…Я иду по грани между паникой и безумием. Объятия безумия… Мои дьяволы они шепчут мне на ухо, Оглушая меня всеми моими страхами. Я живу в кошмаре. Есть часть меня, которую я не могу скрыть. Я пытался и пытался миллион раз. Клянусь всем сердцем и надеюсь умереть. Добро пожаловать на мою темную сторону… Darkside — Neoni
Кровь, повсюду была кровь. Балдуину казалось, что она была везде: на коврах, на стенах, на сундуках. Его белые одежды пропитались глубоким алым цветом, который въелся под кожу, в его язвы и нарывы, ушел куда-то глубоко, смешиваясь с его собственной испорченной болезнью кровью. Светлые ее волосы были липкими и красными от крови, а лицо — мертвенно-бледным, без привычного нежного румянца, без мягкого света глаз. Сейчас же пустой испуганный взгляд, приоткрытый рот — вот навечно застывшая гримаса ужаса на ее лице. Балдуин упал перед бездыханным телом на колени. Взял ее за плечи, приблизил к себе родное лицо, нынче совсем восковое, безжизненное, как его серебряная маска. Он уговаривал ее, обнимал, умолял вернуться. Но супруга его была непривычно молчалива и тиха. Балдуин вынул из ослабевшей женской руки клинок, который она прижимала к ране на животе и отложил его в сторону. Кровь перестала течь, сердце — биться, бессмысленно было пытаться воскресить покойницу. Балдуин снял маску. В последний раз прикоснулся губами к ее губам, к ее лбу, щекам. Едва слушающимися пальцами закрыл своей возлюбленной веки. Обнял ее и так и сидел, пока слуги не вытащили своего короля, бессознательного, едва не потерявшего от горя рассудок из лужи чужой крови. Лучше бы тогда умер он, а не она. Лучше бы его убили. Как ему жить, зная, что его душа вместе с ее телом сейчас покоится в сыром, холодном склепе? А его собственное тело давно сгнило. Что заставляет сердце биться, разгоняя грязную кровь по измученному организму? Ее не похоронили в храме Гроба господня. Это было невозможно, но Балдуин настаивал, чтобы его супруге не отказывали хотя бы в этой последней почести, однако Церковь была непреклонна: так как королевой она никогда не была, то не покоиться ей с великими королями Иерусалима. Однако ему дали время попрощаться с горячо любимой супругой. Балдуин оплакивал ее возле гроба, приходил, сидел целыми днями, даже когда запах от сгоревших сальных свечей и трупная вонь становились невыносимыми. Балдуин не ощущал и не видел ничего: как ее руки покрываются пятнами, как каменеет тело, как кожа желтеет, а глаза все глубже проваливаются внутрь и все ярче выступают острые скулы и лоб. Тело предали земле на третий день, когда подданные всерьез обеспокоились душевным состоянием короля и его возможностью управлять королевством. Похоронили ночью, тайно, потому что знали, что горюющий Балдуин не даст им этого сделать. С каждым днём он находил все больше внешних сходств со своей дражайшей супругой, и это приносило ему извращённое удовольствие. Он часами мог разговаривать с ней, пересказывать все события, мечтать вслух. Балдуин говорил с покойницей, интересуясь делами мертвых больше, чем делами живых. И как только он узнал о том, что тело его супруги предали земле, то рычал, как забитый зверь, рвался к ней, велел всех казнить. Балдуин выл, драл на себе волосы, не чувствуя боли, пальцами впивался в едва зажившие раны и язвы, заставляя их кровоточить. Он изводил себя с извращенной дотошностью, педантично, шаг за шагом подводя себя к пропасти из которой нет возврата. Он находил в этом наслаждение. Он находил в этом утешение. Он находил в этом удовольствие. Как человек, никогда не чувствовавший боли физической, он перестал ощущать и душевную, словно проказа добралась и до сердца. Балдуин не спал ночами, потому как стоило ему закрыть глаза, то под изнанкой век появлялся ее образ — призрачный и безмолвный. И дух ее смотрел на короля с большой печалью и укором. А король… Король медленно сходил с ума…***
