***
Лето в деревне всегда было спасением. Уехать из городской суеты туда, где тебя знает только собственная бабушка, где больше нет необходимости в том, чтобы отвечать на глупые вопросы о причине возникновения шрамов и где можно перестать быть серой мышкой в самых обычных коллективах. Арсений живет в небольшом деревенском доме уже вторую неделю и отлично справляется: бегает по утрам, пьет чай с бабушкой на маленькой, но уютной веранде, ходит в магазин за мороженым и газировкой, а ещё внезапно знакомится с внуком соседки бабушки — Антоном. В первые встречи Арсений закатывает глаза на почти пошлые шутки парня и опускает рукава толстовки ещё ниже, до самых пальцев. А потом начинает называть Антона «другом» в голове и пугается: у Арсения никогда друзей не было. Были претенденты на дружбу, знакомые, товарищи по учебе, однокурсники, девушки и парни, но точно не друзья. А Антон просто зовёт кататься на велосипедах и не лезет в чужую голову и чужое сердце, не спрашивает о худи и джинсах, когда на термометре нарисовано красивое «тридцать два градуса». Шаст заходит по утрам и они вместе пьют кофе, парень заходит по вечерам и они вместе играют в карты. В один такой вечер Антон говорит с легкой улыбкой: — Сыграем на раздевание? — и видит, как после такой, казалось бы, обыденной фразы, светлые голубые глаза напротив стремительно темнеют, и словно покрываются корочкой льда. Арсений закрывается, опускает голову ниже и прикрывает глаза, обнимает себя руками и не успевает вовремя заметить, как шрамы на запястьях оголяются. Антон не пялится откровенно, но ему хватает всего одного взгляда, чтобы всё встало на свои места. — Арсений… Но парень не слышит. Он подрывается с пола и, схватив телефон с дивана, выбегает из дома на свежий воздух в одних только носках. Сегодня их бабушек нет: уехали в город за семенами и базовыми продуктами. А на улице холодно: летний вечер не радует особым теплом и бетон во внутреннем дворе холодный. Ступни неприятно начинают мерзнуть, а шрамы на теле будто бы начинают гореть. Арсений стоит спиной к дому, прикрыв глаза: он не хочет разговаривать о том, о чем придется, но ещё парень понимает, что должен Антону сказать. Шаст поймет и поддержит. Вот и сейчас Антон выходит вслед за Арсением и встает сзади, осторожно прикасаясь кончиками пальцев плеч и ведет по рукам ниже. Арсений вздрагивает от ощущения чужих рук, но не открывает глаз: он давно понял, что все прикосновения воспринимаются ещё более горячее и острее, если закрыть глаза. — Хочешь об этом поговорить? — спрашивает Антон шепотом, доходит до конца рукавов толстовки и останавливается в нерешительности, как бы спрашивая разрешения. — Ты и представить не можешь, как часто у меня об этом спрашивают. И любому другому человеку в своей жизни я бы сказал, что не хочу, что не готов открывать душу, что мне не всралась эта игра на раздевание, — Арсений вздыхает глубоко и чувствует, как ускоряется сердечный ритм. — и что я не хочу вообще ничего и никому говорить про свои шрамы. Но, знаешь, Тох, я впервые, кажется, обрел настоящего друга, поэтому да, я хочу. Антон начинает медленно поднимать рукава толстовки и касается пальцами голой кожи запястий Арсения. Тот прикрывает глаза снова и откидывает голову на плечо Антона, опираясь на парня и расслабляясь в чужих руках. Антон подносит чужую руку ближе и рассматривает мелкие шрамы, разбросанные по всему запястью. — Веселая юность? — спрашивает Антон шепотом совсем невесело. — Самая отвратительная, — шепчет Арсений в ответ и отводит от своих шрамов взгляд в другую сторону. — Уродство. В семнадцать мне казалось это крутым, а сейчас — хочется не видеть их никогда, — внезапные откровения срываются с арсеньевских губ как что-то правильное. — Я когда тебя впервые увидел, то подумал, что у меня, кажется, самый красивый сосед из всех парней в деревне. А я их знаю всех, Арс. Шрамы не делают тебя некрасивым, они делают тебя уникальным, — Антон спускает рукава арсеньевской худи обратно до запястий. — Можно я тебя обниму? — спрашивает парень осторожно, но не разрывает тактильного контакта — всё ещё неспешно водит кончиками пальцев по мягкой ткани