***
Тренировка заканчивается как и обычно на позитивной ноте, но менее подозрительным Джереми не становится. Пока все моются, Жан задерживается на поле, всё-таки он привык к большей нагрузке, хоть спустя столько времени уже не загоняет себя настолько же, насколько загонял сразу после Воронов. Джереми, как и обычно, приходит за Жаном спустя пятнадцать минут, уже переодетый в повседневную одежду. А Жан чуть ли не спотыкается о клюшку, потому что на Джере одежда не его, а Жана. Большая широкая рубашка белого цвета, в которой Джереми буквально тонет, заправлена в его обычные чёрные джинсы. Это выглядит чуть ли не буквально сногсшибательно, но Жан всё ещё переживает. Джереми редко выходит в одежде Жана куда-то за пределы дома, не любя её закрытость, — Жану всё ещё трудно поверить, что они живут вместе, и что ему, Жану, комфортно жить с кем-то после… всего — тем более, на улице сейчас действительно жарко, чтобы Джереми, Джереми, который обычно ходит всегда и везде в майках и шортах, — чёртовых майках и шортах, не скрывающих ничего — надевал нечто столь плотное. Но сейчас куда важнее то, насколько маленьким и хрупким кажется Джереми в его, Жана, одежде. Защитник не может поверить, что этот буквально солнечный человек сам предложил Жану быть его парнем, что позволяет Жану обнимать, целовать и любить его. Жан не может поверить, но Джереми каждый раз доказывает, насколько Жан ошибается, когда тот начинает загоняться. Жан выходит с поля, по пути снимая шлем и собирая раскиданные мячи, и подходит к Джереми, такому красивому и почему-то очень скованному. — Mon Soleil, что случилось? — Немного картавя произносит Жан, даже не пытаясь избавляться от акцента, поскольку Джереми это так любит, поскольку больше нет необходимости в виде Рико под боком для этого. — Ты сегодня всю тренировку был довольно напряжён. Что-то случилось? Жан не хочет паниковать. Он знает, знает, что по идее ему и уж тем более Джереми ничего не должно грозить, ведь и Мастер, и Рико точно мертвы, а с Господином Ичиро Джостен каким-то неведомым образом умудрился заключить договор, но он просто не может не волноваться. Что, если Жан где-то всё-таки оплошал, и Ичиро счёл его недостаточно выгодной инвестицией? Что, если фанаты Воронов, до сих пор оскорблённые его переходом, решили выместить свою злость на Джереми? Что, если сами Вороны… В пучину паники Жану не даёт свалиться тёплая мозолистая рука, которая аккуратно обхватывает его ладонь с зажатой в ней клюшкой. Джереми. Всегда Джереми, который видит, что Жан снова начал слишком глубоко погружаться в возможные варианты событий, или в воспоминания или просто в мысли. Джереми, который даже в такие моменты, особенно в такие моменты, действует максимально осторожно и мягко, что не может не вызывать лёгкую улыбку на лице Жана. — Ma Lune, — начинает Джереми, немного коверкая произношение, хоть и уже практически незаметно, однако так, чтобы любой другой француз скривился, услышь он такое. Но Жан слишком любит моменты, когда Джер говорит по-французски, да и это хорошо помогает выплывать из зыбучих песков мыслей, — ma Lune, всё хорошо. Не стоит переживать, не случилось ничего плохого. Я дома тебе расскажу и покажу всё, а пока иди спокойно переодевайся. Возможно, позже мне понадобится твоя помощь. Жан вглядывается в чужие, такие яркие глаза, сияющие в свете фонарей поля, так похожие своим теплом и цветом на Солнце, — ещё одна солнечная особенность Джереми — и, не найдя в них ни капли сомнений, страха или ещё хоть чего-то негативного, — возможно только лёгкий оттенок неуверенности, но Жан предпочитает думать, что ему показалось, чтобы не переживать уже самому — идёт спокойно в душ.***
До дома они добираются быстро, к счастью квартира, — их общая квартира, — находится довольно близко к корту и университету. Нет, в помешанности на экси Жану конечно далеко до Нила или, упаси Господь, до Кевина, однако, поскольку Жану максимально некомфортно жить в общежитии, даже если это общежитие только для спортсменов, — видеть каждый день, жить в одном месте с кучей незнакомых, плохо-знакомых или даже хорошо-знакомых людей до сих пор страшно — общая квартира с Джереми «Ну как я могу отпустить тебя жить в одиночку, Ma Lune, когда ты готовить, не сжигая всё вокруг, научился только пару месяцев назад, и то только самое простое!» становится превосходным вариантом проживания. Так что да. Дома они оказываются уже спустя четверть часа, а ведь идут они медленно, никуда не торопясь. Джереми воодушевлённо рассказывает о скором выходе новой компьютерной игры, которую «Caro, мы просто обязаны в неё сыграть! Это настоящий прорыв в индустрии игр! Ты видел эту графику? И в ней обещают захватывающий лор и множество персонажей на любой вкус!» пока Жан наслаждается его периодическим