Сказка о сером козлике

— Арсеееееений, — умильно тянет Антон и прямо с порога сгребает только что зашедшего в дом Арсения в удушливые объятия. — Ну какой же ты хорошенький! Что именно вызвало очередной приступ нежности, Арсений точно не знает, но подозревает, что, возможно, у него в волосах застрял какой-нибудь листик или нос сегодня особенно смешно задран кверху, а может, ему просто необычайно — с точки зрения Антона, конечно, — идёт корзина свежесобранных трав и грибов. Всё это реальные причины, которые Антон уже приводил как оправдания тому, что ему вдруг нестерпимо приспичило сжать Арсения в своих огромных лапищах, приговаривая на ухо какую-нибудь сахарную чушь. Арсений вздыхает. Арсений терпит. Арсений знает, что дело всё на самом деле в том, что Антон — дурак малахольный, набредший на его лесное жилище чуть больше недели назад, когда заплутал в лесу. Вот что бы сделал в его положении адекватный человек? Он бы, поняв, что дома никого нет, наверняка сел тихонько на порожек и ждал хозяина, который для приличия проворчал бы, конечно, что ходют тут всякие, но всё же вывел потом неудачника на тропу, ведущую прямо к деревне. Но нет — Антон не такой, Антон быстро сообразил, что оказался не просто у какой-то случайной избушки, а вышел на жилище настоящего мага, того самого колдуна, о котором судачила вся близлежащая деревня (впрочем, и несколько соседних тоже) и к которому все её жители (как и всё тех же соседних) ходили закупаться зельями и заказывать порчи, отвороты, привороты и прочие магические услуги. Кто-то более рассудительный и сообразительный наверняка бы понял, что в дом человека с такой репутацией соваться не стоит, и уж тем более не следует совать свой нос туда, где на широком рабочем столе расставлены сосуды и склянки всех мастей с зельями самого разного вида и рода. Ну а чтобы решиться что-то из этого ещё и попробовать — это же надо вообще быть на всю голову отбитым, и именно поэтому, когда Арсению становилось Антона немного жаль, он тут же напоминал себе, что тот сам виноват, что такой невообразимый дурак и клинический идиот, ведь именно это Антон тогда и сделал — взял со стола симпатичный бутылёк с плескавшейся внутри жидкостью приятного нежно-розового цвета, да и хлебнул разок. А потом ещё разок, потому что ему оказалось «вкусно, он такой сладко-цветочный на вкус, знаешь, ну будто лимонадик какой-то необычный, такой прикольный прям, ну я и выпил его весь...» Это, если что, была дословная цитата Антона, когда Арсений вернулся домой под вечер и обнаружил там двухметрового блаженного незнакомца, сидящего прямо на полу возле комода и нежно прижимающего снятый с этого самого комода портрет Арсения в металлической рамке к груди, и потребовал объяснений. Лимонадиком, как можно уже догадаться, оказалось любовное зелье, а объектом наколдованной любви стал сам Арсений — зелье действовало так, что выпивший его без ума влюблялся в первого им увиденного, а первое, что попалось на глаза Антону — тот самый несчастный портрет. Хотя если уж по-честному, то особо несчастным портрет не был, потому что подарил его Арсению его поклонник, некогда влюблённый в него художник, и получился там Арсений просто прекрасно — в такого, по скромному мнению самого портретируемого, можно было влюбиться и без зелья, но на Антоне этого уже не проверишь. В целом, выпей Антон не весь бутылёк и уйди он из дома раньше, чем вернулся Арсений, вся ситуация разрешилась бы намного легче — он наверняка повздыхал бы о таинственном незнакомце где-нибудь с пару дней, а затем, когда действие зелья понемногу начало развеиваться, уже и сам стал бы забывать, что его так привлекло, пока не забыл бы образ с портрета с концами. Магия, в конце концов, магией, но «с глаз долой — из сердца вон» — это не просто так придуманная пословица, а самое верное описание забывчивых и переменчивых людских сердец. Но абы да кабы, а Антон и тут поступил как полный дурак, поэтому, выхлебав всё зелье до конца и не желая расставаться с портретом своей новой любви, досидел с ним в обнимку до самого вечера, пока на пороге не объявился сам Арсений в самом что ни на есть живом обличии, и вот тут Антона шандарахнуло ещё сильнее и крепче. Шандарахнуло настолько, что шёл уже десятый день с их нелепого знакомства, а чувства Антона не только не хотели угасать и выветриваться, а как будто даже становились интенсивнее с каждым днем. Арсений, конечно, мог всё это и не терпеть и выгнать придурочного влюблённого вон — Антон тут был сам кузнецом своей судьбы, и своей ответственности Арсений за случившееся не чувствовал: он в тот день гостей не ждал, никого к себе не приглашал и ничем насильно не поил. У него, между прочим, даже все склянки были прилежно подписаны, хоть и не слишком аккуратным почерком. Он даже как-то напрямую спросил у Антона, почему его не остановила этикетка, а если он её не понял, то с чего вообще решил, что в той бутылке было что-то съедобное, а не зелье паралича, например, или и вовсе ужасный смертоносный яд. — Так там яблочко же было нарисовано, — пожал в ответ плечами Антон. — Вот я и подумал, что там яблочный сок у тебя или лимонад. — Какое, блин, яблочко? Ты дурак? — Второй вопрос, конечно, был излишним, Арсений и так на него знал ответ. Потом он внезапно вспомнил, что любовные зелья действительно подписывает обычно не словами, а символами, и возмутился заново: — Это было не яблоко, это было сердечко! — Нет, яблоко, — упрямо возразил Антон, а потом добавил мечтательно: — Очень красивое, кстати, оно