Год назад Она была самой обыкновенной девушкой: безликой и тихой, следующей безмолвной тенью за своей маленькой воспитанницей принцессой Изабеллой Иерусалимской. Однако несмотря на внешнюю непримечательность, имя у этой девушки было сильным и ярким — Алекса. Женская форма имени Алексей — имени одного из императоров великой Византийской империи Алексея I Комнина. И сама обладательница имени, Алекса, хоть и пытающаяся быть совсем незаметной, все же решительно выбивалась из общества здешних матрон: это была ее византийская стать, ее богатые украшения, ее белая кожа и королевская поступь, хотя она вовсе и не была королевских кровей. Алексу выдали замуж в четырнадцать лет за богатого иерусалимского дворянина вдвое старше ее самой. Но спустя два года брака ее муж умер от холеры, оставив ее бездетной вдовой с титулом, но без гроша в кармане. Ее высокий ранг и имя мужа, представленного ко двору, позволили Алексе получить место воспитательницы юной принцессы и предполагаемой наследницы иерусалимского престола. Девочки быстро привязались друг к другу и были почти неразлучны. Это заметил и сам король, который приехал навестить сестру и заодно объявить о своем решении выдать ее замуж за Онфруа де Торона. Юной Изабелле было всего одиннадцать лет, а она уже была невестой и совсем скоро должна была стать женой такого же малолетнего жениха. Алекса, чей брак хоть и нельзя было назвать ужасным, но все же слишком ранним, понимала как никто другой, что Изабелла ещё не готова вступать в супружескую жизнь. И чтобы спасти свою воспитанницу от подобной судьбы, робкая византийка решилась просить аудиенции у короля. Она нагнала его возле паланкина, бежав за ним так, как не подобает женщине ее статуса. — Ваше величество! — смело окликнула она государя. Король, готовящийся сесть в паланкин, остановился. Развернулся, чтобы посмотреть, кто имел наглость напрямую обратиться к нему в такой неформальной обстановке. Перед ним стояла воспитательница его младшей сестры. Она была родом из Византии, кажется. Ее выдавал акцент. Балдуин по своему опыту общения с жителями империи, знал, что все византийцы были упрямы, бесстрашны и непрошибаемы, как стадо баранов. Она предстала перед ним как древнегреческая Немезида: раскрасневшаяся, с выбившимися из-под платка прядями волос и сверкающим решительным взглядом. И Балдуин влюбился в нее без памяти. Мало кто осмеливался подходить к нему так близко, обращаться, без крайней на то необходимости и смотреть так прямо, почти что с вызовом. Балдуин устроился в паланкине, а после дал отмашку страже, которая преграждала путь терпеливо ожидавшей византийке. Король подозвал ее к себе и она подошла. — Ваше величество, я Алекса, вдова Жерара Сидонского, воспитательница ее королевского высочества Изабеллы. — Какая у тебя ко мне просьба, Алекса? — спросил ее король. Византийка закусила губу и опустила взгляд, словно на что-то решаясь, а затем резко подняла глаза и выпалила одним слитным предложением: — Государь, не выдавайте замуж принцессу Изабеллу так рано. Она слишком юна, чтобы стать достойной супругой Онфруа де Торону. Балдуина позабавило, что ей хватило смелости оспаривать его решения. Даже его родная мать, известная своим волевым характером и крутым нравом, не решалась спорить с ним, а тут — незнакомая девчонка. Балдуину понравилась ее робость и упрямость, готовность стоять до конца на своем, но вместе с этим — кротость. Как эта удивительная женщина сочетала в себе столь противоположные друг другу качества, король не знал. Женская душа всегда была для него загадкой. Он не стал отвечать византийке, покрыв молчанием ее справедливое, в общем-то, замечание. Однако Алекса ему понравилась. И король захотел встретиться вновь.***
