Очерки

Сердце замирало. Казалось, что вот ещё немного, и она растворится в моих руках, исчезнет и померкнет. Но вместо этого она всегда выбирала меня. Меня, который изредка, но всё же устраивал истерические перепалки от неудачного выступления на гран-при. Меня, который предпочитал выходные проводить лежа в кровати, когда она после сложнейших гастролей бежала навстречу с семьей, чтобы прокатиться на велосипедах. Это не про столкновение двух миров, это про любовь. — Твои любимые… — я произношу на выдохе, букет белоснежных роз на стол кладя. — Отлично выглядишь. Это правда. На меня смотрела белокурая голубоглазая красавица с пухлыми губами, мягкими изгибами на лице и милыми ямочками на щеках. И если бы кто-то мне сказал, что выглядит она не как что-то божественное, то я бы вонзил конек прямо в сердечную мышцу этого сумасшедшего. Она — очарование. — Ты была права, нужно переставать себя мучать и просто уйти… — вздыхаю и глаза куда-то вверх устремляю, лишь бы с ее радужкой впопыхах не соприкоснуться. — Вчера я заявил о завершении спортивной карьеры. Облажался на спартакиаде и завершил. Я смеюсь. Неестественно и, возможно, неискренне. Это та истерика, которую не прикрыть громкими фразами. То, чем я жил двадцать лет сомкнулось в одно пережитое мгновение. Фигурка — это не просто жизнь, это и есть я. Со своими шероховатостями, озлобленностями, но от этого нелюбимой она не становится. — Херово как-то все получилось, конечно, уйти хотел на хорошей ноте, а вышло. Да хуево вышло, Лесь. Смотреть в ее глаза ясного неба мне стыдно. Я знаю, что она не подаст вида огорченности и скажет что-то поддерживающее и теплое. Но это так глупо искать оправдание моему провалу. Ведь не получалось давно. Третий сезон проходил в статусе «ни шатко, ни валко». И если раньше я тешил себя надеждами, что всё изменится, то сейчас я свыкаюсь с мыслью, что жизнь не ограничивается медальками с шее свисающими. — Но меня на кубок записали, будет шанс отбелить свою совесть и предстать перед зрителями ярким пятном… — задумчиво произношу я, наконец-то осмеливаясь на её лицо посмотреть. — Да-да, я не понимаю, как ты могла так долго свой статус удерживать. По Москве до сих пор висят афиши, а про тебя в интернете так и говорят: «Принцесса цирка». Она всегда была особенная. Вздымалась над куполом цирка так высоко, такая стройная, летящая, нежная. Леся изгибалась в воздухе, и люди замирали. Они просто не могли вдохнуть полной грудью, стараясь насытиться этой нереальностью. Ведь то, что она делала, было за гранью реальности. И моей в том числе. Бесстрашная, красивая и невероятная. — Как ты каждый раз настраиваешься перед тем, как потерять опору? Ведь прыжок это просто несколько секунд, а ты висела над ареной более пяти минут… И каждый раз я замирал вместе с тысячной толпой. Старался не пропускать ни одно выступление. Кажется, за два года я был не меньше, чем на двадцати. В перерывах между этапами, учебы и тренировками. Находил возможность, а по-другому и быть не может, ведь Леся заслужила каждую секунду моего внимания. — Извини, что я не приходил три месяца. Пытался в жизни состояться, даже с девушкой начал встречаться… Она классная, Лесь, звучит странно, но вы бы подружились. Ветер неустанно колышет мою куртку, и я чуть сильнее зарываюсь в теплую вязанную шапку. А то последние мозги застужу и мыслить адекватно о любимой девушке не смогу. И я не о той, которая сейчас в моей жизни присутствует, а о той, что в гробу белоснежном лежит. — Она не ты, Лесь, блять, да вообще никто в этом мире не ты! — на крик срываюсь и в кулак эмоции выкрикиваю. — Я стараюсь, правда. Но я не понимаю, какого черта ты на тренировке без страховки под купал полезла? Я злюсь на неё. Злюсь на любимого человека, который сделал самое страшное — умер. Если бы бросила, оставила, то я бы простил. Поревел, посмотрел фотки, пробубнил что-то вроде: «Бессердечная, оставила меня!», а потом вернулся бы к жизни. Реабилитировался. — Соколовская на днях к твоим родителям ходила, они держатся и даже собаку завели… Полтора года прошло, а они твою комнату так и не разобрали. Светлана Владимировна сказала, что они стойко эмоции сдерживают, а сами отворачиваются, когда в интернете твое имя в статье вспыхивает… Да, несколько раз было, когда и сам хотел сорваться, да морду корреспондентам набить. После падения Леси, через пару дней, был этап