Dernière danse

«Куклы вместо людей? Массовое производство меков угрожает экономике нации?! Какие еще секретные проекты скрывает Институт?» Кричащие заголовки для «Паровой птицы» не новость, так что месье Боссюэ только мимолетно хмурится, цепляя глазами первую полосу. Дальше передовицы он все равно читать не собирается, вместо этого сворачивая газету пополам и подкладывая для удобства под футляр с графитовыми стержнями. За много лет работы он привычен часто менять грифели, ибо выпестованная мудрость прилежного ученого-конструктора такова, что четкая линия — четкий и ясный ум. А ясный ум ему сейчас очень нужен, ведь на чертежной бумаге в углу гордо красуется «Парные танцующие механизмы ст. инженера Т. Боссюэ. Прототип #1 (кодовое имя: Коппелиус); прототип #2 (кодовое имя: Коппелия)». Идею о меках, которые бы могли танцевать так же хорошо, как живые актеры делают это в операх и балетах, Боссюэ лелеет давно. Пока коллеги из лаборатории были без ума от съемных элементальных орудий и режима самозащиты, его артистичная натура снова и снова вспоминала великолепнейшую постановку «Прощальной песни Эриния» и другие шедевры фонтейнского театра. Слаженные движения актеров, история, рассказанная языком одного лишь тела — он не мог не задуматься о том, как здорово было бы навечно запечатлеть что-то подобное в нестареющих автоматонах. И доказать, что меки тоже могут быть искусством, а не только грубыми чернорабочими у станков и печей. — Мы готовы, Теодор, — мягко окликают его из-за разложенной щитом на коленях доски-мольберта. — Тебе хорошо видно? Боссюэ поправляет мольберт, опуская чуть пониже. С его дивана у стены открывается прекрасный обзор всего пространства залы приватного крыла особняка знаменитого главы Спина-ди-Росула, мистера Калласа. Витые арки светлых окон зрительно увеличивают и без того просторную комнату, возвышая до настоящего бального павильона. Декоративные лепные полуколонны поддерживают высокий потолок с многоярусной люстрой, а между ними раскрывают свои бутоны алые цветы, и протягивают руки к небу гипсовые скульптуры. Сам статный хозяин особняка стоит на застеленном сумерским ковром полу в самом центре, в одной белой простыне, ниспадающей с правого плеча как гвардейский плащ. Он улыбается, — то, что редко можно заметить на публике, — и шутливо обнимает обнаженную талию своего партнера на этот танец. Партию же будущей Коппелии сегодня исполняет не кто иной, как верховный судья Невиллет, с искренним любопытством закручивающий на бедрах вторую простыню, призванную изобразить длинное летящее платье капитанской невесты. — Все безупречно, Ричард. Анри, — Боссюэ кивает обоим по очереди. — Можете начинать. Он тянется через подлокотник и подцепляет концом карандаша иглу граммофона. Любимая мелодия, — та самая прощальная песня принца Эриния из оперы, — мерными волнами прибоя льется из позолоченной раковины, постепенно заполняя всю комнату от пола до потолка. — Мой дорогой господин Каллас, подарите же мне ваш последний танец, пока не пробил злой час! — негромко восклицает Невиллет, вживаясь в роль страдающей от грядущей разлуки красавицы. — Вы знаете, что мой танец и так безраздельно принадлежит вам, моя несчастная любовь, — вторит ему Каллас, едва сдерживая выбивающийся из образа смешок. — Слей… Кхм, слейтесь же со мной в этом вальсе! Пока вестники горя не подняли кровавые стяги. В отличие от чувственного и эмпатичного Невиллета, Калласу, как бывшему военному, гораздо труднее играть всю эту романтическую, как он выражается, «мишуру», — но тем не менее, он старательно вздергивает подбородок и как может пытается сохранить серьезное лицо. Пусть он не самый частый гость в «Эпиклезе», знакомство с равно обожающими изящные искусства Анри и Теодором постепенно смягчило его прагматизм, и сейчас ради своих любовников он готов хоть задрапироваться в ничего не скрывающее нелепое покрывало, хоть зачитать вслух какие угодно слащавые реплики. Прощальный вальс размеренный и томный, исполняющийся так же неспешно, как плавно выводит ноту за нотой граммофон. Каллас и Невиллет движутся босыми ногами вдоль ковровых узоров, не отрывая друг от друга взгляда. Кажется, что с каждым квадратом шагов они все больше уподобляются выдуманным героям, и с каждым поворотом затаенная тоска в глубине сиреневых глаз становится все отчетливее, пока холеная рука крепче хватается за свободное от простыни