соскальзыванием на испанский и французский, что не может не умилять. Дома — Жану иногда бывает действительно сложно поверить, что его дом — это не полностью чёрная комната, практически без каких-либо личных вещей, а целая квартира, вся увешанная фотографиями с ним, Жаном, в том числе, с целым шкафом, заставленным книгами на английском, французском и даже испанском, с его собственной комнатой, запирающейся на замок, большой кроватью, столом, коврами и отсутствием каких-либо чёрных пятен, не считая одежды, — они спокойно расходятся по комнатам, чтобы переодеться в домашнее, повключать во всех комнатах кондиционеры, чтобы не свариться от жары, просто немного прийти в себя после тренировки, какой бы простой, в сравнении с Воронами, она не казалась. Встречаются снова они уже позже, когда оба приходят пить чай на кухню. Ну, Жан приходит за чаем, причём с кусочками льда, поскольку в такую жару пить вдобавок что-то горячее — самоубийство чистой воды, однако Джереми… Жан никогда не понимал, да и вряд ли поймёт его пристрастие к горячему шоколаду в любое время года и суток, а также в любую погоду, особенно в дождь. Слишком сладко, слишком горячо, слишком странно. — Ты снова пьёшь эту сладкую отраву, mon Cher, — Жан даже не пытается скрывать радости от привычного подшучивания, ставшего неким ритуалом между ними. — Ты ведь так себе кариес заработаешь. Жан качает в притворном возмущении головой. Он бы никогда не стал по-настоящему сердиться на Джереми за его вкусы, о чём тот прекрасно знает, так что расплывается в широкой-широкой, как у Чеширского кота, улыбке, когда отвечает. — И это говорит мне парень, подсевший на персиковый Липтон, из всех возможных вариантов чаёв. Они ещё какое-то время продолжают перешучиваться, да и просто болтать, пока в какой-то момент, потянувшись за сахарницей, Джереми не издаёт странный, болезненный стон. Жан тут же подскакивает с места, хватает телефон, уже собираясь звонить командному медику, стоящему на третьей цифре быстрого набора, когда Джереми успокаивающе кладёт свою ладонь на его. — Caro, спокойно-спокойно. Всё хорошо. Не надо никому звонить, это было ожидаемо. Я сейчас всё объясню, как и обещал, — спокойно произносит Джереми, даже когда Жан пытается его перебить или хотя бы выпутать руку, чтобы набрать медика. Но чужое спокойствие заразно, поэтому тот лишь утаскивает Джереми на диван гостиной, садясь напротив него и начиная поглаживать чужие маленькие, но далеко не слабые руки. — Никогда бы не подумал, ma Lune, что пирсинг сосков будет настолько болезненным, хоть меня и предупреждали несколько раз мастера и посетители, которые уже делали такие проколы себе, — заявление Джереми что-то… надламывает в Жане, ведь… это что же получается, его прекрасный, восхитительный и очень чувствительный, особенно когда дело касается груди, Джереми в тайне от него пошёл и просто… проколол соски? — Погоди. Погоди, mon Cher, ты сейчас действительно хочешь сказать, что просто… сходил и проколол? Ты же даже не упоминал ни разу о таком своём желании… и… почему ты, не знаю, не предупредил? Не взял меня с собой? Мы же в прошлый раз ходили вместе, когда уши прокалывали и… Жану не даёт договорить Джереми, который снова вырывает его из панических мыслей и неуверенности наиболее приятным способом. Он придвигается к Жану и целует его, так же мягко, как и всегда. Также нежно, также заботливо, также любяще. И как Жан может не ответить, когда его целует его Солнце? Поцелуй мягкий, ненавязчивый. Он не о страсти, скорее о любви и спокойствии. Джереми просто наслаждается вручённым ему доверием, этими немного потрескавшимися губами, он берёт чужое лицо в свои ладони, легонько поглаживая щёки, в какой-то момент переходя поцелуями с губ на лицо. Ни Джереми, ни Жан не замечают, в какой момент первый оказывается на коленях второго, но это уже столь привычная для обоих поза, что рыпаться и менять что-либо не хочется никому из них. Слишком хорошо, слишком приятно, слишком спокойно сидеть так, наслаждаться безопасной близостью, прикосновениями, которые никогда не причинят вреда. Жан от Джереми не отстаёт, он тоже берёт чужое лицо в руки, мешая тому осыпать себя поцелуями, чтобы самостоятельно заняться тем же, но Джереми, видящему его насквозь, видимо этого не хочется, потому что уже в следующий момент Жан стонет от сильного резкого трения. Джереми, его любимое Солнце, начинает покачивать бёдрами, сталкиваясь и потираясь с ним через одежду. Медленно, но сильно, именно так, как им обоим нравится. Они оба не любят торопиться, предпочитая разжигать огонь потихоньку, подкидывая дрова по чуть-чуть, чтобы костра хватило на большее время, чтобы дольше греться в тепле страсти, чтобы глубже чувствовать всё. Всё прекращается резко, не успев толком начаться, когда