Связь

Он с удовольствием вдыхает воздух, пропитанный влагой и свежестью, проходится языком по губам, слизывая соль. Море встречает штормом — волны бьются в гранитные плиты набережной, окатывая стоящих слишком близко, водяная пыль брызг подхватывается ветром и летит прямо в лицо. Почти дождь, только соленый. Леви ненавидит дождь. Леви любит штормовое море. Они только-только вернулись из глубины материка, с очередного передового фронта, в Марли. Уцелевшие сразу же отправляются в гетто: как почетным воинам, так и рядовому «мясу» разрешено в награду встретиться с родными и провести с ними какое-то время. Леви же отправляется на набережную. Родных в гетто у него не осталось уже давно, а отправляться в казармы и видеть там остопиздевшую физиономию Зика Йегера не было никакого желания. Море же давало какое-то странное ощущение… Он словно бы ненадолго становился свободен. От происхождения, от серости форменного солдатского кителя, от рябиново-алого пятна повязки «почетного марлийца» на рукаве. От долга родине, которая никогда не была его родиной. От долга стране, у которой он ничего не занимал. Рожденный шлюхой в борделе на территории гетто и унаследовав от матери смазливое личико, Леви в том борделе и остался как работник. Мать вскоре умерла от какой-то хвори, и ее заменили другие женщины, относившиеся к нему с теплом и заботой. Другой жизни он не знал и не видел, да и вряд ли хотел — в этих стенах было безопасно, сытно и спокойно. Другая жизнь пугала, приходя порой с пропахшими порохом и грязью солдатами, которые смотрели пустыми глазами, в которых не отражалось ровным счетом ничего, даже когда они трахались. Леви всем клиентам предпочитал смотреть в лицо, с жадным интересом ловя отголоски чужих эмоций. У солдат их не было. В постели они бывали нежны, бывали грубы, но глаза оставались тусклыми, как будто присыпанными пеплом и словно бы обращенными внутрь себя. И они никогда не оставались на всю ночь, точно боясь, что, пригревшись в объятиях случайного любовника, уснут. А после перебудят весь этаж криком, когда война вернется в кошмарном сне. Леви о таком слышал. Слышал он и о том, что вне стен гетто связь мужчины с мужчиной порицается, а в военных кругах и вовсе карается либо смертью (для марлийцев), либо, для элдийцев, ссылкой в так называемый «Рай» — на остров Парадиз, с принудительным превращением в титана. Это казалось нелепым и смешным, но иногда Леви становилось не по себе. Меньше всего хотелось превратиться в безмозглую уродливую громадину. Уж лучше смерть… Он не мог сказать, что спать с мужчинами ему очень нравилось, но они покупали его чаще, чем женщины. А после получения оплаты становилось и вовсе все равно: свое тело он знал отлично и удовольствие получать умел. Как, впрочем, и доставлять. Однажды пришел необычный солдат. Алая повязка на рукаве цепляла взгляд, и Леви не скрывал интереса: почетного марлийца в стенах борделя он видел впервые. Солдат назвался Эрвином. Смотрел, казалось, в самую душу, довольно много и доброжелательно говорил… В его глазах Леви не увидел пустоты и смерти. В его глазах сияло небо, голубое и безоблачное. Он пришел раз, другой, третий… Еще и еще. Однажды пришел измученно-усталый, с запавшими глазами и заострившимся изможденными чертами, со странными отметинами на лице. Они не были похожи на ссадины или синяки, скорее, на свежие раны, от которых шел едва заметный пар. Тогда Леви узнал о шифтерах — воинах, способных обращаться в титана, сохраняя разум. Эрвин был из таких. А еще, как оказалось, имел определенное положение в марлийской армии. Леви перепугался до икоты, когда за ним в бордель заявился отряд, и Эрвин, не глядя на него, говорил с хозяином заведения, отстраненно и холодно, с приказными нотками. Леви тогда забрали с собой, и пару дней он провел в тесной грязной камере, сходя с ума от неизвестности и страха. На третий день пришел Эрвин. Все еще такой же отстраненный и равнодушный, он сообщил, что навел справки, и Леви является потомком рода Аккерманов, неких сверхлюдей, некогда выведенных элдийцами для служения королю. И у него есть выбор — умереть, или же присоединиться к воинам, пройти обучение и служить на благо Марли. Иллюзия выбора изрядно смешила. Леви выбрал жизнь. Спустя полгода уже он сражался наравне с шифтерами, в паре с Эрвином. Тот владел Звероподобным титаном, превращаясь в десятиметрового хищника, явно имеющего какие-то кошачьи черты… Леви многих животных не знал. Эрвин рассказывал, что это животное называется «кугуар», горный лев. Леви в боях прикрывал его уязвимое место, загривок. А ночами подставлял уже свой загривок под ласковые укусы, позорно скуля в подушку, пока Эрвин брал его