо.
— И это ты сам придумал, вот так историю рассказывать, на самом деле? Это же еще лучше, — Миша все больше вдохновлялся, а Князь все больше краснел. Но Мишу не останавливал.
Вмешался подошедший Яков, который подкрался тихим шагом и спросил:
— Смотрю, работы вы закончили?
И они оба с удвоенной силой закивали.
— Тогда можете гулять, — указал им Яков на дверь.
Пока шли к выходу, обсуждали песню. Миша подумал и сказал еще:
— История чудесная, но вот насчет мелодии, я бы предложил сделать так, на самом деле, понимаешь… там медленно нужно, как в балладе, но не настолько медленно, а…
Князь сразу губы поджал, но приготовился слушать. Потом осекся:
— На Якова-то давай поглядим!
Они склонились у двери, не став ее закрывать полностью — так, чуток. Князь прикрыл глаз и посмотрел через скважину. Сказал Мише:
— Вот так делай.
Тот послушно прикрыл глаз и подвинул Князя боком, заглянул внутрь. И ахнул: Яков копошился у алтаря, в обычном своем строгом облике. Но на голове у него были рога, из-под края одежд торчали копыта, а по полу за ним волочился самый настоящий хвост.
— Он что, черт, что ли? — спросил Миша громко. Хорошо, что рядом никого, кроме Князя, не было. А тот выразительно подвигал бровями — мол, я же говорил.
Отцу Константину Миша решил пока Якова не сдавать — впечатления злонамеренности он и правда не производил, а мало ли, зачем черту церковь? Но узнать, что он тут делает, Миша решил непременно.
Правда, не скоро до того дело дошло.
Приближался Купала. Миша с Князем давно договор свели, что обязательно попробуют отыскать цветок папоротника. Вроде как и не нужно им было это — Князь и сам своей чудской волшбой клады находил, а Мише они вовсе не сдались, но сам цветок оба хотели своими глазами увидать. Князь из горы толком не вылезал, пока Мишу не встретил, а сам Миша в Петербурге видел преимущественно книги и интерьеры своей комнаты.
Так что в ночь Купалы Миша тайком выкрался наружу, когда все домочадцы отошли ко сну. Встретились с Князем на опушке и пошли куда глаза глядят.
— А какие правила для того, чтобы сыскать цветок? — запоздало спросил Миша. Он помнил, что правила какие-то определенно были.
Но Князь в ответ пожал плечами.
— Понятия не имею, признаюсь! Давай тропку попрошу вывести.
Он наклонился к земле и забормотал что-то, поглаживая землю. В голове у Миши кувыркнулась откуда-то взявшаяся мысль: вот бы он и меня так погладил. Кувыркнулась — и пропала, Миша и отловить-то ее не успел. Тут Князь встал и разочарованно протянул:
— Отказалась! Говорит, сами найти должны.
— Сами так сами, — решительно сказал Миша и потопал вперед. Лишь бы на Князя не смотреть.
— Куда побежал!
Возмущенный Князь прихватил его за рукав и рядом пошел. Рукав не сразу отпустил.
— Цветок искать, куда. Понимаешь, да? Может, если куда глаза глядят идти, ноги сами выведут.
— Так папоротник на дороге-то не растет.
Они замерли посреди тропы. Значит, нужно было в лес углубиться. На Ивана Купалу.
— Значит, идем от дороги, — сцепил зубы Миша.
И они двинулись дальше — в предгорья да в чащу. Вокруг танцевали светляки. Мох мягко стелился под ноги. Вокруг все дышало и сопело, словно весь лес стал огромным спящим животным, и сон его был чутким, тревожным.
— Мы забыли кое-что, — прошептал Князь.
Миша тоже понизил голос:
— Что?
— Погоди. Дай мне время.
И Князь замотал головой, отыскивая только ему ведомо что. Когда нашел, что искал — косматую древнюю ель, — двинулся к ней. Миша — за ним, как привязанный.
Князь сел перед деревом на колени. Вытащил из кармана что-то, смутно похожее на пересохший кусок хлеба, солью присыпанный. Положил в корни к ели, прислонился ладонями к стволу — и мотнул Мише головой, чтобы тот сделал так же. Велел:
— Повторяй за мной.
Миша кивнул, и Князь затянул монотонным голосом нараспев:
— О духи леса, древние и благородные, примите это подношение и впустите нас под свои кроны. Мы пришли за цветком папоротника и не просим помощи в исканиях. Только не чините препятствий. Будем мы чутки к лесным жителям и постараемся их покой не потревожить…
Миша приноровился, и повторял за ним четко слово в слово. Потом спросил, когда они встали уже и дальше пошли:
— Думаешь, получится у нас, на самом деле? Ну, не потревожить никого тут?
Князь поморщился.
— Придется. Раз уж духам обещались.
Стоял плотный запах еловой хвои, земли после дождя — хотя того давненько не было. Что-то в отдалении трещало да стрекотало. Но чувство было, будто огромное животное вокруг заснуло крепче.
Миша тихонько затянул под нос какую-то песенку, что крутилась у него в голове последние дни. Не князевскую песенку, а что-то другое. Тот шел рядом и слушал. Потом Миша остановился.
— А мы их песней не того? Понимаешь, да? Не потревожим?
— Песня-то хорошая, — ответил Князь. — Думаю, довольны будут, коли услышат… твоя?
— Крутится все… летает вокруг. Когда пою, будто за хвост ее ловлю.
Князь хмыкнул — и когда Миша снова начал мычать свою мелодию, стал подпевать вполголоса. Так и шли, мычали то на разный лад, то на один, — путь их уже в гору пошел. И тут Князь коротко воскликнул что-то бессвязное, схватил Мишу за руку и побежал вперед. Миша прищурился и сам увидел: впереди были заросли папоротника, а в середине что-то мерцало. Ускорился сам, и понеслись они с ним рука об руку. Влетели в папоротник с разбегу — и словно ударились о невидимую стену, отлетели. Князь упал на Мишу, и тот обхватил его. Они замерли на мгновение, глядя друг другу в глаза. Потом Миша отвернулся, посмотрел на папоротник:
— Защищает его что-то, е-мое. Не пускает нас.