Джереми прижимается ближе к груди Жана, а потом резко болезненно стонет, словно бы его со всего размаху кто-то ударил или всадил нож в тело. Это точно не стон наслаждения, Жан в стонах Джереми разбирается прекрасно, поэтому тут же отстраняется, вновь беря чужое лицо в ладони. — Mon soleil, что случилось? Tout va bien? Est ce que je t'ai blessé? — Жан не замечает, как в панике перескакивает на другой язык, поэтому тормозит и уже сознательно переходя на английский продолжает, — Поговори со мной, mon Cher, как я могу тебе помочь? Что произошло? Джереми в руках Жана успокаивается, позволяя немного расслабиться и Жану, а потом делает то, чего Жан вот уж никак не ожидает. А может и ожидает, но не сейчас. А может где-то глубоко в душе и надеется на это, мечтает об этом. Наверное последнее, иначе своего ступора Жан объяснить не может. Джереми снимает рубашку, — его, Жана, рубашку, которую тот так и не переодел, когда пришёл — оголяя своё смуглое, мускулистое тело, которому Жан готов поклоняться, будто верующий поклоняется своему Божеству, которое Жан готов целовать, нежить, холить и лелеять всегда и везде, но потом его взгляд цепляется за новую деталь, заставляя защитника замереть на месте. У Джереми всегда была большая, широкая грудь, совсем не мягкая и абсолютно не похожая на женскую, — Жан знает, с женщинами в Воронах его тоже заставляли спать, поскольку прав у тех было не сильно больше его, поскольку Рико своим извращённыем умом посчитал это достаточным подарком на восемнадцатый день рождения, прежде чем… — Жан обрывает эти мысли, потому что какое он имеет право думать о прошлом, когда перед ним такой прекрасный Ангел, посланный ему, наверное, самими Богами, если те всё же существуют, если те всё же не отвернулись от него годы назад — но в неё всё равно хочется зарываться, её всё равно хочется вылизывать, целовать, кусать, помечать. Но сейчас всё внимание привлекают не мускулы, прекрасные, крепкие, упругие мускулы, а блеск. Блеск цепочки, блеск колец. Только вот, далеко не на пальцах, — Джереми вообще колец не носит — и даже не в ушах, — серьги то он носит, одну единственную, на левом ухе с красивой Луной, в которой красуется несколько серебристых камней, которую ему подарил Жан некоторое время назад, и которую Джереми теперь снимает только на играх и в воде, чтобы не повредить — а на сосках. Ладно, хорошо, Джереми действительно сказал некоторое время, — не прошло и пяти минут — что проколол соски, но к тому, что это будет цепь, соединяющая два кольца в сосках, жизнь Жана не готовила. Джереми никогда, — Жан действительно надеется, что никогда, — не узнает, насколько велико было желание Жана в этот момент просто взять и потянуть за эту цепочку, чтобы насладиться звуками, испускаемыми его Солнцем. Жан замечал уже, что Джереми чувствительный? Это было преуменьшением. Когда дело касается ласки, особенно на грани с болью, когда ты вроде целуешь-целуешь, резко прикусываешь, а потом зализываешь и снова целуешь, Джереми расплывается мягкой желешкой, тает, точно мороженое в жаркий день и стонет-стонет-стонет. А сейчас самое его чувствительное место, если не считать конечно некоторых других эрогенных зон, буквально объединено цепочкой, за которую можно тянуть-тянуть-тянуть и резко дёргать, натягивать и… Жан понимает, что слишком уплыл в свои мысли, когда почти над ухом у него раздаётся радостный смех, такой чистый, яркий, заражающий весельем, как и его обладатель. Жан наконец отрывается и смотрит в янтарные глаза напротив, понимая, что кажется влюбился в Джереми снова, ну или полюбил ещё сильнее, поскольку в глазах этих ни капли осуждения, за очевидные — наверняка очевидные, это же Джереми, всегда видящий его насквозь — мысли, а только теплота, нежность и любовь, с каплями предвкушения. — Как бы мне не нравился твой энтузиазм, ma Lune, этот пирсинг будет заживать четыре месяца, если не будет никаких осложнений, — казалось бы, это пирсинг, логично, что ему потребуется время зажить, но Жана поражает разочарование столь сильное, будто они проиграли матч за кубок сезона на одно очко. Видимо, разочарование проступает слишком уж заметно на его лице, поскольку Джереми сразу продолжает, — но я буду только рад, если ты поможешь мне ухаживать за ним, всё-таки самостоятельно заниматься обработкой может быть не очень легко, да и не хотелось бы забыть. Жан соглашается тут же, не думая ни секунды и не жалея потом ни разу за все эти месяцы.***
