Героизм

В ней ничего монументального не осталось — вне оков камер, вне клешней папарацци геройская спина кривилась, плечи — рушились под грузом мысли; в ней ничего простого не выжило — сложные схемы чувств, эмоций, желаний и решений сплелись, спелись, спеклись в единое целое; в ней царствует осень, прямо как на улицах, но никакой романтики в такой осени нет — только увядание, бессильный жест, не более. Вайпер не спрашивает, сколько ещё лет Сейдж продержится, не уточняет, почему она не остановится — не потому что ей неинтересно. Просто им обеим (одной — негласно) известно: герою надо совершать героические дела до его не менее героической смерти, иначе никак. Легенды, отходящие на пенсию, разрушают представление новых поколений о потрясающих, сверкающих образах с киноэкранов. Из каждого ящика хотя бы раз в неделю слышится заветное "героиня Шэньси вновь...", и однажды оттуда же тысячи дикторов в один голос прокричат на бедных зрителей: "Она умерла! Она умерла!" Она умерла! Она умерла! Сабине Каллас бы впору смеяться над юродивыми, но смех не идёт, радости никакой, а с перспективы крыши все эти человеческие тела превращаются в незначительные точки, над которыми и потешаться-то грешно, пусть и возможно. Не то чтобы Сабина была человеком морали — скорее, время и усилия могли бы превратить ее в злодейку: одну из тех, что одолевает "героиня Шэньси" всякую неделю или месяц, — однако... Человеческое Каллас было не чуждо, наконец. Она — пока что, продвинутый химик, а не подпольный мясник. Хотя карьера последнего невольно бы подвела под нож Сэйдж. Не из ненависти (ненависти в Сабине нет, пусть так и не скажешь) — но из скудного желания прекратить этот лабиринт страданий, через который пробивается Линь Инь Вэй. Линь Инь Вэй, которую знают за прекрасную педагогическую карьеру. Линь Инь Вэй, которую не знают за прекрасную геройскую карьеру. Но Сабине Каллас доступно знать немногим больше. Она — третье око человечества, не иначе; доступ на ту сторону мира героизма-эгоизма, отравленное благо и болезненный конец. Вся из себя — лирика смерти. Они, промежду прочим, с Сэйдж... сочетаются. Сочетались бы, если б жили на одном уровне. Но у Линь Инь Вэй жизнь — сродни вечному выживанию, пока Сабина Каллас выпивает чашку кофе на отдыхе и пробегает километры на беговой дорожке; они встречаются — иногда — на крыше исследовательского центра, и героиня почти всегда молчит, сгорбившись. В этом допущении до истины есть своя, особая преступность: никому, на деле, нельзя видеть легенду в таком помятом виде. Вайпер знает: немного позже должен быть дождь, она уйдет с крыши, но Сэйдж останется, будет смотреть на мир далеко впереди, заторможенно качая нефритовый брелок от телефона. Никакой жалости к себе самоё, ничего для себя, ничего домой; да и есть ли у нее... Дом? Или окромя искренних (уставших) улыбок (морщин) за душой у Линь Инь Вэй — ничего? У Сабины Каллас в руках — стаканчик с кофе. Она поднимается, когда тяга к кофеину умирает внутри окончательно, а первые капли дождя украшают крышу. Пасмурное, тяжёлое небо теряется в кофейной тьме. — Возьми, — ей кажется, что голос охрип; что говорить горло разучилось; что геройские плечи от звука вздрогнули — здесь, на крыше, всегда было молчание. Но сегодня доктор Вайпер протягивает одноразовый стаканчик с кофе. Он уже подостыл, но это сильно не поменяло вкуса. Линь Инь Вэй, впрочем, почти расцветает: это ангельское выражение лица, предназначенное для ТВ, раздражает, в очередной раз доказывая, что даже перед сотнями камер геройское Я старается быть и дальше Собой Настоящим, всепрощающим, всемилостивым, мудрым и внимающим. Сэйдж лжет, потому что за улыбкой хоронит усталость. Но Сэйдж правдива, потому что улыбка её — искренняя. Ей за каждого радостно, и всякий раз — больше, чем за себя. — Спасибо, — ненадолго соприкасаются они пальцами (Вайпер мельком не жалеет, что забыла надеть перчатки). Хочется сказать что-то ещё; может, язвительно пошутить, что если Сэйдж соберётся умирать от простуды, никто её не спасет, но. Шутка не идёт на язык, колкость запинается, застревает рыбьей костью в горле и присыхает к нёбу. Поэтому Сабина Каллас просто хмурится и отворачивается. Поэтому между ними остаётся незаконченный диалог — первый из десятков и сотен последующих. Прежде, чем Сэйдж не вернётся, они многое обсудят. После, когда Сэйдж не вернётся, это кофе на крыше по-прежнему будет без продолжения.