предплечье. Карандаш увлеченно скрипит о бумагу в порыве вдохновения. Боссюэ двумя-тремя штрихами отрисовывает кружащиеся образы: так, так, прекрасно, восхитительно, какая удачная форма, а этот умоляющий изгиб судейской спины! Его любовники импровизируют, но чем дальше, тем менее это похоже на импровизацию. Перед Боссюэ разворачивается искренняя лирическая исповедь о том, сколько невысказанных сожалений тяготят плечи каждого из них. Как сложно оставаться всегда беспристрастным, как трудно воспитывать одному маленькую дочь, как высокие положения в обществе становятся не каменной опорой, а стеклянным шпилем, с которого сорваться — сделать малейший шаг в сторону. Развевающаяся тонкая ткань не скрывает природной гибкости: как крыльями раскидываются руки, как трогательно сгибается колено, цепляя капитанское бедро, как надежно придерживает широкая мозолистая ладонь под голые лопатки. Ради этого, думает Боссюэ, определенно стоило разбудить их пораньше, прежде чем горничная подала бы завтрак, и в двери аккуратно, но настойчиво постучалась десятилетняя прелестница Навия, требуя «mon cher papa» на прогулку по модным ателье квартала Лионез. Следы страстной ночи все еще свежи, и Боссюэ может вдоволь налюбоваться ожерельем розовых полумесяцев на открытых ключицах Невиллета: половина от Ричарда, половина от него самого. Такие же любовные монограммы расцвечивают и его собственное жилистое тело: Ричи в этот раз облюбовал себе острую тазовую косточку и все, что ниже, а Анри оставил свою метку на преждевременно-старчески подсыхающей шее. Их союз странный, и в бульварной прессе он наверняка получил бы невиданный резонанс: немолодой директор Института, прославленный Юдекс и овдовевший президент Спина-ди-Росула вместе составляют журналистскую бомбу тройной скандальности. Да и то, чем они занимаются за закрытыми дверями, можно назвать самое мягкое «причудами аристократии», — но Боссюэ нигде не чувствует себя бодрее и свободнее, чем в покоях мистера Калласа. Особенно когда в последнее время в родном Институте у него вспыхивает все больше изматывающих конфликтов с выскочкой Майарде и критиканшей Киссери. Все, чем Боссюэ живет в данный момент, это его магнум опус, танцующие куклы, которые в мыслях он поэтично называет «Сюитой ледяного ветра». Меки более громоздки, чем люди, но тем не менее в их шарнирах и сцеплениях, если правильно подобрать дизайн, тоже можно найти определенную завораживающую грацию. Он обязательно сделает их, думает Боссюэ. Он даст жизнь Коппелиусу и Коппелии и представит их на суд всей публике Кур-де-Фонтейна, — и тогда наконец утрет нос Майарде и обретет душевный покой. Может даже выйдет на пенсию. Врачи давно твердят, что уединенный домик на природе оказывает на таких, как он, поистине терапевтический эффект. На чертеже постепенно вырисовывается цельная схема сюиты. Лист полнится вариантами реализации поклонов, поворотов, поддержек, шагов, пауз и всего прочего, что в совокупности составляет не только красивый, но и полный смысла и эмоций танец. Закусив карандаш, Боссюэ наблюдает, как вальс подходит к своей кульминации, — Каллас крепко-крепко прижимает Невиллета к себе обеими руками, словно действительно верит, что скоро им придется расстаться навсегда, а Анри делает вид, будто пытается освободиться, нехотя увещевая безутешного мужа о важности отеческого долга прежде романтической любви. В их позах есть что-то глубоко личное, выходящее за рамки книжных переживаний выдуманной супружеской пары, и Боссюэ не совсем уверен, что понимает, что именно. И вместе с тем, в этих позах он ощущает столько сокрытых бушующих чувств, которые так идеально сами собой ложатся в композицию, что самый важный фрагмент перформанса оказывается перенесен на лист сразу как есть, без каких-либо правок или дополнений. Граммофон обрывает песню через несколько минут, как раз когда Каллас вскидывает их с Невиллетом сомкнутые руки в воздух, ловя бледные губы судьи своими. Боссюэ и подумать не мог о более подходящем финале для «Сюиты»: возлюбленные отчаянно целуются, желая стать единым целым, потому что знают, что как только придет время отпустить друг друга, придет время и страшащего их неумолимого расставания. Он еще немного возится с грифелем, чтобы убедиться, что не упустил ни секунды подаренного ему невероятного зрелища, — а когда откладывает мольберт прочь, то обнаруживает, что Невиллет и Каллас