у тебя получилось, ты пиздец, конечно, талантливый. Арсений, естественно, понимал, откуда растут ноги у всех этих комплиментов: Антон был влюблён до чёртиков и помутнения рассудка, и на объект своего обожания смотрел через розовые стёкла толщиной с ногу огромного, и, наверное, тоже влюблённого и розового гиппопотама. Но факт понимания не отменял того, что получать и слушать их было приятно, хоть и не всегда. Иногда, наоборот, они доводили его до белого каления, и тогда Арсений действительно задумывался о том, а не отправить ли Антона лесом, а вернее, в этот самый лес, чтобы он там заново поплутал и проветрил мозги, а ещё лучше — вернулся к родным пенатам и переживал свою влюблённость уже там, как-нибудь сам, без участия Арсения и сильно от него вдали. К несчастью, пугающая интенсивность нежных чувств Антона была настолько высокой концентрации, что проворачивать подобный план было опасно — а вдруг Антон не выдержит разлуки и умрёт от разрыва сердца из-за несчастной любви? Или влюблённость, не имея выхода, быстро перерастёт в манию, и Антон не уйдёт в лес, а начнёт околачиваться вокруг дома, стучать ему в окна, петь под окном баллады или складывать у порога шкуры трофейных медведей, убитых в его честь? Такого счастья Арсению было не надо, да и медведей жалко, как и свои уши — хотя, если честно, Антона он уже успел неплохо узнать за эти дни и сильно сомневался, что у того поднялась бы рука на убийство зверья. С другой стороны, а кто знает, на что способен отвергнутый поклонник? Далеко не все из них смиряются со своей участью и сублимируют написанием портретов, бывают истории и с куда более печальными концовками. В общем, Арсению Антона всё-таки было жаль выгонять, зная, что это рискованно и чревато непредсказуемыми последствиями. Кроме того, Антон на самом деле был не так уж и плох, если не брать в расчёт дебильную обсессию и желание утопить Арсения в заботе, любви и комплиментах. Он даже очень по-джентльменски не лез к нему с приставаниями и не сделал пока ни единого пошлого намёка (и Арсений не был этим ни капельки разочарован, нет, нет и нет!). Антон с готовностью ему помогал как по дому, так и с огородиком прямо за ним, где помимо травушек-муравушек росли ещё и всякие морковки да репки — жители деревни часто расплачивались за зелья едой, приносили колдуну кто картошку, кто соленья, кто пироги, но надеяться только на этот источник питания было недальновидно, так что работы на грядках хватало. Особо рукастым Антон не был, но не был он и бестолковым, и каждое начатое дело делал хорошо и до конца. А ещё он был приятным собеседником, много и смешно шутил и потрясающе рассказывал истории даже об обыденных вещах — но это только тогда, когда его не накрывало и не тянуло беспрестанно сочинять оды прекрасным арсеньевским глазам. Прекрасные глаза в такие моменты обычно закатывались почти до затылка, а их обладатель шёл заниматься чем-нибудь шумным, чтобы заглушить поэтические потуги своего невольного воздыхателя. Впрочем, если говорить уж совсем начистоту, то такие реакции со стороны Арсения были немного более демонстративными и менее искренними, чем он сам того желал бы, потому что глубоко в душе понимал: Антон был совсем неплох — и даже немножко наоборот — в обеих своих ипостасях, и как влюблённый поклонник, и как сосед-тире-помощник. Он был во всём этом настолько неплох, что Арсений иногда даже ловил себя на крамольной и корыстной мысли, что ему, вообще-то, с Антоном повезло, и что предоставлять возможность любить, хвалить и обнимать себя — это довольно ничтожная (и в чём-то даже приятная) плата за появление в своей жизни такого симпатичного и славного компаньона. При первом появлении эта мысль Арсения испугала. Испугала настолько, что он даже начал подозрительно принюхиваться к еде и напиткам, которые употреблял, а ещё взял за правило время от времени проверять запасы готовых зелий на случай, если Антон в своей не понижающейся градусом влюблённости всё-таки ёбнулся и решил безответные чувства сделать ответными, использовав средство из собственного арсенала Арсения. Но еда и питьё ничем сомнительным не пахли и на вкус оставались такими же, как и всегда, а запасы любовных зелий стояли нетронутыми — Антон, наученный горьким опытом (хотя осознавал ли он прямо сейчас всю его горечь, оставалось пока вопросом открытым), больше без разрешения никаких бутыльков и склянок не касался. И это, конечно, Арсения радовало, но и огорчало самую малость тоже, ведь если в его чувствах не было никакого искусственного фактора, это означало, что Антон ему искренне начинал нра... А дальше Арсений старался эту мысль недодумывать, потому что зелье действовало всё же не вечно, так что рано или поздно Антон, наконец, очнётся от своей горячечной влюблённости и наверняка сразу же сбежит с такой скоростью, что только пятки будут сверкать. А Арсению, уже привыкшему, что в любой случайный момент он может вдруг очутиться в кольце надёжных и тёплых рук, привыкшему к комплиментам даже за самые дурацкие мелочи и действия, и к тому, как светлеет и загорается взгляд больших зелёных глаз, стоит ему оказаться в поле их зрения, — ему придётся вспомнить, каково это — жить без этого всего и научиться жить так заново. Кстати, о кольце рук. И ещё немного о других положительных качествах Антона, например, таком, как покладистость. — Ну всё-всё, хорош, хватит уже, — ворчит Арсений, который так и стоит до сих пор со своей корзинкой на пороге дома, сжимаемый в тесных и немного жарких объятиях. — Отпусти