Кёльн. Осень 1943 года.
Утро в городе выдалось на редкость промозглым. Казалось, только недавно начавшееся бабье лето неожиданно и резко сменилось дождями. Холодными, приносящими с собой физически ощутимое уныние. В некоторой безымянной квартире стояла гнетущая тишина, грозящаяся прерваться осточертевшим грохотом тяжёлых капель о карнизы одинаково бесцветных трёхэтажных зданий. Привыкшие к сырости люди, заранее раскрыв над головами такие же одинаковые серые зонты, степенно шли по своим делам. Не зря, ведь в какой-то момент небеса будто разверзлись — сверху стеной хлынул поток ледяной воды. Подушечки пальцев заскользили по гладкому стеклу вслед за бегущими по нему прозрачными струями. Пустой взгляд устремился к отражению в окне. Бледное лицо с правильными чертами, светлые волосы, собранные в косу, голубые глаза. Глаза, в которых застыл многогранный кристалл негативных чувств. Безысходность, досада, возможно, вина? Но особенно ярко вырисовывалась неприязнь. К себе, — зачем-то в который раз уточнил внутренний голос. Губы изогнулись в горькой усмешке. Девушка отпрянула в сторону, задёргивая плотную штору. — Katarina? Alles in Ordnung? Она уже привыкла к его голосу, однако не смогла сдержать прокатившуюся по телу дрожь. Обернулась, выдавила вполне правдоподобную улыбку и прижалась к плечу подошедшего мужчины. Ответ не заставил себя долго ждать: на талию опустилась ладонь, макушки коснулись губы. Тонкие, сухие и покрытые немногочисленными мелкими трещинками. Уж поверьте на слово, она это знала. И знала также, что его серые глаза в момент проявления своеобразной ласки были абсолютно безразличны, как если бы немец держал в руках какую-нибудь статую. — Du weißt, ich kann nicht bleiben. Ещё бы она не знала. Более того, совсем не хотела. Потому покорно отстранилась, чуть склоняя голову. Взгляд из-под опущенных ресниц вскользь прошёлся по чёрной форме, цепляясь за характерные нашивки и значки. Уголок губ едва заметно дёрнулся вниз. — Ich habe dir ein kleines Geschenk auf dem Nachttisch hinterlassen. Ich denke, du wirst ihn attraktiv finden,— продолжил он, застегивая пуговицы на кителе и уходя в коридор. Быстро обулся, накинул поверх плеч длинный плащ и, прежде чем уйти, бросил. — Es ist kalt. Zieh den Schal an. — Okay, Walter. Danke. Спокойный голос девушки прозвучал довольно дружелюбно, как если бы ей действительно было до этого дело. Хлопнула входная дверь, щёлкнул замок. Она тенью скользнула в спальню, находя лежащий на тумбе свёрток. Очередная шёлковая тряпка. Даже не став разворачивать, ушла в гостиную. Упала в кресло, прикрыв лицо ладонью.Меня зовут Екатерина Лебедева. Я — уроженка небольшого города Малоярославец, что под Калугой. По совместительству немецкая подстилка и человек, который добровольно отказался от своей Родины. Мне нет оправдания и дорога назад, определённо, заказана. Не думаю, что кому-то интересны подробности судьбы предательницы, но если не перед людьми, то перед собой я хотела бы покаяться.
22 июня 1941 год.
Вероятно, именно этот день можно считать отправной точкой, когда жизни многих людей полетели в тартары. Моя — в том числе, хотя я ещё не предполагала, на что мне придётся согласиться по собственной воле в недалёком будущем. С утра в город пришло известие о нападении фашистской Германии на Советский Союз.