Вообще, ухаживание за пирсингом, тем более таким, оказывается куда более сложным и болезненным, чем Жан вообще мог представить. Они с Джереми уже проходили через прокалывание ушей, да и сам Жан несколько месяцев назад проколол ухо вновь, но того, что Джереми будет делать для сохранения пирсинга в порядке, Жан не ожидал. Когда Жан прочёл — а он не мог не засесть на куче сайтов, в различных группах и просто в соцсетях мастеров пирсинга, когда узнал о походе Джереми — все советы, все рекомендации и предостережения, а также методы ухаживания, Жан не мог представить, что Джереми предпочтёт не эластичные бинты, про которые обычно говорили, упоминая мужские проколы сосков, а грёбанные женские топы. Облегающие все мышцы, обхватывающие всё, закрывающие грудь полностью, но при этом совсем не оставляющие места для воображения. Когда Джереми в который раз тащит Жана в торговый центр, — что в какой-то момент тоже становится их общей традицией — пойти после покупки нужного в их любимое кафе, просто их кафе, где продают самый вкусный кофе и довольно много различных десертов, считай на любой вкус. У Жана иногда от одного взгляда на все эти сладости зубы сводит, но это не мешает им заходить туда каждый раз — тот удивляется, поскольку вместо обычных магазинов, по которым они ходят, вроде спортивных или книжных, они направляются… в магазин нижнего белья. Магазин женского нижнего белья. Как оказывается чуть позже, бельё там продаётся не только женское, а бюстгальтеры и топы шьют и на мужчин, хоть для этого и приходится специально оформлять заказ, а для него делать замеры. Пока Джереми уходит в примерочную, чтобы договориться о дизайнах, Жан старается не сильно смотреть по сторонам, поскольку удержаться от представления Джереми в этом всём очень сложно, а ходить с полу-вставшим членом не очень то удобно и приятно. Особенно когда возможности спокойно поцеловать, покусать, вылизать Джереми не представляется и не представится в ближайшее время. Спустя двадцать минут, долгие двадцать минут, в течении которых Жан попеременно пытался отвлечься на мысли, не касающиеся темы нижнего белья и в то же время размышлял, что же Джереми подошло бы больше всего. Какие цвета оттеняли бы его кожу или сочетались бы с глазами? В бюстгальтерах какой формы ему было бы удобно в повседневной жизни? Или лучше сразу было бы закупиться спортивными топами, учитывая то, сколько они проводят на поле? Закажет ли Джереми так же трусы, подходящие к верхам? Это будут стринги, открывающие вид на его потрясающие ягодицы? Или же он предпочтёт купить боксеры, которые тоже не будут ничего скрывать, несмотря на ткань? Джереми будет думать об удобстве или о красоте? Или он просто положится на выбор консультанта? И почему вообще Жан ждёт его тут, а не стоит там и не наблюдает за всем процессом?! Когда до врывания Жана в комнату остаются считанные секунды, поскольку там Джереми, наедине с каким-то незнакомцем или незнакомкой, у которого непонятно, что на уме творится, он наконец-то выходит, счастливый, ярко-улыбающийся, да ещё и с кучей бесов, скачущих в глазах. Жан уже предчувствует мучения, к счастью совершенно не такие, как были в Воронах.***
В течении месяцев заживления, Жан осознаёт, что в тот день в магазине, подозревая наличие подвоха, он был прав на все сто, если не больше процентов. Сказать, что Жан чертовски настрадался за эти месяцы — не сказать ничего, но при этом утверждать, что он только мучался тоже нельзя, поскольку… Пока на тренировках и учёбе Жан ещё мог переключать свои мысли с того факта, что под футболками и кофтами Джереми скрываются самые разнообразные топы, на ту же учёбу или задания, то вот дома… когда они оставались одни, и у Джереми не оставалось больше причин носить лишние слои одежды, — Джереми вообще всегда был довольно жарким парнем, который просто не мог находится в комнате в футболках или, упаси господь, в кофтах, поскольку тут же начинал потеть, что он тоже не любил, так что к виду полуголого Джереми Жан более-менее привык. Наверное. На самом деле нет — но вот к тому, что тот начнёт разгуливать по квартире в лифчиках или просто с выставленным на показ пирсингом, за чью цепочку так и хочется тянуть… Что ж, к этому его жизнь не готовила. За эти месяцы Жан успел прочувствовать на себе бытие котом, поскольку прямо перед его глазами постоянно мелькала цепочка, игрушка за которой так и хотелось начать гоняться, как кот за мышью, а потом дёргать, кусать, оттягивать и вообще играть с ней всеми возможными способами. Конечно, котов Жан любит, но вот чувствовать себя им ему не очень нравится. Но при этом отсутствие возможности как-либо касаться Джереми и его груди, подарило ему шанс на доведения Джереми до исступления разными другими способами.***
