По потребностям

— Дорогие коллеги, — звучит голос Абрамова со стороны входа, — прошу вас проследовать в конференц-зал!   Широкая улыбка делает его похожим на маньяка. Арсений и раньше не питал к нему особой любви, а после историй с корпоратива и подавно. Ходячее воплощение стереотипов, про Абрамова так и хочется сказать — «узел вместо мозгов».   Арсений кривится и возвращает взгляд к бумагам. Он задолбался исправлять косяки молодого стажера. Во-первых, оно ему на хуй не упало, а во-вторых — гендерное прикрепление бесит само по себе. Так уж повелось: если в отделе есть омега, то неопытных «собратьев» будут отправлять к нему (или к ней). Словно все вокруг говорят на русском, а они, блядь, на омежьем, ага.   — Идешь? — подгоняет Антон.   — Не хочу.   — Знаю, — тот сочувственно сжимает его плечо. — Но Ваньке только повод дай, он ж не отцепится.   — Ненавижу этот день, — бухтит Арсений под нос, однако встает и уныло плетется за толпой сотрудников.   Он не имеет ничего против омег (бога ради, Арсений и сам омега). Его раздражает фарс и балаган вокруг восьмого марта. Достаточно открыть любой учебник по истории или хотя бы гугл, и в глаза бросятся такие слова, как «эмансипация», «борьба» и «равенство», но социум успешно заменил их на «красоту», «нежность» и «ласку».   Хуяску, блядь.   Во всей кутерьме есть лишь один плюс: завтра у них выходной. Как говорится, «простите, Цеткин и Люксембург, мы всё проебали».    Арсений выдыхает, стараясь взять себя в руки. Обычно он не настолько раздражительный, но с утра уже успел поругаться с мамой, которая спрашивала о внуках, «насладился» пошлым свистом, когда нагнулся завязать шнурок, а теперь еще и сальные шутки Абрамова выслушивать… Мерзость. Такое бывает нечасто, но, если одно наваливается на другое, ком эмоций трудно остановить.   — Сгоняем потом в курилку? — спрашивает Арсений, замерев у входа в конференц-зал.   — Конечно.   Он вообще-то не курит, просто тусит рядом. В особенно сложные дни Антон тянет его в объятия и дает уткнуться носом в свою шею — успокаивает круче антидепрессантов. Справедливости ради, Арсений крутится среди альф не реже, чем среди омег: нормальных ребят везде хватает. Равно как и идиотов.   — Дорогие наши коллеги, — начинает Абрамов, когда народ скапливается возле стен, как перед расстрелом, — наши прекрасные, наши терпеливые, нежные!..   Арсений закатывает глаза так сильно, что почти видит свой мозг. Антон, стоящий рядом, гладит по спине в знак поддержки. На них никто не обращает внимания: уже привыкли. Поначалу, конечно, все играли в Ларисочку Гузееву, но спустя полгода фраза «мы просто друзья, отцепитесь подобру-поздорову» наконец-то сработала.   Себе бы еще доказать, ага.   — …эти скромные угощения, — продолжает тарахтеть Абрамов, указывая на закуски и вино.   — Тупые стереотипы, — шепчет Арсений, слегка наклонившись к Антону. — Почему в феврале стол ломился от мяса и всяких вредностей, а сейчас только шоколад, сыр и маслины? А что, если я хочу пива и чипсов? — А ты хочешь? — тот дергает уголком губ.   — Нет, — сдувается Арсений. Пиво он терпеть не может. — Просто бесит, вот и всё.   — Я купил твое любимое Пино Гриджио, — Антон снова ведет вверх-вниз по позвоночнику.   — Розовое? — Да. На кухне стоит, тебя дожидается.   Арсений едва не стонет и плотнее прижимается к ласкающей руке.   — Ты лучший.   Абрамов повышает голос, с осуждением косясь в их сторону.   — Позвольте в этот замечательный день… — Да сколько можно пиздеть? У президента речь на Новый год и то короче, — …порадовать вас от лица всех альф нашего офиса. Он дает отмашку, и в зал входят несколько ребят с разноцветными пакетами в руках. Когда они сгружают их на стол, раздается грохочущий звук: внутри, судя по всему, что-то тяжелое. Абрамов лезет в ближайший пакет и достает оттуда… сковородку. — Чтобы вы могли и дальше хранить семейный очаг и баловать любимых вкусными завтраками!   У Арсения дергается глаз.   — Давай его отпиздим, — в шутку предлагает Антон.   — Я ему эту сковородку в жопу запихаю, — цедит он сквозь зубы, — причем широкой стороной.   Серьезно, блядь? Серьезно? Хрен с ним, с подарком, но — «баловать вкусными завтраками»? «Хранить семейный очаг»? У них тут что, соревнование по омежьим штампам? Абрамов явно забрал всё золото.   Свою сковородку Арсений принимает с каменным ебалом, но благодарит ради галочки: Макар, выдающий презенты, не виноват в скрепах начальства. Когда показательные выступления подходят к концу, он берет бумажную тарелку, накладывает на неё всего понемногу, а потом хватает Антона за локоть и тащит в сторону кухни.   — Угощайся.   — А ты?   — Не хочу. Я тебе брал.   Канапе выглядят так, будто могут поместиться в рот Антона вместе со шпажкой, но дело не в них. О том, как еще можно использовать такие щедрые природные данные, Арсений старается не думать. Но всё равно думает.   — Откроем вино?   — Давай не здесь, — просит он, любуясь набитыми щеками. — Можем вечером ко мне поехать. Или к тебе, если удобно.   Иногда (часто) Арсений задается вопросом, сколько еще кругов им надо нарезать, чтоб дело сдвинулось с мертвой точки. Он не идиот: знает, что симпатия взаимна, видит это в каждом касании и жесте, в заботе, в поддержке и любимом вине — сам факт того, что Антон запомнил марку, говорит о многом. И совместимость по запаху просто космическая, учитывая, сколько раз на дню они друг друга обнюхивают.   Арсений поджимает губы и уныло косится на сковородку, будто в ней кроется причина всех его бед.   — Вот и на кой она мне? Я даже готовить не умею, — он складывает руки на груди и упирается бедром в кухонную тумбу. — Точнее, умею, но не люблю.   — А я люблю, — Антон улыбается и, выкинув пустую тарелку, притягивает его к себе, чтобы обнять. — Хочешь, пожарю тебе омлет с ветчиной и сыром?   Арсений утыкается носом в подставленную шею, проводит самым кончиком по коже.   — На завтрак? — спрашивает он с хитрым смешком.   — Ну… да?   Окей, кто не рискует, тот не пьет.   — Значит… останешься на ночь?    — Я могу и с утра приехать, — выдает Антон, поглаживая его спину.   Да блядская хуета, блядь. И ведь Арсений чувствует, как быстро бьется сердце в чужой груди, как едва заметно — но всё же заметно — дрожат пальцы: этот засранец всё понимает, но косит под дурачка. И пытается втихаря понюхать его волосы, ага. Чего он боится?   — Тох…   — Почему тебя так бесит Абрамов? — перебивает тот со скоростью пулемета.   Арсений замирает и недоуменно хмурится, глядя на пустую кухню поверх плеча.   — Ты серьезно?   — Да. Ну, в смысле… Я вроде бы понимаю, но что конкретно?   — Помнишь, как на корпорате он сказал, что поставил своей жене условие: или она скидывает вес, или он будет изменять ей с другой омегой? — Арсений кривится. — Она только-только родила ему дочь, а он… Это омерзительно.   — Согласен. — Ладонь движется вверх по спине, касается голой шеи. По коже ползут мурашки. — С другой стороны, если она выбрала его, значит, её всё устраивает. Не спорю, ситуация — говно, но… Тут ведь как с борьбой за права омег, помнишь, ты рассказывал? Не все омеги хотят работать или платить за себя в ресторанах, кому-то нравится роль домохозяина, кто-то хочет, чтобы за ним ухаживали. Разве не в этом суть? В возможности выбора. Ты ведь сам всегда говоришь, Арс: каждому — по потребностям.   