За окном творилось что-то невообразимое. Поднятый на улице гул из голосов вынудил недовольно поморщиться сквозь сон и накрыть голову подушкой. К сожалению, не особо помогло, поэтому девушке пришлось подняться и страдальчески посмотреть на будильник. Четыре часа пятнадцать минут… Учась в медицинском колледже, она не жаловалась. Всё же это было невероятно увлекательно, даже не смотря на излишнее переутомление. Но заставить подскочить в такую рань в свой единственный заслуженный выходной? Уму непостижимо! С другой стороны, на это ведь нужен был весомый повод? В задумчивости и смутной тревоге пожевав нижнюю губу, Катя подошла к окну. Распахнула ставни, пытаясь вычленить из чужой сбивчивой речи причину образования данного сборища. Когда же услышала, вздрогнула всем телом. Сердце сначала пропустило удар, а потом будто бы стало стучать в разы быстрее и громче. Немцы напали. Неосторожная, оброненная кем-то из горожан короткая фраза. Пальцы до побеления костяшек вцепились в деревянный подоконник, пока она бездумно бегала взглядом по напуганным людям внизу и постепенно перенимала их настроение. Потом медленно моргнула, будто сбрасывая с себя оцепенение, и обронила в пустоту, едва шевеля губами: — Может это ошибка?В тот момент я старалась себя в этом убедить, хотя и в глубине души прекрасно понимала, что происходящее является настоящей действительностью, а не бредом воспалённого сознания. Незамедлительно начавшиеся в городе изменения, ломающие прежний уклад жизни, это только доказывали, и мне, простой семнадцатилетней студентке, приходилось их принимать также, как и другим соотечественникам. То есть как факт, веря в силу нашей армии и её скорейшую победу, однако смутно предчувствуя, что это лишь начало тех проблем, что будут нас ждать.
В первый же день войны правительство обратилось к народу, призывая дать отпор врагу, поднимая боевой дух. Вереницами разносились повестки и на глазах у девушки многие знакомые, друзья уходили на передовую. Одни в качестве добровольцев, другие по призыву, но и те и другие были готовы бороться до последней капли крови. Такие живые, ещё пока жизнерадостные, уверенные в том, что всё скоро кончится, даже не успев начаться… Катя тревожно вглядывается в родные лица двух одногруппников, один из которых приходился ей близким другом почти с раннего детства. С другим, не менее значимым молодым человеком, девушка состояла в отношениях. Ещё совсем недолгих, хрупких, но полных обоюдных тёплых чувств. Нервно покусывая ноготь на большом пальце, она то и дело оборачивалась к большому циферблату вокзальных часов, пока мальчики успокаивали своих не менее встревоженных матерей. Минутой позже на их месте была уже она сама, едва держащаяся, чтобы позорно не расплакаться. — Не грусти, Катька! Глазом моргнуть не успеешь, уже вернёмся, — широко улыбнулся парень с милыми ямочками на щеках и подмигнул, сохраняя привычный позитивный настрой даже в такой ситуации. Рассыпавшиеся по переносице веснушки придавали его зелёным глазам такую яркость, что они прямо контрастировали с рыжей шевелюрой, недавно столь бескомпромиссно сбритой. Катя с трудом проглотила ставший поперёк горла ком, сделала один резкий шаг вперёд и обхватила друга поперёк тела. Прижалась на краткий миг к грубой ткани формы лицом, не сдержав всё же несколько слезинок, когда чужие руки опустились ей на плечи, а потом также быстро отступила. — Болван, — буркнула беззлобно и поспешила добавить, даже не собираясь скрывать свою тревогу. — Миш, будь осторожнее, пожалуйста. И сдержи своё слово. Вместо ответа, единственное, чего дождалась, так это ладони на голове, растрёпывающей светлые пряди. В других обстоятельствах обязательно возмутилась бы, сейчас же молчаливо стерпела, потому что было в этих действиях что-то необъяснимое и при том очень важное.То, что я запечатлела в своей памяти вплоть до эфемерных ощущений. Даже спустя несколько лет чувствую, будто он как тогда перебирает мозолистыми пальцами мои волосы. И от этого призрака прошлого становится так же больно, как и в тот самый день, когда я узнала, что на Мишу пришла похоронка. Спустя два месяца, как он вместе с Лёшей попал на передовую. Вот и та самая обратная сторона «Всё для фронта, всё для победы!»…
Прощание с Лёшей вышло каким-то слишком быстрым и скомканным. Поезд готовился к отправлению, громкий гудок вывел из ненужных размышлений. Едва проводив взглядом друга, шутливо отсалютовавшего и оставившего их наедине, девушка посмотрела на возлюбленного. Привычно немного отстранённого, бледного, с приобретшими излишнюю резкость чертами лица и особенно привлекавшими внимание глубокими серыми глазами. Если вспомнить, он всегда был таким, будто бы невзрачным, но в то же время являвшимся единственной белой вороной в их большой разношёрстной компании. Не только внешне, даже своим поведением молодой человек выделялся — слишком правильный, спокойный, преимущественно молчаливый. Сначала вполне оправдано он казался неинтересным, скучным, пока Катя не познакомилась с ним поближе. Склад ума, тянущийся от парня шлейф умиротворения и галантность, с которой тот стал проявлять знаки внимания, просто обезоружили девушку. Она не смогла ему отказать.Тем ироничнее оказалось, что Алексей Нейман явно имел в своём генеалогическом древе немцев. Об этом кричало буквально всё, начиная с его фамилии, странно только, что я раньше совсем не обращала на это внимание.
