Героям и чудовищам

— Ты мне всё плечо разодрал! — Подумаю над своим поведением! Как только затянется дыра от меча в моём животе! Высокий каменный грот множил эхом неуместный переброс упрекающимм жалобами. Прятал от мира абсурд ситуации. Во взаимном обессильи двое недобивших друг друга лежали на расстоянии шагов пяти и продолжали схватку уже словесно за неимением сил на большее. От самого берега вычерчивали пути две пролитых крови. Одна человеческой не была. — Больно ты языкастый для полузмея. Или шипи тихо, как тебе и положено, или… — Или что? Джеймс закусил губу — частью от боли, частью от резонности вопроса — и задумался, мол, а действительно, или что? Противопоставить было решительно нечего: белая ткань его рубахи пошла бурыми пятнами в том месте, где вторая рука сжимала пульсирующее плечо, спиной же он прижимался к ощетиневшейся скалистой стене пещеры в ясном понимании, что без опоры не усидит вовсе. Мир качался в штормовой слабости. Излом бордово-коричневого крыла — вот всё, что он мог различить над наваленным возвышенем камней у другой стороны пещеры. Куда-то туда, он помнил, парой минут назад и свалилась бестия. Шевеления не было. — Ты ещё не издох там? — Не дождёшься. За бравадой в сказанном не укрылся надсадный голос боли, и Джеймс против воли поёжился — не жалость, но что-то близкое к ней. Всё-таки первой сложила оружие — в её случае массивные когти на сгибе крыл — тварь напротив, после чего и получила довольно подлый запальчивый удар мечом. Джеймс собой не гордился. — Перевернись на спину, божедурье. Так только быстрее кровью истечёшь. — Да ты само благородство. — А ты само скудоумие, раз не слушаешь. — Меж валунов просочились первые ручейки чужой крови, по-человечьи красной, но более светлой и водянистой, и из-за разницы уровней потекли прямо к Джиму. Стало слегка мерзко и куда ощутимей стыдно, заворочалось малодушное желание быстрее закрыться от совести очередной нападкой на змея. — Эй, надеюсь, ты не ядовитый. — Могу вырабатывать яд в любой жидкости тела, уж прости за подробности. Но это просто кровь. — Бестия помолчала, подумав, а потом добавила чуть тише — Я в тебя плюну, если захочу убить. — Я запомню. — Ответы врага почему-то даже забавляли в незлобливой своей прямоте. Разве им не положено хотеть друг друга добить? Или так действует вынужденное перемирие? Но то были вопросы к себе, а вслух же задан был иной, куда более непостижимый, — Почему ты не перевернёшься? — Завидная прилипчивость. — Послышался вздох раздражения. — У меня сил нет, умник. — Если я подойду помочь, смогу избежать обещанного плевка? Повисла осмысливающая для обоих тишина: Джеймс силился понять, откуда такой рыцарский порыв, бестия просчитывала риски, зная, как дорого могло стоить доверие. Наконец прозвучал ответ: — Смотря как подойдёшь. — Преимущественно по стенке. Ты меня тоже потрепал изрядно.

***

«Далеко на западе, где царила богиня ночи, жили три крылатые сестры-горгоны. Все тело их покрывала жесткая блестящая чешуя, медными были их руки и кончались они не пальцами, а острыми изогнутыми когтями. Вместо волос шевелились у них на головах шипящие ядовитые змеи; яростью горели их глаза, и каждый, кто встречался с ними взглядом, обращался в камень. Две сестры были бессмертными, и лишь Медузу, самую младшую из них, можно было убить…» Джеймс честно не ожидал такого развития событий: своего успеха — да; и своей смерти — да. К чему угодно был готов, но никак не к тому, что спустя полчаса боя станет неуютно жаться под взглядом крылатой антропоморфной страховидлы, перевязывая ей раны и передавая на память подвиг своего предшественника Персея. Сам же он был всего лишь человеком — ни сыном Громовержца, ни героем-олимпийцем. Его возмущающе обычная лодчонка из красного бука наискось врезалась килем в мокрый песок на восточном берегу, а с собой имелся лишь старый меч, едва пробивающий броню чешуи, да рассованное по карманам ржавелое неодобрение отца. Никаких крылатых сандалий, никаких волшебных щитов. Когда утром Джеймс сошёл на остров с твёрдым намерением или заслужить уважение честолюбивого родителя в подвиге, или же умереть, пытаясь, он и столкнулся с ней. С ним. Выросшей