чернее солнца над пустошью

на выжженной земле так одиноко, где же бог? над нами термоядерное око, что с землею наш сравняет теремок

— Вань, вот тебя самого не заебало? Третий месяц сидим на жопе ровно, а у меня, между прочим, диплом пропадает. Ага, диплом. Липовый. Фаллен прекращает уныло ковырять заусенец на пальце, поднимает говорящий взгляд на Славу, как бы между делом ища, где в этой дурной башке встроен регулятор громкости. У Карелина будто внутренний будильник срабатывает, всегда пуля в пулю по расписанию — только они остаются одни в комнате, тот заводит свою шарманку. Ваня, давай пойдем к Мирону с поличным. Ваня, давай вернемся в Город за записями. Ваня, давай, давай, давай. Славы в последнее время слишком много для него одного, но оно и понятно — тот мается. Он не привык к тишине, а Фаллен, при всем желании, не мог заменить ему семью из шести братьев и сестер, да и из книжек в бункере — только детские. Они заказывали еще месяц назад что-нибудь научное или хотя бы научно-фантастическое, но Женечка смерила их взглядом, по тяжести конкурирующим с землеройным бульдозером, и вежливо поинтересовалась, будет ли в заказе что-нибудь вменяемое. Поэтому развлекался Карелин как мог, а именно — однотипными доебами ближайшего свободного уха. — Не заебало. И давай поменьше с матами, дети от тебя и так всякой херни понацеплялись. — Хуети, пусть готовятся ко взрослой жизни, — Славе вообще что в лоб, что по лбу, скалится довольно, на стуле скрипучем раскачивается. — Они благодаря тебе теперь называют главу аванпоста лысой карлицей. Сам перед Мироном оправдываться будешь. Слава закатывает глаза, теряя интерес к диалогу, глухо стукается ножками стула об пол, семенит из комнаты, бросая через плечо: — Пойду чайник поставлю. Хвала, блядь, господу, успокоился. Фаллен вздыхает, тихий час в саду последний месяц имеет все тенденции превращения в персональное проклятие. Нет, со Славкой лясы поточить он всегда за, но не когда посреди диалога всплывают упоминания… прошлого. Не того, хорошего. Плохого. Светло и без этого хватает тяги к самокопанию и пустой философии. А что было бы, если бы да абы. …если бы мама не заболела. …если бы не выставили из Города. …если бы на аванпосте они сказали правду. Славка прав в одном — три месяца прошло, а их до сих пор не доняли расспросами, видно, хорошо под дурачков косят. Вспомнить только, как Карелин внезапно отрыл в себе вокальные данные, когда по глупости в панике спизданул, что они бродячие музыканты. Повезло хоть кто-то из них на гитаре играть умеет, иначе бы сразу на частоколе повисли за базар кривой. Соглашаться на вакансию воспитателей — вот это вот было верхом тупости. Но не то чтобы им, бродячим, блядь, музыкантам, доверили что-то посерьезнее. И пока остальные наверху с огородом и укреплением ковыряются, они сидят тут, в бункере, яйца чешут да детей матам учат. Как долго эта лафа продолжится — одним богам известно, но Фаллен уже даже и к детям притерся, и Мирон с Женей перестали на них подозрительно коситься. Еще бы Славку занять чем-нибудь полезным, чтоб отъебался уже капитально, и можно смело назвать жизнь сносной. Еще бы маму… нет, нахуй. Фаллен со свистом отгоняет от себя шальную мысль, нет никаких сил возвращаться туда, в гнетущее чувство вины и воспоминания о дне, в который все пошло по пизде. Зная Карелина, это было неизбежно. Выжили, и ладно. Слава возвращается с двумя кружками, оглушительно мерзко присербывает из своей, жопу снова на стул заземляет. — Че, пиздюков будить будем? — Да рано еще. Женя говорила, там собрание будет, как все вернутся, — Светло хватает соседнюю кружку с отбитой ручкой, обжигает пальцы о потресканную керамику, шипит сквозь зубы. — В ратуше? — В раааатуше, — тянет уголком губ. Что действительно доставляет, так это то, с какой гордостью местные каждый зассаный угол именуют пафосным словцом. Не шатер из говна и палок, а полевая кухня, не сарай — а ратуша, не бункер, а детский сад, ебись он конем. Хорошо хоть сталкеры утварь всякую притаскивают, кто-то даже мелки и игрушки у городских выменял. Яркие такие, из пластика. У Фаллена в детстве из развлечений только уголь с промзоны был, наверное, оттого рисунки такие депрессивные до сих пор получаются. Что за стеной, что по ту сторону картина одинаковая, если не повезло родиться в