меня. Антон тут же послушно отступает, разжимая руки, и с любопытством заглядывает внутрь плетёной авоськи. — Чего ты там набрал сегодня? Рассказывай давай. Арсений скидывает сапоги, вешает на крючки возле двери ветровку и кепку — он хоть и колдун, но ни клещей, ни мокрые ноги не любит точно так же, как и обычный люд, так что в походы в лес всегда одевается ответственно. Тем более что сегодня он ещё и в место забирался необычное, туда, куда крайне редко ходит, потому что место это охраняет водяной с русалками, и договариваться с ними, чтобы разрешили нарвать на своей территории нужных трав — та ещё головная боль. Раздевшись, он подтаскивает корзину к рабочему столу, с которого заранее вчера всё убрал, и начинает раскладывать свой улов аккуратными стопками, попутно рассказывая заглядывающему через его плечо Антону: — Это вот веретёнка, она годится для зелий, улучшающих свойства предметов. Например, чтобы начищенное серебро не тускнело, или чтобы зеркало отражало не только тебя, но и твоего суженого. А это дрёмный корень, он для хорошего сна, его часто в лечебные микстуры добавляют, чтобы больному лучше спалось и он быстрее восстанавливался. — Офигеть, — ахает Антон, сгибая свою длинную спину и устраивая подбородок у Арсения на плече. — Никогда таких растений даже не видел. — Если бы каждый второй знал, где их искать и как собирать, то ведьмы с колдунами и не нужны бы были, — посмеивается Арсений, игнорируя, как от плеча по всему телу разливается волна непонятного тепла. — И я бы остался без работы. — Ты бы не остался, — мурчит Антон ему в ухо, посылая вслед теплу ещё и мурашки. — Ты слишком умный. Слишком красивый, талантливый, необычный. Арсению хочется сказать на это: «Ты так говоришь только из-за зелья.» Арсению хочется сказать: «Скоро ты перестанешь так думать.» Арсению хочется сказать: «Пиздец.» Арсений говорит в итоге совершенно другое: — А это моревник. Он не откладывает его в сторону, как другие травы, он просто стоит и смотрит на три тонкие веточки, унизанные мелкими чёрными ягодами, ради которых почти два часа торговался с водяным и за которые отдал целый ящик согревающих зелий, который заранее взял с собой. — Для чего он? — тихо спрашивает Антон, улавливая его настроение и придвигаясь ближе, обхватывая за талию — не крепко, не слишком сильно. Чуть-чуть грея, совсем не чуть-чуть заземляя. — Моревник — идеальный антидот, — сглатывая, говорит Арсений и позволяет себе немного откинуться назад, чтобы почувствовать горячую опору широкой груди. — Он отменяет действие почти всех других зелий, даже самых сильных. Согревающие зелья — это так, небольшой приятный бонус, подсластитель, чтобы сделка прошла глаже. Достать моревник, который растёт только там, где много лет в ручьи проливали слёзы русалки, может только тот, кто договорится с водяным, что его до такого места допустят. Вода в этих ручьях одновременно сладкая и солёная, их дно усеяно сверкающей чешуёй, а по краям растут диковинные цветы, среди которых моревник единственный похож на затхлый похоронный веник, колкий и чёрного цвета. Раньше Арсений своими глазами его вот так «вживую» даже не видел, всегда выменивал уже засушенные ягодки и веточки у более опытных ведьм во время шабашей. Сделки с водяными опасны, из всей лесной нечисти они одни из самых злонамеренных и, в отличие от своих собратьев, жалующих магов и ведьм больше простых людей, не любят вообще никого. Что ж, придётся теперь встречаться с ними чаще — по заключённому договору в обмен на нужную травку Арсению придётся следующие полгода ходить к своему «поставщику» и выполнять его поручения. Придётся постараться, чтобы на этих поручениях не сложить буйную головушку, но Арсений умный и он в себя верит, как-нибудь справится. — Даже самых сильных, — задумчиво повторяет Антон у него над ухом. — И любовных тоже? Арсений привык про себя считать, что Антон — дурак каких свет ни видывал, но прямо сейчас Антон зрит в корень. Хотя по сути, конечно, не столько в корень, сколько в стебель, потому что, вздумай Арсений вырвать моревник с корнем — и сам бы, наверное, тоже остался без, так сказать, корня, потому что водяные те ещё шутники. Кошмар, конечно, какая концентрация корней — целый корнеплодный огород нагородил у себя в голове. Прогоняя дурацкие неважные мысли, Арсений разворачивается в руках Антона и, кажется, впервые обнимает его в ответ. Зеркалит его позу, укладывая голову над грудью, почти на плечо, и чувствует, как чужая ладонь отпускает его талию, чтобы нежно лечь на затылок и прижать к себе ближе. Ему будет не хватать таких касаний. — Прости меня, пожалуйста, — бормочет Арсений. — За что? — откликается Антон. — Ты ничего плохого мне не сделал. Он и сам не знает, за что. Он всё ещё не чувствует себя виноватым — Антон сам ворвался в его жизнь, сам создал себе — и ему, кстати, тоже — трудности. Арсений же просто его не выгнал. Причём из благородных порывов, ведь риски и правда были. Но где-то в глубине души, видимо, его всё-таки гложет, что он пользовался Антоном и его чувствами, ведь ему это нравилось — нравилось внимание, нравилось его общество, комплименты, любование. А ещё он использовал его как рабочую силу, хоть это и было, по-хорошему, честным, ведь Антон всё это время жил под его крышей, делил с ним быт и еду, узнавал всё, что мог узнать. Мог ли Арсений остановить действие зелья раньше? Вот в этом, похоже, и вопрос. Он разрешает себе погреться теплом Антона ещё несколько минут, а потом аккуратно высвобождается и просит не беспокоить