С течением времени, обрабатывать пирсинг требовалось всё реже, поскольку он постепенно заживал, да и не болел уже настолько сильно, как это было в первые пару недель, когда Джереми спать мог только с обезболивающими. К счастью, ими их спокойно обеспечивал командный медик, к которому Жан потащил Джереми практически сразу. Не то чтобы Жан доверял этому человеку, однако его медицинское образование было полезным, ведь сам Жан специализировался больше на самопомощи, в состоянии нестояния, а не на оказании конкретно каких-либо медицинских услуг, доктором то он не был, да и не собирался становиться. На консультациях у медика они оба просто прописались, поскольку за сосками ухаживать надо было несколько иначе, нежели чем за ушами. В мастерской Джереми конечно всё объясняли, довольно подробно, но слово врача, тем более командного, ценилось выше. К счастью, к превеликому счастью, пирсинг заживал хорошо, не гноился и не вздувался благодаря ежедневной промывке и качественному уходу, что означало… чуть больше свободы действий чуть раньше по времени. На самом то деле, Жан довольно быстро сумел приспособиться к тому, чтобы не трогать грудь своего парня — как бы ни хотелось обратного — во время прелюдии и самого секса, поскольку боль и вред он причинять не собирался и не стал бы. Бёдра, лицо, волосы, торс, спина, задница, что ж, за эти месяцы Жан успел насладиться ими на всю, но блеск цепочки всё равно постоянно привлекал его внимание, а мысли уносились вскач, каждый раз доводя его. Однако, что удивительно, первым сорвался не Жан, из-за постоянного разгуливающего Джереми в красивом, действительно очень хорошо на нём сидящем белье, — хотя, воспоминания о том, как Джереми стонал, пока Жан медленно его разбирал на кусочки раз за разом, так и не снимая ни тёмно-зелёного, прямо изумрудного топа, так подчёркивающего янтарь его глаз, ни брифов того же цвета, лишь оттягивая их в сторону, обхватывая тем самым возбуждённый член плотнее, стимулируя его, он ни на что не променяет — и даже не Джереми, которого не перестали касаться из-за пирсинга, о чём тот слегка переживал, о котором в итоге только сильнее заботились, а их команда, которая собралась полным составом уже в середине лета, чтобы постепенно возвращаться к полноценным тренировкам. Команда, которой надоело довольно скоро смотреть на Жана с его «— Ты смотришь на него, как маньяк на свою жертву! Уединитесь уже! — Альварес, отвали.», поэтому они выпускают пару злой коп(Альварес)/добрый коп(Лайла), чтобы наконец избавиться от витающего напряжения между ними. Защитница, как обычно, успевает первой вперёд. К счастью, Лайла сглаживает острые углы разговора, не давая своей девушке зажать Жана, а Джереми же просто… стоит, слушает и походу что-то обдумывает. Поэтому Жан не удивляется тому, что после переодевания и ухода за проколами, — а после этого события Жан начал уходить с Джереми, чтобы помогать тому, хоть и знал, что он может справится самостоятельно, — они вместе идут к медику на очередную проверку и консультацию, получая исчёрпывающий ответ на неожиданный для Жана вопрос, что «— Можно, но очень осторожно. Вы взрослые люди, так что, я уверен, можете себя контролировать», который радует обоих. К самому интересному, однако, приступают они только несколько дней спустя, поскольку Жан боится сорваться, а Джереми пытается самостоятельно выяснить границы, а также то, какой уровень натяжение является чрезмерным. И выясняет он это конечно же с помощью Жана, ведь «— В любом случае, тянуть будешь ты. Надо же тебе понимать, когда тормозить? — Me voulez-vous vraiment mort. — Погоди, что ты сейчас сказал? — О том как сильно тебя люблю. — Причём тут смерть, Caro? — Люблю тебя до смерти, mon Cher.» День же, когда они решают таки опробовать нечто новое, наступает, с одной стороны неожиданно, а с другой, Жан так долго его ждал, что вечером, сидя напротив полуголого Джереми просто… теряется, не зная, с чего начать. Вот он Джереми, его Джереми, его Солнце, сидит перед ним такой открытый, такой ждущий, но… что, если он сделает что-то неверно? Что, если он причинит боль? Если не сдержится и зайдёт слишком далеко? Если не сумеет остановится? Что, если… От мыслей, затягивающих всё глубже и глубже в подсознание, в панику, его отвлекает тёплая шершавая от мозолей рука, которая ложится ему на щёку, легко удерживая и приподнимая голову, которую Жан не понял, когда опустил. — Mi Luna, мы можем не делать сегодня ничего вообще или конкретно с этим, ты же знаешь? Если тебе некомфортно или не хочется, мы отложим или вообще откажемся от идеи. Тебе не нужно себя заставлять. Джереми говорит мягко, не торопясь. Жан знает, что все его слова — правда, что Джереми действительно не будет против такого поворота событий, что примет любой вариант развития событий, но… проблема в том, что Жан действительно хочет этого, но… — Я… Джер, я… Je veux vraiment ça, c'est juste que… — Жан прерывается, когда видит нахмуренные брови Джереми и сомнение в его глазах, понимая, что от нервов перескочил на французский. Старая привычка, не раз стоявшая многого в Гнезде. — Прости, я хотел сказать, что… Жан