Арсений жмурится, чувствуя волну нежности и тепла. Антон мало того, что помнит его социальный ликбез, так еще и помогает остудить пыл. Нельзя следовать девизу «я причиню тебе добро, я нанесу тебе благо — даже если ты против», иначе будешь не лучше, чем стереотипные альфы, которые якобы знают, как жить другим.   — Ты прав, — говорит он на порядок тише и спокойнее. А потом добавляет для проформы: — Но Абрамов всё равно мудак и сексист.   — Он к тебе лез? — в голосе Антона появляются стальные ноты, и это слишком мило, чтобы не улыбнуться.   — Нет. Но недавно мы ругались из-за стажера, — Арсений снова кривится, вспоминая прошлую неделю. — И в итоге он спросил, не начался ли у меня ПТС, раз я такой нервный.   — При том, что у альф тоже меняется настроение из-за скачков тестостерона?   — Вот именно! Но дело даже не в этом, Шаст. Просто… Я же не идиот, не могу отрицать физиологию. Да, перед течкой мы становимся раздражительными. Но на хрена об этом говорить? Что насчет интимности? — он опять заводится, не в силах притормозить. — Какие бы ни были причины, никто в нормальном уме не станет их озвучивать. Мы же не говорим альфам «у тебя что, спермотоксикоз?», или «у тебя что, проблемы в семье?». Ну видишь ты, что человек слишком нервно реагирует — обрати его внимание на это. Скажи, что подобное поведение недопустимо, что личные проблемы не должны влиять на рабочий процесс. И — да, я помню: мы не животные, нельзя прикрываться гормонами и инстинктами, но чаще всего ругань с ними и не связана, а если связана, то упрек в сторону природы не улучшит ситуацию.   — Я знаю, Арс, — Антон немного отстраняется, чтобы заглянуть в глаза. — Мне жаль, что вам приходится с этим сталкиваться, правда.   Голос полон нежности, и Арсений снова сдувается, словно шар. Или словно его погладили — наконец! — не против шерсти, а как надо.   — Извини, — он ныряет под чужой подбородок и упирается лбом в шею, — я не всегда столько мандю.   — Мне нравится тебя слушать, так что… если хочешь мандеть — манди.   — Если хочешь забыть — забудь? — усмехается Арсений, чуть сдвигаясь, чтобы устроить голову на плече.   — Не понял?   — Это из песни Киркорова. Ты реально не слышал?   — Э-э… вроде нет.   — Кошмар, — говорит он с фальшивым ужасом. — Мы обязаны это исправить. Так что сегодня едем ко мне, открываем бутылку вина и танцуем под Филиппа Бедросовича.   Запах становится ярче, острее — Антон нервничает. Арсений мысленно смеется. Ну что за милый тревожный пирожок.   — Арс… Я тут подумал…   — М-м?   — Может… Может, мы, — Антон сглатывает, ладонь замирает на пояснице, — …еще и поесть купим?   Эх, а счастье было так близко.   Всё, баста, пора брать дело в свои руки. Каждому — по потребностям, и раз Антону нужна небольшая помощь, Арсений готов её дать. И не только её. — Знаешь, какие плюсы у равных прав? — спрашивает он, игнорируя вопрос о еде. — Мы можем учиться, ходить на выборы и работать на тех же профессиях, что и вы. — Арсений, собравшись с духом, ведет носом по челюсти Антона. Замирает возле губ и слегка задирает голову, чтобы посмотреть в глаза. — А еще мы можем сделать первый шаг, и никто нас не осудит, поэтому… Сходишь со мной на свидание? Зрачки расширяются, оставляя от зеленой радужки узкий ободок, а сам Антон наклоняется и шепчет:   — Боже, храни равноправие, — а потом сокращает жалкие миллиметры и мягко касается его губ.