Не смотря на то, что Катя достаточно хорошо его знала, всё равно ждала какого-то словесного выражения поддержки. Да, очень эгоистично, особенно учитывая тот факт, что поддержка в первую очередь требовалась именно ему. Однако всё это не понадобилось, её просто привлекли к надёжной груди и укрыли в кольце сильных тёплых рук, сомкнувшихся на талии. Последовало несколько выпивающих душу поцелуев в губы, потом один целомудренный в лоб и хватка, ставшая болезненно крепкой, исчезла. Молодой человек медленно отошёл в сторону железных подножек, ведущих в вагон. На прощание он едва приподнял уголки губ и промолвил, пытаясь её немного приободрить: — Я вернусь, родная. Застучали колёса по рельсам, железная махина тронулась, медленно но верно набирая скорость. Перрон, без того звеневший от раздававшихся тут и там причитаний, стал безмолвным свидетелем чувств девушки, которая всё-таки разрыдалась. Тихо, укрывая лицо за белым платком, но так горько, будто уже случилось что-то непоправимое.На самом деле случилось, потому что Лёша в последствии тоже не вернулся, получив статус пропавшего без вести. Об этом я узнала от его матери спустя две недели после известия о смерти друга. Не зря всё же надрывала горло на вокзале, воя, как безумная. Тогда непонятной мне причиной оказалось предчувствие, которое сбылось.
После того, как она проводила близких сердцу людей, решилась тоже на благо отечества поработать. На фронт не пошла, конечно, но устроилась медсестрой в развёрнутый в городе военный госпиталь. Даже не глядя на то, что училище так и не закончила. Зато какую ценную практику получила… Нет, по началу всё было вполне безобидно, работы не много — в основном мелкая, монотонная, вроде подготовки перевязочного материала, да и психика в сложившихся реалиях относительно цела. Потом стали появляться первые раненые, временно выведенные из строя, но даже с коек рвущиеся обратно. Девушка, ухаживая за этими сильными людьми, общаясь с ними, расспрашивая об обстановке, ощущала безграничное уважение и тихо сочувствовала, когда видела выдавленные через боль улыбки. Ещё тогда она заметила, что стала чаще обращаться мыслями к родным и близким, что вели ожесточённые бои с противником за несколько сотен километров отсюда. Беспокойство являлось адекватной реакцией, но с каждым прошедшим днём оно усиливалось, а когда в госпиталь начали переводить тяжелораненых, всё стало совсем плохо. У Кати создавалось стойкое впечатление, что она сходила с ума, потому что не могла больше нормально спать от тех картин, что видела целыми сутками. Сепсис, осколочные ранения, ампутации. Окровавленные бинты, стоны умирающих, пустые, лишённые жизни глаза. Рук на всех критически не хватало, поэтому девушка практически разрывалась, металась от одного смертника к другому с целью облегчить их агонию. Запасы морфия подходили к концу, и всё, что оставалось, так это ждать чуда, которое не произойдёт. Выходя посреди ночи на улицу, она одна или в компании какой-нибудь другой бывшей студентки с хрупкой психикой позволяла себе глубоко вдыхать холодный свежий воздух и безмолвно глотать слёзы, подставляя мокрое лицо ветру. С наслаждением ощущать на языке что-то помимо терпкого железа, а потом добровольно идти обратно, в пропахшие кровью удушающие палаты. Усаживаясь на хлипкий стул возле одной из множества коек и меняя влажную повязку на лбу бредящего солдата, пока взгляд блуждает по другим бойцам, выискивает тех, кому можно оказать посильную помощь.Всё же немцы оказались сильным и очень жестоким врагом, решительно настроенным подавить всё сопротивление на корню. И пусть психологически мне приходилось тяжело, в остальном всё было не так плохо, но ровно до того момента, пока опять не произошёл перевес сил в сторону Германии. В какой-то момент начались авиаудары. Продовольствие кончалось, медикаменты тоже, армия несла большие потери. Гибли и мирные жители, не успевшие эвакуироваться. Оккупация стала лишь вопросом времени.