все еще нежатся в объятиях, так и не сдвинувшись с места, и искоса поглядывают на его труды. — Закончил? Иди к нам, Тео, мы ждем тебя, — зовет Каллас. — Брось, Ричи, что за глупости. Право, вальс не танцуют втроем, я даже не могу представить… — смущенно отнекивается Боссюэ, имея больше сомнения в своих коленях, чем в танцевальной теории. — Архонт помилуй, я зову тебя не вальсировать. Каллас многозначительно усмехается, похлопывая себя по бедру, пока второй рукой заодно спускается с талии Невиллета тому за спину. Невиллет сдавленно ахает, выдавая все его намерения. Знакомый приятный жар тут же разливается по всему телу Боссюэ, а больные колени волшебным образом проходят. На часах еще слишком рано, так что нет ничего предосудительного в том, чтобы доставить друг другу удовольствие. Особенно после столь плодотворной работы. *** В это утро Навия стучится раньше прислуги. Ее стук легко узнать среди остальных — только она имеет привычку дотрагиваться до двери не костяшками, а ручкой миниатюрного дамского зонтика, как настоящая леди. — Одну минутку, ma petite! Каллас, уже одетый, как раз поднимается с колен, закончив помогать Невиллету застегнуть его умопомрачительно-высокие узкие сапоги, и эффектно прячет крючок для пуговиц себе за голенище, как стилет. Он успевает оставить мимолетный поцелуй сначала на щеке судьи, а потом целует и разглаживающего воротник Боссюэ, после этого стремительно принимая вид добропорядочного джентльмена в окружении точно таких же великосветских коллег. Дверная ручка проворачивается вокруг своей оси, и в залу любопытно заглядывает маленькая принцесса-сахарок: любимый цвет Навии — подсолнечный желтый, как сладкие цветки, и носит она исключительно такие же желто-солнечные платьишки с милейшими темными оборками по подолу. — Bonjour, месье Боссюэ. Bonjour, месье Анри, — замечая гостей отца, Навия сперва вежливо приседает, а затем, смешно надув губки, поворачивается к Калласу. — Как, papa, ты опять работаешь ни свет ни заря! А как же прогулка? Ты обещал! — Прости, моя маленькая рыбка, — извиняется Каллас, с нежностью поправляя ей заколку. — И мы уже закончили, прелестное создание, — Невиллет тоже склоняется к девочке и ласково треплет по золотым кудрям, таким же густым и волнистым, как у ее отца. — Так что, как насчет нам прогуляться всем вместе? Я угощаю мороженым. — Месье Невиллет! — глаза Навии загораются, как две яркие звездочки. — Я согласна! Будем кушать мороженое! — А потом можем взглянуть, что сегодня дают в «Эпиклезе», — добавляет Боссюэ. — Я слышал, оркестр мелюзин пользуется большим успехом среди юных зрителей. — Мелюзины в опере! C'est magnifique! Я сейчас же пойду выберу самый красивый наряд из воскресного гардероба! Малышка хлопает в ладоши и собирается убежать, как вдруг замечает оставленные на диване зарисовки. — Ой, это ваш новый проект, месье Боссюэ? А можно мне посмотреть? — Конечно. Он подбирает листы и разворачивает их перед ней. Фигуры в его схемах слишком абстрактны, чтобы Навия догадалась, что прототипами безликих образов в пышном платье и реющем плаще являются месье Невиллет и ее папа, так что он не боится показать ей все в деталях до последнего наброска. Навия остается в восторге. — Какие необычные! Месье Боссюэ, а они правда будут танцевать, как настоящие? А платье леди Коппелии будет такое же красивое? Я могу попросить papa подарить вам такую же ткань, как у меня — она очень элегантная! Леди Коппелия может и механическая, но она все равно, должно быть, захочет выглядеть элегантно! Трое мужчин по-доброму смеются, прежде чем Боссюэ объясняет Навии, что сделает для Коппелии и Коппелиуса особую, механическую одежду, — но, конечно же, перед завершением работы обязательно спросит мнение девочки и насчет модного фасона платья, и правильного покроя военного плаща. — Très bien!— соглашается сияющая Навия. — В таком случае, я буду с нетерпением ждать премьеры выступления ваших меков! Стук каблучков ее туфель стихает в коридоре, а Боссюэ перехватывает взгляд Калласа, полный благодарной гордости и уважения. Что же, если проект нравится маленькой Навии, значит он точно тратит свои силы не в пустую. Нет, куклы должны быть не вместо людей, Боссюэ в этом убежден. Куклы — они для людей. Чудесные и совершенно безобидные затейливые меки, которые будут дарить улыбки всем вокруг. Вот такие заголовки он мечтает однажды увидеть в утренней газете.