ты — рожденный любовью созвездий отблеск далекой печальной планеты. укутанный миром, обласканный лестью, ты соткан из мёда, улыбок и света. хвоя твоих глаз мне являлась ночами, пока я пытался дожить до потёмок. и мне маяком, ориентиром, очагом сверкала, пока дымил я с балкона. и пусть путь наш тяжел, мы — судьбой нелюбимы, мы справимся, ведь для того мы и созданы: о тебе перед сном я читаю молитвы и глаза твои вижу — с неба щурятся звездами.
Арсений вздыхает, смотрит на часы и понимает, что в этом вдохновленческом трансе провел большую часть лекции: придется просить Серёжу чтобы дал списать конспект. Перечитывает получившееся придирчиво, но не находит, что исправить. Закрывает тетрадь и обращает пустой взор на Станислава Владимировича, который только-только закончил что-то вещать и теперь спрашивает, остались ли какие-то вопросы по поводу будущего проекта. А как задать вопрос, если безбожно всю информацию проебал? Опять придется снизойти до конфы группы вконтактике. Препод звучно хлопает в ладоши, своеобразно отмечая конец лекции и все студенты начинают вполголоса переговариваться, вставать со своих мест и собирать принадлежности в рюкзаки. Арсений тоже встает, закидывает тетрадку в рюкзак и проходит к выходу из аудитории, думая о своём: нужно написать Сереже и узнать, что это за проекты, нужно доехать до общаги и хорошенько пообедать тостами с авокадо, нужно… Он влетает во что-то большое и теплое, падает носом в мягкую ткань чьей-то толстовки и глубоко вдыхает чужой парфюм: древесный с нотками бадьяна и корицы. Вкусненько. Его обхватывают за предплечья чьи-то руки. Он открывает глаза и поднимает взгляд: сверху на него лукаво смотрит кудрявая влажная мечта, и Арсений отшатывается, вылупившись на него словно у того резко выросла вторая голова, которая полезла целоваться. — Арсений, ты чего под ноги не смотришь? — улыбнулся Антон, поправляя лямку своего рюкзака. — Я как раз тебя поймать хотел по поводу проекта, ты же в нашей группе. — А. — А? — Б. Антон недоуменно смотрит, а затем взрывается хохотом, сгибаясь пополам, сжимая ладонью ткань рубашки на Арсовом плече в попытке устоять на ногах. Арсений смотрит на картину и глупо улыбается, а в голове вертится, строится, ложится что-то новое, светлое, что требует быть записанным. — Какой ты чудной, — улыбается Антон, отдышавшись, убирает руку с плеча, невесомо разгладив образовавшиеся складочки. — Хотел сказать тебе, что создам конфу нашей рабочей группы и напишу всю инфу туда, соберемся у меня на хате, ты не против? — У тебя? — Арсений глупо хлопает ресничками и пытается переварить: он побывает в святой обители Антона… Его месте силы… Его квартире… — Если ты не хочешь, мы можем попросить ключи от одной из свободных аудиторий, я думаю, и собираться там… — Антон немного тушуется и запускает пятерню в спутанные кудри. — Нет! — Попов произносит это слишком громко и пара проходящих мимо студентов оборачиваются на них. — В смысле, всё нормально, всё хорошо, буду ждать сообщения от тебя. Ну, в смысле, в конфе. Ну типо не лично от тебя. В плане, лично от тебя и в конфе… — Я понял, Арс, понял. — Улыбнулся Шастун. — Вечером все будет, бывай, чао! Напоследок похлопав его по плечу, Антон удалился, а Арсений всё стоял на месте, пытаясь переварить. Он, кстати, назвал Арса чудным! (надеюсь, это хорошо) И позвал к себе в квартиру! (поделом, что не тет-а-тет) И напишет! Парень улыбнулся, прикоснулся ко всё ещё горящему чужим прикосновением плечу и на реактивной тяге помчался в сторону общежития: надо записать новое, маленькое, только что пришедшее. Все пятнадцать минут до общаги он лелеет правильные слова, сложившиеся в такие правильные строчки и сам внутренне сгорает от чувств, от эмоций, от невысказанной нежности.Веточка корицы, звездочка бадьяна. И я иду по улице и думаю о вечном. Кому-то ночью снится марихуана, А мне всё кольца, кудри и что-то на беспечном. Веточка бадьяна, звездочка корицы. А иногда совсем не хочется о личном. Посмотришь вдоль души, а видишь только лица. А вот не усложняйте — давайте о привычном.
