Моя дорогая

Солнечным летним днём в Куйбышев прибыл поезд, на котором с войны возвращались солдаты, наконец возвращались домой. Вот и Настя пришла встречать Витю, хотя на ногах стояла с большим трудом. Ей приходилось много работать последние годы. Ответственность за эвакуацию в запасную столицу, размещение людей, работа в тылу, включая смены на заводе... Всё это приходилось успевать. Но ему было не лучше, это точно. Он ушёл на фронт ещё в сорок первом. Сказал, что должен, что будет защищать страну, что большая часть жителей его города ушла добровольцами, а он ничем не хуже. Письма писал редко, а когда писал, то рассказывал очень мало. Настя даже представить себе не могла, как это страшно было. Поезд вот-вот должен был приехать, народа на станции было безмерно много, все с цветами, да угощениями. Издалека послышался стук колёс, толпа оживилась и разговоры заполнили воздух над платформой. Как только состав остановился и открылись двери вагонов, поднялся шум. Настины мозолистые руки, все в шрамах и порезах, крепко держали скромный букет полевых цветов, а на плечах лежал хлопковый платочек, который она когда-то получила в подарок. Она резко поворачивала голову в разные времени, в надежде побыстрее увидеться с мужем. Девушка уже даже стала забывать, какой у него голос, это пугало. Где-то в нескольких метрах она заприметила знакомые серые глаза и начала медленно двигаться в нужную сторону, тихонько извиняясь перед каждым, кого ей пришлось обходить. — Витенька! — позвала она. Тот обернулся и тут же расплылся в улыбке, когда понял, чей голос его зовёт. Эта улыбка смотрелась очень странно, ведь следы от ран, оставшиеся на руках и лице были явно видны, а некоторые из них выглядели достаточно свежими, чтобы болеть. Прошло не меньше пяти минут перед тем, как они смогли взять друг друга за руки после долгих лет разлуки. Настя безмолвно вручила своему герою цветы, а тот взял её руки в свои и осторожно гладил большим пальцем. Забыв про всё вокруг, они стояли так пару минут, становилось теплее где-то в области сердца. Затем Витя поправил ей платочек и, следуя за остальным народом, повёл с вокзала ближе к площади. Оттуда уже раздавалась музыка. Какой-то молоденький солдат играл на аккордеоне, сидя на пустом деревянном ящике. Закончив очередную песню, которую завели его товарищи, он принялся играть вальс, такой торжественный и одновременно простой, он как нельзя лучше описывал Куйбышев. — Вить, я хочу станцевать с тобой. Ни один из них не привык выражать чувства словами, но зато они прекрасно справлялись с помощью других способов. Настя не ожидала, что это будут первые слова, которые она скажет любимому после его возвращения, но он лишь кивнул и почти невесомо поставил руку около её талии, словно боясь сломать, а та легонько положила ладони ему на плечи. Их танец начинался с нескольких неуверенных шагов, аккуратных и маленьких, они словно проверяли друг друга на прочность, на что сейчас готов каждый. Но эмоции берут вверх над усталостью, руки перешли в стандартное положение вальса, движения становились резче. Толпа тактично расступилась, даже сформировала круг, чтобы пара никого не задела ненароком, кто-то даже любовался и искренне радовался за них, а у Насти с Витей слёзы поблёскивали на щеках. Они кружились в танце под аккордеон и наглядеться друг на друга не могли. 4 года разлуки, и вот, они бережно держат друг друга, могут позволить себе заглянуть в такие родные, чуть потускневшие глаза. Не будь Виктор ранен, он бы взял жену на руки. Не будь Настя такой уставшей, она бы смогла искренне улыбнуться. Но мелодия заканчивается, а сил остаться на площади больше нет, так что они под руку идут бродить по улицам и проспектам. Но тут осознание и тоска окончательно настигают обоих, они не сговариваясь заворачивают за первый попавшийся угол, лишь бы людей было поменьше, Витя прижимает внезапно расплакавшуюся Настю к себе, поглаживает по голове, а сам еле-еле держится. — Я так по тебе скучала. Письма твои все хранила и перечитывала, — прошептала она и сняла с него фуражку. Она ему больше ни к чему. — И я по тебе скучал, милая. И я скучал... — его голос дрожал, руки немного тряслись, но на душе было так спокойно, так хорошо, как не было уже долгое время. Это был первый и последний раз, когда они по-настоящему долго плакали, но в этот день долго плакать можно было всем.