чужого худи. — Я не развалюсь в твои руках. Зачем спрашивать? — Арсений не агрессирует, а интересуется скорее устало. Его никогда и никто не спрашивал, а сразу притягивал к себе и заключал в объятия, которые из чувств вызывали лишь отвращение внутри. Но Антон — другой. Парень действительно ждет ответов и, кажется, готов на любой из них. — Я знаю, что не развалишься, Арсений, но даже боюсь представить, как что ты испытываешь, если кто-то прикасается к тебе без твоего согласия, — Арсений разворачивается к Антону и смотрит уже напрямую. В голубых глазах — крик о помощи. В зеленых — ответное «я обязательно помогу, слышишь?». — Твоего «не хочу» достаточно, чтобы к тебе не прикасались, понимаешь? И я буду спрашивать ещё тысячу раз, потому что тебе это нужно. Антон не успевает договорить, когда Арсений сам кладет длинные руки на чужую шею и падает в такие необходимые объятия. Шаст притягивает ближе и нежно поглаживает чужую талию руками. — Говори, если я буду делать что-то не то, ладно? Я стараюсь, но всё же не умею читать мысли, — всё еще удерживая в объятиях, говорит Антон. Арсений лишь кивает и чувствует несколько одиноких слезинок, стекающих по щекам. В голое мелькает мысль, что Антон — другой. Антон — что-то доброе и другое.***
В день, когда приложение «погода» на телефоне показывает уже тридцать шесть, Антон не выдерживает и звонит Арсению. — Арсений, я знаю, что ты скорее всего категорически против этой затеи, но сначала выслушай полностью, ладно? — Антон слышит в трубке лишь дыхание. — Пойдём купаться? Сегодня страшная жара, а я знаю место, не очень далеко, где есть дикий заброшенный пляж. Ты можешь купаться в одежде, если так будет комфортнее, и ни у каких людей, проходящих мимо, не будет лишних вопросов. Пожалуйста. Лето такое короткое, Арс. Арсений почему-то соглашается. В груди у Антона почему-то разливается тепло.***
Заброшенный деревенский пляж через время становится их местом, где самые душевные разговоры, выкуренные одни на двоих сигареты, и теплая вода. Вода забирает переживания, оставляя лишь такие нужные откровения и неспешные прикосновения. Антон по вечерам часто находит Арсения, сидящим на пирсе с опущенными в воду ногами. В такие моменты парень просто садится рядом и разделяет молчание. Они редко молчат, отдавая предпочтение разговорам обо всем и ни о чем, но по вечерам, когда вокруг — только еле слышное пение птиц, а под боком — родное спокойное дыхание, они ничего не говорят, чтобы не нарушать тишину. Вот и сейчас они молчат тоже, сидя на пирсе и опустив ступни в прохладную воду. Антон чувствует чужой взгляд на себе и мягко улыбается, не поворачивая головы. — Спасибо тебе, Шаст, — говорит шепотом Арсений и подцепляет кончиками пальцев чужую ладонь. — Ты показал, что жизнь — не такое уж дерьмо, что можно снова полюбить себя, что шрамы — не конец, а лишь напоминание двигаться дальше, смело посылать идиотов и влюбляться в правильных людей, — на последние слова парень переплетает пальцы и сжимает антонову руку в своей. Шаст приближается к оголенному запястью ближе и почти неощутимо прикасается к мелким шрамам губами, целуя каждый из них. Арсений мягко улыбается и прикрывает глаза, а потом сталкивает Антона в воду с громким смехом. — Ты козел, Арс! — восклицает Антон, повиснув на поверхности звездой. Арсений спрыгивает с пирса с брызгами. — Точно козел, — говорит Шаст уже спокойнее и подплывает к Арсению ближе. — Можно? На мгновение Арсений задумывается о том, что позволил бы Антону всё, что угодно, поэтому кивает и чувствует уже родные губы на своих губах. Шаст целует мягко и почти целомудренно, не заходя далеко, но Арсения ведет всё равно: он отвечает смело и обвивает руками шею Антона, становясь ещё ближе, почти одним целым. — Кажется, я тоже влюбился в правильного человека, — шепчет в родные губы Антон и вновь целует уже смелее. Арсений знает, что шрамы на теле вряд ли когда-то пропадут, но ему кажется, что шрамы на сердце в этот момент затягиваются и пропадают. Потому что Арсения обнимают родные руки, целуют родные губы и обещают безмолвно, что никогда и ни за что не оставят на память ни одного нового шрама.