Арсений откладывает ручку на стол и решает продолжить позже: желудок уже сводит от голода, а ведь еще домашку надо закончить к пятничным парам. А на выходных — проект. И от этого немного мандражирует под ребрами. В конфу его уже добавили, в их группе: Сережа, Журавль, Яровицына, Джабраилов, Сапрыкин и Кузнецова. Арсений отчетливо понимает, что проектом займутся максимум он с Зоей и Лешей, а остальные будут пинать члены, пить и разговаривать. Но разве это важно, если на кону — возможность побыть с Антоном? Арсений вздыхает и идет все-таки на общую кухню.***
Пятничные лекции не перестают быть скучными даже от предчувствия скорой проектной работы, о которой, кстати, Арсений всё ещё ничего не узнал. Поэтому, влетев в аудиторию, он подсаживается к Серёже и начинает без приветствий: — А что за проект нам Шеминов задал сделать? — Арс, ты ебнулся? Он всю пару только о нём талдычил, где ты был? — Серёжа недовольно отрывается от телефона на запыхавшегося друга. — Я просто задумался… — Арсений мнется, но Матвиенко, как тому думается, привык к его ебанце, так что оправдание вполне сносное. Сережа лишь обреченно вздохнул и пустился в объяснение, из которого Арсений понял только то, что проект можно сделать буквально за час, а остальное время наслаждаться обществом Антона. Плевое дело. — Спасибо, Сергуня, что бы я без тебя делал, — Арс мягко улыбнулся, достав привычный набор тетрадей и осмотрел жужжащую голосами аудиторию. Вот Журавль снова паясничает и изображает то ли рожающего слона, то ли бесшеего жирафа. Вот в Бебура снова кто-то кидает бумажками, пытаясь разбудить. Вот Кузнецова что-то шепчет наклонившемуся к ней Антону, а тот хихикает. Стоп! Арсений прислушивается, но не может разобрать ни слова. Мягкая улыбку трогает уголки губ Шастуна, когда он отвечает на девичий шепот, а сердце Арсения холодеет. Почему она так близко! Еще бы ноги на него закинула. А в груди ворочается что-то постыдное — чувство собственничества к человеку, который ему никогда не принадлежал. И не будет принадлежать. Попов знает, что ревность ему очень даже свойственна, вкупе с сучливостью, но не может сдержать этого порыва, надо вылить его куда-то. Выливает в строки, решив дописать то, что начал накануне.Веточка корицы, веточка бадьяна. Когда не будешь плакать о каждом первом встречном? Все ангелы без крыльев, все черти без изъяна. Казалось настоящим, осталось быстротечным. Звездочка бадьяна, звездочка корицы. Подмигивают, гаснут, горят, зовут на Млечном Да, мне пора в дурдом. И я люблю лениться. Еще люблю гулять, где думаю о вечном.
Начал за упокой, хоть закончил за здравие, перегорев резко вспыхнувшим чувством. Надо сосредоточиться на учебе, а не закапывать себя несбыточным, но желанным и нужным. То, что у него нет шансов — аксиома. Шансов нет, зато есть сомнительный талант из слов плести строки, из строк плести чувства на бумаге. Пока Антон искрит своей невероятной кошачьей улыбкой, пока заливисто смеется, пока шутит и заставляет светить других — Арсений счастлив. Потому что даже наблюдать за этим фонтаном эмоций, просто видеть его каждый день, пусть и без возможность прикоснуться, — большая удача. Большая удача, что их свела судьба на питерском журфаке. Большая удача, что у Арсения Попова есть неиссякаемый источник вдохновения, прямо сейчас стреляющий в него взглядом чуть ли не светящихся радостью изумрудных глаз. Большая удача.***
Разбиваются о водную гладь осколки скал, Солнце лучами дорогу к морю пробьет... Судьба смертоносная скроет свой злобный оскал, А пьяница правый опять все деньги пропьет. А я буду просто жить и смотреть на тебя, Шептать твое имя буду в полубреду. До крови, до мяса кусать, не жалея себя Губы разбитые. Опять по кругу пойду. Я разливаю вино по порезанным венам, Из вен моих алая-алая льется кровь. И вот, я снова стучу по обшарпанным стенам.. Надеюсь, Антоша, с тобою мы встретимся вновь.