Князь расслабился, разлегся на нем. Сложил руки у Миши на груди, упер в них подбородок.
— Наверное.
Миша шевельнул ногой в попытке Князя с себя согнать. Лицо у него все горело, и он надеялся, что Князю этого в ночной темноте не видно. Тот после пинка завздыхал и сполз, вытянулся рядом с Михой на земле. Миша шмыгнул носом.
— Не зря, видно, есть обряды да традиции, как искать цветок, на самом деле. Мудреный он.
— Мы же нашли его, — Князь порылся рукой во мху, вытянул откуда-то шишку и кинул ее в заросли. — Нашли! Что в руки-то не дается теперь.
Шишка прилетела обратно, прямо ему по плечу. Тут и сам Миша возмутился, вскочил и как стал папоротнику выговаривать:
— Мы, значит, сквозь лес к тебе шли, е-мое, песню пели, у елки просили! Понимаешь, да? А ты шишками кидаешься!
— Миш, — потянул Князь его за штанину снизу — с земли он не встал. — Я ж сам в него шишкой-то…
— Это потому что он нас на землю откинул! — продолжил Миша ругаться. — Ведь мы-то… с душой со всей, на самом деле! Да ты… куст!
И пока он ругался, а Князь на него во все глаза смотрел и беззвучно хохотал, папоротник раздвинулся — и перед ними показался он. Цветок.
— Вот это… — Миша осекся на полуслове. Замер.
Цветок был невероятен. Он переливался всеми оттенками алого, от него рассыпались искорки и застывали вокруг. Мерцал он, словно звезды в ночи, словно угли в камине, словно птичьи глаза.
Князь восхищенно выдохнул рядом.
Кусты закрылись обратно — и больше уже цветок им не показывался. Но Князю с Мишей уже и не надо было. Миша сам не заметил, как осел на землю. Перевел взгляд свой на Князя и прошептал:
— Это прекрасно. Понимаешь, да?
Тот закивал.
— Понимаю. Прекраснее, чем все сокровища подгорья.
Потом взял Мишу за руку. Тот замер, а потом сплел с ним пальцы. Так и сидели молча, завороженные увиденным.
Когда шли из леса, Князь сказал:
— Не сорвали мы цветок, золото ты не взял. Но я обещал тебе клад найти.
— Е-мое, мне сокровищ…
— Не надо, я помню. Я тебе особенное сокровище найду. Но время мне на это понадобится… к утру принесу.
Что за сокровище такое удивительное он найти хотел?
— Я и без особенных сокровищ тебе рад буду, на самом деле, — сказал Миша и сжал на прощание его руку.
На том и расстались.
Следующим утром Миша обнаружил у себя на пороге колесную лиру.
А отец обнаружил, что Миша извозил всю свою одежду в земле да траве — и устроил ему такую трепку, что сидеть тот еще несколько дней не мог, и запретил даже в церковь ближайшую неделю ходить. Пока тот дома был, все думал, какой бы встречный дар Князю вручить. Вечерами перебирал струны на новенькой лире и пытался свои мелодии, которых с появлением Князя все больше рядом крутилось, на ней сыграть. И потихоньку начало получаться. Дар и правда был удивительным: звук у лиры, когда надо, был мягкий и вкрадчивый, а если бить по струнам резко — то грохотал, как колокол. Одно слово — волшба. Иногда, когда Миша садился поиграть, из стен раздавался подстук. Так он понял, что и домовой был музыке не чужд, да и с ним игралось ровнее и спорее.
А еще как-то он услышал, как Леша с домовым вместе стучат. Спустился из комнаты своей вниз, а в предбаннике сидит Леша и стучит ложкой по перевернутому бочонку. Рядом сидел уже знакомый черный кот и тоже ложкой по бочонку стучал, поменьше.
Миша тогда их беспокоить не стал, медленно обратно поднялся. “Дела”, — удивился он. И сам домовому блюдечко с молоком в угол поставил.
Когда срок его наказания окончился, Миша отработал в церкви пару дней, а потом побежал в лес. Сел под куст, зачерпнул пальцами землю, позвал молча, всем существом своим: “Князь!”
Тот вскоре появился, присел рядом, привычно уже положил голову на плечо.
— Из-за отца пропал, понимаешь, да, — сказал себе под нос Миша. — Ты не подумай.
— Я скучал, — признался Князь. Потерся носом о его плечо и немного отодвинулся, чтобы посмотреть Мише в лицо. — Как тебе мой подарок?
— Сыграю тебе на нем свою новую песню, — улыбнулся ему Миша. — Придумал зато, что тебе подарить, на самом деле.
— И что же? — Князь разве что в ладоши не захлопал от радости, так весь встрепенулся. — Песню?
— Лучше, — ответил Миша. И достал из-за пазухи книгу. — Я научу тебя читать, понимаешь, да? Если ты хочешь.
Он повернулся к Князю. Тот смотрел вниз, на книгу, потом поднял взгляд и уперся им Мише в глаза. Сглотнул.
— Хочу, — сказал он. — Да, хочу.
И Миша поднял с земли сухую веточку, вывел в пыли букву “А”.
Потом, после того, как они разобрали несколько строчек, — Князь оказался учеником прилежным и одаренным, — и уже валялись в траве, разглядывая облака, Миша вдруг сказал:
— Давай уйдем.
— Куда?
— Да куда угодно. Мой отец… он сверху назначен служить тут, в Дивьинском, но я-то не привязан к этой земле ничьим указом. Думал, что по Петербургу тоскую, но и там было тошно, и тут! А с тобой… — задумался он на миг, — с тобой вот не тошно. Я бы в гору к тебе ушел, е-мое. В цари только не подамся.