— Чёрт вас подери, — шипела девушка надсадно, пока бежала по разгромленной улице поздно вечером, прижимая к груди чужого плачущего ребёнка. Сорванного минутами назад с тела предположительной матери, стеклянный взгляд которой был направлен в хмурое небо. Страшная рана на её виске и собравшаяся под головой небольшая потемневшая лужа крови не оставляла сомнений, что время для спасения было безвозвратно утеряно. Кате не оставалось ничего, кроме как взять на себя ответственность за жизнь захлёбывающегося горем мальчика, унося того как можно дальше. Шепча что-то невразумительное в бессмысленной попытке успокоить, гладя по голове и постоянно оглядываясь. В тонкую подошву её старых осенних сапог впивались осколки от разбитых оконных стёкол, холодный колючий ветер трепал выбившиеся из-под платка светлые волосы, с силой распахивал полы пальто, но девушка не останавливалась. Терпела боль, смаргивала с ресниц набегающие слёзы и упрямо двигалась вперёд, потому что знала — остановиться равносильно самоубийству. Ведь сегодня, 18 октября, после длительных кровавых боёв в Малоярославец практически без сопротивления вошли немцы.Я до последнего рассчитывала, что город не отдадут. Что у руководства есть какой-то план, а захватчики попали в ничто иное, как в ловушку. К огромному сожалению, наивные мечты не изменили положения дел и всё оказалось так, как выглядело на первый взгляд — то есть максимально отвратительно.
Стоя в толпе из женщин с детьми и стариков, согнанной на главной площади утром следующего дня, она волком глядела на стоявших по периметру фашистов. Облачённых в серую форму, страшных людей с сальными взглядами, в которых плескалась уверенность в своей безнаказанности за творимые бесчинства. Слушала в пол уха озвучиваемые порядки, морщась от понимания, сколько же в Малоярославце оказалось предателей и трусов, переметнувшихся на сторону врага.Почти таких же, как я. Только всех этих людей в конечном итоге ждала смерть от пули. Причём не важно, какой именно, советской или немецкой. Я же в свою очередь до сих пор почему-то жива.
Сжимая в руке маленькую ладонь прижимающегося к ней ребёнка, девушка поджала губы. То, как заинтересованно смотрел на неё один из захватчиков — широкоплечий мужчина с изуродованным застарелым шрамом от ожога лицом, явно не сулило ничего хорошего. И это действительно оказалось так, когда ей в спину спустя непродолжительный отрезок времени упёрлось дуло автомата после одной его короткой отрывистой команды. Мальчика от Кати тут же оторвали, толкнув так, что тот не удержался на ногах и упал, больно ударяясь о промозглую землю. Реакция не заставила себя ждать, не смотря на жуткий страх перед немцами, девушка извернулась и метнулась в сторону, чтобы осесть на колени перед сдерживающим плач сироткой. — Тише, тише, Андрюша. Потерпи немного. Обещай мне, что ты будешь храбрым, и мы скоро уйдём отсюда. Хорошо? — сбивчиво и быстро заговорила та, взяв в свои руки стёсанные ладошки и сжав их в попытке придать сил. В спину уже доносилась чужая ругань, грохот сапог остановился прямо за плечом, поэтому пришлось отстраниться, чуть улыбнувшись на усиленное кивание со стороны ребёнка. Вовремя, потому что солдат схватил её за шиворот, вздёрнул вверх и тычками оружия, как скотину на заклание, всё же направил к вышестоящему по званию. На самом деле, Катя не очень верила в то, что вообще сможет уйти. Может, её подозревали в чём-то запретном? Вроде шпионажа или иного пособничества партизанам, за что без всяких сомнений полагалась смерть. Если это действительно было так, навряд ли у неё вышло бы доказать обратное — немцы своими методами могли заставить взять на себя вину даже за то, чего не совершал. Поэтому девушка