сзади, втрахивая в постель и будто бы совершенно не заботясь о том, что их могут услышать. Будто бы забывая о том, что его-то, как почетного марлийца, могут и пощадить, поймав на мужеложстве. А вот Леви получит билет «в рай», и это хуже любой смерти. Эрвина не стало пару лет назад. Век шифтера короток, и время Эрвина уже подходило к концу на момент их знакомства. Леви дышит тяжелым, соленым воздухом, и не может надышаться. Море сердится и ворчит, ветер доносит клочки желтоватой пены до самых сапог, когда он по ступенькам спускается пониже, к самой воде — темной, сине-зеленой, в прожилках белого. Эрвин любил именно такое море, неспокойное под порывами ветра. Они вдвоем нередко стояли здесь, и сквозь шум волн Эрвин рассказывал то, что знал сам о мире, о титанах, о Аккерманах. О той особой связи, которую он, вообще-то, рассчитывал создать с Леви… Леви коротко смеется, подставив лицо крупным брызгам от разбившейся у самых ног волны. Не бывает никакой особенной аккерсвязи, это чистой воды пиздеж. Звероподобного титана унаследовал Зик Йегер. Унаследовал он и Леви в качестве напарника в сражениях, и этот простой факт доводил до бессильной злобы. Мысль о том, что Эрвин был буквально сожран этим человеком, в первые пару дней заставляла желудок сжиматься в сухом тошнотворном спазме. Но не защищать Зика Леви не мог. За малейшее подозрение в саботаже можно было жестоко поплатиться. А жить он хотел. Очень. В постель, правда, Зика не пустил — тот, глумясь, поделился тем, что почерпнул из памяти Эрвина, попытался распустить руки… Сломанное запястье срослось быстро, и, похоже, не научило Йегера абсолютно ничему, так как среди ночи он, как ему самому, видимо, мнилось, бесшумно прокрался в комнату и попытался взять силой, застав врасплох и спросонок. Леви, не засыпающий без ножа под подушкой, вспорол ему плечо от бицепса до шеи, и поклялся, что в следующий раз вскроет глотку. С того момента Зик ограничивался лишь сальными шуточками. И нет-нет, но заговаривал о пресловутой аккерсвязи. Считалось, что любой Аккерман рано или поздно находил своего хозяина, за которым следовал преданней, чем любой пес, защищал любой ценой и буквально мог чувствовать, если тот оказывался в опасности. Это было что-то сильнее дружбы и товарищества, сильнее пресловутой любви. И Зик безумно хотел этого добиться: ради этого даже растрепал Леви, что, вообще-то, является носителем той самой королевской крови, а значит, аккерманские инстинкты должны взять свое, и Леви придется признать его, как хозяина. Леви в ответ посоветовал ему сходить на хуй. Можно даже на какой-то королевский, если найдет. Эрвин тоже рассказывал об этой связи. С интересом спрашивал, чувствует ли Леви что-то особенное. Леви не чувствовал. Сейчас он с уверенностью может сказать, что Эрвина даже не любил. Был к нему привязан, чисто по-человечески, определено, почувствовал боль утраты, когда его не стало. Их связывало сотрудничество на поле боя, некоторая благодарность — все-таки, Эрвин неплохо заботился о своем напарнике, и хороший секс. Спать с Эрвином было хорошо, порой даже слишком, и отказаться от этого Леви не мог, даже если потом до утра не мог глаз сомкнуть от тревоги, думая — слышал ли кто-то, не поплатится ли он жизнью, и прислушиваясь к шагам за дверью с замиранием сердца. Такая близость, в общем-то, устраивала его не меньше, чем какая-то там любовь. Трахался Эрвин просто замечательно, но если влюбляться во всех, кто хорош в постели, то никакой аккерсвязи не хватит — так Леви ему и сказал однажды. Эрвин смеялся. Море остается за спиной, прощаясь плеском волн и криками чаек. Проходя мимо группы элдийцев с серыми повязками, Леви оглядывается. Этот небольшой отряд конвоируют марлийские солдаты — в госпиталь. Сперва в марлийский, чтобы подтвердить ранения, контузии или проблемы с психикой, и разрешить не возвращаться на службу, а потом в гетто. Долечиваться. Леви будто что-то дергает, он замедляет шаг, осматривая солдат. Взгляд цепляется за одного, высокого одноногого парня, прячущего лицо за распущенными длинными волосами. Почему-то хочется увидеть это лицо. Леви подходит ближе. Марлийцы, переговариваясь, о чем-то смеются, а потом один из них несколько раз громко хлопает в ладоши, и пара солдат шарахаются в стороны, пугаясь резких звуков. Кто-то из них сбивает одноногого, тот же, очутившись на земле, не издает ни звука, лишь садится, подтягивая к себе костыль. — Вы ебанутые, нахуя вы их шугаете, они только с передовой, — раздраженно бросает Леви конвоирам, как и обычно, не стесняясь в выражениях. Привык, потому что, когда рядом был Эрвин, на его грубость все закрывали глаза, опасаясь получить по шее. Впрочем, до