его несколько часов, пока он готовит зелье. Зелье-зелье, антидот, отворот на приворот... Когда работа наконец закончена, Арсений долго придирчиво выбирает сосуд и в итоге останавливает свой выбор на высокой тонкой колбочке из мутного зелёного стекла. Все совпадения, конечно, случайны. Антон, до того занимавший себя чем-то снаружи, переступает порог как раз в тот момент, когда Арсений переливает черпаком грязно-серую жижу из котла в подготовленную колбу. Он облокачивается на дверной косяк и смотрит, как Арсений убирает всё лишнее, пока на столешнице не остаётся лишь свежеприготовленное зелье, после чего делает приглашающий жест: — Прошу к столу. Антон немного лениво делает два шага — с его ногами больших расстояний в небольшом лесном домике нет — и застывает возле Арсения. — Мне его выпить? — Можешь съесть, — серьёзно отвечает тот. — Если любишь стекло и сможешь проглотить. Один уголок губ Антона ползёт вверх, складываясь в полуулыбку, а рука тянется к колбе. Такой покладистый. Через несколько мгновений Арсений сможет узнать, будет ли Антон всё ещё таким послушным без действия зелья. Антон чуть медлит, изучающе смотрит в глаза Арсения, но что они могут ему сказать? Не пей, Иванушка, козлёночком станешь? Не пей, Иванушка, разлюбишь Алёнушку. Но что делать, если Иванушка — уже козлёночек, а у Алёнушки не железное сердце? Антон запрокидывает голову, опрокидывает надо ртом колбу, и грязно-серая жижа льётся ему на язык. Он глотает её, закрыв глаза, и просто стоит так ещё минуты три, пока Арсений ждёт с замиранием сердца, что будет дальше. До него вдруг доходит, что он ещё ни разу не видел Антона не под действием зелья и он, если честно, сильно надеется, что тот не врежет ему и не выкинет ещё какой-нибудь фортель. Кажется, страхи напрасны — открыв глаза, Антон лишь находит ими Арсения и произносит задумчивое «Хм». — Всё хорошо? — уточняет Арсений. — Может быть, водички? Или прилечь? — Воды можно, — кивает Антон и жалуется: — Это твоё зелье на вкус как болотная тина. Арсений тут же занимает себя тем, что идёт на кухню, откуда интересуется, хочется ли Антону просто воды или чая, а ещё у него есть гриб в банке и можно развести клюквенный морс из варенья. — Арс. Арсений вздрагивает, не заметив, когда Антон успел подойти, и плещет в кружку кипятком, немного переливая. — Ты чего суету наводишь? — спокойно спрашивает Антон и отбирает чайник, сам тянется к верхнему шкафчику за банкой с заваркой. Арсений отскакивает от него, словно обжёгшись, хотя ни капли кипятка не было пролито мимо. Так, ему надо собраться. Выдохнув, он отходит ещё чуть дальше и прислоняется к подоконнику, наблюдая, как Антон заваривает чай в две кружки. Он всё делает чётко: выверенными движениями достаёт с полки сахар, из ящика — ложки. Получается, должен быть в ясной памяти и не забыл ничего, что успел узнать о жизни в этом маленьком лесном домике. И даже помнит о том, что Арсений любит чай с сушеной земляникой, потому что кидает горсть в его любимую чашку с перечёркнутым лупоглазым окунем. Сердечко Арсения делает лёгкое «ебоньк» и он сердито сводит на переносице брови. — Нам надо поговорить. Антон кивает над чаем, кудрявая чёлка подпрыгивает над высоким чистым лбом, и прокравшийся в окно лучик закатного солнца красиво золотит завитушки. Почему Арсений раньше никогда не замечал, насколько они кажутся мягкими и трогательными?.. Жаль, что трогать больше нельзя. Ему и раньше не очень можно было, но раньше Антон, по крайней мере, не был бы против. С другой стороны, считай Арсений, что пользоваться подобными ситуациями этично, они в принципе не были бы сейчас здесь. — Ты начнёшь или я? — спрашивает Антон, подходя к колченогому кухонному столу и устраивая на нём кружки, а следом устраивается за ним сам. Арсений гипнотизирует предназначенный ему чай и остаётся стоять у подоконника. — Давай я, — кивает чему-то Антон. Тоже медлит, постукивая ложкой о керамический бок кружки, а потом набирает в рот воздуха, как будто готовится к длинной речи, и начинает: — Ты прости, пожалуйста, что так бесцеремонно завалился к тебе в дом в тот первый день. Я, если честно, тогда совсем не в адеквате был — мы накануне сильно выпили с пацанами, я с утра ещё не отошёл и мучился сильным похмельем, а друзья решили, что будет весело отправиться в лес всем вместе. Ну и я как-то сам не заметил, как отбился и заплутал... А соображал пиздец худо, понимал только, что на дорогу к деревне сам уже точно не выберусь, и что вырубаться в лесу нельзя, а рубило прямо сильно. А потом оп! — и наткнулся на твой дом, совершенно внезапно. Я, конечно, сначала долго для приличия стучал, но никто не открывал, и я решил, а чёрт с ним, попробую так зайти —дёрнул за ручку пару раз, а дверь и открылась. — Он вздыхает, будто понимает, что не все двери стоит открывать, и рассказывает дальше: — Я, конечно, понимал, что хуёво вот так вот заваливаться в чужой дом, но так сильно в сон клонило, просто пиздец. А снаружи оставаться и спать на улице было страшно, если честно, — Антон немного смущённо краснеет, — мало ли какое зверьё объявится... — Придёт серенький волчок и укусит за бочок? — не может удержаться от усмешки Арсений, и Антон пунцовеет щеками ещё пуще. — Ну типа. В общем, заснул я сразу, как только в доме оказался, кажется, даже прямо на полу отрубился. — Он прикрывает глаза рукой, стыдясь, и Арсения этот жест почему-то умиляет. — А когда проснулся, меня сушняк мучил просто жесть. И сейчас-то я, конечно, понимаю, что надо было сразу на кухню