Проект "ХРОНО" По велению сердца

Князь Николай Всеволодович Кудашев, русского генерального штаба полковник и военный советник при русском после в Германском Рейхе, бароне Берге, задумчиво мерил шагами кабинет. От окна, с видом на картинно-игрушечные, чистенькие и уютные традиционные фахверковые дома под красными черепичными крышами, до массивного серого засыпного сейфа и обратно. Привычка размышлять, двигаясь по мягкому персидскому ковру из угла в угол, родилась как то незаметно, само собой. Полковник даже не помнил когда. Нет, думалось неплохо и сидя за по немецки массивным, добротным столом с стилизованной под подсвечник электрической настольной лампой, парой телефонных аппаратов и папье-маше в виде бюста князя Бисмарка. Но это думалось, а размышлять, всё же лучше было на ногах и в движении. Снедало и тревожило, непонятное беспокойство. Потому и тревожило, что непонятное. Недавно, он бы подумал, что это тревога за Юрия. После приснопамятного сна, поездки в часть, когда узнал про специфику службы сына, просто не находил себе места. Тут накладывалось и беспокойство за Эльзу. Он не мог рассказать ей о пропавшем без вести сыне, а сердце обливалось кровью от дурных предчувствий и жалости к жене. Но случилось почти невозможное. Немцам удалось вытащить Юрку, уж где бы он ни был и после неожиданного его звонка, выматывающее беспокойство и тревога, вроде отпустили. А вот, отчего-то муторно на душе вновь. И вроде как не от недобрых предчувствий, а от ожидания каких то вестей. Серьёзных. Важных. Неожиданных. И положа руку на сердце, вроде как есть мыслишки, о причине. Два дня назад, они с послом встречали срочно прибывшего из России для переговоров с канцлером генерал-полковника Локницкого. Переговоров каких то странных, для них неожиданных и спешных. Впрочем, Локницкий, немного знавший полковника Кудашева, в приватной беседе прозрачно намекнул на грядущие изменения во внутренней политике Российской Империи. О добрых, важных вестях, якобы весьма положительных, как лично для князя, так и вообще для партии «непримиримых». Николай Всеволодович остановился, вздохнул и решил гнать нудное беспокойство самым привычным образом – рутинной, ежедневной работой. Он сел за стол и придвинул к себе стопку отпечатанных на машинке и рукописных листов с документами, требующими внимания военного агента Российской империи. Но отдаться работе, видно было не судьба. В дверь кабинета постучали, и после привычной паузы заглянул адъютант. Кудашев удивлённо поднял голову. Обычно, в случае надобности, если кто испрашивал аудиенции или ещё по какому поводу, дежуривший сегодня штабс-капитан Зимин, звонил ему по прямой линии, а уж никак не стучался в дверь с растерянным лицом. -«Ваше Сиятельство, Николай Всеволодович, к вам… сын!» Кудашеву, было показалось что он ослышался, но потом он резко вскочил, да так, что завалилось назад с глухим стуком о ковёр, тяжёлое кресло, и бросился к дверям мимо чуть успевшего посторониться адъютанта. В приёмной, на диванчике у стены замер, вжавшись в стену и выпучив глаза, какой то старичок, видно из обычных просителей. А у стола секретаря, стоял Юрка… Сын, словно стал выше и старше лет на десять. Сразу бросился в глаза шрам, справа на лице, от самого глаза, наискось до скулы. Осунувшееся лицо, усталые глаза и… Железный Крест на нагрудном кармане кителя слева. Горло сдавил спазм, Николай Всеволодович шагнул к столу и крепко обнял сына. Потом держа за плечи отстранил от себя, вновь окинул взглядом с головы до ног и увлёк с собой в кабинет. Едва закрылась за ними дверь, как полковник вновь показался на пороге: -«Роман Сергеевич, - обратился он к взволнованному этой сценой, адъютанту, - соблаговолите сообщить господину послу… Впрочем не нужно, я сам ему сейчас позвоню!» На диванчике, старичок, сам когда то схоронивший в войнах двоих сыновей, вытирал сухой, морщинистой ладонью глаза, в которых блестели скорые на появление, старческие слёзы. ++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++ Вот надо оно мне было?! Что стоило позвонить отцу и предупредить о приезде. Вот даже снизу, из караульного помещения, которое я прошёл на каком-то азарте, показав пожилому унтер-офицеру своё отпускное удостоверение и сказав, что это пропуск. Это было мне уже много проще чем отправить трёх советских чекистов на три дня ловить рыбу. А вот теперь меня съедал самый лютый стыд, и я переминался с ноги на ногу, глазея по сторонам в папином кабинете. Он был очень взволнован, зачем то взял со стола карандаш, тут же нервно отбросил его в сторону, схватился за телефонную трубку, сбиваясь стал набирать номер. -«Ваше превосходительство! Вынужден просить вас предоставить мне пару дней для улаживания семейных дел… Да, я у себя… Хорошо!» - голос отца предательски дрожал. Он положил трубку и вновь порывисто меня обнял, прижал к груди и взъерошил мне волосы, шепча: «Сынок! Сынок… как же