как раньше

Утро Германа начинается с того, что Ньютон приглашает его на ужин. И его сердце трепещет, а мир снова останавливается. Справедливости ради, Ньютон не первый раз зовет его к себе. И всегда как-то унизительно, с ноткой пафоса. При этом Герман всегда чувствует себя беззащитным. Как будто ему заглядывают в душу и видят ее насквозь через черные очки. Как будто у Ньютона никогда не было глаз. Со времен закрытия Разлома многое изменилось. Это было неизбежно — слезные прощания и расставания, прощальные вечеринки, океаны алкоголя. Выматывало, уносило много эмоций и сил, Герману, педантичному немцу, было тяжело выдержать длинную череду пьянок, но это осталось позади, в зачеркнутых пунктах списка дел. Единственное, что прошлось по нему, как бетонный каток — то, что Ньютон уезжает. Сначала Готтлиб пытался это отрицать. Долго пытался, всегда был упрямцем, как-никак. Но потом смирился. «о моих чувствах никто не узнает, ведь все это лишь в моей голове» — справедливо рассуждал он. Герман дал себе волю: оцарапанное сердце кровоточило, и он прятал слезы в подушках. Он очень о многом жалел: сделанном и несделанном. Германн злился на себя: зачем отталкивал Ньюта, злился на Ньюта — почему его бросил. Иногда Германн вспоминает, сколько лет он безотчетно и по-глупому любит Ньюта. Того, дурашливого, вредного, окологениального, всегда чуть отстающего. Рок-звезду и фанатичного ксенобиолога. Сегодня Ньюта Ньютом уже и не назовешь. Мистер Гейзлер, босс, любимый — как его только не величают. Клички остались в прошлом, ровно как стеклянные очки и мятые рубашки. Герман следит за ним в соцсетях, и каждый раз что-то обрывается в пустоту, когда он видит в Ньютоне незнакомые, чужие нотки. Как будто ты всю жизнь рос в старом, Богом забытом городке, где все друг друга знали в лицо, и у каждого второго был свой огород и корова, а потом — когда ты уже вырос — город начал обрастать железными машинами. Огромными небоскребами. Молодыми и наглыми предпринимателями. Ньют был крошечным городком. Мистер Гейзлер стал столицей. И когда Германн получил приглашение на дружеский ужин, почувствовал себя парашютистом. Выгладил новую рубашку, через голову натянул жилет. Поднял подбородок, оглядывая себя в зеркало. Слишком старый. Слишком тощий. Одежда висит так, как будто он одолжил ее у старшего брата. Раньше Германн разозлился бы, а сейчас просто махнул рукой. «Я сделал все, что мог». И вышел из дома. *** Ньютон сидит за столом, скучая. Германн опаздывает, будто девица на первое свидание. Собственная квартира, огромная и по-пустому чистая, кажется темнее через солнечные очки. Гейзлер надевает их, слыша стук в дверь. — Открыто! — устало кричит он. В холле что-то падает, стучит трость. Не то чтобы Германн тут желанный гость, и это понимают оба. Так, ради галочки. О, дело номер шесть «дружеская встреча два раза в месяц» выполнено, можно приступать к седьмому. Ньютон прикрывает усталые глаза — за солнечными очками все равно ничего не видно. — Здравствуй, — тихо говорит Германн, опираясь на трость. Ньютон качает головой в знак приветствия. Он чувствует, как его сканируют взглядом. «Хорош, так хорош» — думает Готтлиб. Ньютон прекрасно знает о собственной привлекательности. Дорогие рубашки, очки, часы, духи, ботинки, брюки. Все напоказ. Сплошные понты. Германн угадывает, что понтуются не перед ним. На тарелках лежит стейк, овощи, пряности. Все так изысканно. Радует взгляд. Германн эстетом не был, он только любил простоту и опрятность. Умея пользоваться столовыми приборами, он радуется, что не ударил в грязь лицом хотя бы тут. — Как… как дела, Ньютон? — хрипло спрашивает Германн. — Все отлично, — пожимает плечами Гейзлер. Германн так соскучился по ответам «дерьмово», «хреново, чувак», «как в зомби-апокалипсисе». Остаток ужина проходит молча. — Германн, — промакивает губы салфеткой, спокойно и ровно говорит Ньютон. — Не хочешь немного… поиграть? Готтлиба дрожь берет. От безучастного тона, от взгляда через темные очки, который не выражает абсолютно ничего. — Что ты имеешь ввиду? — выходит слишком взбудораженно. Да что тут врать, все происходит как в самом смелом сне. — Я давно знаю, что ты во мне… заинтересован, — вежливо делает паузу Ньютон. — Я решил, ты не был бы против, если я… Их разделял обеденный стол и пропасть непонимания. Огромные, распахнутые на пол-лица глаза Германна выдают с головой его отношение к происходящему. — Я думаю, ты всегда этого хотел, — завершает фразу Ньютон. Не любит недосказанности. Встает из-за стола, обходит Германна кругом. Тот, кряхтя, встает. Губы дрожат, и Ньютон, наклоняясь, целует его. Все так просто. Он сделал это так, как будто это не было сложнее задачи из учебника математики пятого класса. Ньютон просто взял, положил ладони ему на плечи и чуть нагнулся. Легко и непринужденно. Губы у Ньютона — совсем безвкусные. Пресные, ничего более. Он пахнет дорогими духами и дорогим ужином. Точно не так, как пах бы старый Ньютон. Но сердце Германна все равно колотится как сумасшедшее. Даже вот так. Не с тем, не в то время, не в том месте. Германн согласен и на это. Ньютон отстраняется не вытирая губ, не любит терять время зря. Надавливает Германну на плечо. Давит сильнее, когда тот непонимающе смотрит. Ставит Готтлиба на колени. — Ньют, черт, у меня нога! — шипит Германн, зажмуриваясь от боли, прострельнувшей колено. Эйфория от поцелуя быстро рассеивается. «Прости, прости, Герм, я щас все исправлю!», — засуетился бы Ньют раньше. Сейчас Ньютон стоит и молчит. — Разве не этого ты всегда хотел? — отвечает, наконец, он. Смотрит сверху вниз, скучающе разглядывая в противовес словам, серьезным, спокойным. — Я… Ньютон похлопывает его по щеке, не дает договорить. Германн давится своими словами. — Я вижу, что хотел. Невесомо оглаживает пальцем скулу — и Германн, несмотря на нарастающее разочарование, забывает обо всем на свете. Звук чиркнувшей молнии отрезвляет как ведро холодной воды на голову. — Нет… — шепчет Германн, потерянно смотря в живот Ньютону, избегая замечать руки, расстегивающие пуговицу. — Нет… — поднимает взгляд и падает в пустоту глаз. Ньютон снял очки. Вакуум. Ни звука, ни воздуха, ни эмоций. Германну становится по-настоящему страшно. Он хватает трость и сжимает на ней пальцы. Вот как оно, оказывается, ощущается — когда человек, которого ты любил половину жизни, оказывается пустышкой, ничего из себя не представляющей. Сплошная грязь, от нее не отмыться. Они в огромной чистой квартире, но Германну кажется, что они в самом поганом на свете номере отеля. Грязно, пусто, никчемно. Германн встает и уходит. Ньютон молча смотрит ему вслед, не пытаясь удержать. В соседней комнате плавает в капсуле мозг кайдзю.