Устами Люцифера

Куроро. Куроро Люцифер. В дрожь именем никого не бросишь, не пустишь нити страха в их вены, однако действие, действие, что родится из мысли, — оно изменит общество. Ограниченный круг, что объявил себя Богом, ибо нет края их деньгам, власти и славе, — оно отталкивало Куроро. Выросший в гнили юный мальчик был сильно удивлен увидеть свет вокруг, далеко за территорией Метеора. Гнилью был не его город. Гнилью был весь остальной мир. А мир этот — жесток, безразличен, стоит тебе запереться, он никогда не объявится тебя искать. Это так несправедливо, ведь как же так… Разве книги не учат помогать нуждающимся? Разве не колит у них в сердце, когда они видят голодного сироту, брошенного на холодной улице? Разве опустеет их стол, если они отдадут кусок хлеба той бедной женщине? Разве… Нет, потому что с высоты ничего не видно. Сердца этих людей сгнили. С высоты им можно все, но у ангелов есть крылья, а у них — нет. Стоит их столкнуть оттуда, как они падут и разобьются насмерть. Они падут в котел, где будут гореть, как им и положено. Богатая подпольная мафия не отличалась добротой, чистой душой и верой, а лишенный веры — обречен пасть. Так мыслил Куроро. И цитировал он Библию, вот только не назвался ни Иисусом, ни Иудой, ведь имя ему — Люцифер, падший ангел, ступающий средь серой массы и диктующий свой закон. Белокожий молодой парень среднего роста и черными волосами, всегда зачесанными назад, и крестом на лбу, — лицо его воистину ангельское, но сердце его не было от Христа. Паук номер Ø сидел и наблюдал, как белый чистый лист его книги заполняют черные чернила о новой украденной способности нэн. В своем смысле процесс казался ему прекрасным: его некогда чистую душу заполняет черное — грязное и такое чужое. Но Куроро всегда казалось, что он давно умер в день, когда на него упало первое пятно. Так родился Паук. — Пощады. Девушка стояла на коленях, предав руки к небу, мольбы свои шептала дрожащим от страха голосом. Струя алой крови стекала вниз по её щеке, которую Куроро до этого успел ударить. Но не со зла. Даже не с желания причинить боль. Боль ради боли, ради чувства, ради рождения раскаяния. Поймет ли девушка его поступок? Девушка с именем… — Как тебя зовут? — Люция. «Свет». С латыни ее имя значит свет… И выглядела она подобно яркому солнцу: золотые кудри, что светятся здоровьем и силой, большие, но к сожалению, пустые, зелёные глаза, прямой нос и пухлые губы. В ней было все, кроме света самого. — Пощады! — вновь взмолила она, цепляясь за тонкую нить надежды. — Я заплачу́! Много денег! У моего отца есть много денег! Мы богаты и любая сумма, которую вы назовете, будет нам по карману! Прошу вас… Как вас зовут? Куроро хмыкнул. Он стоял перед полуоткрытой дверью, откуда к ним пробивался свет. Создалось впечатление, что вот он — Ангел божий. — Люцифер. Куроро Люцифер. У Люции не было времени выяснять, правда ли его так зовут, а может над ней издеваются в ее последние минуты жизни. — Боже, спаси. — Бог тебя не слышит, — послышался посторонний, игривый голос. — Но я мог бы вызвать скорую! — Хисока, — протянул Куроро, вглядываясь в очертание высокой фигуры в темноте. В глубине души Куроро ненавидел Хисоку, но изгнать его — предать идеалы Паука. В ненависти к новенькому члену Призрачной труппы была причина, ведь все правила, которыми Хисока дышит, противоречят философии Куроро. Он выбрал путь саморазрушения, когда поставил жизнь Паука выше своей, но Хисока никогда не ценил кого-то больше себя. — Ах… Поклоняешься не тем бумажкам. Деньги, деньги, деньги… — хмыкнул Хисока, осматривая Люцию и убирая локон за ее ушко. — Вот Куроро любит питаться божьим словом. — Смелые слова… Для человека, в чьих руках карты оказываются чаще, чем что-либо еще. — В таком случае мне все равно в Ад. Хотя… Я не понял, к чему была эта предъява. — И кто тут поклоняется не тем бумажкам? — глаза Хисоки сузились, а тонкие губы растянулись в улыбке, хотя сам вопрос Куроро ему совсем не понравился. — Поклоняться… Я не преклоню колено перед кем-то, уж тем более — чем-то. — Все мы рабы. Коль человеком родился, так изволь служить, — Куроро продолжал смотреть на фокусника, на время забыв о существовании Люции. — Не стоит строить из себя… — Жертву? — Куроро не дал Хисоке закончить предложение. — Нет. Не стоит строить из себя языка божьего, — Хисока не сразу осознал сказанное