Он так взволновался, что подтянулся и сел, обхватив колени. Князь тоже рядом с ним устроился.
— Тебе в нашей горе быстро тошно станет, — тихо сказал он. — Там не меняется… ничего, никогда. У вас здесь то солнце, то дождь, дышится полной грудью. Я до тебя словно жизни не знал. Болтал с русалками да с рогатым, но это не то все.
— Давай уйдем, — снова сказал Миша.
— Уйти… я хотел бы, — признался Князь. — Но просто так, в никуда…
— Твоя правда, на самом деле.
Миша вздохнул — и, обмирая, положил руку Князю на пояс. Вдруг оттолкнет? Вдруг… таких порывов Миша за всю свою недолгую жизнь еще ни к кому не испытывал.
Князь не только не оттолкнул, а придвинулся ближе, согревая бок своим теплом. И позже, когда расставались — невесомо коснулся губами мишиной щеки.
Тот потом всю ночь заснуть не мог, касался пальцами, вспоминая прикосновение. Счастье билось в груди, как пойманная птаха. Думал — у них все впереди. Жизнь огромная, страшная, тошная, но рядом — вместе все иначе будет. Какое бы “вместе” у них ни получилось.
Миша не знал, можно ли такие чувства испытывать не к девке, а к парню, да еще и к нелюдю. Дозволено ли такое законом человеческим, чего уж о божьем говорить? Что о том скажет его отец, как узнает? А матушка? Но сердце подсказывало: это единственно верное чувство — и тогда, под покровом ночной темноты, Миша и решил к нему прислушаться и довериться. Так под утро и заснул с улыбкой на губах.
На следующий день он примчался снова, как только расправился с церковными делами. Взял на этот раз другую книжку — Рабле вместо привычной Библии. Представил, как Князь будет смеяться, когда наловчится слова разбирать, и сможет насладиться удивительной историей. Уселся у можжевелого куста, погладил землю и позвал.
Но Князь на зов не явился. Миша сидел там до позднего вечера и все звал его, но в ответ слышал лишь гул мошкары, с наступлением темноты сменившийся шорохом ветра в ветвях. Так и ушел Миша, когда стало совсем поздно. Ночью ему никто шишек в окна не кидал, но заснуть так и не получилось. С утра он снова звал Князя — но тот вновь не откликнулся.
На следующий день — снова тишина.
Почему-то Мише ни на мгновенье не пришла в голову мысль, что Князь его оставил. Нет, он сразу понял — случилось что-то. И через три дня, после того, как Князь впервые не явился на его зов, Миша спустился к ручью (Балун увязался следом) и окликнул Машу.
Русалка высунулась из воды, убрала волосы от лица:
— Миша! Ты без Князя сегодня?
— Пропал Князь, — ответил тот. — Беды боюсь. Понимаешь, да?
— Я спрошу у своих.
Маша ничего больше не сказала, только коротко кивнула на прощанье и нырнула. Кот Балун, будто поняв, что произошло нечто страшное, тоже рванул с его колен.
У кого, кроме русалок, помощи просить, Миша не знал. Помнил, что Князь показывал своего друга-бога, но на старую тропу он без Князя выйти не мог.
Вернулся домой, поставил домовому еще блюдечко. Сказал:
— Вряд ли Князь где-то в стенах моего дома таится, на самом деле. Не поможешь мне тут. Но… не голодай хоть, е-мое.
Домовой не стал отвечать привычным стуком, а вышел к Мише весь сам — и лег у его сапогов, словно обыкновенный кот. Миша погладил его, не заметив, что по щеке покатилась слеза. Мать, проходя мимо, распереживалась и обняла его — и он заплакал уже горше, но так и не смог ей сказать, что случилось. Он и не знал, случилось ли чего.
Когда стемнело, Миша вернулся к ручью — и Маша уже была там. Рядом с ней сидел Балун. Вид у них был одинаково понурый. Маша, убрав волосы свои длинные от лица, стала рассказывать, что узнала:
— Князь ночью три дня назад зашел в гору, и все. Я ему весточку с лягушками отправила, но они ко мне не вернулись. Не бывало еще такого! Подслушала я, что мыши-полевки шепчут, мол, услыхали они от корней лесных деревьев — в подгорном царстве что-то случилось. А что, не знаю. Страшно мне.
Она обхватила себя руками, и кот Балун в попытках утешить стал к ней ластиться. Маша рассеянно погладила его мокрой рукой по пушистой спинке.
Сели втроем, молчали. Что делать было, неясно.
Вдруг их накрыла тень. Миша обернулся. Перед ивой стоял черный силуэт. Он пригляделся — и вместо расплывчатого темного пятна увидал молодого парня, у которого из головы росли лосиные рога.
— Михаил? — строгим голосом спросил он.
— Я, — ответил тот. — А…
— Ты знал, собственно говоря, что чуди запрещено человеческому письму учиться? — заговорил он, и в голосе полыхала злость. — Что за это им смерть положена?
Мишино сердце ухнуло в пятки.
— Что с ним?
— Вероятно, этим вопросом стоило озаботиться ранее! — Тот ткнул Мишу в грудь — и тот увидел, что у него вместо рук копыта. Потом наваждение пропало, и он увидел обыкновенные человеческие пальцы.
— Не ругайся на него, — процедила русалка от воды. — Он не знал.
— Мало ли, что он не знал! — замахал руками незнакомец. — Ум надо иметь какой-то!
— Его еще можно спасти? — спросил Миша, не обращая внимания на злость незнакомца. Потом снова посмотрел на него, на рога. — Ты тот бог из леса!
— Я человеколось, — гордо ответил тот. Помолчал и добавил, словно через силу: — И если ты и правда не знал, что делаешь… по древнему закону, ему можно помочь.