Балдуин ощущал себя пауком, плетущим паутину вокруг ничего не подозревающей жертвы. Он выбрал себе цель — Алексу, у которой не было ни связей, ни родственников, влиятельных настолько, что могли бы помешать королю. А тем временем он прилагал немалые усилия, чтобы привязать ее к себе, и Алекса, казалось, поддавалась его чарам: ее сострадательное сердце уже всецело принадлежало Балдуину, его заботам и нуждам, его прихотям. Король был изобретателен, но нетерпелив: а потому методы завоевания сердца дамы у него были свои — изощрённые и пугающие. Сострадающая Алекса быстро прониклась к нему сочувствием, и Балдуину покладистая натура византийки была только на руку. Он манипулировал ею, как хотел. Власть короля позволяла многое. Он мог неожиданно нагрянуть с визитом к Изабелле сам, мог приглашать сестру и ее свиту в столицу, а мог приказать Алексе остаться в столице, чтобы вести дела покойного супруга. Балдуин постоянно находил повод с ней видеться, а Алекса не могла отказать. Она словно и не видела вовсе, с какой маниакальной страстью король ухаживает за ней, как ревниво провожает взглядом всех мужчин, что подходили к ней. Алексе, однако, были безразличны другие мужчины: среди них всех она видела только Балдуина. Лишённая в детстве отцовского внимания, так рано разлученная с семьёй, обделенная заботой мужа, бывшего все время в военных кампаниях, Алекса тянулась к любой ласке, которую только могла получить, не замечая, что любовь Балдуина — это не то, о чем писали в романах, это было извращённое и собственническое чувство короля. Но Алекса легко поддавалась на провокаци. Венценосный юноша, только-только вышедший из отрочества, так и остался мальчиком, лишенным женской любви, и поэтому для него, как для человека зрелого физически, но не духовно, было совершенно естественным требовать к себе внимания посредством манипуляции, шантажа и истерик. Балдуин не знал, что может быть по-другому. И вот спустя всего два месяца таких встреч, Балдуин принял скоропалительное решение заключить брак с Алексой. Король чувствовал, как его время стремительно утекает, как песок сквозь пальцы. Иной раз ночью ему мерещилось, что холодное дыхание самой смерти проносится над его ложем, и потому с утра он нервно вглядывался в неровную, мутную поверхность венецианских зеркал, силясь разглядеть в них новые признаки проказы на лице. И в один прекрасный день, дойдя до апогея своего помешательства, Балдуин предложил Алексе стать его супругой. А если быть точным, то просто поставил перед фактом, обернув все в свою пользу, да так, чтобы девушка не посмела отказать. И, наконец, получив столь желанное и очевидное согласие, Балдуин оповестил об этом зашедшего его проведать Тиберия. Тиберий долго хмурился, поглядывал то на довольного короля, то на его притихшую невесту, а потом изъявил желание поговорить с ней наедине. — Говори здесь, коль ты так хочешь. У нас нет друг от друга тайн и секретов. Ведь так, Алекса? — Все так, мой король. — И все же, Балдуин, я провожу госпожу Алексу в ее покои и передам на руки служанкам. Время позднее, а незамужней девушке неприлично так долго оставаться в покоях наедине с мужчинам. Ты ведь не хотел бы, чтобы о твоей невесте поползли слухи? На слухи Балдуину, как и всякому безумцу, было откровенно наплевать, но время действительно было позднее и он уже очень устал, а потому позволил Тиберию проводить Алексу. Как только они вышли из покоев, граф осторожно поинтересовался. — Миледи, вы осознаете какой серьезный шаг вы намерены совершить? — Вполне, господин граф. — Миледи, я ни в коем случае не хочу умалять ваших чувств, но… — тут мужчина запнулся и воровато огляделся, словно сейчас, пока они шли чередой бесконечных замковых коридоров, кто-то из соглядатаев Балдуина мог подслушивать их. — Мне кажется, вы не совсем понимаете… Балдуин умеет очаровывать, я не спорю, он умен, остроумен и обаятелен. Но он болен, миледи, и у вас не будет детей. И я не говорю уже о том, что вы подвергнетесь колоссальному давлению со стороны придворной знати, заключив с королем брак. Вы не будете ни королевой, ни матерью, и каждая подзаборная собака, именующая себя графом или графиней, вам об этом будет напоминать. Алекса улыбнулась экспрессивной речи Тиберия. — Мне совсем не страшно, я вытерплю любые невзгоды, посланные Господом, лишь бы быть с ним. Быть ему опорой и радостью. — Алекса, послушай. — Тиберий остановил ее и повернулся к ней лицом. — Балдуин болен не только телом, но и душой. Я воспитывал его, он рос на