Потом - тебя

Рома смотрел. Даже не смотрел - внаглую пялился, стараясь отпечатать в памяти каждую маленькую, крошечную морщинку в уголках глаз от слишком частой улыбки; каждый завиток белоснежных ресниц; каждую едва заметную веснушку на светлой-светлой коже. Рома хотел обладать. Ему хотелось унести Антона куда-то очень далеко, спрятать, приковать к себе, заставить смотреть только на него - он сам пугался этих мыслей, когда ловил себя на них. Но вместе с тем ничего не мог с собою поделать, ведь с чувством настолько неожиданно глубоким, диким, необузданным в своей силе он встречался впервые. Рома хотел быть ближе. Настолько близко, чтобы между ними не оставалось ни миллиметра пространства. Он хотел стать центром мироздания Антона, заменить ему всех, стать самым важным человеком в его жизни. Худшим врагом, лучшим другом, самым страстным любовником, смыслом его существования, частью его, Антона, самого - чтобы он забыл времена, когда Ромы вообще не было в его жизни, чтобы казалось, что они всегда были вместе. Роме хотелось касаться. Вжать податливое тело в ближайшую стену, сомкнуть руки вокруг талии, втиснуть колено меж пышущих жаром бедер. Смотреть на лицо напротив, что не выражало бы ни доли страха, лишь простой, по-детски наивный интерес. Антон бы улыбался, лишь слегка приподнимая уголки губ, вскидывал бы светлые брови в мнимом удивлении его действиями, а в самой глубине по-летнему зеленых глаз бесились бы чертята. Рома бы лишь сильнее прижался к нему, смыкая по-звериному острые клыки на светлой шее, одной рукой приподнимая бы Петровский подбородок, лишь бы предоставить себе больше места для укусов. Антон на вкус был бы словно ириски, которые в их местном ларьке продавали в деревянной бочке. Этот вкус сводил бы Пятифанова с ума, заставляя его кусать, зализывать, целовать и лишь сильнее вдавливать Петрова в себя, оставляя кровоподтеки и синяки на нежной коже. Он бы слушал его тихие стоны каждую секунду своей жизни, как лучшую симфонию, написанную каким нибудь известным композитором, о которых так часто говорила Полина. Целовал бы мягкие податливые губы, раздирая их до крови, а потом мягко оглаживал бы линию челюсти, безмолвно извиняясь за грубость. Рома Пятифанов отдал бы все за Антона Петрова, положил бы к его ногам целый мир. Но пока что он просто смотрел. И уже как минимум полгода не находил в себе силы банально ему признаться. И это сводило его с ума. Само существование этой мысли, этого чувства на подкорке сознания и в самой глубине сердца - все казалось ему неправильным, ошибочным и ложным. Но контролировать это он тоже был не в силах, и стоило Петрову появиться в пределах досягаемости, снова начать маячить перед глазами своей белой шевелюрой, значительно отросшей к 11 классу, как предательские бабочки в животе начинали танцевать гопак. Сердце сжималось в невидимых тисках, а кончики ушей неумолимо алели, стоило лишний раз поймать улыбку, адресованную никому другому, кроме самого Пятифанова. И тихий, но настойчивый голос в голове шептал: Подойди. Возьми. Сделай своим. Он не сможет тебе сопротивляться. И Рома каждый раз гнал этот навязчивый шепот прочь, а потом нервно вскакивал с насиженного места и мчал к повешенному, где скуривал несколько сигарет подряд. Рома искренне считал, что он болен. Испытывать такие чувства - ненормально, ведь желание присвоить кого-то само по себе максимально нездорово. Чувствовать же нечто такое к своему лучшему другу, так еще и к парню - убейте, проще сразу укол успокоительного в шею и в смирительную рубашку. Чтобы закрыли его, как бешеную собаку, а потом потихоньку изучали, словно наинтереснейший научный экспонат. Этакая диковинка из таёжной глубинки - гопник, всю жизнь презирающий пидорасов, сам же оказавшийся пидорасом. Финита ля комедия, занавес. Ромка достает чуть подрагивающими пальцами четвертую за последние 20 минут сигарету из мятой пачки, в сотый раз прокручивая в наболевшей голове мысли о своих нездоровых чувствах, когда рядом с ним раздается уверенное и как будто чуть насмешливое: - Ромочка, сигаретки для дамы не найдется? Катя к одиннадцатому классу осталась такой же маленькой и едва доходила Ромке до плеча. В целом она почти не изменилась - разве что черты лица стали более острыми, ушла детская пухловатость, а зеленые глаза по цвету стали напоминать сосновый лес зимой - такие же холодные, таящие в себе ужас пережитого в 12 лет. Волосы после той истории она отрезала и по сей день так и ходила - неровная карешка едва доходила ей до плеч. Рома, не поведя и бровью, протянул ей пачку сигарет. Во-первых, потому что за последние пять лет они неплохо спелись, а во-вторых, потому что ему нравилось таким образом бесить Бяшу. Потому что Бяшка терпеть не мог, когда от его дамы сердца