идти, искать воду в ведре там или в чайнике, но в тот момент спросонья соображалось плохо, да и дома не знал, естественно, зато сразу увидел стол с бутылками. Антон тонко улыбается, и Арсений думает, что это из-за того, что теперь-то Антон в этих бутылках прекрасно разбирается — он его научил за эти дни и тому, как маркирует свои склянки, и в какого цвета посуду что наливает, и какие использует символы для сокращений. Конечно, если Антон в следующий раз попадёт в дом к другой ведьме или колдуну, ему эти знания не сильно помогут, но по крайней мере у Арсения он больше ничего уже не перепутает и точно случайно не выпьет йаду, приняв тот за сироп от кашля. — Ну и вот, подошёл я к этому столу, а там ничего не понятно, и тогда я наконец сообразил, куда попал. Но от жажды это знание не спасало, так что я решил рискнуть и выпить что-нибудь выглядящее наименее опасным. — М-да, — добавляет он сам же через пару секунд. — Инстинкты самосохранения у меня, конечно... Судя по всему, отсутствующие. Антон озвучивает сейчас почти все мысли Арсения по поводу той ситуации, и это так странно. Он привык уже к Антону-дураку, принимающему дебильные решения просто по причине бестолковости, и сейчас этот образ на глазах рушится, перекраивается, переписывая заодно и те воспоминания, которые остались от первых дней. Пьянки-гулянки с друзьями, тяжёлое похмелье, жёсткий сушняк — этот образ, если честно, Арсению намного понятнее, и вместе с тем несоизмеримо дальше, чем Антон-дуралей. — Поразглядывал всё и решил, что самое безопасное — это яблочко, я правда тогда принял за него твоё сердечко, — всё ещё говорит Антон, не подозревая о душевных метаниях, происходящих в сердечке Арсения прямо сейчас. — Ну и вкусно было. — Это могла быть настойка для роста яблонь, — ворчит Арсений. — И у меня в животе потом выросла бы яблонька? — улыбается Антон. — Я думал, так бывает только если семечку проглотить. В голове у Арсения рождается какая-то пошлая шутка про глотание и семя, но он её прогоняет — не время. — Антон, — вместо этого зовёт растерянно. — Ты мне ничего про это всё не рассказывал... Я же спрашивал у тебя. Антон в ответ разводит руками. — Я же как увидел тебя, так всё — как молнией ударило, над твоей головой только нимба не хватало, а так весь свет на тебе сошёлся клином. Ну и хотелось как-то расположить к себе, твою симпатию завоевать, хорошее впечатление произвести... Как тут так сразу расскажешь, что ты вообще-то алкашня со стажем? — А ты алкоголик со стажем? — осторожно интересуется Арсений. Он вроде и знает ответ, успел хорошо узнать Антона за почти десять дней, ну или так ему казалось. Ключевое слово — казалось. — Да нет, —вздыхает Антон. — Не то чтобы... Бывает иногда, что выпиваю с друзьями, случается, что и перебираю, но чтобы как в этот раз — это впервые. Да мне и самому не понравилось, если честно. Можно уточнить, что именно ему не понравилось: только последствия пьянки в виде похмелья, или всё случившееся позже тоже, включая совместное проживание с Арсением, но душевных сил уже маловато и Арсений не хочет себя мучить. — Блин, ребята там, наверное, меня уже в покойники давно записали, — бормочет Антон тем временем, делая крупный глоток из чашки и зарываясь пальцами в копну кудрей. — Хорошо хоть мама далеко живёт, она у меня давно уже в другую область переехала, к отчиму. Арсений чувствует новый укол вины, ведь он даже не задумывался о том, что об Антоне могут беспокоиться друзья и родственники, пока он тут в таком состоянии. Это, конечно, опять же больше проблема самого Антона, но его последние десять дней гораздо больше любых насущных дел занимало то, сколько ещё существует синонимов к словам «красивый» и «голубые». — Я тебя ни в чём не виню, если что, — внезапно говорит этот искатель синонимов, как будто умеет читать мысли. Но это вряд ли, у Арсения даже зелий с таким эффектом нет. — Я же понимаю, что сам свалился тебе как снег на голову, ещё и вещи твои перелапал, зелье это выдул... — Что ж, извинения твои я принимаю, зла на тебя не держу, — произносит Арсений, отлипая наконец от подоконника, и идёт забрать свою чашку, к которой даже не прикоснулся, чтобы поставить её в мойку. — И если у нас нет взаимных претензий, то ты, в общем-то, волен возвращаться домой, да и вообще... свободен аки ветер. Последние слова он произносит почему-то тихо и боится посмотреть на Антона, но пересиливает непонятную робость и упрямо поднимает взгляд. Антон, наоборот, встречает его глаза смело. — Я одного понять не могу, почему ты просто не прогнал меня? Терпел все мои... — он взмахивает руками, пытаясь описать, видимо, сразу всё: и прикосновения, и дифирамбы. — И если знал, что есть противоядие, опять же — почему не дал мне его раньше? Арсений чувствует, как краснеют скулы. — Я сначала думал, что заклятие само рассосётся, так обычно и бывает. А моревник сложно достать, будь у меня его горы — я бы так долго не тянул. Антон вдруг отодвигает свой стул, встаёт из-за стола и тоже идёт к мойке. Ставит на неё пустую чашку, но не отодвигается, а остаётся нависать над Арсением. — А сколько бы тянул? — спрашивает, заставляя Арсения запрокидывать голову, потому что он выше и стоит слишком близко. Слишком близко, слишком жарко, всего слишком. — Нисколько, — злится тот. — На что именно ты намекаешь? Что мне всё это нравилось, что я специально тебя не прогонял, наслаждался тем, как ты прыгал вокруг меня, как влюблённый попискивающий от радости щеночек? — А тебе нравилось? — усмехается вдруг Антон, и Арсения