чувствует, как рука на его лице не спеша перемещается на губы, невербально прося, но не заставляя, замолчать, что Жан и делает. — Mi Luna, прошу, не извиняйся за свои знания, — Джереми начинает медленно поглаживать щёку, убирая пальцы с губ, но периодически их задевая, прекрасно зная, как Жан на такое реагирует. — Я люблю твой французский, я люблю твой акцент, я люблю тебя, и тебе не надо себя исправлять и уж тем более ломать, чтобы это не изменилось. Мы двигаемся в твоём темпе, поскольку я знаю, как тебе это важно, поскольку я не хочу тебя торопить, поскольку мне всё нравится и так. Джереми замолкает, а Жан продолжает вглядываться в его лицо, его глаза, его тело, пытаясь найти признаки лжи, сомнений, хотя бы чего-то, что означало бы, что Жан ошибся, ведь не могла же Вселенная наконец услышать его мольбы и послать ему Ангела? Он ничего не находит. Он никогда ничего не находит, что позволяет расслабить плечи, напряжённые до этого, и склониться к Джереми для лёгкого поцелуя, простого касания по сути. — Mon Cher, всё действительно хорошо. Я хочу этого, меня это так заводит. Ты не представляешь, сколько раз я представлял, как буду играть с твоим пирсингом и грудью, как часто мне приходилось сдерживать желание и свои мысли о тебе, чтобы не сорваться, afin de ne pas causer de douleur. Просто… скажи мне, с чего начать. Скажи мне остановиться. Parle moi mon amour. Жан видит, как на чужом лице расцветает понимание и спокойствие, сменяясь предвкушением. Джереми точно задумал что-то. Что-то, что наверняка ему понравится. Понравится им обоим. Обычно так и происходит. Размышления Жана подтверждаются следующими словами, вылетающими из чужого рта. — Mi amor, ты смотрел и думал, да? А я чувствовал твой взгляд каждый раз, — Джереми медленно залезает к Жану на колени, наконец-то оказываясь прямо напротив чужого лица, даже чуть-чуть выше, и зарывается обеими руками в тёмные кудри, продолжая шептать уже на ухо, посылая мурашки по чужому телу. — Каждый раз я думал, что же ты представляешь? О чём думаешь? Является ли причиной твоих мыслей бельё? Знаешь, сколько нюансов я уточнял у консультанта, чтобы тебе точно понравилось? Джереми прерывает свою речь, когда слышит тихий, подавленный стон. Жан под ним замирает, когда осознаёт, что этот звук, так напоминающий скорее даже плач, доносится из его рта. Из-за слов Джереми. Из-за понимания, что всё это было специально подготовлено, что Джереми готовился специально для него, что думал о нём, пока всё это выбирал, заботясь о его реакции. Никто раньше этого не делал, поэтому Жан наконец обнимает его, прижимая к себе всем телом, проводит по спине вверх и вниз, наслаждаясь плотными мышцами, а потом вздрагивает, поскольку Джереми кусает его за мочку уха, немного оттягивая, а потом пряча улыбку в шее. В шее, которая тут же подвергается нападению со стороны этого чёртового рта. Джереми кусает, всасывает и зацеловывает, кажется, вообще все места, посылая тем самым импульсы прямо вниз. А потом начинает ёрзать и потираться. Жан откидывает голову назад, не в силах держать её прямо, но упрямо закусывает губу, чтобы пока не стонать, ведь хочет узнать, что же ещё может придумать Джереми, чтобы вырвать из него эти звуки. — На чём я остановился, Caro? — Вроде спрашивает Джереми, наконец-то отрываясь от шеи, напоследок её ещё раз поцеловав, но сам же продолжает говорить, зная, что внимание он уже привлёк. — Я видел, как ты наслаждался этими комплектами на мне, как твой взгляд каждый раз задерживался на моей груди, когда я отворачивался. И, знаешь? Мне нравилась твоя реакция, когда я не снимал эти топы в постели. Чувствовать твои горячие руки через плотную ткань, твой голодный взгляд и прикосновения, полные желания. Ты заметил? Я носил их куда дольше, чем оно того требовало. Мне было так хорошо в те разы. Ты был так хорош. Как думаешь, сумеешь ли ты сделать мне так же приятно и сегодня? Что ж, знай бы кто помимо Джереми, насколько простые в своём смысле слова могут повлиять на Жана, насколько приятно тому чувствовать чужую отдачу и благодарность, насколько Жан расслабляется и возбуждается от обычной похвалы… Жану страшно представить, как бы часто троянцы начали бы использовать слова, пытаясь его смутить или отвлечь. Лучше Джереми, только Джереми будет знать об этой постыдной тайне. Жан старается не уплывать от слов, от их смысла, от интонации, с которой те произнесены, но Джереми достигает желаемого, когда взгляд его Луны слегка затуманивается, а руки наконец находят своё место на ягодицах. Жану никогда не надоест наслаждаться тем, как задница его Солнца считай создана для его ладоней, как та прекрасно в них помещается, как упругие мышцы ощущаются. Жан легко их сжимает, решая таки приступать к действиям, получая в ответ лёгкий, совсем