сих пор закрывают. — Они там мозги и здоровье оставили, пока вы тут задницы в тепле бережете. Свиньи трусливые. Одноногий поднимает голову, смотря на Леви и вздрагивает, словно в узнавании. Пряди волос свешиваются на сторону, открывая его лицо, наполовину скрытое бинтом. Красивое, отмечает мысленно Леви. И не может отвести взгляд. Единственный глаз парня цветом, совсем как море, на которое Леви смотрел буквально несколько минут назад. Зелено-бирюзовый, как хмурые волны под ветром. Невозможно яркий на общем блеклом фоне посеревшей от окопной грязи коже, среди серых солдатских плащей. Леви не может сделать вдох, смотрит, смотрит, пока вокруг него беснуется море. Море волнуется раз, два, три… Оно подступает, лижет сапоги, щиколотки, поднимается выше и выше. Оно заливается в рот, нос, уши, царапает горло, заставляя голос хрипеть, когда Леви протягивает одноногому парню руку. — Вставай. Тот безропотно подчиняется, хватаясь за ладонь. Море тут же отступает, укладывается у ног, ворча, и испаряется. Леви смаргивает наваждение, помогая калеке подняться на ноги и опереться о костыль. И спешит уйти. Той ночью он просыпается среди ночи от неясного, давящего чувства тревоги — и впервые оно не связано с тем страхом, что его схватят и отправят в рай. Эта тревога непонятная и бессильная, как будто с кем-то, кого он хорошо знает, происходит что-то плохое, но он не может помочь. А минутами спустя приходит головная боль, опоясывает голову, отдается в глаза, горячая, давящая. Такое происходит и на следующую ночь. И снова. Утром Леви отправляется к госпиталю. Его тянет туда, как магнитом, и он не сопротивляется. Просто идет, как во сне, не зная, что хочет найти. На территорию его пропускают беспрепятственно: алая повязка дает достаточно высокий статус. Уже знакомый одноногий парень находится в одной из уличных беседок. Сидит, болезненно сгорбившись, и смотрит в одну точку, кажется, не замечая посетителя. — Привет, что ли, — Леви садится рядом, с неудовольствием отмечая, что ниже почти на две головы. В их первую встречу он даже и не заметил этого. По нему скользит внимательный взгляд единственного глаза, задержавшийся на плакетке над нагрудным карманом плаща. — Здравствуйте… капитан. Не ожидал вас тут увидеть. — Да я сам не ожидал, — хмыкает Леви. — Тебя как зовут, солдат? — Крюгер. Эрен Крюгер. — Эрен… — тихо повторяет Леви. Имя перекатывается во рту, незнакомое и знакомое одновременно, отзывается чем-то теплым в груди. — Эрен. Что говорят здешние врачи? Надолго ты здесь? Когда тебя отправят в лечебницу в гетто? Парень вздрагивает, и, кажется, втягивает голову в плечи. — На какое-то время, — уклончиво говорит он. Леви опускает взгляд на его руку, почему-то судорожно сжавшуюся на краю скамейки. Из-под рукава выглядывает уродливое сине-фиолетовое пятно. — На какое-то время, значит… — Недовольно повторяет Леви, и ловит его за запястье, намеренно грубо и сильно хватая. Эрен тихо шипит от боли, когда Леви задирает его рукав. Синяк на запястье не один. — Это что? Когда я тебя встретил, этого не было. И вообще, не похоже на фронтовое ранение. Леви слишком хорошо знает, на что это похоже. И готов поставить собственную жизнь на то, что под одеждой Эрена найдется еще немало подобных отметин. От жадных, грубых рук. Чужих рук. Почему-то хочется зарычать, злость подступает к горлу, ширится колючим комом. Леви выдыхает: какого хрена, они же толком не знакомы, а ему хочется переломать те руки, что к нему прикоснулись, и уж точно не хочется оставлять это все, как есть. Но, что он может? Отвратительное бессилие. — Отпустите, капитан, — тихо просит Эрен. Тот разжимает пальцы, и поднимается на ноги, поправляя плащ. Оставаться нет смысла, а еще нужно как-то справиться с неожиданными эмоциями, непривычными и оттого раздражающими. Леви тихо бесится, стараясь дышать ровнее. Этого, едва знакомого, парня, хочется защитить, и гнев на то, что кто-то прикасался к нему, застилает разум красной пеленой. Неужели из-за этого он толком не мог спать все эти ночи? Это, блять, что, и есть эта самая аккерсвязь? С совершенно случайным солдатом-калекой? Вот же насмешка судьбы. — Не уходите, капитан. Меня… некому больше навестить. И Леви остается. Он остается рядом, приходя в госпиталь марлийцев. Остается рядом, приходя в лечебницу на территории элдийского гетто, куда позже переводят Эрена. Остается рядом, когда Эрен его целует — неумело, мокро, не зная, как не задевать зубами, не зная, куда деть язык, и, похоже, он вообще делает это первый раз в жизни. Остается рядом, когда Атакующий Титан открывает свою личность, и разрушает район Либерио. Леви остается рядом. И аккерсвязь тут совершенно не при чем.