— Я готов, — Миша вскочил на ноги.
— Вряд ли, — поморщился Человеколось. — Но кроме тебя, никто его не спасет. Тебе придется отправиться в город под горой. Я приду за тобой.
— Прямо сейчас, — упрямо сказал Миша. И повторил: — Мы пойдем сейчас, понимаешь, да?
Человеколось развернулся и двинулся вперед. Не оборачиваясь, бросил:
— За мной.
И Миша пошел. Балун мявкнул — и потянулся за ним следом. Миша взял его на руки, и тот вскарабкался ему на плечо, где и приуютился. Совсем он не тяжелый был и теплом своим грел.
— Удачи, — тихо пожелала им вслед Маша. Миша обернулся к ней и победно вскинул руку.
Впереди ждал загадочный город под горой. И Князь. Живой Князь, пожалуйста, Боже и Человеколось, пусть живой. Почему, ну почему он не отказался от мишиного предложения, если ему нельзя читать было? И как они об этом у себя под горой узнали?
На пороге леса Миша даже не замер — так и зашел под зеленые кроны след в след за своим провожатым, упрямо сцепив зубы.
Старая тропа легла им под ноги сразу же. Но выглядела она иначе, чем когда они с Князем ходили по ней — теперь от нее веяло совсем поздней осенью, уже переходящей в зиму. Воздух стоял промозглый, листья под деревьями истлели. Вдоль тропы белело что-то — и приглядевшись, Миша понял, что это не снег, а кости. Чем дальше они шли, тем больше их становилось, пока не выстлалась ими уже вся земля. Балун на его плечах настороженно шипел, но больше беспокойства ничем не выдавал. Провожатый их, как и тропа, менялся с каждым шагом — вытягивался все выше и выше, и вскоре перед Мишей показался уже знакомый исполинский силуэт, увенчанный рогами. Он нагнал Человеколося, посмотрел наверх — лицо его осталось человеческим, но теперь оно стало вровень с ветвями сосен. И тело его поросло шерстью. Выглядел он древним, как сами горы.
— Человеколось, — позвал его Миша.
Тот немного склонился к нему, не замедлив свой шаг. Но ничего не сказал.
— Когда я приду в город, что мне нужно делать?
— Есть ряд основных правил, — заговорил тот. Голос его звучал словно отовсюду — из тела, костей, деревьев вокруг, из ледяного воздуха. — Для начала, чтобы попасть внутрь, тебе нужно будет действовать согласно инвертированным логическим законам.
— Чего?
— Наоборот. Нужно делать все наоборот. Скажу еще, что нельзя ничего употреблять в пищу, нельзя ничего пить и нельзя оборачиваться на зов. И, конечно же, нельзя никому называть свое имя.
— А как Князя-то спасти? — нетерпеливо одернул Миша. — Человеколось, я же за этим иду! Понимаешь, да?
— Найди подгорного царя, — обронил ему в ответ Человеколось. — Сколько бы это времени ни заняло. О, и тебя, наверное, беспокоит, что подумает твоя семья. Если вдруг ты пропадешь на столетия.
О том, что есть вероятность подобная, Миша и не знал. Но сделав вид, будто об этом он тоже подумал, он передернул плечом — мол, да, само собой.
— У тебя есть кто-то, кому ты доверяешь там?
Мысленно перебрав всех местных жителей, от отца до домового, Миша осторожно предложил:
— При церкви есть один служка, Яков. Он… не человек, на самом деле. Но хороший парень, тоже вот… при рогах.
От Человеколося раздалось недовольное рычание. Но Мише было как-то все равно.
— Ему можно рассказать, что случилось. Он и Князя видел.
— Тогда решено, — поведал Мише лесной бог. — Я явлюсь Якову, и мы вместе создадим что-то на место тебя.
Миша представил, как они тайком прокрадываются в их дом, кладут вместо Миши полено, а потом мать находит его и ахает — снова ее старший сын начал в стену смотреть и глазами лыпать, как в детстве, но только теперь он ни на слово не откликнется, ни на прикосновение. Сердце заныло.
— Кота могу с собой забрать, — добавил Человеколось.
— Балун, не хочешь с ним в Дивьинское? — спросил Миша у кота. Тот в ответ впился коготками ему в плечо. — Точно? Опасно же. Можем не возвратиться, на самом деле.
Но кот уже никак не стал реагировать, гордо отвернув морду.
— Получается, кот идет со мной.
Человеколось склонил голову.
— Спаси Князя, — прошелестел он листьями окрестного леса. И медленно истаял в воздухе.
Миша молча пошел дальше, решив, что дорожка и сама куда надо принесет. Провалился в мысли — и сам не заметил, как лес закончился, а тропа, змеясь, вывела его на мост.
Впереди, за мостом, что вел через бездонную черную пропасть, была скала, а в скале был город, скрытый за белой стеною. Миша так хотел попасть туда, с самой первой встречи с Князем — но теперь в нем не было никакой радости, только глухое отчаянье и решимость.
Он двинулся вперед — но вдруг снова обнаружил себя в лесу. Миша не понял, решил, что померещилось, и рванулся вперед, снова вышел на мост, снова сделал шаг — и снова оказался в лесу.
В сердце черными когтями вцепилось отчаянье, но Балун замяукал, и тут Миша вспомнил наставление Человеколося. “Наоборот, значит”, — и, отвернувшись от моста и от города, пошел обратно в лес. Крепко зажмурился, чтобы не видеть, удалось ли ему обмануть эти их законы.
Потом, когда распахнул глаза, то увидел: стоит он на мощеной мостовой чудского города. Неба не было, сверху давил высокий каменный свод. Холод подбирался к самому нутру. Дома вокруг были белые — то ли от мела, то ли от чего.
Принявшись думать, как найти подгорного царя, Миша двинулся вперед, не особо оглядываясь по сторонам. За его спиной в домах распахивались окна, и оттуда за ним следили своими белыми глазами любопытные подгорные чуды.
