Абрикосы и чайки

Белая точка на синей глади покачивается на невысоких волнах — вверх и вниз. Чайка. Отдыхает, лениво склоняя голову то в одну сторону, то в другую. Не кричит, созывая товарок, не ищет пищу, не пытается улететь. Гарри кажется, что она просто устала. Гарри тоже устал. Он не знает, отчего у него возникло это гнетущее мрачное чувство, однако в груди что-то очень долго фантомно болит — то ли усталое сердце, то ли, может, легкие. Гарри тянется поджечь сигарету, но мятая «Астра» пуста. Пачка ушла за вечер, всего пара мучительно долгих часов, но кажется, будто вся жизнь пронеслась перед глазами. Вперед и назад, назад и вперед — секундная стрелка отмеряет остаток времени до... чего? — Проклятье. Огонь зря щелкнувшей зажигалки опаляет пальцы, и Гарри дует на едва заметное место ожога. — Где же ты? — обеспокоенно спрашивает он сам себя и косится на темное небо за окном. Шум воображаемого океана уходит прочь, и белая точка из чайки превращается в чашку с остывшим чаем. Синяя скатерть, белое блюдце со сколотым краем, пузатый чайник, от которого идет слабый жар, — Гарри в своей квартире, и, разумеется, никакого океана здесь нет. Нет ни крика чаек, ни мягкого песка под ногами, ни звона оборванных цепей, ушедших на дно пролива, — лишь шум Ревашоля, запах перележавших на солнце абрикосов и мучительно долгое ожидание встречи. Гарри ждет трель звонка, осторожный стук, скрип двери — хоть что-нибудь уже, чтобы разорвать порочный круг томления. Ждет, когда его мир снова двинется вперед, сравнявшись с ходом секундной стрелки, но пока — тишина. Тишина, и вода, и чайка на синей-синей глади.