так…» А ведь я уже на полголовы выше отца, но теперь уткнулся ему в грудь, в орденские планки и вдохнув знакомый запал отцовского одеколона «Chypre de Coty» почувствовал, как защекотало в носу и наворачиваются слёзы. Отец словно почувствовал это, отстранился и прошептал: «Ну… полно, полно». Он хотел было ещё что то сказать, как дверь кабинета отворилась и вошёл пожилой, начинающий полнеть старик в расшитом золотыми шнурами вицмундире камер-юнкера императорского двора – посол Российской Империи в Германском Рейхе, Борис Георгиевич барон фон Берг. -«Что Николай Всеволодович стряслось? А-а-а… вижу, вижу! Батенька мой! Уже старший унтер-офицер! А ведь и тридцати годов от роду нет!» – посол скорой походкой, в перевалочку, обошёл нас с отцом, с любопытством остановившись и уперев руки в бока, разглядывал меня, чуть склоняя лысеющую, седую голову то в одну сторону, то в другую. -«Ваше превосходительство, Георгий приехал неожиданно, не предупредив…» - отец то ли развёл руками то ли указал на меня. Барон, слыл притчей во языцах среди всех, кто про него слышал. Они с отцом, принадлежали к одной группировке в неспокойном российском политическом мире и на этой почве хорошо ладили. Всем своим обликом, барон Берг, навевал воспоминания о старой, дореволюционной России. Иногда, по моему мнению, слишком навязчиво. Вот как сейчас, в своём вицмундире. Он носил его чопорно и ежедневно, что для посла вне торжественных приёмов было, наверное, чрезмерно. Папа, тот в своём полковничьем мундире с крестом на шее и планками других наград, выглядел естественно на службе для военного советника при посольстве. -«Так-так, голубчик мой, да вы уже и Железный крест заслужили! Настоящий герой у вас, Николай Всеволодович сын, одно плохо... русская форма сему молодцу была бы более к лицу! Я готов протекцию перед Государем составить!» Барон, все это знали, просто обожал вставлять в речь различные архаизмы, но как ни странно в его устах звучали они удивительно уместно. -«А вот с лица вы, господин фельфебель, совсем спали, - он, это тоже было хорошо известно, не любил специальных званий СС и всегда старался их заменять привычными армейскими. -«Так точно, Борис Георгиевич, - наконец счёл я уместным вставить и своё слово, - третьего дня только из госпиталя. Получил десять дней отпуска!» -«Вот и чудесно! Просто чудесно! Без слов всё ясно! И речи быть не может, езжайте Николай Всеволодович! Сдайте дела капитану Родимцеву и отправляйтесь к себе. Оставайтесь с семьёй до конца недели, ежели что то срочное, я позвоню. Вот радость то будет вашей матушке, молодой человек… И когда же эта проклятая война уже завершится, будь она неладна!» Посол был слишком опытным и тёртым жизнью человеком. В прошлом у него война и смерти близких, бедствование в эмиграции, когда не зазорным было мыть тарелки с парижском кабаке. Он ничего более у меня не выспрашивал, хотя на лице старика было написано самое живое любопытство. Где? Что? Когда? Откуда? Пока отец отдавал своим подчинённым распоряжения по телефону, барон с горящими любопытством глазами, отвёл меня в сторону, к окну, засыпал мало что значащими фразами. -«Как вы посмотрите, Юрий Николаевич, если о вас напишут материал на передовицу «Имперского вестника» - отличный заголовок «Сын Героя русских Фермопил, получил «Железный Крест»! Или «Сын полковника Кудашева отмечен высокой наградой Германского Рейха!" Завтра приезжает Ростислав Смысловский, главный редактор «Вестника», он признанный мастер на такие статьи!» А вот это уже лишнее! Такого пристального внимания, которое последует к моей скромной персоне после статьи в одной из самых влиятельных российских газет мне вовсе не нужно. Да и папе тоже. Я полгода назад случайно узнал, что на него провалилось покушение организованное большевиками-террористами на деньги заокеанских плутократов. Просто читал отчёт по разведке за 1953 год. И вдруг вижу свою фамилию… Два года назад, его спасло лишь то, что он на несколько минут неожиданно задержался в посольской канцелярии, в то время как автомобиль ждал его у подъезда. Если бы имела место знаменитая немецкая пунктуальность, отец выезжал уже на улицу. И тогда прогремел взрыв. Всё рассчитано было по секундам. Исполнителей потом взяли. А так, уцелел и мы с мамой даже ничего не знали. Он как всегда, наверное, тем вечером сидел за столом и что-то говорил маме, своим чуть хриплым спокойным голосом… Она до сих пор не знает, а папа, уверен, не подозревает, что о покушении стало известно мне. Всё! Никаких статей! Никаких журналистов! У меня даже по внутренним документам о награждении стоит гриф «секретно». Я наговорил послу что то о отсутствии свободного времени и сложностях с разрешением на обнародование специфики службы. Я знал, что кое что о нашем подразделении знала и русская разведка, а уж барон Берг точно. Он разочарованно вздохнул и картинно развёл развёл руками, в то время как папа