Улица вывела его на рыночную площадь. Тут он стал замечать, насколько местные и вправду низкорослые — большая их часть доставала ему едва до пояса. Завидев его, они расступались и отвешивали исполненные почтения поклоны. Миша шел сквозь толпу, мимо всех палаток и развалов к середине площади. Его дернула за рубаху маленькая рука:
— Господин!
Миша замер. Оборачиваться не стал, помня слова бога. Тогда перед ним выскочил чуд — растрепанный, низенький. Он протягивал ему сушеную рыбину.
— Уважьте, возьмите. Золота не возьму, — залопотал чуд, — только дар примите.
— Ты чего, — не понял Миша, — зачем тебе это.
— Если такой высокий господин мой дар примет, — ответил чуд, — у меня потом весь город закупаться будет! Слух быстро разойдется.
Миша молча забрал у него рыбину и двинулся дальше вдвое быстрее. Рыбину он хотел было съесть, но Балун с плеча зашипел, и Миша вспомнил, что есть ему здесь нельзя было ничего. Балуну, видно, тоже. Тогда Миша рыбину за пазуху запихнул.
В середине рыночной площади сидел чуд росточком повыше, чем все, кого Миша уже видел — кроме Князя, конечно. И у этого чуда Миша решил спросить про царя. Подумал еще, как бы так вызнать, чтобы наоборот получилось, и сообщил ему:
— Я знаю, где у вас тут самая дряхлая лачуга.
Получилось, что и вместо вопроса он как бы уверенно сказал, и вместо дворца — про лачугу.
Чуд посмотрел на него исподлобья, и кивнул.
— Еще бы не знать. Все туда дорогу знают, стоит она на окраине города, и тропа туда заросла. Не ходи туда, человек.
— Не могу я не идти, е-мое, — ответил Миша. В благодарность оставил чуду рыбу, что ему торговец вручил — и пошел с рыночной площади.
Он направился к окраинам города — и вышел, конечно, к самой его сердцевине. Заросшая тропа стала широкой улицей. Но в конце нее стояла и впрямь какая-то потрепанная, заросшая мхом деревянная лачуга. Пока Миша шел, из-за спины его позвал голос Леши:
— Братец! Поиграй со мной, словно в детстве… скучаю я по тебе.
Пропустило у Миши сердце удар, но он помнил, что нельзя оборачиваться.
А потом строгий голос отца:
— Опять дурью маешься! Бросил мать, брата бросил, меня бросил! И все ради какого-то…
Руки сами собой сжались в кулаки, хотелось развернуться, закричать — из-за тебя все! И не смей меня Князем попрекать, не им только! Но Миша помнил, что нельзя было оборачиваться, и старался злость свою потихоньку выдыхать.
Потом голос матери:
— Сыночек, где ты… потеряла я тебя… и вроде сидишь тут ты, а словно и не ты вовсе.
Сердце у Миши обливалось кровью, но он помнил заветы Человеколося. Закрыл глаза. Сказал себе: их не может быть здесь, в странном городе под горой, что живет без неба. Открыл глаза и сделал оставшийся шаг к порогу лачужки. Без стука открыл покосившуюся дверь — и присвистнул.
Внутри оказался самый что ни на есть царский дворец, и пир был в самом разгаре.
— Ну что, Балун, готов? — спросил Миша у кота. Тот лизнул ему ухо, и они сделали шаг в сверкающий огнями зал.
Когда пирующие заметили непрошенных гостей, сразу все умолкли. Миша пошел вперед. Навстречу ему с трона в конце зала встал человек. На Князя он совершенно не был похож — волосы темные, расхристанные. И глаза узкие, словно у человека с востока. Но взгляд был, как у Князя, прямой, светлый.
— Представься, гость снаружи. Я не звал тебя.
О том, что нельзя свое имя называть, Миша вспомнил сам. Еще подумал — интересно, а что чуды с именами делают? Почему нельзя свое сказать? Князю-то он сказал.
Царь кашлянул, и Миша заметался взглядом, пытаясь придумать имя. Подсказку нашел на одном из столов, за которым гости сидели, и, отвесив поклон, сказал:
— Горшок меня зовут, царь.
— С чем пожаловал ко мне, Горшок? — спросил подгорный царь. — Если без гостинца, то… — он с выражением провел пальцами вдоль шеи.
К Мише подскочили два чуда, ростом ему до груди, вооруженные алебардами. Миша оглянулся. Придумать надобно было быстро. И вмиг Миша понял, чего пиру не хватало: музыки!
— Я спеть песню пришел, царь, — и поклонился.
Балун свалился у него с плеч и возмущенно мяукнул, а потом метнулся в сторону. Миша испугаться не успел, как тот уже вернулся и тащил за собой — удивительно! — мишину колесную лиру. И вдруг молвил человеческим голосом:
— Спой царю три песни и попроси вернуть тебе Князя. От других наград откажись.
Миша посмотрел на Балуна ошалело, но выяснять, с чего тот вдруг заговорил, времени не было. Он шепотом поблагодарил кота и выпрямился.
— Дозволяю тебе спеть, Горшок, — степенно ответил царь, усаживаясь в кресло обратно. — И пусть твоя песня меня порадует! Награжу тогда. А не порадует, ну, сам понимаешь. Не дозволено никому меня расстраивать, пока я жив!
— Царь жив, — закричала толпа пирующих, грохнув кружками о стол.
Миша огладил лиру рукой. “Ну что, родная”.
И затянул песню. Это была та самая песня про монахов, которую ему Князь пел в церкви — больше ему в голову ничего не пришло. Понадеялся, что и слова Князя ему силы придадут, и что при чудском дворе и вправду ничего подобного не слышали. Мелодию, правда, он совсем уже переиначил на то, что придумал сам. А потом уже ни о чем не думал, погрузился в песню совершенно.