моих глазах, я знаю его с детства. Он рано потерял отца, был разлучен с матерью и сестрой, его столько раз предавали, что это… Отложило отпечаток на его личность. Он мнителен, подозрителен, а временами бывает очень жесток. Он черпает в боли, своей ли, чужой, удовольствие. Я умоляю тебя хорошо подумать, Алекса, прежде чем связывать свою жизнь с его. Я не хочу, чтобы это обернулось трагедией. — Господин Тиберий, я понимаю ваше беспокойство, но уверяю вас, я полностью отдаю себе отчёт в том, что делаю. Вы можете не волноваться за меня, все будет хорошо. Алекса едва коснулась его руки и пошла своей дорогой. Тиберий долго глядел ей вслед. Ему было тревожно.***
Весь процесс венчания и последовавший за ним пир, Балдуин никак не мог оторваться от своей теперь уже законной супруги: он смотрел на нее так, что этот взгляд едва можно было назвать приличным, он почти не обращал внимания на поздравления от придворных, лишь следил за тем, что пьет и ест его молодая жена, на кого она смотрит и кому улыбается, и если Балдуин замечал, что она хоть на долю мгновения уделяет кому-то внимания больше, то непременно начинал злиться и выражать свое недовольство лёгким сжатием руки Алексы. Но зато когда они остались одни, Балдуин смог, наконец, вкусить все то, что раньше ему было недоступно… — Подойди ближе, — приказывает он. Балдуин сидит в кресле и полумрак скрывает его изящную, словно выточенную из мрамора, фигуру в белых лёгких одеяниях. Алекса робко подходит ближе и смущённо улыбается, пытаясь прикрыться рукой. На ней лишь ночнушка, и в свете немногочисленных свечей она не скрывает изгибов стройного тела. Король сменил маску на лёгкий шарф, закрывающий лицо и оставляющий только глаза. Эти глаза, горящие синим адским пламенем, ласкают взглядом фигуру жены, практически пожирая ее. Алекса испытывает двоякие чувства: в ее груди разгорается пламя ответного желания, но при этом тяжелый взгляд супруга пугает ее. Когда Алекса останавливается у кресла, Балдуин поднимается и властно проводит рукой в воздухе — все свечи гаснут, как по волшебству. Остаётся лишь полная темнота. Византийка слышит совсем рядом шорох ткани — это король снимает шарф со своего лица. Перчатки на руках он, однако, оставляет. — Скажи, если тебе будет… Неприятно. — хрипло просит он, прежде чем его холодные, истерзанные болезнью губы касаются ее шеи. Она вздрагивает, но вовсе не от отвращения. Ощущения для Алексы новые: ее первый брак не был консумирован, и она только в общих чертах знала, что должно происходить между супругами в брачную ночь. Алекса в поиске опоры хватается за острые плечи супруга и сжимает их. Чуть осмелев, проводит по таким же острым лопаткам, словно обрезанным крыльям ангела, зарывается пальцами в волосы. Она чувствует, как Балдуин не больно, но крепко хватает ее за косу и тянет вниз, заставляя открыть шею сильнее. Руки в перчатках касаются ее везде, обводят изгибы талии, живот, грудь, бедра. Постепенно король укладывает ее на мягкие толстые ковры, которыми устланы каменные полы его покоев, и Алекса в какой-то момент ощущает это ворс обнаженной спиной. Она осторожно проводит руками по телу супруга, ощущая грубые застарелые шрамы, бинты и кое-где скользкие гнояющиеся язвы. Но ничто из этого не вызывает в ней неприязни. Вопреки ее ожиданиям Балдуин никак не реагирует на ее прикосновения, и она решается спросить, почему. — Представь, что тебя трогают через сто слоев одежды. Ты практически не ощущаешь этого. Но меня распаляет мысль, что ты касаешься меня там, где другим не дозволено, и что мое тело не вызывает у тебя отвращения. — отвечает он ей. Балдуин тоже лишь в общих чертах знал, что происходит между мужчиной и женщиной, но в его королевской библиотеке хранилось множество книг, в том числе древних трактатов из Индии, запретных и оттого манящих, а потому он был более сведущ в теории, чем его жена. И все же, дорвавшись до желанного, ему не удалось сдержать своей силы, а Алекса молчала, терпела, не желая произносить ни слова, терпела, потому что считала, что так нужно, что так правильно. Она не мешала ему, чувствовала тяжесть над собой, ощущала, как стираются и размываются в нем годы одиночества и лишений. И думала, что счастлива, раз счастлив ее супруг. Она хотела сказать, что он входит слишком резко и ей неприятно, но промолчала, слыша хирплые стоны над собой. Она хотела сказать, что он слишком сильно хватает ее, и оттого ей больно, но он смолчала. Алекса молчала. Терпела. А Балдуин, упоенный происходящим, и вовсе ничего не замечал.***