за его спиной во всё давал мне понять, что можно и пора идти. Но меня словно что-то подстегнуло и я спросил посла: -«Ваше Превосходительство! У вас в роду была Екатерина Германовна Берг?» Лицо Бориса Георгиевича словно печёное яблоко покрытое сетью морщин и только мгновение назад лучившееся энтузиазмом и улыбкой, вдруг скривилось и в глазах плеснула боль. Он что то хотел сказать, но взволновано сбился, но несколько раз глубоко вздохнув быстро зашептал, склонив голову и схватив меня за рукав кителя: -«Умоляю, молодой человек! Если что известно… даже самое ужасное! Нет ничего горше неведения! Я из младшей ветви Бергов, а в нашей старшей остзейской ветви был Герман Рейнгольд Вольдемар Берг морской офицер, капитан 2-го ранга, по слухам убит в марте 1917-го в Крондштадте… У него две дочери были, старшая Полина и младшая Екатерина! Ежели только  известно о них, господин обершарфюрер! Я столько искал... хоть что-то!» Вот я подлец! Старик даже моё звание вспомнил! Зачем спросил? Всё равно ничего не могу сказать, да и не знаю ничего о них. В другом рукаве реальности тоже были Берги, но наш мир, это наш мир, а тот - чужой. Глядя в глаза этого очень хорошего, пожилого человека я взял его за руку и соврал. Ложь всегда умаляет честь, даже если это ложь во спасение, но я сам этот бессмысленный разговор начал. Я собрал всю уверенность, вложил в свои слова, и чуть слышно прошептал ему в самые уши: «Мужайтесь барон! Они погибли весной 1918-го в Петербурге. И вы давно это знаете.» Посол Российской Империи, барон Борис Георгиевич Берг, отшатнулся от меня, истово перекрестился на лютеранский манер и прошептал: «Бедные девочки! Блаженные! В каких молитвах они нуждаются?» Мы спустились на улицу, во дворе у гаража ждал уже посольский Орель Капитан модели 1951 года, с обычными, не дипломатическими номерами. Отец отпустил водителя, сел сам за руль и мы всё так же молча выехали из ворот. Молчали и пока петляли по улицам, выезжая из города, а потом уже на съезде к автобану, свернули на обочину и остановились. Папа прерывисто вздохнув обнял меня за плечи и мы несколько секунд просто молчали прижавшись головами друг к другу. -«Рассказывай! - коротко бросил он, вновь выезжая на дорогу и тут же добавил, - с меня взяли наверное все возможные подписки о чёртовой секретности и наверное в этот раз я понимаю, что оно того стоило!» По отличным немецким дорогам до Херингена мы добрались за два с половиной часа. Всю дорогу, я пересказывал отцу события последних недель, тщательно про себя выбирая что говорить, а о чём не стоит. Какие бы подписки не давал военный агент Российской Империи полковник Кудашев, но не всё ему следовало знать. Никому не следовало этого знать, тем более что я и своему руководству об этом не говорил. Ещё не хватало, что бы моя семья вдруг начала видеть во мне какого-то монстра. Кто угодно, только не они! Реакция папы на мои приключения удивила. Многое он видимо уже внутренне пережил и рассказ сделавший честь иному научно-фантастическому роману воспринял почти спокойно. Иной раз, не отрывая глаз от шоссе и не поворачивая ко мне головы, что то переспрашивал, часто качал головой, время от времени ругался в полголоса. Ну что же, для человека, узнавшего недавно, что всё преподаваемое в школах и с университетских кафедр, о мироздании, сыплется к чертям собачьим, держится отлично! Я уже закончив к этому времени свой рассказ, улыбнулся  своим мыслям: «Вот ведь странное выражение «к чертям собачьим», никогда не задумывался, почему именно к «собачьим», а не к кошачьим?!» И вспомнил лопатинского кота отплясывающего на столе. Некоторое время ехали молча. Отец переваривал рассказанное мною, а я словно вновь пережив случившееся, терзался нудной тоской. В который раз, понимая, что жизнь уже никогда не будет для меня прежней. -«Папа, - я пристально посмотрел на профиль отца, он обернулся и мы пересеклись взглядами, - папа, я никогда этого раньше не говорил, наверное потому что не понимал в должной мере, что ты и твоё поколение сделали для России. Но теперь, я видел мир, в котором Германия и Россия проиграли войну. И мир этот ужасен… Есть ли мера той благодарности, которая будет достаточна для вас. Там умерло больше двадцати миллионов в России и почти десять миллионов немцев, весь мир потерял более семидесяти миллионов человек. Немыслимо… около трёх процентов всего населения планеты. Но по прежнему на месте России – СССР с большевиками. Германии нет, она разорвана на зоны оккупации с марионеточными режимами. А красные в Москве спят и видят, как бы закидать ядерными ракетами, плутократов в Вашингтоне и Лондоне, а эти еврейские марионетки, одержимы теми же мыслями. Я сжал лежащую на рулевом колесе ладонь отца, он обернулся, на глазах полковника, «Русского царя Леонида» блеснули нежданные слёзы. Свет фар выхватывал из опустившейся ночной темноты, знакомые дома. Мы въехали в родной Херинген.