Арсений не хотел увидеть этого поцелуя, случайно свернув не в тот коридор на третьем этаже корпуса. Не хотел видеть прикрытых глаз Антона и льнущей к нему Кузнецовой. Он не хотел этого. Но теперь не может развидеть. Придя в общагу, он набрасывает что-то нестройное, невдохновляющее, заезженное, с глагольными рифмами, бросает тетрадь и падает лицом в ладони. Страдания его не вдохновляют на свершения. Хочется плеваться острыми бойкими панчами как в рэп-баттле, обхаять, обматерить, но получившаяся бурда — призрак таланта на осколках былого вдохновения светлым образом Антона Шастуна. Арсений по привычке закинул тетрадь в рюкзак и побрел к выходу из блока.***
*** В квартире Антона Шастуна вместо подготовки к проекту опять получается какая-то попойка, потому что Журавль и Джабрик не могли прийти без водки. Горе-команда накидала основные тезисы к выбранным темам, но всё получилось так сухо, что Арсений думает уже закончить самостоятельно, забрав все наработки с собой. — Журавль, просто отдай мне свой блокнот и я всё доделаю за завтра, обещаю. — Попов еле держится чтобы не накричать на это довольное и пьяное хлебало, которое в последние полчаса вместо исследовательских вопросов накидывает фанты для будущей игры и хлещет стакан третий водки с соком. Но в итоге Дима кивает, вырывает нужные листки из блокнота и идет куда-то в коридор к оставленным вещам. Арсений не испытывает ожидаемой эйфории по поводу нахождения в квартире Антона. Он как будто всю свою печаль вылил на листы, а в груди пусто и это надо как-то пережить, так что он все-таки закидывается шотом и ждет, пока по организму разольется тепло от алкоголя. Вокруг шумно, Антон сидит на кресле и о чем-то беседует с Сапрыкиным, Зоя о чем-то хихикает с Ирой, хищно стреляя глазками в Антона, Джабрик, видимо на кухне. Попов думает, что теперь ему точно тут не место. После увиденной сцены желание находиться здесь пропало, как и желание искать глазами Антона и ловить его взгляды. Что-то сломалось внутри. — Антоха! Антоха! Быстро иди сюда! — вопит вбежавший в зал Джабрик, давясь смехом. — Мы там тако-о-ое нашли! Шастун в недоумении встает с места, за ним посеменили остальные, а Арсений всё ещё не решил для себя, хочет ли знать, что там такого интересного обнаружили эти идиоты. В итоге идет, но скорее потому что нужно уже закругляться, и хочет со всеми попрощаться прежде чем пойти в общагу. Но вдруг слышит знакомые строки. На кухне, поставив посередине стул, стоит Журавль и декларирует: — Хвоя твоих глаз мне являлась ночами, — он прерывается на смех, больше похожий на рыдания, и продолжает, — пока я пытался дожить до потёмок. Рядом с ним полусогнувшись умирает от смеха Джабраилов, стул шатается, Журавль чуть не падает и пытается отдышаться. — Читай еще эту ебень! — Игорь больше стонет, чем говорит. — О тебе перед сном я читаю, нахуй, молитвы и глаза твои вижу — с неба, блять, щурятся звездами. — Продолжает Дима, прерываясь на маты и визги. — Антоша, ты потек, а? — Верни. Стальной голос Арсения прозвучал достаточно громко чтобы Дима чуть не отлетел с импровизированной трибуны, но он только усмехнулся, подняв измятую тетрадь над головой. — А че ты нам не рассказывал что весь из себя такой поэт, Арсюх? Может сам нам почитаешь? А то такая гей-драма не снилась и нетфликсу. — Я не разрешал тебе рыться в моем рюкзаке. Верни мою тетрадь. — Не-е-ет, я еще не всё зачитал, тут в конце самый сок. Арсений молча возвращается в гостиную, откуда выходит на застекленный балкон и закуривает, чего не делал очень и очень давно. Наверное, это не самый стыдный момент в его жизни, бывало и хуже. Например, когда он заснул и во сне обоссался в баре, а бедный Серёжа на своем горбу тащил его до дома в абсолютном невменозе. Или когда его попытку подружиться парень воспринял как флирт и отшил его на всю аудиторию. И еще много таких “или”. Разочаровываться в людях намного тяжелее. Арсений никогда не считал людей злыми заведомо: нет такой предустановки, нет разделения на черное и белое, но вот сейчас задумался. Джабр и Журавль вроде и не злые, а повели себя как последние подонки, но в них разочаровываться не так больно, как, например в Зое или Сапрыкине, которые просто угарали вместе со всеми и даже не подумали, что это личное. Очень личное. Сокровенное. Если бы