Куроро. Считает ли он себя жертвой? Если да, то фокусника стошнит. Пускай последние капли разума его покинут, но Куроро последний, кто достоин назвать себя жертвой. — Зачем ты это сказал? — Что именно? — Ты не жертва. По крайней мере ты очень давно перестал ею быть. — Я был жертвой, не стану это отрицать, — Куроро встал и прошел к двери, чтобы ее закрыть. Слова фокусника вынуждали его задуматься о своей жизни чаще положенного. Как бы он не отрицал Хисоку всей сущностью, лишь он смог заставить Куроро ощущать себя отдельной личностью от Паука. Потому что они такие разные. Куроро всегда считал, что люди подобны воде — они находятся в постоянном движении, меняются и приспосабливаются к окружающей среде. Подобно приливам и отливам, люди могут быть подхвачены течением общественных ожиданий и убеждений. Они как будто не замечают, что находятся в постоянном движении. Но может ли человек, подобно воде, выбирать свой собственный путь или он просто плывет по течению общества, позволяя другим диктовать свою судьбу? А как быть с теми, кому удается вырваться из рамок общества, кто бросает вызов общепринятым нормам и принимает свою индивидуальность? Действительно ли они свободны или просто бунтуют против чего-то, что так и не смогли до конца понять? Действительно ли свободен он сам? Что значит быть свободным в мире, где господствуют власть и угнетение? Над этими вопросами он часто размышлял, спрашивая себя, живет ли он в соответствии со своими желаниями. Желаниями Паука. — Моя вера… Ее тяжело объяснить. Даже сейчас бывают моменты, когда я спрашиваю себя о своих действиях. Но я могу сказать тебе, Хисока, что если Бог есть, то я бы не посмел говорить о своей ненужности ему. Скорее меня бросили люди, которые первыми отреклись от него, а значит отреклись и от своей души. У Хисоки напряглись скулы. Быть брошенным на улице — не такая далекая для него тема. Кажется в роковой день они оба сделали разные выводы. Если люди не выбрали его, тогда Хисока выберет себя сам, но когда люди не выбрали Куроро, он устремил свой взор к тому, что маячило перед людьми. Куроро сделал свой вывод и решил изничтожить гниющую часть человечества изнутри, потому что вместо спасения души, нечто столь сокровенного и хрупкого, они выбрали что-то материальное. — Да кто он, твой Бог? — Не «кто», а «что». Хисока, неужели ты веришь? —… — Как я и ожидал. Знаешь, мы с тобой разные. И признаться, я так сильно тебя… ненавижу. — Какое хорошее замечание. Позволь мне перефразировать: ты ненавидишь меня или то, что из меня общество сделало? — Хисока посмотрел на Куроро с упреком. — Признайся в этом, Куроро. Ты никогда не видел во мне меня, ты видел ошибки и тайные желания людей. Ты видишь во мне то, какие люди на самом деле, но ты не видишь того, как они до такого довели. Пускай я останусь фокусником для многих, но это вовсе не значит, что я не смыслю в вещах, о которых ты говоришь. Грех может означать множество вещей. Он может означать нарушение религиозного закона или морального кодекса, а может символически обозначать поведение или черты характера, которые считаются вредными для себя или других. Однако понятие «грех» в конечном счете субъективно и не подлежит толкованию. В конечном счете, человек сам определяет, что считать грехом, и это становится вопросом его совести и индивидуальной морали. Для меня грех — это всего лишь человеческая конструкция, созданная для того, чтобы навязать людям контроль и порядок. Я придерживаюсь своей собственной уникальной морали, не связанной ни с какими религиозными доктринами или общественными нормами. Куроро не стал отвечать сразу. Было видно, что Хисока не заинтересован в продолжении этой беседы и в целом раздражен тем, как на него пытались навесить ярлык. Ему нравится наблюдать за Куроро, как за шоу, словно фокусник урвал счастливый билет и может теперь узнать жизнь Паука изнутри. Хисока не считает себя частью общества, он давно отрекся от него, оставшись бездушным наблюдателем за крахом человечества. Куроро не исключение. Он тоже умер, но он смог создать Паука. И Паук должен жить вечно. — Смело заявлять, что у тебя есть мораль, но в одном ты ошибся. Грех, на мой взгляд, — это акт передачи контроля над своими низменными желаниями, уступка нашим первобытным инстинктам без учета последствий и чувств других людей. Это отказ от своей честности, этики и человечности в