Балиан, прибывший к иерусалимскому двору, не сразу познакомился со всеми жителями замка, однако с первого дня он заприметил ее — русоволосую византийку, гуляющую в саду в одиночестве. Они несколько раз пересекались, и каждый раз он был не в силах сдержать улыбки, глядя на то, как девушка смущенно улыбается ему в ответ и спешит покинуть сад. Чуть позже, однако, принцесса Сибилла, ревниво взмахивая пышными ресницами, объяснила сыну Годфри, что девушка, в которую он имел несчастье влюбиться жена ее брата, короля Иерусалима и предостерегла, что ему следует избегать даже мыслей о ней, потому как у простодушного рыцаря все было написано на лице. Балиан д’Ибелин горячо отрицал, что был влюблен в Алексу, ибо за такое, зная крутой и жестокий нрав государя, могли не то, что титула лишить, но и вовсе казнить. Однако бороться с искушением взглянуть на загадочную супругу прокаженного короля он не мог, а потому чувствовал, что ходит по острой грани сарацинского клинка. Французский рыцарь, наделенный отныне именем и титулом, но в душе оставшийся все тем же деревенским мальчишкой, не мог ни есть, ни спать, все время думая о той, что прочно засела в его мыслях и о которой думать было непозволительно, но мужчина ничего не мог с собой поделать. И оттого день ото дня продолжал о ней думать, мечтая, что когда-нибудь ему посчастливиться хотя бы раз услышать ее смех и слово. И однажды судьба предоставила молодому рыцарю такой шанс… Балиан возвращался с конной прогулки, ведя под узды своего скакуна. Выросший в деревне, в окружении животных, французский рыцарь очень любил лошадей, а потому зачастую возился с ними сам, не подпуская к своим любимцам королевских конюхов. Работа в конюшне и уход за своими лошадьми были для него отдушиной, а еще местом, где он мог побыть наедине, без пристального внимания скучающих и жадных до сплетен аристократов, чье общество ему было непривычно и чуждо. В конюшне было светло, тепло и сухо, а еще… Совсем не так одиноко, как обычно. Пройдя вглубь, Балиан заметил в самом дальнем ряду женщину, облаченную в темные неприметные одежды. Она кормила свою лошадь, пела песни на греческом, а еще… смеялась! И молодой барон Ибелин мог поклясться, что это самый чудесный женский смех, что он когда-либо слышал. Мужчина был готов до самого заката любоваться и этой изящной женской фигурой, и тихим голосом, певшим незнакомую ему песню. Стараясь не шуметь, Балиан сделал несколько шагов вперед по устланному сеном земляному полу. Его сердце забилось от восторга, когда в незнакомке он узнал Алексу! Его конь, так невовремя фыркнувший, разбил блаженную безмятежность и заставил девушку испуганно обернуться. Заметив незнакомого мужчину, Алекса смущенно выдохнула и хотела поспешно покинуть конюшню, но единственный выход из нее закрывал Балиан со своим конем, а потому двое молодых людей замерли друг напротив друга в нерешительности. Одна хотела уйти, другой не хотел отпускать. — Простите, госпожа, что смутил вас. Мне следовало обозначить свое присутствие. — Ибелин склонил голову. — Дайте мне пройти, господин. — тихо, но уверенно произнесла Алекса. — Вам незачем так поспешно убегать. Я здесь лишь гость, но вы — полноправная хозяйка. Алекса несмело улыбнулась и опустила взгляд. Ей так давно никто не говорил таких слов. Придворная знать соревновалась между собой, кто больнее и изощреннее ранит супругу короля. Все постоянно припоминали ей ее не королевское происхождение, ее первого покойного супруга, ее статус при дворе. Сбывалось все то, о чем ее предостерегал Тиберий. И