трущобах. Тут, вон, народ хоть грибок поменьше мучает, потому что все соблюдают правила. Внутри стен у бедных одно правило, константа. Работай на Город и сдохни попусту, как собака. — Надо будет хоть сходить для виду, — Слава потягивается. — А то прошлое пропустили, я так и не понял, что там за кипиш с полем был. — Да вспышка, — Фаллен все-таки умудряется сделать глоток, по-плебейски отпивая из кружки без помощи рук. — Народу от ожогов померло много, ну, там, с деревни, не у нас. Но Рестор запаниковал и теперь гонит всех до полудня под крышу. Сиеста, епта. Славка пинается под столом, цокает преувеличенно недовольно: — Мог бы и раньше сказать, мудила. — Не, не мог. Люблю смотреть, как ты мучаешься, — Светло ржет в кружку и давится следующим же глотком горячего чая. Бьет кулаком по груди, громко откашливаясь. — Это карма тебе мгновенная, сучка, — кивает со знанием Карелин и хлопает его по плечу, подбадривая. — Пошли, воздухом подышим, пока приемыши не проснулись. Воздуха глотнуть не получается, Женя ловит их на подъеме и под белы рученьки ведет на собрание. Фаллен только успевает пихнуть незажженную сигарету за ухо и бодро обменяться приветствием с поварихой, прежде чем переступает порог величественной постройки. Народу в ратуше до опизденения, не протолкнуться. Даже Охра с вылазки приполз. Фаллен думает — это к беде. Потому что вся эта братия мироновская благих вестей, как правило, не приносит, зато вкинуть между делом что-нибудь про дефицит продуктов или зачистку очередную — это как пить дать. Мирон считает людей, раздает всем задания на неделю, а Охра на фоне скрипит крепежами, снимает маску свою понтовую, в одно усталое движение тут же превращаясь из грозного сталкера в поебанного жизнью Ваню Рудбоя. Говорит: — Пользу убили. Поставок из Города больше не будет. Славка кидает на Фаллена тревожный взгляд, будто тут же жалеет, что решил на этот раз услышать новости из первых уст. Фаллен сжимает зубы. Вот, блядь. Вот поэтому он и не питает симпатии к роже этой заросшей. Стоит кому-то из ходоков раз в полмесяца открыть свою пасть на собрании, и в аванпосте тут же начинается кипиш и паника. Мирон что-то спрашивает про ходы с другой стороны стены, Охра сухо кидается критичным отказом, а Светло хочет закурить посреди толпы прямо в ебаной ратуше, раз уж местные так обозвали этот несчастный сарай. Славка тычет локтем под бок, шепчет громко: — Ты же знаешь лазейки. Скажи им. Янка согласится помочь, она же рядом с завалом живет. Фаллен округляет глаза. — Согласится помочь кому, ты ебало его видел? — кивает выразительно на зубастую маску в руках Охры. — Не буду я ничего говорить. Янка не пойдет на контакт с ними. В смысле, с нами, — поправляется неохотно. — С застеньем. Но Слава не слушает. Голосит из толпы, мол, тут кореш мой, Ваня Светло, юный партизан и умничка, знает, как без палева ходить в город для богатых. А откуда знает — это ты сам придумывай, Ванечка. Вот такой я охуенный друг. Фаллен хочет волосами завеситься пуще прежнего, лишь бы не ощущать на себе две пары пристальных циничных глаз. Горло прочищает, но сказать ему не дают. — Светло, да? — басит Охра. — Подойдешь после собрания. Фаллен — хочется поправить. Мы с тобой не с одного двора, чтобы фамильярничать, дядя Рудбой. И идти куда-то там после совсем не хочется. Хочется — сигу казенную выкурить и вернуться к пиздючне своей перепуганной, чтобы байки им на ночь рассказывать. Что ему там хочется — ни Мирона, ни Охру не интересует. Фаллен второй раз за вечер царапается о тяжелый взгляд и стальные зубы на маске и понимает, что байки рассказывать придется все равно. Злоба на Карелина берет просто ебанутая, это надо было еще умудриться так, легко и играючи, запороть все, о чем они договаривались между собой долгие месяцы. Фаллен лихорадочно крутит варианты в башке остаток собрания, но подготовиться все равно не успевает — приходится идти с чем есть, то бишь ворохом тупых отмазок из разряда «мой ебанько так шутит, вы простите юродивого». Но под цепким взглядом Мирона желание мазаться как-то вмиг отпускает. Ссыкотно проебаться на пустом месте, да и он же с ними вроде как по-доброму, по-человечески. Фаллен мельтешит пальцами за ухом, но сигарету не нащупывает — вывалилась, коза. Охра это движение суетное с ходу прочитывает, достает откуда-то из