Полдень

      — Вы не ходите в поле, Ваше Сиятельство! — говорят ему. — Полдень же!              Его Сиятельство, князь Романов Александр Петрович в это самое поле не то чтобы собирается — он вообще-то по делам приехал, ему поля не надобны. Только разве что рядом проехать — до усадьбы здешнего губернатора таким путём рукой подать…              — И что с того? — из чистого любопытства спрашивает, поводья натягивает, коня придерживая.              Его этот мужик у самого края ржи встретил с этими предостережениями своими, едва ли не перед ним на дорогу не выскочил. Уверенно же ещё так, как будто и вправду что-то случиться могло.              Да и губерния крупная, богатая, доход в казну императорскую приносит исправно — откуда ж тут произойти чему?              — Так это же..! — отвечает сбивчиво. — Полудница по полю ходит, опасно это — к ней в руки-то..!              Александр чуть с досады не сплёвывает — нет, ну это ж надо! Из-за такой мелочи — любят местные суеверия всякие, что аж проходу не дают!              Сам в подобные сказки давно не верит — по статусу не положено — зато слышит регулярно. От таких вот, в том числе.              — Шёл бы ты, мужик, — раздражённо, — своей дорогой… Пока меня не разозлил.              Совсем страх потеряли с глупостями этими… Жара обычная, не более того.              Самый жаркий час, оттого и опасно — солнечный удар схватить, кому ж это понравится? Вон, солнце как печёт, прямо над головой стоит, как подгоняет, поезжай в дом, в тень, мол, не стой.              Коня разворачивает, встречного обходя, аккурат в сторону поля, и мимо проезжает — так, что высокая, уже заколосившаяся рожь качается у самых его сапог.              Пение до него доносит ветер — больше нечему, слишком далеко звучит. Александр останавливается, прислушивается — вдруг только мерещится ему?              Её он замечает и вовсе случайно. И замирает, как вкопанный, глаз не сводя.              Девушка, селянка обычная, вон как сарафан белый развивается — и красивая до смерти — Александр в жизни таких красавиц не видел. А во дворце в Петербурге он очень, очень много повидал.              Поёт именно она. Нежно-мурлычуще, переливчато, на Александру неизвестном языке.              Завораживающе.              Как с седла соскакивает, не замечает почти, заслушавшись. Как подходит через рожь — целое золотое море, за которым только светлую макушку с увенчивающим её венком полевых цветов и видно — тоже пропускает, на незнакомку всё смотрит.              Вблизи она и вовсе кажется ангелом: аккуратные черты, локоны цвета зрелой ржи и глаза, чудесные, ярко-голубые… И смеющиеся. Над ним.              — Разве не учили тебя, князь, что опасно в поле? — насмешливо. — Зря не послушался, ай, зря, зря..!              И петь продолжает, танцует среди колосьев.              — Кто ты? — наконец спросить додумывается. — Что делаешь здесь?              Ведь уйти все должны были, в самом деле, никто в полдневный час не работает, не просто же так выдумали то поверье..!              — Я? Храню это поле, — отвечает просто, голову склонив к плечу. — От жары, от засухи и от людей… От пришлых, вроде тебя.              Смотрит на него внимательно, пристально почти, от солнца щурится. Александр почти успевает хмыкнуть — опять они за своё. Но в солнечном свете, с цветочной короной на голове она и вправду слишком для человека красива…       — Так и быть, прощу на первый раз… — вдруг говорит, голос колокольчиком над полем разносится. — Но если ещё раз появишься, князь…              — А если и появлюсь? — вырывается прежде, чем обдумать успевает. — Если снова захочу тебя увидеть?              — Меня..? — её, конечно, кого же ещё.              Александр объясняется сбивчиво, торопливо, мысль свою выражая — и как понравилась ему, и что красивее ни видал нигде…              — Хорошо, — шумит рожь. — Приходи.              Он потом действительно приходит — видятся часто, не раз и не два — дел у Александра действительно много, а с ними и времени. Мария — так она ему представляется — просит только ночью приходить, чтоб не мешал никто. Вместе по полю ходят, длинные беседы устраивая. Только перед самым началом покоса ему уезжать пора.              Марию — Машу — с собой конечно же зовет. Отказывается она наотрез.              — Тогда позволь с тобой остаться! — выдает, почти не думая. Пусть и ненадолго, но всё же…              В поле, посреди ржи он странную легкость чувствует. И это чувство очень-очень продлить хочется, до ломоты где-то между лопаток.              — Уверен? — спрашивает его настойчиво. — Последствий не побоишься?              Александр знает откуда-то совершенно точно, что важное что-то сейчас произойдёт, случится что-то — и соглашается.              — Зря ты людям не поверил, князь, очень зря… — ветром ему в ответ шелестит. — Я исполню твоё желание.              Он едва успевает заметить блеск лезвия серпа и красные, светящееся в полумраке ночи потусторонним огнем глаза.              

***

                    Князя Романова потом и не найти становится — только мундир среди ржи и обнаруживают. И потёки на нём, на ржавчину похожие — тоже. Император в ярости, лучших сыщиков за ним посылает, да те руками и разводят — все, что могли, видите ли, сделали.              Только люди из села губернского говорят, мол, полудница его душу забрала, нечисть здешняя. Предупреждали же…              Поле, конечно, потом сжигают, даже до конца сбора урожая — настолько велик гнев императора. Нет здесь место нечистой силе и быть не может, а раз уж появилась, то искоренить подчистую, чтоб ничего не осталось — таков его указ, кто ж посмеет ослушаться?              А призрака-полудницу, девушку с волосами цвета ржи, с того дня и не видел никто.              Духи же исчезают вместе с тем, что они хранят.