пасло дешевой Ромкиной «Примой». А Ромке это искренне нравилось. Потому что унюхав от Катьки сигаретный дух, Бяша начинал смешно блеять и крыть Рому такими эпитетами, что впору было заводить для них отдельную тетрадку на 48 листов, чтобы записывать и ни дай бог что-нибудь не забыть. А потом передавать эту тетрадку из поколения в поколение подрастающих гопников, чтобы уже те продолжали нести «бурятский словарь хитровыебанных оскорблений» в массы. Пятифанов щелкнул зажигалкой, позволяя Кате прикурить, лениво скашивая глаза в сторону в поисках Будаева. Но его нигде не было видно, и Рома уже было расстроился, что сегодня его словарный запас не пополнится на парочку новых словосочетаний, но Смирнова вновь подала голос: - Игорь в классе убирается. А то кто-то так резво стартанул с последнего урока, что забыл, что он сегодня дежурный. Но ты не переживай, Ромочка, за тебя там твой Петров вызвался отдуваться. «Твой Петров» отдалось в мозгу выжженым клеймом. Пятифанов почти что болезненно сморщился, сводя густые брови к переносице. - Ничего он не мой. Хотя ему очень хотелось, чтобы это было так. Но в этом Рома не был готов признаться в полной мере даже себе, не то, что Смирновой, с которой их связывал лишь Бяша, история в гараже и редкие перекуры за школой. Катька на его фразу лишь фыркнула, выпуская из легких клубы дыма. А потом ответила, глядя будто бы в никуда, зарываясь с головой в пучину воспоминаний: - Мне ли не знать, как выглядит человек, одержимый Антоном Петровым. Рома застыл, переводя взгляд на одноклассницу и стараясь, чтобы она не заметила в его серо-голубых радужках и толики сочувствия. Смирнова не любила, когда ее жалели. Не после той истории с гаражом, когда весь поселок носился с ней, как с писанной торбой, приговаривая «Ах, бедная Катюша, какой ужас она пережила». Да, пережила. Но не сломалась. Лишь чуть чуть погнулась, но не из-за маньяка. А из-за той истории, в которой Антон отверг ее чувства, которые она с таким упрямством вынашивала столько времени. И, возможно, Петрову хотелось бы их разделить, но он не смог. И обманывать Катю не хотел. Вот тогда Катя действительно разбилась. Несколько дней подряд не появлялась в школе, а когда вновь переступила порог родного класса, все вокруг уже знали, что произошло. И тогда в центре школьных сплетен оказалась Екатерина Смирнова, но впервые не в качестве зачинателя, а в качестве жертвы. Но она справилась, и через какое-то время перестала смотреть на Петрова с тоской во взгляде. А потом ей внезапно признался Бяша, и Катька задумалась. Может, пришло время дать шанс новой любви? И сейчас, окончательно отпустив все чувства к Антону и успешно с ним подружившись без всяких подводных камней, Катя стала «экспертом по чувствам к Антону Петрову». И глядя на Пятифанова видела саму себя периода класса шестого - озлобленную на весь мир, не желающую принимать свои чувства, но при этом не желающую видеть кого-то вокруг объекта ее воздыхания. Ту же Полину Морозову хотелось тогда хорошенько оттягать за патлы за лишний невинный взгляд в сторону Антона. Хотелось, чтобы Антон Петров смотрел только на Катьку и видел вокруг только ее - и никого больше. И теперь этой любовной лихорадкой заразился и Ромка. И точно так же зыркал на каждого встречного-поперечного, кто ошивался вокруг Петрова чуть больше одной минуты. Замечал любые взгляды в его сторону, любой жест, каждое движение. Однажды Катя даже наблюдала, как Пятифанов, сам того не осознавая, переломил напополам простой карандаш, когда на уроке биологии, где Антон всегда сидел вместе с Женькой Хромцовой, их одноклассницей, Петров наклонился к Жене чуть ближе обычного и что-то долго шептал ей на ухо, а она в ответ только тихонько хихикала, прикрывая рот рукой. Пятифанов был похож на дворовую псину, хозяином которой был Антон Петров. Тошик держал его на столь короткой цепи, что невозможно было сдвинуться с места, и счастье настигало его лишь в те редкие моменты, когда хозяин приходил его кормить. Но на самом деле, Катя была уверена, что Рома зря волнуется. Потому что как бы он сам не относился к Петрову, тот в ответ его явно любил. Но в целях собственной безопасности предпочитал об этих чувствах молчать. Хотя они были заметны, уж для наблюдательной Катьки так точно. Все Антошкины взгляды украдкой, мечтательные улыбки, посланные Пятифанову, сотни набросков его хулиганского лица в тетрадке, которую Антон берег как зеницу ока, лишь бы никто не увидел (но Катя видела, Катя все замечала). Случайные касания и ненароком чуть более долгие, чем обычно, объятия перед прощанием - может быть для Ромы это было обыденностью, но для Кати чем-то очевидным. Они друг другу нужны. Надо просто чуть чуть их подтолкнуть. Антона Катька уже обработала. Дело за малым - самую малость сыграть на чувстве собственничества Романа Пятифанова. - Хотя знаешь, Ромочка, - начала она, елейно протягивая гласные, возвращаясь словно к своему «старому» образу стервы, - возможно, действительно Антошка и не твой. Ты знал, что Женечка ему встречаться предложила? Рома застыл. Он буквально почувствовал, как напрягся каждый мускул в его теле, как оно становится железным, по-звериному готовым к атаке. К тому, чтобы кого-нибудь поймать и разорвать. - Да? И что же он ответил? - придерживаться ровного тона голоса было крайне трудно, когда хочется лишь глухо зарычать. Катя кинула на него заинтересованный взгляд из-под полуопущенных ресниц. Да уж, эффект даже лучше, чем она себе представляла. - А это, Ромочка, тебе лучше у самого Антона узнать. Я не знаю, - она хихикнула и выкинула бычок докуренной сигареты в снег, притоптав его ботинком, - а теперь бывай, у нас с Игорьком свидание. Чао! И Рома даже сказать ничего не успел, как она уже упорхнула от повешенного в сторону входа в школу, посылая напоследок ему воздушный поцелуй. Видок у Кати при этом был до невозможности ехидный. А Роме хотелось дышать огнем, рвать и метать. Его Антону признались? Откуда вообще столько смелости взялось в крошечной Евгении Хромцовой? Роме казалось, что он достаточно хорошо выполнял свою работу цепного пса, облаивая любого, кто осмелится приблизиться к хозяину хотя бы на сантиметр. Он не может этого допустить. Он должен с ним поговорить. Сцапать. Захватить. Присвоить. Снять ошейник со своей шеи и перевесить его на тонкую Антоновскую. - Заждался? Антон выглядел как маленькое солнце в этот холодный зимний день. Непослушные белоснежные вихры торчали из под шапки во все стороны, зеленые глаза блестели теплотой, а на губах играла улыбка. Роме хотелось прикоснуться к этому солнцу, обнять его как можно крепче, даже зная, что оно может его обжечь и расплавить хрупкие крылья из воска и перьев. Антон Петров стал для Ромы и жизнью, и смертью. И он бы не смог отдать его кому-то другому. - Не, мы с Катькой про экзамены запизделись, даже не заметил, как время пролетело. Петров рассмеялся, глядя на Рому с плохо скрытым обожанием. - Неожиданная для тебя тема для разговоров. Пойдем? Я думаю, родители уже уехали. Сегодня весь Петровский дом был в полном распоряжении Антона - родители вместе с Олей уехали в город к старым друзьям. По этому случаю Тошик и позвал Ромку в гости - посмотреть какой нибудь фильм, поиграть в денди и, может, выпить чего-нибудь из отцовских настоек. Бяшу тоже звали, но он открестился от похода в гости, оправдываясь, что Катька наконец-то согласилась познакомиться с его матерью. Дорога до дома Антона прошла в тишине. Рома технично смолил сигарету за сигаретой, обдумывая в голове план действий. Мешало лишь одно - незнание. Вдруг Катя его просто наебала? С нее не станет. - Слышь, Тох, - начал Рома разговор, когда они уже прошли лес и переступили порог Петровского жилища. - М-м-м? - вопросительно промычал Антон, расшнуровывая свои зимние ботинки. Рома уже скинул вещи и потихоньку перебрался на кухню, прислоняясь бедром к кухонному столу, на котором он в своих снах неоднократно раскладывал самого Антона. - Правда, что тебе Хромцова встречаться предложила? - под конец предложения он-таки не смог проконтролировать тон и голос сорвался в глухое рычание. Рома сделал вид, что закашлялся. Антон невозмутимо прошел на кухню и поставил на огонь чайник. С мороза его щеки раскраснелись, и этот вид так заворожил Рому, что он почти забыл, что у них тут серьезные разговоры ведутся. - Ну, вообще правда. Не знаю, как ты об этом узнал, потому что я не хотел это афишировать. А то сам знаешь, как после моего отказа Катьке все раздулось, - он пожал плечами и начал рыться в кухонных шкафчиках в поисках чистых кружек. К одиннадцатому классу Антон так вымахал, что теперь был выше самого Ромки, и без проблем доставал до самых верхних шкафчиков, чем неоднократно пользовалась его мама. Рома постарался выдохнуть, привести свои неконтролируемые эмоции в порядок. Хотя все, чего ему хотелось сейчас - развернуть Петрова к себе, вжать в кухонную тумбу и вылизать ему рот. Изнутри. - То есть, Женьке ты тоже отказал? - голос его теперь почти не дрожал от сдерживаемых чувств. Рома почти позавидовал собственной выдержке. - Конечно, ты чего, - Антон обернулся к нему и бросил ласковую улыбку из-за плеча, - если ты не заметил, у меня с девушками в принципе не особо ладится. Не интересны они мне, - он наконец достал из шкафа две кружки, а затем вновь обратил внимание на Пятифанова, - тебе чай или кофе? Ромка растянул губы в улыбке, отрываясь от стола и медленно подходя к Антону. Надвигаясь, словно волк на беззащитного зайку. Капкан захлопнулся. - Я буду чай. Потом - тебя.