Серёжа все-таки пришел, он бы точно разогнал эту шайку и не стал бы смотреть за тем, как Арсению больно. А реакции Антона Арс не увидел — стыдно было смотреть. Арсений тушит окурок и достает вторую из пачки. Мальборо голд, явно Антоновские. Дверь на балкон открывается с тихим щелчком, Шастун проходит к открытому настежь окну, встает рядом и протягивает тетрадку. Арс, не поднимая взгляда, перехватывает её и сильно сжимает в кулаке, продолжая делать глубокие затяжки. — Знаешь, когда я написал свой первый рэп, классе так в девятом, мама нашла мои записи и зачитала на семейном сборище под новый год, причитая, как я уже вырос и какие у меня сильные чувства к кому-то. Потом все мои тёти и дяди пытались узнать, что это за девочка такая. — Тихо, почти шепотом проговорил Антон, поджигая собственную сигарету. — И как же её звали? — горько усмехнулся Арсений. — Олег. Арс медленно повернулся на Шастуна, встречаясь со спокойным, немного уставшим взглядом изумрудных глаз, затем взял из его рук пачку, достал третью по счету сигарету, чиркнул и очень глубоко затянулся. — Я их всех выгнал. Потому что они не имели права так поступать с тобой. От этого на душе немного потеплело и Арсений горько улыбнулся. — Я думал, ты будешь смеяться вместе с ними, — выдохнул парень. — Арс, мне никто никогда не писал стихов, — Антон мягко подцепил его мизинец своим. — Тем более, таких прекрасных. Где я буквально соткан из улыбок и рожден любовью созвездий. — Так и запомнил с первого раза? — он все-таки решился поднять взгляд на Шастуна, а в его глазах столько нежности, сколько он, кажется, не заслужил. — Меня только последнее стихотворение испугало, Арс. Почему оно такое мрачное? — Я просто увидел тебя с Кузнецовой в коридоре и понял, что у меня нет шансов. — Если говорить правду, то до конца. Так его учил отец. Антон прыснул, забрал недокуренную сигарету из рук Попова и мягко повернул его от окна к себе лицом. — Видимо, не до конца ты подсмотрел, правда? — и улыбается так нахально, по-мальчишески, что невозможно не улыбнуться в ответ. — Не досмотрел до момента, где я её оттолкнул и сказал, что у неё нет шансов, потому что я уже влюблен? — Получается, у меня всё равно нет шансов. — Арсений насупил брови и даже погрустнел, зачем давать надежду и сразу же её отбирать? — Ну и дурачок — протянул Антон, усмехнувшись. Затем подался вперед, мягко приподнял подбородок Арса и коснулся своими губами его. Арсению искренне захотелось себя ущипнуть, потому что это слишком хорошо для реальности. Эти сухие обветренные губы касаются невесомо, словно крылья бабочки, попеременно то верхней, то нижней его губы, и это точно сон. Точно сон, значит Арс может позволить себе медленно провести одной рукой по спутанным кудрям и в них же зарыться, а второй притянуть ближе и положить на лопатки. Значит может позволить себе углубить, провести кончиком языка по ровному ряду чужих зубов, прикусить нижнюю и коротко улыбнуться в поцелуй. Может позволить себе отпустить, потереться носом и поцеловать в щетинистую щеку. — Если я сплю, прошу меня никогда не будить, — шепчет Арс, мазнув языком по любимой родинке на носу, чем вызвал мягкую улыбку. — И меня тоже, пожалуйста, — вторит Антон, вглядываясь в синеву глаз напротив, очерчивая кончиками пальцев чужие острые скулы. — Я же в тебя как школьник влюбился еще на первой практике, когда ты пошел интервью брать у какого-то тик-токера, а тот тебя заставил танцевать вместе с ним под какую-то поебень. Шастун прерывается лишь за тем чтобы легкими поцелуями пройтись по каждой родинке на щеках и уткнуться лбом в чужой, покрытый испариной. — Мне кажется, что я сейчас расплачусь просто потому что это невозможно, — слова льются потоком, который Антон и не думает заканчивать, как будто если не скажет сейчас, то потом будет поздно. — Невозможно чтобы самый красивый, умный, талантливый парень на потоке писал про меня такие вещи. Кто из нас соткан из созвездий, Арс? Созвездия — твои родинки на щеках, а в глазах отражается весь млечный путь. Арсений не сдерживает улыбки и льнет сильнее, вдыхает полной грудью запах корицы и бадьяна от толстовки и чуть ли не мурчит. — А про меня рэп напишешь? — поднимает взгляд вверх, а в глазах пляшут хитрые искорки. — И даже бит к рэпу сам запишу, если отдашь мне свою тетрадку.