перед глазами, хлёсткой, как ивовый прут, горгоной совершенно точно был мужчина. Ну что же, чудовище есть чудовище, подумал тогда Джим, обнажая сталь. Знал бы, что скоро разделит с ним каменный свод, костёр и рубашку (горгоне на перевязь — и без того почти оторванный в бою рукав, себе — что осталось), может и на сушь бы не сходил. Но всё уж было, как было. — Столько облыжи в ваших людских сказаниях, больно слушать. — Существо презрительно фыркнуло, перебивая рассказ и вновь поражая Джеймса человечностью жестов. В удушающей близости бестия нависала над своим случайным врачевателем, слушая легенды про… себя же и цепко разглядывала. Маслянисто-бесцветные глаза заключали в себе вертикальную нить зрачка, отчего взгляд казался пустым и будто нанизывающим, но явный живой интерес выдавали змеиные головы, все, как одна, вскинувшиеся на редкого гостя этих мест. — Хоть бы один бездарный виршеплёт потрудился выяснить, как всё обстоит. Джим докончил с раной, отнял руки от чужого торса в переливчатых прозрачных чешуинках и спешно отсел чуть дальше. Одно дело биться с игрой природы, скрещивать клинки и когти, надеясь избегнуть врат аидовых, но всё же быть готовым предстать перед ними. И соврешенно другое — сидеть с чудовищем как со сторонником и на чистой вере в перемирие баюкать сталь в ножнах. В затылке азартно холодело от каждого чуть более резкого движения крыла. — Я хотел бы выяснить, как всё обстоит. — Вынуждено нашёлся он, проверяя границы союзничества: если не прокусили сонную артерию за самочинные разговоры, то ситуация уже не так плоха. — Могу задавать вопросы? — Только что один и задал, стало быть, можешь. — Хищное скуластое лицо стало вдруг выражать насмешливость и любопытство. А также весёлость, снисходительность и ещё с десяток настроений в одном лишь ироничном изломе брови — под таким взглядом чувствуешь себя не то, что голым — прозрачным. «Ну хоть не каменным.» — отрешённо подумалось Джеймсу. Кстати об этом. — Ты смотришь мне в глаза… — А так хочется на губы. Завидная выдержка, а? —… но я ещё не хладное изваяние. Подожди, что? — Что? Змеи в волосах, а они были именно в волосах, а не заменяли их, весело зашелестели, и Джеймс вдруг ощутил, как затягивается внутри смущённый клубок недоумения. Не помогло даже то, что уже через секунду существо сбросило свой торжествующий вид и просто ответило: — Я не обращаю в камень, если ты об этом. Только сестра умела, мир её костям. — Хорошо. — Джеймс сам покривился своему ответу, — В смысле, не то чтобы… Сожалею. Подожди! — Его руки сами собой подкинули веток в огонь в механическом топорном смятении. — Ещё и часа не прошло, как мы сцепились в бою, а сейчас ты что, ты пытался… заигрывать со мной? Зрачки-щёлочки оскорблённо сузились. — В каком это смысле пытался?! Если мне нужно, я не пытаюсь, я заигрываю. — И это, по-твоему, в порядке вещей? Я тебя почти убил. — Ну… — Существо скосило змеиные глаза к таким же глазам небольшой змейки, замершей у лица в оплетении бусин, и со стороны, силы небесные, показалось, что они совещаются над ответом. А потом горгон просиял клыкастой ребяческой улыбкой, — Я отходчивый. — Скорее одурелый. — Может и так, только из нас двоих не я причалил на остров с чудовищами в одиночку, без плана и без хоть сколько-нибудь приличного оружия. Джим помрачнел. — Были причины. — Неужто? Живо откликнулась в мыслях гневным басом отца давно выученная истина. «—Ты позор рода!». Сердце неприятно сжалось. Ответ получился куда резче, чем планировалось. — Сомневаюсь, что монстры знакомы с понятием долга, так что сиди и регенерируй молча. Взмах — горгона угрожающе раскрыла полотнища крыл, и у Джеймса от острого вида их когтистых суставов немедленно заныло плечо. — Из-за того, что вы, люди, так по-идиотски задолжали друг другу, я уже потерял троих своих сестёр. — Змей весь мгновенно ощерился и как-то заострился, и даже яростная его запальчивость в утреннем бою показалась сейчас смешной тенью настоящей злобы, — Это не я заявился в чужой дом, чтобы убить его хозяина ради трофея, так что подумай хорошенько, кого ты в конечном итоге называешь монстром. — Он тряхнул головой, одёргивая многоротое змеиное шипение