вновь прошибает осознанием, что он никогда ещё не видел на другом лице такого выражения. Это, наверное, должно пугать, ведь по сути тот Антон, которого Арсений успел узнать, был лишь поверхностной копией себя самого, а теперь, не прикрытый маской зелья, он показывает своё истинное лицо. И его действительно это пугает, но по другой причине: этот настоящий Антон, кажется, манит его ещё больше, сбивая с ног своим магнетизмом. Иррационально хочется опять бежать проверять свои зелья, вдруг Антон всё-таки подсыпал ему чего-то, но это глупо: запасы он проверял только этим утром, а заваренный Антоном чай уже утёк в водосток, да и не успел бы он ничего добавить, даже если бы захотел, Арсений же наблюдал за процессом. — Арс... От того, как Антон произносит его имя, сокращая и перекатывая на языке «р», тоже переёбывает немного, и Арсений уже совсем себя не понимает, знает только то, что надо спасаться. А Антона тем временем несёт в слабо различимые дали: — Если я тебе хоть немного... Если я... Ты скажи, потому что я, кажется... Я ведь понимаю, что антидот сработал, я это сразу почувствовал — как будто пелена спала с глаз. И мир, знаешь, ну, чётче стал. Я как будто со стороны всё увидел. Но я при этом смотрю на тебя — и мне всё равно... Арсений не даёт ему договорить, перебивая: — Стой, не продолжай, ты потом ещё пожалеешь, — тараторит он. — Моревник, конечно, штука сильная, но ты явно ещё не до конца отошёл от действия первого зелья. Ты можешь думать, что ты до сих пор ещё чувствуешь что-то, но на самом деле это просто организм уже очищается, а мозг пока ещё не словился с ним, понимаешь? И твоё подсознание ещё по наитию говорит, что тебе хочется быть ко мне ближе, слушать меня, делать, как я скажу. А тебе на самом деле надо оказаться от меня как можно дальше, чтобы обо всём подумать, всё проанализировать и спокойно уложить в голове всё, что произошло. Понимаешь? Антон снова усмехается. — И ты же не видишь тут никаких противоречий, да? — Он отодвигается. — Ну, как скажешь. Арсений активно кивает. Дышать без угрозы близости становится немного легче. — Ты потом и сам это поймёшь, ещё спасибо скажешь. — Корзину фруктов в благодарность не жди только, у меня в саду кроме репейника ничего не растёт. — Каков хозяин, таков и сад, — глубокомысленно изрекает Арсений, выходя вслед за Антоном из кухни, но практично соблюдая дистанцию. — Если хочешь, дам тебе с собой в дорогу настойку для роста яблонь. Может, к следующему году вырастишь себе урожай на сок или сидр. — А что, у тебя такая в самом деле есть? — Антон звучит заинтересованным, пока оглядывает комнату в поисках своих вещей. — Подожди, ты что, прямо сейчас собрался идти, на ночь глядя? — морщит лоб Арсений, глядя, как тот вытаскивает из шкафа штаны, которыми когда-то протирал пол, сидя в обнимку с портретом. —Стемнеет же скоро, а в лесу ночью опасно. — Блин, точно, — вздыхает Антон. — Здесь ещё и волков пруд пруди, сожрут меня нахуй. — Пруд пруди — это водяных может быть, а волков — чаща чащи, скорее, — поправляет Арсений и уговаривает Антона остаться до утра. Пусть он и сам только что гнал его побыстрее прочь, но вполне реальным рискам подвергать всё же не хочет. Тот в ответ смотрит как на дурака и с такой нежностью, будто и не было никакого моревника, будто он всё такой же влюблённый идиот. Арсению это сильно не нравится, потому что даёт ложные надежды, так что он споро возвращается на кухню намывать чашки, а потом придумывает ещё дела и старается не пересекаться с Антоном до самой ночи, когда можно уже ускользнуть в свою маленькую отдельную спаленку, пока тот, как и всю неделю с лишним до этого, устраивается на диване в основной комнате. Спится Арсению плохо, он крутится с боку на бок всю ночь, отгоняет ворох ненужных мыслей и считает то овец, то до тысячи, но и первое, и второе помогает плохо. В конце концов он и вовсе плюёт на сон и встаёт, тем более что за окном уже светает. Антона в доме нет. Нет и его вещей, а та одежда, что Арсений давал ему на смену, лежит на диване аккуратной стопочкой рядом с одеялом. Как он успел так тихо собраться и уйти, пока Арсений ворочался за стенкой? Ответа на этот вопрос у него нет, нет и сил думать о чём-то, кроме того, что он был прав, предсказывая, что Антон сбежит при первой же возможности, как только действие зелья развеется. Уныло и понуро Арсений опускается на всё ещё заправленный постельным бельём диван, а потом и вовсе стекает на простыню и сам не замечает, как крепко засыпает, уткнувшись в подушку, всё ещё пахнущую Антоном. Остаток дня, как и весь последующий проходит как в тумане. Он и не ожидал, что вернуться к прежней, до-Антоновой рутине будет легко, но всё же не думал, что нападёт такая тоска. И было бы проще, если бы Антон исчез из его жизни бесследно, словно его никогда и не было в этом лесном домике, но Арсений видит его влияние повсюду, куда бы ни посмотрел. Во дворе на него укоризненно глядят овощные грядки, напоминая, как Антон поливал каждый вечер кабачки, радуясь их росту, и о том, что Арсений не в одиночестве трудился над ними, выпалывая сорняки на солнцепёке. Антон несколько дней ползал с ним рядом, периодически отвлекаясь, правда, на то, чтобы поправить Арсению сползшую на плечо лямку от комбинезона или застыть на несколько секунд и восхищённо сказать, как сильно Арсению идёт широкополая соломенная шляпа. На рабочем столе застыли вернувшиеся на него склянки, и некоторые из них подписаны рукой Антона — у него на удивление аккуратный и симпатичный почерк. Арсений