слабый стон, говорящий, что этого мало, чересчур мало. Поэтому Жан продолжает, на этот раз зная, уже придумав, что следует делать. Раз уж они решили попробовать в эту ночь то, о чём так долго думали, чего так долго хотели, что ж, в его руках шанс сделать всё максимально приятным для них обоих, шанс подарить им обоим удовольствие, шанс, от которого он не собирается отказываться. Он сжимает половинки чуть сильнее и втягивает Джереми в поцелуй. По-началу нежный, он становится всё жарче и жарче после того, как Джереми прикусывает губу Жана, пытаясь поторопить. У него получается, поскольку дальше начинается чуть ли не борьба попеременно в одном и другом ртах, заставляющая задыхаться обоих. Когда Жан отрывается от этих мягких губ, ему открывается потрясающий вид: Джереми, на его коленях, задыхающийся от одних только поцелуев, с покрасневшими, буквально зацелованными губами и слегка поплывшим взглядом, который тот пытается сфокусировать на нём. — И как такое совершенство может принадлежать Жану? Как он может так доверять Жану, чтобы находится с ним в таком состоянии? Как Джереми может позволять доводить себя до такого? Кого Жан должен благодарить за этот луч света в своей жизни? — Жан тут же отвлекается от мыслей, стоит Джереми потянуться к нему снова, ведь как можно о чём-то думать, когда на тебе такое совершенство? Пока они оба не потеряли мозги окончательно, хоть Жан и не собирается терять контроль, по опыту он знает, что, чем дальше они будут заходить, тем сложнее ему будет оторваться, поэтому он тянется к тумбочке сейчас, доставая сразу и презервативы, и смазку. Джереми же начинает ёрзать, специально потираясь вставшим членом о Жана, заставляя того шипеть сквозь сжатые зубы. — С чего ты хочешь начать, mon Cher? — Да, Жан уже составил у себя в голове план, однако желания Джереми куда важнее каких-то планов, так что ответа Жан действительно ждёт, не делая ничего до чёткого ответа, как бы Джереми об него не потирался, своими действиями пытаясь намекнуть на ответ, видимо смутившись своих желаний, а может просто не желая произносить их вслух. — Ты же знаешь, что я не продолжу без твоего ответа, mon Soleil? Жан слышит чужой тяжёлый вздох, похороненный в его шее, в которую Джереми успел вновь уткнуться, видимо пытаясь так побудить Жана к действиям. Джереми почти не сопротивляется, хоть и прикусывает шею Жана снова, зная, насколько тому важно разрешение, хоть о событиях, способствовавших появлению такой нужде Жан почти и не рассказывал. — Caro, я хочу попробовать всё, что не будет чем-то чересчур для тебя, поскольку тоже давно это хотел. Ты можешь делать всё, о чём мечтал, о чём думал в последние дни. Я скажу, если это будет слишком, я не стану терпеть себе во вред, так что не переживай и доставляй нам уже удовольствие. И, с одной стороны, вот оно согласие, вот он зелёный свет на всё. Чёткая уверенность в том, что его остановят, которая… уносит мысли вскачь. Джереми хочет попробовать всё, так почему бы не попробовать и это? Своих внутренних демонов, а они, Жан уверен, есть у всех, он выпускает редко, зная, что, попробовав один раз, отказаться потом будет сложно, но, раз уж разрешение есть… — Так чего же ты хочешь, mon Cher? С чего ты хочешь начать, Mon amour? — Зачастую, все разговоры исходят от Джереми. Энергичного, весёлого, очень любящего говорить самому и обсуждать что-то со всеми вокруг Джереми. Сам Жан говорить не сильно любит, не привык, да и не хочет привыкать. Молчание — золото, единственное доступное Жану. Именно поэтому в сексе, обычно, все разговоры также идут со стороны Джереми, любящего ими смущать Жана. Так почему бы… не попробовать сменить роли? Будет ли Джереми краснеть от любого предложения, от каждой идеи, которую озвучит Жан? Или тот будет молча это представлять, уходя всё дальше в мысли и вызванное ими возбуждение? А может тот попробует отвечать Жану ещё раскрепощённей? — Как тебе идея начать с растяжки? Ты же вряд ли успел хорошо себя подготовить после сегодняшней тренировки? Сразу меня домой потащил, сразу к себе в комнату, в ванне от силы минут семь был, за которые ты обычно с промывкой пирсинга справляешься, да? Tellement impatient. Слова свои Жан сопровождает лёгкими прикосновениями по всему телу: смять ягодицы, немного разведя их в стороны, опуститься к коленям, немного их поскребя, и вернуться наверх по бёдрам, задержавшись в области паха, но так и не касаясь ни вставшего члена, ни уже наполнившихся яичек, пойти дальше по торсу, наконец достигнув того, с чего всё началось. На последних словах, когда дыхание Джереми уже совсем сбилось то ли от касаний, то ли от слов, аккуратно но резко дёрнуть за цепочку, так призывно мерцающую, вырывая наконец первый, громкий, ничем не сдерживаемый стон. Лицо Джереми в этот момент столь