как бы Алекса не храбрилась, переносить подобное в одиночку было тяжело — король ни о чем не знал: аристократы при нем благоразумно замолкали и покрывали друг друга, а Алекса не хотела жаловаться, чтобы не доставлять своему больному супругу еще больше неудобств и хлопот. Алекса смутилась. Она знала этого рыцаря по рассказам Сибиллы, которой молодой сын барона Годфри д’Ибелина очень нравился. Балиан был прост и мил в общении, не успев отравиться придворным этикетом и надменностью, а ещё… Он действительно видел в ней королеву. Алекса поспешила уйти, пока эта случайная встреча не доставила им обоим неприятности — она помнила, что король очень ревнив, а ещё у него много соглядатаев, которые следят за каждым шагом его жены. И когда она прошла мимо посторонившегося Балиана, в спину ей донёсся его робкий и неуверенный голос: — Госпожа, вы умеете сидеть в седле? Алекса не планировала отвечать, но разговор о лошадях был очень ей приятен, и она невольно поддалась искушению. Не оборачиваясь, она тихо бросила через плечо: — Да, я умею. Раньше много каталась, когда была маленькая. У отца была богатая конюшня… Впрочем, это неважно. — Раньше — это в Византии? — Да. — А почему сейчас не катаетесь? — спросил Балиан и тут же мысленно себя отругал, заметив, как погрустнела девушка, как поникли ее плечи. — Моему супругу нездоровится и мы не можем совершать конные прогулки как раньше. А одной мне не позволено. — под конец голос Алексы наполнился горечью. Она сожалела о том, что больше не могла заниматься любимым делом — кататься верхом на лошади. Для нее в той, прошлой жизни, радостной и беззаботной, это было развлечением. На Святой земле стало отдушиной, а после второго замужества ее лишили и этой маленькой и безобидной радости. Балиан, которому было стыдно за то, что он завел такой разговор и расстроил Алексу, вдруг пылко выкрикнул: — А хотите, госпожа, мы с вами покатаемся на лошадях? Проедем до поместья Ибелинов, тут недалеко и места красивые. Это будет нашей тайной… Алекса вцепилась пальцами в платье. Мятежное и вольное сердце откликнулось на вопрос рыцаря, желая ощутить те же эмоции, что и раньше — теплый сильный ветер, свободу и счастье от быстрой скачки. Но холодный разум перечил — так нельзя, это непозволительное поведение для дамы ее статуса. Алекса, запертая в золотой клетке, лишённая почти любых контактов с внешним миром, металась между тем, что должно и тем, что отчаянно хотелось. Балиан, чувствуя ее смятение, сказал: — Вы можете не отвечать мне, госпожа. Но я буду ждать вас здесь, в конюшне, после заката солнца. Даже если вы не придете, я все равно буду ждать каждый день. Алекса ушла, не сказав ни слова. Она не пришла ни завтра, ни на следующий день, ни даже через неделю. Балиан терпеливо ждал, приходил на конюшню каждый вечер, гладил ее коня, явно скучающего без своей хозяйки, и ждал ее. Ждал до самой ночи, когда луна появлялась на небе, а лошади засыпали. Ждал — и уходил заполночь, возвращаясь обратно к себе. Но эта надежда жила в его сердце и давала возможность жить. И вот спустя две недели она появилась. Балиан мысленно отметил, что в этот день король Балдуин отсутствовал в Иерусалиме, уехав в Аскалон по своим делам. Когда Алекса вошла в конюшни, рыцарь не сразу узнал ее: мужской костюм для верховой езды, темный потрёпанный плащ, шапочка, под которой были спрятаны густые волосы. Вся ее миниатюрная фигурка напоминала мальчишку, только что вступившего в отрочество и служащего оруженосцем у какого-нибудь знатного графа. Балиан приветствовал ее лёгким поклоном. От волнения его голос непривычно дрожал: — Добрый вечер. Я очень рад, госпожа А… — Без имён, пожалуйста, добрый рыцарь. — она остановила его взмахом изящной руки. — Мы с вами прокатимся, но я не хочу, чтобы вы могли надеяться на что-то большее. Я замужем, господин. — Конечно, я понимаю. — кивнул Балиан, хотя за грудиной неприятно ныло от напоминания такой очевидной истины. Ибелин в самых смелых своих мечтах представлял, что было бы, приедь он в Иерусалим хотя бы на год