по сложившейся уже привычке пересчитывает бутылки, сначала на столешнице, потом в шкафу, где им отведена отдельная полка, и хмурится. Одного будто бы не хватает, но он не может понять ни какого именно, ни того, а не обсчитался ли он сейчас или в прошлый раз. Так проходит ещё пара дней. Антон не возвращается, да и с чего бы? Потом к нему заглядывает клиентка, а следом и ещё парочка, и становится чуть проще, потому что работа отвлекает, но Арсений всё равно время от времени ловит себя на тоскливых ненужных мыслях из-за самых неожиданных поводов. В огороде созревает зелёный горох, и Арсений, надкусывая свежий хрустящий стручок, думает: «Интересно, а Антон любит вообще горох?» Ему хотелось бы знать. На раскидистых кустах у входа в дом зреет чёрная смородина, и Арсений думает о том, что надо бы собрать её и перетереть с сахаром. А можно было бы сделать джем, как когда-то давно учила его мама, тоже, кстати, ведьма. Для джема у каждой ягодки пришлось бы ножницами обрезать сухие хвостики, и это заняло бы вечность, но он потратил бы её, просто чтобы посмотреть, как Антон намазывает утром джем на булку с маслом, а затем облизывает ложку, а потом целует Арсения липкими и сладкими губами. В реальности Арсений потом ревёт: сдаётся в какой-то момент и, обхватив колени руками, тихо воет в ладони из-за того, что успел влюбиться в того, кто никогда его по-настоящему и не любил. К счастью, никто его не видит в этот момент, и никто не слышит, кроме, может, тетеревов и волков в лесу, но последние и сами горазды повыть, так что не им его осуждать. Спустя ровно неделю после варки антидота Арсений возвращается к своему лесному жилищу угрюмым и уставшим. Он, как и было уговорено, ходил к водяному и несколько часов проторчал у того на болоте, слушая жалобы русалок на мужчин, загрязняющуюся воду в реках и прочие превратности жизни, параллельно записывая, какие им нужны зелья и снадобья (в основном — для роста и шелковистости волос), чтобы за неделю приготовить их и взять с собой в следующий раз. Мысль, что ему придётся наведываться туда ещё не раз и не два, ни черта не греет, но он не жалеет, несмотря даже на то, что весь сегодня пропах рыбой и наверняка найдёт чешую в своей шевелюре, когда будет мыться. Долговязую фигуру, сидящую на ступеньках у порога, он видит не сразу и застывает испуганным оленем, наткнувшись взглядом на знакомый силуэт и густую копну кудрей. — Привет, Арс, — улыбается их обладатель. Арсений отмирает и идёт к дверям. — И тебе не хворать, — бурчит он, поднимаясь на крыльцо. — В этот раз решил не вламываться внутрь без приглашения? Антона он обходит немного бочком, чтобы рыбный аромат не обдал того слишком резко — ну, это если ему повезёт, конечно, а с удачей у него должно быть не очень, он в этом году всю её уже истратил. — Подучился хорошим манерам, — продолжает улыбаться Антон, поднимаясь на ноги. — Я хотел бы с тобой поговорить, можно? — Ну раз так, заходи, — не противится Арсений, проскальзывая внутрь и запуская своего гостя следом. — Только тебе придётся подождать немного, но ты не стесняйся, чувствуй себя как дома. Скинув верхнюю одежду, Арсений быстро юркает в ванную, где намывается не менее получаса, всё это время уговаривая себя не питать иллюзий по поводу возвращения Антона, но и не накручивать себя тем, что тот передумает и уйдёт, пока Арсений выскрёбывает русалочью чешую со своего скальпа. Закончив с банными процедурами, он выплывает обратно в комнату, благоухающий и замотанный в нежно-голубой вафельный халат. Халат он оставляет немного распахнутым на груди — но это не ради внимания Антона, не-а, он просто всегда так ходит. Антон при виде его расплывается в широкой улыбке и хлопает по дивану рядом с собой. Арсений в кои-то веки решает не выделываться и послушно идёт и усаживается куда велено. — Так и о чём же вы хотели поговорить, молодой человек? — вырывается изо рта само собой. А нет, немного выебов всё-таки завезли. Антон вместо ответа тянется куда-то за диван и достаёт средних размеров картину в простой деревянной раме, поворачивает — картина оказывается зеркалом. Он держит его так, чтобы отражались оба, и спрашивает, будто они на конкурсе для дебилов и претендуют на первое место: — Что ты здесь видишь? Арсений рассматривает свои ключицы — слегка хочется прикрыться, но намного сильнее не хочется показывать, что он смущён, — потом переводит взгляд на зеркального Антона. Тот в отражении такой же красивый, как и в жизни, и это немного нечестно, что Арсений видит сейчас двух Антонов сразу, но ни один не принадлежит ему. — Нас с тобой, — наконец вздыхает он. — Это какая-то игра? Только не говори, пожалуйста, «а я вижу наше будущее», это ужасно слащаво. Антон хмыкает, вручает зеркало ему в руки и встаёт с дивана, отходит к двери. — А сейчас? Арсений, у которого заполошно начало биться сердце, как только Антон направился к выходу — он что, неправильно ответил? Он всё просрал? — переводит взгляд обратно на гладкую поверхность стекла и непонимающе хмурится. В зеркале всё ещё он сам и всё ещё Антон, хоть тот и не сидит больше рядом. И это всё ещё не картина, потому что зеркальный Арсений в таком же голубом халате супит брови вместе со своим прототипом. На губах Арсения уже формируется «чт...», когда его озаряет. — Ты всё же стянул одно зелье, когда уходил! А ещё хвастался манерами, ну какой же козёл! — Отставив зеркало в сторону, он обвинительно тычет в Антона пальцем. — Ну и как ты смог зеркало заговорить? Одной веретёнки для заклинания