— …а рядом с ним себя, — провыл он последнюю ноту и ударил по струнам. Поднял взгляд — и увидел, что царь благосклонно кивнул.
— Удивительная история, — сказал он. — За такую песню я могу одарить тебя золотом. Или можешь спеть еще и запросить награду больше.
— Дозволь мне, царь, спеть еще песню, — смиренно попросил Миша.
— Так и быть, — хлопнул царь в ладоши. — Держу свое слово, пока я жив.
— Царь жив! — закричала толпа пирующих.
На этот раз Миша сыграл песню, которую ему очень любила в детстве на ночь петь мама — про друзей, которые больше всего любят странствовать по свету. В ней Миша всегда любил дух свободный, образ исполинских сосен, полян, поросших цветами. Он попытался вложить всю свою вольную, мятущуюся душу в песню.
И на нее царь тоже кивнул степенно. Сказал:
— Горшок, ты порадовал нас напоминанием о том, сколь опасен мир за пределами горы. За такую песню полагается даровать титул придворного менестреля. Или можешь спеть еще песню — всего одну! — и попросить о высшей награде.
Чуды за столами зашептались, загомонили. Только тут Миша заметил, что вся еда на столах была сгнившая или пересохшая. Объедки, а не пир царский. Стыд и срам.
— Дозволь мне спеть еще, — вскинул Миша подбородок.
— Если не порадуешь песней, не жди помилования, — прошипел царь. — Я верен своему слову, пока я жив.
Эта его присказка уже изрядно Мишу утомила, но он послушал череду возгласов:
— Царь жив! — и удары кружек, последовавшие за криками.
Положил руку на струны лиры. И заиграл третью песню — это уже была целиком его песня, та самая, которую он наигрывал вечерами. Слов к этой песне он еще не знал — поэтому просто затянул голосом невозможные слова на несуществующем языке. Песня была пронзительно-грустная, не для царского дворца и не для пира, но ничего больше у Миши не было. Он вложил в первую песню свою любовь, во вторую — свою душу, и на третью у него осталась только тоска.
Голоса вокруг затихли, и допевал он в глухой тишине. Сам не заметил, как крепко зажмурился. Только когда допел — посмотрел царю прямо в белые глаза.
— Вот это песню ты нам спел, Горшок, — медленно протянул царь. — Что думаете, чуды?
Чуды молчали, только кто-то в углу пискнул:
— Наградить!
— Согласен, — кивнул царь. — Такой красивой песни я никогда не слышал за все тысячелетия под горой. Ну что хочешь, певун? Хочешь мое царство?
— Не хочу я царства, царь, — ответил Миша.
Царь на троне резко выпрямился. Вдруг Миша подумал — а что, если царь это не звание его, не титул, а имя, как у Князя? Но спрашивать не стал. Царь тем временем стал допытываться:
— То есть как это не хочешь? Ты, такого вот роста, пришел со такими песнями, и не за моим царством?
— Не за ним, царь. Другая награда желанна мне.
— И что же тебе нужно? Любую просьбу исполню. — Он постучал пальцами по подлокотнику трона. — Говори же!
— Мне Князь нужен, — выговорил Миша.
Чуды загалдели по столам с новой силой. Царь махнул рукой, и еда перед ними исчезла, как и кувшины с кружками. Чуды разочарованно замолкли.
— Князь, значит. — Царь медленно встал с трона. — Что ж, Горшок, я держу свое слово, пока я жив. — Он вновь махнул рукой, и чуды не стали на этот раз кричать присказку. — Но так просто отдать тебе я не могу его. Видишь ли, — поделился он с Мишей будто бы большим секретом, — он нарушил закон. Он принес под гору знание от белого бога. А нам такое нельзя, — развел он руками. — А тем более такое нельзя Князю чудов! Но ты спел три песни, и ты отказался от моих даров три раза, так что теперь должен ты пройти три испытания. Сможешь три моих просьбы исполнить — по древнему закону, получишь Князя. А не сможешь, ну тут уж сам понимаешь.
— Говори свои просьбы, царь!
— Смелый, смелый певун. Вот моя первая просьба. За моим дворцом есть поле. Посади туда это, — он кинул Мише откуда-то взявшееся ведро, — и чтобы к утру все проросло!
— Ведро посадить? — не понял Миша.
— Огурцы, — весело ответил царь. И сел на трон обратно.
Перед чудами на столах снова возникла еда, и они сели пировать обратно, как ни в чем не бывало. Два стражника, что стояли неподалеку от Миши, указали ему на дверь.
И тот пошел к полю. Поглядел, что было в ведре — и вправду, огурцы. Но не обычные, а словно из металла какого.
Поле оказалось тоже необыкновенное — затянуто чем-то наподобие ткани. И как сажать в таком? Миша совсем растерялся.
Выручил опять Балун. Молвил человеческим голосом:
— Ложись спать, хозяин. А я все сделаю.
— Ты не кот, получается, на самом деле?
— Я кот, — гордо ответил ему Балун. — Но я не только кот.
— А кто еще?
Балун не ответил, только кинул:
— Лиру положи свою, я верну ее домой, как тут все сделаю. — И начал когтями рыть тканую землю.
Миша пожал плечами, но коту решил довериться, столько раз он его в подгорье уже выручил — и лег. Лиру рядом устроил. Заснул сразу же, словно на пуховой перине, а не под каменным небом, в чужом, нечеловеческом городе.
Когда проснулся, вокруг не стало темнее, но и светлее не стало тоже. На поле перед ним колосились заросли огурцов. Миша тронул лист — тот тоже был из странного металла.
— Спасибо, Балун, — прошептал Миша. Кот дрых рядом. Инструмент пропал — видать, кот и правда домой вернул. Миша еще подивился, что вольно могли животные из горы ходить. Ну, или только Балун так мог. Он все же был котом особенным.