бесконечных нагрудных карманов пачку, кидает на стол. Светло тянет одну, принимая подачку, подкуривает спичками. Пальцы на удивление даже не дрожат. Мирон говорит: — Выкладывай. А что ему выкладывать, Фаллен так и не придумал. Поэтому жмет плечом, безразличия деланного нагоняет. — Ну, в прошлый раз, когда с фестиваля возвращались, — вспоминает легенду, — я прикол заметил. У завала. — Какой «прикол»? — с толикой раздражения тянет информацию Мирон. — Там прореха есть, у нее грибницы толпятся еще, — меж затяжками продолжает Светло. — Я сначала не понял, че они туда ломятся, а потом поближе подошел… в общем, грибницам туда не пролезть, они лазать не умеют, но вот живые ходят через прореху их кормить. — Как питомцев, что ли? — после недолгой паузы отмирает Мирон. Фаллен открывает рот, но Охра произносит быстрее: — Как родственников. Больных. Светло кивает, соглашаясь. Наверняка Охра и не такую дичь видел, хотя для Фаллена это и не дичь вовсе, так, блажь людская. Глядишь, если бы из Города не выкинули, сам бы так ходил. — В общем, раз ваших через ворота не пускают, можно попробовать в обход. У меня там… э-э, знакомая есть. Помогала с организацией выступлений, живет как раз недалеко от завала. Но она из стражи. Не знаю, как Охра или другие с ней договариваться будут. — Ты будешь, — «успокаивает» его Охра. Фаллен давится дымом, гулко закашливаясь. — Погоди, я не- — Вы же с Карелиным на день Города отправлялись, да? Когда вас по дороге ограбили, — уточняет Мирон, переводя тему. — Ну вот, Охра вас проводит, а вы там через главные ворота сами со своей знакомой договоритесь. Ебаный Слава, язык без костей. И вот что теперь делать? Фаллен тушит сигарету, потому что руки начинает предательски потряхивать. — Мы это… на самом деле, не так часто там выступаем. Пропуска у нас тогда тоже отжали, а лицом я неприметный. Не думаю, что стража на входе нас вспомнит. Светло чувствует, как начинает подташнивать. — Так попроси стражу твою знакомую позвать, — нажимает Мирон, очевидно, не видя проблемы. Петля на шее начинает закручиваться все стремительнее. — Проще через прореху, — внезапно спасает Охра. — Мир, мне одного идиота хватит, я не буду с двумя таскаться. Особенно если они с собой свои балалайки потащат. Гитары — с чувством огрызается Фаллен про себя. А потом вдруг понимает, что ого. Нихуя себе. Охра сейчас в двух предложениях слов больше сказал, чем Светло от него за три месяца слышал. Еще и слова такие, как мед на уши, аж попускает немного. Мирон его послушает, они всегда друг друга слушают. За затылок вдруг кусает какое-то тупое ревностное чувство. Если бы Славка его так слушал, они бы, блядь, вообще здесь не оказались. — Ладно, верно, — оправдывает ожидания Мирон. — Карелин здесь останется, Женька в одного с этой оравой мелкой не справится, расслабилась слишком, — улыбается внезапно открыто. У Фаллена в грудине теплеет. Приятно все-таки быть полезным. — Твоя подруга из Города, — чеканит Рудбой, перетягивая внимание, — точно поможет? Тут две недели ходу туда-обратно, еще раз мотаться впустую я не собираюсь. — А нет точек поближе? — с надеждой спрашивает Фаллен. — Ну, ты же не только в Город ходишь, может, с другими деревнями обмен устроить? — С твоей, например, Светло? — с излишней иронией интересуется Охра, и что-то в желудке у Фаллена нехорошо переворачивается. Рудбой никогда ему не верил. Ни ему, ни Славке, с самого первого дня. Это сквозило — не в голосе, но во взгляде. Первые недели Охра их откровенно пас, даже жрать не хотелось, особенно на людях. Заходил к типа детишкам наведываться, хотя тогда с них даже Женя глаз не сводила. У Фаллена до сих пор от его гляделок волосы дыбом становятся, а дети, сучата, Охру любят. Он у них местная легенда и бабайка в одном лице. В зависимости от того, напялит ли маску. — Не на что меняться, — отрезает Мирон. — У соседей урожай сгорел во время вспышки, у нас — дерево. Мы друг другу нихера подсобить не можем, поэтому нужны семена. Сухпай еще, все по максимуму, что унести сможете. — В смысле, что дадут, — поправляет Охра. Мирон медленно кивает. Видно, ему тоже не очень нравится идея стоять с протянутой рукой у Города, Польза хоть контрабандой за наркоту занималась. Фаллен давит желание поморщиться. Кто-то из местных как-то обмолвился, что техи в пустоши эту хрень