же восхитительно, как и стон, разносящийся по всей комнате. Он откидывает голову назад, открывая вид на широкую, но всё равно какую-то хрупкую что ли шею, на дёргающийся кадык от резких вдохов, на пот, медленно стекающий по ключицам прямо во впадинку и… Жан, точно заколдованный, тянется к шее, целует, прикусывает, словно пытается попробовать Джереми на вкус, не находя ничего кроме обычного слегка солоноватого привкуса тела, однако это не мешает продолжать целовать и вылизывать чужую шею, потихоньку, так, чтобы Джереми этого не заметил, спускаясь всё ниже и ниже к груди, чтобы, когда Джер уже совсем потеряется себя в ворохе поцелуев, пытаясь за волосы оттянуть голову от кожи, неспособный вымолвить ни слова, чтобы именно в этот момент прикусить уже сосок, одновременно с этим совсем легонько дёрнув языком кольцо в нём же. Что ж, воображению своему Жан теперь доверять не будет, поскольку реакция Джереми превосходит все мечты. Тот ещё сильнее наклоняется вперёд, опираясь на Жана и сильнее зарываясь в чёрные кудри, и стонет-стонет-стонет. Единственный звук, от прослушивания которого Жану не требуется брать перерывов никогда — это вот такие вот стоны Джереми, наполненными наслаждением с лёгкой ноткой желания большего. Большего, которое Жан тут же обеспечивает, нападая на этот раз уже прицельно на грудь, как хотел сделать все эти месяцы. Он напоминает себе изголодавшегося зверя, который всё никак не может насытиться. Он тянет, дёргает за цепочку руками и языком и зубами за кольца, он лижет и покусывает сами соски, их ареолы и вообще всю грудь. Это похоже на помешательство, причём взаимное, поскольку, стоит Жану начать отстраняться, чтобы насладиться картиной, Джереми тут же притягивает его руками назад, да и Жан даже не пытается сопротивляться. Стоны не стихают вообще, в какой-то момент Джереми начинает вдобавок снова ёрзать, задевая уже Жана, из-за чего тот стонет прямо в грудь. — Жан-Жа-Жан, Caro, я близко, Estoy casi, — стоит Жану услышать эту сбивчивую речь, да ещё прямо над ухом, это судорожное перескакивание между языками, постоянно прерываемое стонами, всё более отчаянными, он отрывает голову от груди, оставляя однако руки продолжать своё дело, и, немного приподнявшись и вспомнив свой изначальный план, вновь начинает нашёптывать своему Солнцу, стараясь сохранить голос максимально спокойным. — Mon amour, как ты этого хочешь? Скажи мне, Джереми, скажи, Любимый. Возможно, свою роль в происходящем играют прозвища, может, само наличие голоса и разговора, а может для Джереми становится последней каплей то, как Жан одновременно руками выкручивает оба соска, но тот, прижавшись всем телом совсем близко и укусив Жана за ключицу, изливается так и нетронутым, впиваясь очень сильно в кожу, похоже чтобы не закричать в голос. Жан же наслаждается зрелищем, тёплым расслабленным телом на нём и тяжёлым, но очевидно довольным дыханием Джереми. Только сейчас он обращает внимание на себя, но расправляется с этим несколькими быстрыми движениями руки, прижимаясь к Джереми в ответ. Следующие минуты они просто сидят, дышат, приходят в себя, возвращаясь в реальность и позволяя сперме спокойно засыхать между ними. Только вот, долго понежится в объятьях им не даёт вся та же реальность, посылающая им знаки, что пора возвращаться, настойчивыми звуками уведомлений. Судя по рингтону, это телефон Джереми. Жан опускает голову, видя полностью разнеженного Джереми, чуть ли не свернувшегося на нём, очевидно не собирающегося подниматься за телефоном. Поэтому он сам неохотно тянется за ним, пытаясь нащупать нарушителя их спокойствия рукой, одновременно следя за тем, чтобы Джереми, похоже задремавший от переутомления, никуда не свалился. К счастью, ему это удаётся. Жан раздумывает над тем, стоит ли смотреть, от кого сообщения, или лучше разбудить Джереми, но, посчитав, что это может быть что-то срочное, всё-таки раскрывает новороченную раскладушку, тут же видя множество сообщений от… Альварес. Альварес, которая, очевидно, поздравляет Джереми с удачным соблазнением. Жан вздыхает, уже представляя количество подколов от команды в следующие дни, качает головой и откладывает телефон подальше, даже не пытаясь скрыть улыбку. Дальнейшие действия уже привычны: убрать беспорядок влажными салфетками, стянуть и отшвырнуть в сторону корзины грязную одежду, стараясь по-максимуму не тревожить Джереми, и переместиться под одеяло, позволяя себе наконец-то расслабиться полностью. — Bonne nuit mon amour. — В следующий раз, Caro, мы дойдём до конца, — раздаётся сонный голос Джереми, который, договорив, утыкается обратно в шею Жана и теперь уже точно засыпает, что делает и Жан следом за ним. У обоих на лицах довольные улыбки, а во снах тепло и мягкие облака, а не привычная в некотором смысле тьма.