Царь подошел позже, изучил внимательно и поле, и огурцовые заросли. Щелкнул ногтем по стеблю и выслушал мелодичный звон, покивал головой.
— Выполнил ты мое первое задание, Горшок. Вторая просьба будет сложнее. Слушай внимательно мое слово! Я когда-то и сам любил музыку, играл да пел… но забыл с веками, на чем играл! Найди мой инструмент.
— А где потерялся инструмент, царь?
— О, тебя отведут в кладовые!
Вчерашние двое стражников вышли вперед и поклонились. Они отвели Мишу с Балуном в погреб под лачугой — и, разумеется, земляной погреб обернулся гигантским подземельем с запутанными ходами от сокровищницы к сокровищнице. Миша заглянул в одну дверь, потом в другую — там и золото было, и книги, и полки резные из редкой древесины, и, конечно, музыкальные инструменты. Миша зашел в первую сокровищницу и сел прямо на укрытый монетами пол, начал ковырять подвернувшийся золотой.
— Как же найти то, что мне нужно. Тут же рыть бесконечно можно, е-мое. Вот ведь царь удружил!
— Я помогу тебе, — сказал Балун снова. — Я запомнил его запах и за милю унюхаю вещь, на которой его запаха больше всего!
— Ты же кот, а не пес, — неверяще сказал Миша.
— Я же не только кот, — напомнил ему Балун. И помчался вперед — Миша только мелькнувший кончик хвоста и увидал.
Вернулся он, волоча за собой балалайку.
— Это она, — твердо сказал Балун.
И Миша позвал царя.
Тот стоял на пороге сокровищницы и смотрел на балалайку неверящими глазами. Потянулся к ней, провел руками по струнам.
— Как я мог забыть ее, — прошептал царь. — Ох, певун. И со вторым заданием справился! Третья просьба простая. Князь жил у нас во дворце. Поднимайся сам отсюда, найдешь его палату — можешь забирать его.
Ну с этим-то он справится без труда! И Миша помчался из подземелий. Лестница петляла под ним, и он выбежал с нее в коридор. Прошел все комнаты — и каждая из них выглядела одинаково, словно сестра одна другой. Белые стены, деревянная кровать под балдахином. Столы на тонких изогнутых ножках.
Не было там комнаты Князя. Он вернулся на лестницу и поднялся выше.
Так повторилось еще несколько раз. Но в одной из комнат Балун ткнул его лапкой, и Миша заметил, что под столом на стене было что-то. Он сел на пол, пригляделся —
там были намалеваны две рожицы, одна глазастая и бровастая, а другая лопоухая. И он в первый раз за все время, что провел в подгорье, улыбнулся.
— Это комната Князя! — воскликнул он в пустоту.
— Угадал, — ответил голос царя за его спиной. — Можешь забирать Князя… если узнаешь.
Комната вокруг, стена, Балун — все закрутилось вихрем у Миши перед глазами, а потом и сам он закрутился и полетел куда-то.
Очнулся в березовой роще. Сел, потер ушибленный лоб.
— И здесь я должен Князя найти, е-мое? — спросил он. Но ответа не было, лишь ветер где-то в вышине шевелил макушки деревьев.
Миша встал, оглянулся. Пригляделся к березам — и попятился.
У каждой из них словно было… лицо. Узор на коре и сучья складывались в глаза, носы и рты — и они замерли, искаженные вечным криком. Темные ветви тянулись к небу, словно руки в немой мольбе. Миша робко протянул руку, коснулся ближней березы.
— Вы были чудами, на самом деле, — пробормотал он. — И тоже нарушили что-то…
Ствол под его рукой был холодный, словно уже наступила зима. И Миша пошел вперед, выглядывая знакомые черты. Боялся, что поздно уже, что Князь тоже оледенел, и лицо его так же застыло в крике, который никому не услышать.
Но Князя все не было и не было. У Миши заломило спину, и он сел на пригорок перевести дух.
— Где же ты. Покажись мне. Князь! — позвал он, вцепившись пальцами в землю.
Роща все так же молчала, и Миша в отчаяньи потер лоб. Потом встал — и споткнулся о корень. Оглянулся и увидел, что сидел вовсе не на пригорке, а на пне. Опустился перед ним на корточки — и у пня тоже оказалось лицо. Мох на нем рос во все стороны, как лохматые волосы, а два гриба по бокам очень напоминали оттопыренные уши.
— Князь, — прошептал Миша и положил руку на глазастый пень. Потом наклонился и коснулся губами. Дерево потеплело под прикосновением — и все снова закрутилось у Миши перед глазами, и он снова оказался в царском дворце.
Но на этот раз он крепко сжимал в руках Князя. А тот обнимал его в ответ.
— Все правила соблюдены, — объявил царь. — Ты выполнил три моих просьбы и узнал Князя. Согласно древнему закону, теперь он свободен.
Чуды, заполонившие зал, восторженно закричали и забили руками в ладоши.
— Но предстоит еще один выбор.
— Что еще? — спросил Миша. — И где мой кот, е-мое?
— Твой кот сбежал отсюда, — поморщился царь. — Пытался я его изловить, хитреца, но тот из горы вышмыгнул... Что до Князя, то ты спас его, и теперь его жизнь — разделенная на вас двоих. Но нужно выбрать путь, чудской или людской!
— Чудской или людской! — закричали чуды.
Князь все молчал, опирался на мишину руку. Видно, превращение из пня в чуда далось ему нелегко. Миша спросил у него одним взглядом — мол, хорошо все? Князь кивнул ему. Потом развернулся к царю.
— Людской!
— Выбрать должен Горшок, — сухо ответил царь. — Ты отрекся от выбора еще в тот миг, когда решил вопреки древнему закону грамоте людской учиться.
— Это я чтобы ему на троне “Царь жив!” накорябать угольком, — шепнул Князь Мише на ухо, нарушая все торжество момента. — А он обиделся, не оценил… превратил меня в пень с глазами…
Миша пихнул его локтем и разулыбался. Как же здорово, что Князь снова рядом.