в волосах, и добавил уже скорее разочарованно, чем зло, — И у меня имя есть. Джеймс так и остался сидеть неподвижно, собранно, осмысливая пугающую перемену реакций — последствия собственной слепости. Картинка мира чуть пообсыпалась фресками Кносского дворца, оголяя скучный известняк правды: у реликта из дедовских баек были чувства. У реликта из дедовских баек были чувства, а люди веками высаживались на далёкий горгоний остров и били ему подобных с подложным чувством подвига, меряясь между собой удалью духа. И Джим был сейчас одним из них. Очередным самовозложенным героем. Отцы небесные. — Ты хоть моргни для вида. Вот обмер. — Голос существа снова потёк ехидно-спокойно — перемены настроений давались ему явно легко — и Джеймс слабо улыбнулся сам себе: и впрямь отходчивый. В скучающей нелюдской гибкости горгона улеглась обратно на камни, множа бликами чешуи захожие случайные лучи солнца, и теперь от этого вида доверчивой лени в присутствии человека — одного из тех самых, что не отличились милосердием к его роду — внутри что-то нестерпимо заныло. — Назови его. — Я прошу прощения? — Своё имя. Змеиный взгляд прорезался из-под век и вцепился в вопрощающего удивлённо, существо приподнялось на локтях. — Зачем это? — Мне интересно. — Тебе интересно моё имя? — Ещё один встречный вопрос и нет, уже не будет. Змей одобряюще усмехнулся ответу и помедлил. — Джек. Можно Воробей. Так… — он снова выдержал паузу, взвешивая откровенность воспоминаний по граммам, как самое дорогое из своих сокровищ, — …так сёстры прозвали. — Меня зовут Джеймс. Джек на это весь странно замедлился, и только змеи беспокойно взвились у ключиц в необычайном возбуждении. Горгоний взгляд старательно убегал в сторону, но заметно искрил. Ему понравилось, осенило вдруг догадкой — ну конечно. Не знающий таинства знакомства до этого, змей впервые назвался кому-то из людей на равных. Ведь, в самом деле, глупо было бы предположить, что сходившие сюда раньше с целью поднять чудовище на вилы, считали нужным сначала представиться. Тишина обозначилась чем-то личным, почти интимным. Джеймс украдкой бросал беглые взгляды на единоправного владыку острова и если утром видел лишь смертельные когти да стальные блескучие глаза, то сейчас замечал глупые мелочи — свидетельства довольно взбалмошной и живой натуры — в путани кос и ползучих гадов бились монетки, ниточки, костяшки… Что-то явно выносило с прибоем, что-то змей, сдаётся, снимал с убитых вторженцев. Смешной. Красивый. В той красоте противопоставлений, что отчётливо граничит с изяществом нездешним — нечеловечьего мира — логично для горгоны. И когда-то тут таких было целое гнездовье… — Почему вы никогда не пытались остановить это? — Джеймс пояснил, в тишину растерянной паузы, — Нападения на остров. Я не знаю, объяснить, поговорить… — Я тебя умоляю. — Перебил Джек, вкладывая в тон всю весёлую небрежность, какую нашёл в странном своём существе. Было видно, давалось ему с трудом. — Старо как мир: с чудовищами в легендах дружбы не водят. Наш финал — праведная смерть от рук героя. Разве всё не так, как должно быть? — Нет, если чудовище не бессловесная тварь и не причиняет людям вреда. — А кто сказал? — С запальчивостью отбил Джек, — Может я питаюсь плотью заплутавших моряков? Джеймс выразительно повёл бровью. — И потому по всему острову голые рыбьи скелеты? А на том берегу, я видел, свежие рытвины и воткнутые камни: даже побеждённых врагов ты не ешь, предаёшь земле. — Ладно, раскусил! Я просто на диете. Вы же, смертные, холестерин сплошной… — Всегда пытаешься казаться хуже, чем есть? Джек всплеснул руками, возведя очи горе, и с проволочками не до конца залеченного раненного слез с камней. — Ты ж поди ж ты, столько лет молча воевал с людьми и бед не ведал! А тут ниспослало звёздное дно особо словоохотливого, только и делает, что воспитывает. Он побрёл прочь из пещеры, разминая по дороге затёкшие кожистые крылья и продолжая сыпать гневными бормотаниями, — Я к себе. Спать. Утомил. Костёр советую не проглядеть, тут ночами не жарко. Приду утром. И чёрт знает, в каких легендах об этом сказано, но видят Праматери, герой впервые улыбался мысли, что чудовище вернётся.