раньше: Алекса ещё не была бы женой короля и он смог просить ее руки. И в отличие от брака с государем, их был бы равным. Они жили бы в его поместье, у них были бы дети… Мужчина тряхнул головой, отгоняя пустые желания, не приносящие ему ничего, кроме страданий. Несколько черных кудрей упали на высокий лоб, придавая обветренному лицу рыцаря какое-то мальчишеское очарование. — Тогда поскакали, не будем терять время. — сказал Ибелин, помогая Алексе взобраться на коня. Они выехали за пределы замка неузнанными, и отъехав от него на значительное расстояние, смогли, наконец, вздохнуть спокойно. В окрестностях было тихо, догорал закат, вдалеке кричали последние птицы, теплый южный ветер ласкал лицо. Алекса молчала, прикрыв глаза и почти отпустив поводья, Балиан тоже не разговаривал: чуть повернув голову в сторону спутницы, он украдкой любовался ее красотой и безмятежностью. Казалось, в это мгновение она отпустила все свои печали и страхи, освобождалась от оков, надетых на нее мужем и придворными, и, наконец, просто была собой. На губах Алексы впервые за долгое время расцвела счастливая улыбка. А тем временем королевский кортеж приближался к замку. Балдуин решил выехать из Аскалона вечером, чтобы уже к ночи прибыть обратно в Иерусалим. Ему не терпилось вновь увидеть супругу, приласкать ее, почувствовать себя в ней. В последнее время она была отчего-то молчалива и задумчива, отдавалась ему без прежней нежности и страсти, а на все его расспросы отвечала кротко и покорно, что совсем не соответствовало ее византийскому нраву. Балдуин добрался до своих покоев, отпустив слуг — от одежд ему поможет избавиться его супруга. Он прошел в покои, которые были темны и несколько раз позвал Алексу. Думая, что та уснула, пока дожидалась его, король прошел до ложа и в темноте коснулся его края. Но постель была пуста и холодна, что означало, что в покоях давно никого не было. Балдуин начинал нервничать. Где его супруга могла быть в столь поздний час? Она всегда должна быть здесь! Медленно теряющий самообладание государь позвал слуг и велел им немедленно отыскать его жену. Воображение тут же рисовало самые дикие страхи и догадки — она в руках другого мужчины, она сбежала от него… Сердце колотилось как сумасшедшее, разгоняя по венам дико закипающую кровь. Один образ беспощаднее другого мелькал у Балдуина перед глазами. И он чувствовал, как начинает сходить с ума. Он метался по комнатам в приступе бешенства, не в силах избавиться от навязчивы мыслей. Ему слышался смех Алексы, ее стоны, ее крики в руках чужого мужчины. Она променяла его, больного прокаженного короля, на какого-нибудь молодого и здорового рыцаря. Подлая предательница! Когда сил уже не осталось, Балдуин рухнул в кресло и вынул из ножен кинжал, крутил его в руках, глядя на инкрустированную драгоценными камнями рукоятку, прокалывал остриём ладонь, глядя как кровь течет по коже. Он тяжело дышал и как заворожённый глядел на блики острия. Холодное оружие в руках его успокаивало. Спустя время слуги вернулись с ответом. Алекса отсутствовала в замке. Балдуин успел задремать, когда почувствовал, что обстановка в комнате изменилась: из молчаливо-тревожной она перестала быть молчаливой. Раздались аккуратные лёгкие шаги, а потом на плечо короля опустила изящная рука. Балдуин уловил лёгкий аромат, который мог исходить только от его супруги. Он улыбнулся сквозь сон, но постепенно дурман развивался и Балдуин выплывал из неги, возвращаясь в реальность. А вместе с пробуждением вернулась и ярость. Балдуин подскочил с места, сжимая запястье Алексы. — Где ты была?! — рявкнул он ей прямо в лицо. Ее глаза моментально наполнились слезами. Она слабо попыталась выдернуть руку, но Балдуин был в разы сильнее ее. Он чувствовал ее страх: тот липкой паутиной расползался по ее лицу, цеплялся за ресницы, начинающие дрожать, за губы, парализуя их и не давая сказать и слова в свое оправдание. Балдуин упивался этим страхом. Он показывал своей жене, что она не властна даже над своей жизнью. Упоительное чувство господства. Король