какой-то. Важный, наверное, но я этого не помню. И какой-то мудак в очках решил о заплаканных глазах меня спросить, да про состояние моей любимой девушки, что в коме лежит. И хоть сказали, что шансы выжить дичайше малы, я верил. И какой-то твари журналисткой о её смерти говорить права не дам. — Марк с Сашкой расстался… Правда, она с Игнатовым встречаться начала, — смеюсь, стараясь веселую истерику унять. — Мелодрама, честное слово. Я знаю, что ты нашла бы лучшие слова, чтобы Кондратюка поддержать, а я в этом не специалист, увы. Но он часто тебя вспоминает, очень часто… А Лесю вспоминают все. Без исключения. Компания наша непросто скучают по самой лучшей девушке во вселенной, а испытывают нужду в её улыбке, наставлениях добрых и улыбок открытых. — Зря я, конечно, отношения затеял, понимаю, но а что мне делать. Да, я пытаюсь любовь к тебе другими заткнуть, согласен. Че мне делать, Лесь? Спорт закончился, тебя нет, а что дальше то тогда? Ленточка черная на розах колышется из стороны в сторону, внимания к себе приковывая. Такой цвет Леся не любила. Она больше по чему-то светлому, яркому, насыщенному. По тому, что является отражением её внутренного мира. Она ведь идеальная. А всё идеальное цветами мягкими и манящими. — Жорик, кстати, иногда застывает на кухне и пялится куда-то… Это ты к нему приходишь, правда же? Кот, который вместе был на рынке куплен, последнее, что в моей жизни, как воспоминание, осталось. Коричневый в полоску разноцветную, с шерсткой гладкой и тёплый такой, что ночами холодными после этапов проигрышных, я провожу в объятиях этого чуда. — Мне, кажется, что он тобой пахнет. Твоим парфюмом… Сказать о том, что до сих пор в машине духи ее вожу — смелости не хватает. Настроение способно вишневыми нотками реабилитироваться. Это про любовь. Запах — то, что подделать нельзя. — Мать говорит, что нельзя так сильно скучать по умершим, но для меня ты еще в той палате осталась. Со звуковым писком от того аппарата, надеюсь, что ты это не слышала… Смеюсь. И в этот раз искренне. Звонок мамы Леси застал меня в номере гостиничном в Самаре, где я после этапа гран-при в себя приходил и выступил я тогда кстати вполне достойно, но это никак неожиданность ту не скрасило. Что значит умерла? В голове это до сих пор не укладывается. Как человек может умереть? Что это значит? Ну, я понимаю, что функциональные системы работать перестают, ну, а что далее? Почему в двадцать первом веке кто-то может умереть? Как это? — Я думаю часто, чтобы было, если бы тогда на тренировку не пошла. Хотя понимаю, что удержать тебя было не в моих силах, ты бы выбежала из моих цепких объятиях и полезла бы под купол. Смелая «Принцесса цирка»! Но то, что могло бы быть по-другому, я думаю часто. Ты бы вышла за меня замуж, родила мне маленького Самарина, а после мы бы открыли крупную площадку, где создавали будущих чемпионов. Классно я нафантазировал, да? Краткая усмешка с моих губ скатывается, и я по костяшкам замерзшим подушечкой пальца провожу. — Красивая ты очень, Лесь. Даже от памятника оторваться не могу… Белоснежная плита вновь к себе внимание приковывает, и я даже губу нижнюю чуть сильнее прижимаю, чтобы слезы эти нелепые сдержать. Показаться слабым непросто не хочется, а необходимости не имеется. — Я к тебе чаще буду приходить. Я знаю, что тебе бы это идея не понравилась, но я хочу видеть тебя часто. Хотя бы под землей. И лечь к ней туда очень хотелось. И хочется, черт возьми. Нужно было бы не давать гроб закапывать, пока в слезах задыхался, а не нюней быть. Да, не смелый, не справился. А кто бы справился, если бы любовь всю жизни под землю закапывали? Люди из-за ерунды расстаются, не зная, что самое страшное, что может быть — это не увидеть друг друга никогда. Даже на новых фотографиях силуэт не заметить, в толпе взгляд любимой радужки не уловить. — Странно все это происходит, Как будто в тебе что-то ломается… Цитаты стиха любимого Леси будоражат сердечную мышцу ещё больше. Кожа гусиными мурашками покрывается, да такими объемными, что каждый сантиметр затрагивается. Это не просто нехватка кислорода, это нехватка моей лучшей девушки. Для которой я был не опорой, нет, я был тем, кого она поддерживала с такой любовью, что каждый раз дар речи терял. — Я тебе говорю про любовь… — шепчу, обращаясь к монолитному камню. И это про любовь, Лесь. Она между нами, как и прежде.

***