суженых мало! — Девочка одна знакомая помогла, — признаётся Антон и лыбится, когда Арсений опасно сужает глаза. — Олеська давно магией увлекается и говорит, что ведьмы в роду когда-то были, так что с трудом, но справилась. — Пиздец, — комментирует Арсений и вновь достаёт зеркало, чтобы ещё раз проверить, что глаза его не обманули. Но нет — в отражении всё ещё они вместе, изменилось только то, что зеркальный Антон успел притереться ближе и уже обнимает копию Арсения за плечи. Вы только поглядите, какой резвый! Хотелось бы, конечно, чтобы и реальный не терял времени даром, но пока такой возможности нет — он всё ещё топчется у дверей и чего-то ждёт. — Давай кое-что проясним, — предлагает Арсений и скрещивает на груди руки — Ты только из-за этого пришёл? Из-за зеркала? Потому что оно показало тебе, что мы суждены друг другу? Потому что если так — то пошло оно всё лесом. Арсений так, блядь, не хочет. Не хочет, чтобы кто-то был с ним рядом только из-за зелья, из-за заколдованного зеркала, из-за веры в судьбу или ещё какой-то чухни. — Я только из-за него решился прийти, — поправляет Антон. — Ну и ещё «спасибо» сказать. Помнишь, как я выпил твою гадость из моревника и попытался признаться, что всё равно что-то чувствую, а ты посоветовал мне проспаться и подумать обо всём вдали от тебя, на трезвую голову? — Арсений кивает, Антон кивает тоже. — Ты был прав. Мне на самом деле нужно было время, чтобы разобраться в том, что я чувствую. Чтобы отделить вещи, которые мне в тебе нравились только из-за зелья, от тех, что нравились бы и без него, и понять кое-что важное. Арсений сидит тихонечко и почти не дышит, боясь перебить, а Антон подходит и опускается обратно на диван, отважно берёт его руку и укладывает к себе на коленку, поглаживая. — Я много обо всём этом размышлял, и в итоге вспомнил ещё одну вещь, которую ты сказал: действие любовных зелий не вечно, обычно оно начинает рассеиваться через несколько дней, но не в моём случае. У меня всё становилось только хуже. Как думаешь, почему? — Потому что ты дурак и у тебя всё не по-людски, — пожимает плечами Арсений, чувствуя, как отчаянно бьётся пульс на запястье. — Ну и потому что ты выжрал лошадиную дозу, наверное. — Оба варианта возможны, — улыбается Антон, — но есть ещё одно объяснение, попроще и ближе к правде. Зелье действовало как обычно, и его эффективность постепенно спадала, но это не было заметно, потому что параллельно я влюблялся в тебя по-настоящему, всё сильнее с каждым днём. И моревник подействовал как надо — снял все остатки зелья, я сразу почувствовал разницу, но он не мог убрать то, что не было вызвано искусственно. И шёл один день, шёл второй — а я оставался по-прежнему в тебя влюблён. — И сейчас? — И сейчас. Выдохнув, Арсений наконец позволяет себе расслабить плечи, а ещё — придвинуться к Антону, обвить его руками и уткнуться носом в горячую шею. — А зелье из веретёнки и зеркало зачем? — почти шепчет. — Во-первых, интересно было. Во-вторых, ты так активно меня выгонял, что я не знал, стоит ли возвращаться. Я же не знал, нужен ли тебе вообще буду вот такой, всё ещё влюблённый, конечно, но уже не слепой щеночек, а кто-то, кто видит все твои приколы и недостатки. А тут зеркало словно голос самой судьбы: вы друг другу сужены, иди и не бойся. Я и пошёл. — Ты мне только такой и нужен, — отчаянно признаётся Арсений, чувствуя, как чужие руки обнимают в ответ, прижимают крепче. — Я думал, что сойду с ума без тебя. — Да я вообще удивлён, что ты как-то продержался столько времени без ежедневной дозы комплиментов, — посмеивается Антон в его макушку, но пальцами, вопреки легкомысленному тону, впивается чуть сильнее, выдавая то, что не выдаёт голосом. — Придётся отрабатывать, — сокрушительно вздыхает тот. — Ближайшую неделю с тебя двойная порция каждый день. — Ты мне тоже задолжал кое-что, мне кажется. Арсений вопросительно приподнимает голову, слышит «вот это» и чувствует, как губы Антона наконец-то — наконец-то — приникают к его собственным в поцелуе. Такие долги он готов отдавать хоть вечность.

Эпилог

— Арсеееееений, — умильно тянет Антон и прямо с порога сгребает только что зашедшего в дом Арсения в крепкие объятия. — Ну какой же ты хорошенький! Арсений улыбается. Арсений обнимает его в ответ. А ещё он знает наверняка, что вызвало у Антона очередной приступ нежности: проходя мимо окон, он видел в отражении, что в волосах каким-то образом застрял одуванчик, прямо за ухом. Наверное, дело рук русалок, от которых он возвращался — за последний месяц они заметно к нему потеплели, и отбывать долг у водяного стало куда приятнее. — Ну чего ты молчишь? Промурчи что-нибудь, — тормошит его Антон. — Расскажи, как там твои подружки-кильки поживают. — Сам мурчи, — ворчит Арсений. — Из нас двоих ты, между прочим, куда больше похож на котяру, — и тыкает его в бок, прикрытый рубашкой расцветки «король джунглей». — А знаешь, на кого ты похож? — довольно говорит тот, игнорируя нападение. — Ну давай, удиви меня. — Ты похож на человека, который очень скоро окажется в кровати и будет залюблен до смерти, — действительно не иначе как мурчит Антон ему в краснеющее ухо. — До смерти не надо, — отвечает Арсений, но вопреки словам сам хватает Антона за руку и тащит в сторону спальни. — А вот зелье выносливости мы с собой со стола прихватим. Потом, правда, меняет направление, потому что запах рыбы и тины надо всё-таки смыть сначала. Но это занимает недолго, в отличие от всего остального. А всё остальное у них очень долго и очень счастливо.