угоду собственным эгоистическим желаниям и удовольствиям. Грех, на мой взгляд, — это высшая форма трусости, отказ смотреть в лицо своим демонам и брать на себя ответственность за свои поступки. Это разрушение самости вместо стремления к самообольщению и корысти, — сказал Куроро, убирая с лица упавшую прядь. В мягких лучах заходящего солнца, кожа его казалась фарфоровой. Ему пришлось прикусить себе язык, чтобы не разбить фокуснику на части свои мысли о нем. Хисока — это… загадка. Хаотичное присутствие, не поддающееся традиционным представлениям о морали и радующееся озорству и хаосу. Это одновременно тревожная и заблудшая душа, чьи мотивы и поступки непредсказуемы. Таким образом, он служит фольгой для собственного характера Куроро, бросая вызов убеждениям и взглядам Паука. Хисока не ограничен понятием «грех», он гораздо глубже, он представляет темную сторону человеческой психики, те животные импульсы, которыми обладают все люди, но часто подавляют. Он является предостережением о том, что может произойти, если позволить этой стороне взять над собой контроль. Поэтому сам по себе один человек ничего не значит. Спустя несколько секунд молчания, Куроро продолжил: — И отвечая на твой вопрос: общество — это конструкция, созданная на основе общих страхов и желаний его членов. Это продукт коллективного сознания, иллюзия безопасности и контроля. Это тюрьма, ограничивающая свободу и индивидуальность тех, кто не подчиняется. Кто-то видит в ней источник стабильности и защиты, но для меня это враг, ограничение истинного потенциала человеческой расы. Первый вид безразличия в человеческом обществе — это безразличие к Богу. В конечном итоге, независимо от формы и конфигурации, общество проявляет себя как проявление божьего безразличия, поскольку общество по своей сути не является ни добрым, ни злым, а отражает разнообразные личности, входящие в него. Хисока на миг задумался о том, как хорошо в его окружении есть такие, как Куроро, Иллуми, Фейтан и Шизуку. Сам фокусник совсем потерянный тип, но эти личности уже давно встали очередь на лоботомию. — Так тебя послушать… — Хисока уселся в углу и начал тасовать карты — дело привычки. — …истина заключается в том, что мы одиноки, каждый из нас заперт в своем собственном пузыре изолированного существования. Пока мужчины прожигали друг друга взглядами, Люция решила начать ползти к выходу здания. Тяжелые капли дождя падали на безкровное от ужаса лицо с синяком под глазом, но казалось всякая вода бессильна перед количеством крови на ее руках. Она бежала и не оглядывалась, надеясь сбежать от своих проблем в лице Куроро, но впереди не ждет ее пропасть, в которой Люция сможет навсегда исчезнуть. Глаза не видели четкой картины перед собой, все люди, дома и машины слились воедино, став одним мыльным изображением. Не заметив человека впереди, Люция врезается в незнакомца, даже не шелохнувшегося с места. Первым делом Люция замечает собственное отражение на лакированных квадратных туфлях. — По-твоему, мы грешны? — непривычно задумчиво спросил Хисока, наблюдяя за измученной в жестоких руках Фейтана Люцией. Останься она тут, хотя бы умерла тихо от рук Куроро или его самого, а так она попала к худшему палачу среди них, привыкший убивать с животным удовольствием. Сам ответ на вопрос не был Хисоке интересен, но ход мыслей Куроро, как и его сила, все это манило фокусника. Он бы бросился к нему сейчас, не будь рядом Пакуноды и Франклина. — Мы оба — часть Паука, а Пауку суждено нести крест вместе. В какой-то мере я считаю, что грех лежит на плечах каждого члена. Мы все ответственны за свои поступки и решения и должны отвечать за последствия своего выбора. Но в то же время я вижу, как мы можем считаться «безгрешными» как группа, ведь вместе мы несем один крест, одно предназначение и одну цель. В конечном счете, это сложный моральный вопрос, на который нельзя дать простой черно-белый ответ. Как Хисока и думал, перед ним возможный пациент на лоботомию. Решив, что их диалог исчерпал себя, Куроро прошел к своему месту, оставив фокусника наедине со своими картами и мыслями. Хотя Хисоке удалось быстро влиться в общие планы пауков и прощупать истинное лицо многих из них, не все члены пришлись ему по вкусу. — У Паука есть голова и есть ноги, — прошептал себе под нос Хисока оглядев присутствующих. В руках он держал карты. — Но у Паука нет сердца.