Царь, тем временем, продолжил вещать:
— Итак, Горшок. Вы можете оба остаться здесь, в горе.
— А выходить наружу можно будет? — спросил Миша.
— Запрещено, — загрохотал царь. — Вы останетесь здесь навсегда. Или можете покинуть гору! Но Князь никогда больше не сможет вернуться сюда.
В толпе кто-то заплакал.
— А волшбу свою он потеряет?
Рука Князя на мишином локте на мгновение сжалась. Царь пожал плечами.
— Обычно людской путь не выбирают. Может, потеряет. Может, нет.
— Выбор за тобой, — повернулся Миша к Князю. — Я бы и здесь остался. Понимаешь, да?
Князь затряс головой.
— Только не это. Ты же видишь, тут все… замерло. Тут стены сложены из пыли. Нет ни света, ни дождя, ничего. Только пыль и вечный пир.
Так вот что это был за камень! Миша коротко сжал Князю руку и сказал царю:
— Выпусти нас отсюда.
Царь топнул ногой — и мир вновь закрутился. Миша с Князем очутились на лесной тропке. Вокруг царила осень, так что, видать, не совсем они еще из чудского царства вышли, но уже веяло свободой. Князь остановился и медленно вдохнул полной грудью.
— Ты меня спас, — сказал он медленно. — Дважды. Когда в мертвой роще узнал и когда выбрал гору покинуть.
Мише стало неловко, и он протянул руку, растрепал ему волосы. Сказал:
— Кто последний добежит до опушки, тот козлиное копыто.
И они побежали вперед наперегонки. Когда выбежали со старой тропы на опушку леса, из вечного пасмурного дня в солнечный полдень — засмеялись оба радостно, Князь кинулся к Мише обниматься и сбил того с ног — и они покатились по земле. Замерли потом, глядя друг другу в глаза.
И тут Миша, наконец, поцеловал его в смеющиеся губы. А потом еще раз, и еще.
*
Что же было потом?
Потом Миша влетел в объятия своей матери. Не прошло столетий с тех пор, как он ушел, но она плакала и волновалась о нем, пока подменыш лежал на полу и не откликался на ее зов.
Потом оказалось, что магию Князь не утратил. Тропы все так же слушались его, и клады выпрыгивали из земли по его слову. Но он смог выучиться грамоте — и, еле осилив Библию, торжественно объявил Мише, что все про людские книги понял и отныне ничего не прочтет, а будет писать сам свои. И один клад с золотом он все-таки добыл, для мишиных родных, чтобы ни в чем они не нуждались. Те приняли Князя как родного сына, в миг поверив мишиной истории о том, что его друг из соседней деревни потерял семью. Подозрительно быстро поверили, так что, может, тут без волшбы и не обошлось. А может, Князь им просто понравился.
Потом Миша спросил наконец, почему у Князя такое странное имя, и тот признался, что настоящих имен у чуди нет, могут вот у человека своровать, но не то это все. И тогда Миша решил, раз уж будет Князь делить с ним человеческий удел, то и имя ему надо дать человеческое! Они посоветовались с отцом Константином, и выбрали Князю имя — Андрей. Крестить не стали. Князь — Андрей — сказал потом однажды, что это самый ценный подарок из тех, что Миша ему вручил (помимо сердца и всех поцелуев).
Потом они все-таки узнали, что Яков делал при церкви. Выяснили не без помощи Человеколося — Лося, как тот разрешил себя называть. Яков оказался просто слишком любопытным чертом, что хотел получить себе приличное образование, а разве в Аду его получишь? Так и вылез на землю в Дивьинском, а там к отцу Константину прибился.
Потом Андрей долго рассказывал, как маялся от тоски в горе. За столько лет-то чуть с ума не сошел! Миша тогда спросил, сколько ему-то лет. “Как тебе, — ответил Андрей, — на человеческий счет, лет семнадцать”. “И как давно тебе семнадцать?” — спросил Миша. Андрей не ответил на вопрос, но смеялся долго.
Потом оказалось еще, что Лось тоже попеть-поиграть любит, да и Яков. Собирались вечерами у реки — Миша с колесной лирой, Лось с баяном, Яков с балалайкой. Маше Князь скрипку из дерева вырезал, и та играла, устроившись у Лося в рогах, а сам Князь пел с Мишей на два голоса. К ним и домовой выходил постучать — он даже в человека научился оборачиваться, особенно полюбив облик солдата. Так и получил кличку Поручик. Балун с ними сидел — и мяукал в такт. Иногда, забывшись, подпевал человеческим голосом. Леша тоже с ними стучал временами, когда позволяла учеба.
Отец с матерью Миши смотрели на это — мама радостно, а отец все с большим недоумением. Он и сам однажды спросил у Миши — раз уж тому так любы песни, может, в этом призванье его? Они проговорили всю ночь и пришли к согласию, впервые в жизни.
И следующей весной, крепко обняв мишиных родителей, Лешу да отца Константина, и тепло распрощавшись со слугами, друзья всей пестрой гурьбой вышли из деревни. Отправились они странствовать да играть музыку по всем городам и селам. Шутили еще, что такой вот у них музыкальный ансамбль, что Миша в нем единственный человек. Тогда Миша стал мазать лицо белой сажей, чтобы выглядеть упырем.
Так и уехали в светлое будущее. Миша и Андрей — рука в руке.
— А может, все-таки спросим у ласточки ключи от Беловодья, е-мое? — спросил у Андрея Миша.
А вот что тот ему ответил, это уже неизвестно.
Хотя если увидите где дуб со златой цепью, вокруг ствола обернутой, и кота, что по цепи сей ходит да сказки рассказывает — можете у него спросить. Чтобы вернее от ответа не ушел, назовите его по старой кличке: Балун.