наслаждался. — Пусти меня, пожалуйста, Балдуин. Ты делаешь мне больно. — Где. Ты. Была. — повторил он свистящим шепотом, не обращая внимания на мольбы супруги. Ревнивые синие глаза тут же заметили ее раскрасневшиеся щеки, блестящие глаза, влажные губы и пряди волос, прилипших к взмокшему лбу. Она была такой растрёпанной и разгоряченной, словно только что бежала или… Балдуин поджал губы. Намеки были слишком очевидны. — Кто он? — Что ты имеешь ввиду, мой дорогой супруг? — В чьих объятиях ты коротаешь ночи, пока меня нет? Ты думаешь, что я не догадаюсь об этом? Ты, бессовестная наглая лгунья, смеешь водить меня за нос? Я король Иерусалима! А ты — моя жена! И ты принадлежишь мне и только мне! — Отпусти! — испуганно вскрикнула Алекса. — Балдуин, умоляю! Балдуин почувствовал, как от гнева его глаза заволокла алая пелена. Он задрожал всем телом, зарычал, как дикий зверь. Неужто его ласковая, нежная жена врала ему? Неужто он настолько стал омерзителен и противен ей, что она нашла кого-то на стороне? Она! Та, что клялась ему в вечной любви перед Богом и всем народом его королевства. О какое коварное и вероломное женское предательство. Сначала это была мать, когда бросила его и долгое время не справлялась о его жизни, предпочитая быть в кругу ухажёров и светских раутов. Потом это была сестра, когда ослушалась его и вышла замуж за Ги де Лузиньяна — недостойного, глупого и бесчестного человека. Но самое болезненное, то, что жгло калёным железом измученное ревностью сердце, было предательство его собственной жены. Рукоять кинжала в его руке нагревалась, сталь пела, словно маня, зазывая сделать это… Проучить ее. Дать понять, что с королем Иерусалима так поступать нельзя… И он, не помня себя от ярости, замахнулся свободной рукой, сжимающей рукоять. Острое лезвие легко и плавно вошло в живот Алексы. Время замедлилось. Алекса и Балдуин удивлённо опустили взгляд на рану, словно не веря, что подобное могло произойти. Ночная одежда девушки медленно намокала от крови. Алекса начала слабеть и оседать, король тут же подхватил ее на руки. — Алекса, любимая, прости меня. Он вынул кинжал из раны и это стало роковой ошибкой — теперь кровь вытекала мощными толчками, заливая алым все вокруг. Алекса слабеющими с каждой секундой руками пыталась зажать рану, и Балдуин, растерянный и оглушенный, пытался повторять ее действия. Но всё было тщетно — его супруга медленно умирала прямо у него на глазах, а он, при всей своей королевской власти, был бессилен этому помешать. Из уголка губ потекла струйка крови, но Алекса, силясь справиться со слабостью, едва слышно прошептала: — Я люблю тебя, Балдуин. Это были ее последние слова перед тем, как глаза остекленели. Балдуин не раз видел, как душа покидает тело, но в первый раз в жизни он ощущал это с такой явственной звенящей пустотой. Время замедлилось и остановилось. Король ещё не верил, что Алекса умерла. Она была теплой, ещё не сошел румянец с щек, ещё блестел от испарины лоб, но взгляд… Ее взгляд был пустым, как у покойницы. Король не верил, что он ее убил. Нет-нет-нет, это был не он, это был кто-то другой, но точно не он. Он не мог убить свою жену, он ведь так ее любил, опекал, оберегал ото всех. Она была его цветком, который он лелеял, его сокровищем, которое он прятал. Он бы не смог… Но Алекса была мертва. А Балдуин собственноручно не только лишил жизни самого дорогого и беззащитного человека, но и, казалось, разодрал себе грудную клетку, вынул оттуда сердце и растоптал его. Его сердце, ревнивое, жесткое, но горячее, обратилось в пепел рядом с мертвым телом Алексы. Балдуин закричал, потом истерично засмеялся, зовя лекаря и слуг на помощь, а потом… Потом зарыдал как мальчишка, притягивая к себе труп жены и убаюкивая ее в своих объятиях. — Мы обязательно встретимся, любовь моя. И в Царстве Небесном будем вместе. Навсегда. Кровь. Кровь, повсюду была ее кровь. Балдуину казалось, что она везде: на коврах, на стенах, на сундуках. Всё было залито кровью возлюбленной. Возлюбленной, которую он убил своими руками…