из грибниц добывают. Дальше Светло не спрашивал. Янка явно на такой обмен не согласится, но помочь разок сможет, наверное… по старой памяти. — Мне… нам помогут. Но не факт, что это будет на постоянной основе, — отвечает наконец Фаллен. — Неважно, — отмахивается Мирон. — Нужно пережить месяц, там разберемся. Рестор со своими ушел на восток неделю назад, узнавать про новое поселение. Если у них все налажено, законтачим с ними, — он хлопает широкими ладонями по столу, встает, закуривает тоже. — Вано, выдели парню рюкзак. Охра кивает — сначала Мирону, потом на выход. Фаллен рвется вперед, на воздух, все еще чувствуя затылком две пары внимательных глаз. До склада доходят в гнетущей тишине, Рудбой щелкает ключами, отпирая массивный замок, подсвечивает помещение тусклым светом масляной лампы. Фаллен не мельтешит, оставаясь в дверях и изучая сумрачный силуэт со спины. Охра не выдерживает, прекращает копаться на полках, оборачивается, цедит: — Что? Неприятно, правда? Светло дергает уголком рта, размыто жмет плечом. — Да так. До последнего думал, что… — Фаллен закусывает щеку изнутри, мотает головой. — Да ладно, неважно. Охра дергает пыльный походный рюкзак с кучей карабинов с верхнего ряда, ловит его, масляная лампа в руках начинает опасно покачиваться. Разворачивается со своей поклажей неуклюже в тесном помещении, как слон в посудной лавке, хотя и шкафом его не назовешь. Снять с Охры его снарягу бесконечную, педали тяжелые, капюшон да маску, и что там от него останется? Тело чуть больше Фаллена, чуть старше Фаллена, со взглядом безразмерно мертвым. Картинка по своему отчаянию — чернее солнца над пустошью. Светло царапает нехорошей, но до чертиков правильной мыслью — Рудбой ведь сам выбрал быть Охрой, скитаться по выжженным деревням и селам. Рестор, вон, исправно к семье возвращается хоть на недельку, по аванпосту с местными суетится. А Охра без дороги мается, как Славка без своих пробирок и чертежей. Тесно чуваку в спокойствии, была бы война — давно бы ушел. Но есть только последствия. Философия эта беспонтовая из башки вылетает вместе с толчком, когда Охра подходит ближе и пихает ему рюкзак в руки с такой силой, что Фаллен к косяку затылком прикладывается. — Если ты там надумал себе, что это акция неслыханной щедрости, то она одноразовая, пацан, — шипит Охра, страху нагоняет. С маской вышло бы убедительнее, — думает Фаллен. — Ты поаккуратней с лампой, дядь. Загоримся же, — ровно, но невпопад отвечает Светло. И это явно ответ из категории «неправильно». Надо было выбирать вариант из разряда «понял, Охра, спасибо». Потому что этого от него и ждали, потому что Рудбой действительно жопу ему прикрыл, не дал доломать и без того побитую легенду. Только вот нахера? — Если хоть что-то из твоих баек про Город окажется наебаловом, в аванпост ты не вернешься, понял? Попиздуешь обратно в деревню свою погорелую, налегке. Та два года уже как сожжена, ты в курсе? — дергает бровью, иронично так, как за пятнадцать минут до этого на допросе. Фаллен трется острой лопаткой об косяк, пытаясь отстраниться подальше, но гляделки выдерживает. — Ты с самого начала знал, — не вопрос, утверждение. — Че Мирону тогда не настучал? Охра продолжает жалиться взглядом, руку от рюкзака убирает, прекращая вжимать в доски. — Питаю слабость к убогим дворняжкам, — и по тону слышно, что правда. Оттого вдвойне обиднее. За угрозу он их со Славкой явно не считал. Зато за проблему — однозначно. И это, если на горло себе наступить — тоже правда. — Да ладно, тебе просто понравилось Славкино выступление, — пытается отшутиться Фаллен. — Слуха у твоего друга нет вообще. Но ты на гитаре неплохо лабаешь. И внезапно Охра улыбается. Блекло так, с натяжечкой, но Фаллен таращится на этот кривоватый изгиб губ, как на херово северное сияние. Или какие там чудеса природы в старых книжках еще описывались. Наверное, это можно считать за перемирие. По крайней мере, до момента, пока все идет по плану. — Спасибо, — вылетает вполголоса. И это спасибо — сразу за все, ему незачем расшаркиваться, Охра и так понимает. — Зайду на рассвете, Светло. Охра передает ему масляную лампу, чтобы не пришлось в потемках брести через лагерь. Пиздец забота. — Фаллен, — бросает он уже в спину. Ванечка Светло остался там, в Городе. И завтра Фаллену предстоит к нему наведаться.