вполне обоснованно беспокоилась за жизнь никому ненужного мальчика и одним лишь коротким взглядом в грустные глаза соседки по лестничной клетке попросила о помощи. Пожилая женщина навряд ли взяла бы на себя такую ношу, но всё же кивнула, склонившись и что-то неразборчиво сказав маленькому напряжённому ребёнку. Смотреть дальше больше не представлялось возможным, так как очередной особо сильный толчок в спину заставил отвлечься на куда более важные проблемы. Споткнувшись и едва на свалившись мужчине прямо в ноги, Катя отпрянула так резко, как если бы обожглась. Кончики ушей предательски заалели в ответ на чувство унизительной неловкости. Какое же неуклюжей, должно быть, она выглядела в глазах стоящего напротив немца! И это понимание вызвало волну пассивной злости, которую так хотелось выплеснуть в его надменное холёное лицо. Желательно, не менее унизительным плевком, но красочное представление, как ей с одного сильного размашистого удара кулаком выбьют зубы, усмирило. Девушка позволила себе малое — откинула голову назад в попытке придать своему виду больше уверенности. К сожалению, без особого успеха, потому что проклятый фашист не впечатлился. Только хмыкнул едва слышно и протянул вперёд руку, больно сжимая пальцами её подбородок. Повертел из стороны в сторону, изучая с таким видом, будто перед ним стоял не человек, а породистая собака, достоинства которой он пытался оценить. — Как тебя зовут? — спросил по-русски, хотя с явным акцентом. Не дождавшись ответа, добавил, переходя на свой язык. — Lass Sie die Dokumente zeigen. Перевод с требованием не потребовался, Катя и без того поняла, чего он хочет. С небольшой заминкой достала из сумки паспорт, который из рук тут же практически вырвали. Однако возмущение, заклубившееся на уровне глотки, пришлось проглотить -даже простое словесное препирательство могло иметь страшные последствия. И если ей от души заедут, скажем, тяжёлым прикладом по затылку — это не самое страшное. Девушка видела, какие жуткие вещи творили с их солдатами, слышала рассказы о вопиющей жестокости и подозревала, что это не последнее, что с ней могут сделать. «А в физической силе мне с мужчинами не сравниться, поэтому даже при желании дать отпор не получится,» — отстранённо заметила про себя, ожидая, когда документ вернут обратно. Но судя по тому, как немец передал его в руки невысокого полного человека в очках, делать этого не планировали. Катя шокировано подняла брови, оставив все вспыхнувшие догадки, ни одна из которых ей не понравилась, при себе. — Führen Sie eine Volkszählung durch, — громко сказал немец и махнул рукой в сторону толпы, заставив часть людей и девушку в том числе испуганно шарахнуться. Создавалось впечатление, что враг дал команду на массовую казнь, но, к счастью, этого не произошло. Вернее, убивать начали немного позже и не в таком количестве… Пока какой-то суетливый, абсолютно бесцветный человек переводил все требования захватчиков, на глазах у горожан стала разворачиваться не самая приятная сцена. Неприятная потому, что никто не в силах был изменить происходящее — смельчаков, готовых оспорить приговор для выведенных вперёд людей, не наблюдалось. Смертниками оказались трое избитых молодых людей в изорванной советской форме, несколько человек из простых жителей, судя по всему, помогавших армии, и даже одна семья с ребёнком. Солдат незамедлительно повесили, столь многообещающе оставив их качаться в петлях, а остальных показательно расстреляли. Подтверждая свою звериную натуру, без дрожи в руках и со спокойными лицами под аккомпанемент чужих криков превращая в решето тела не только взрослых, но и ни в чём неповинного дитя. Толпа едва сдерживала ропот, выслушивая безразличные пояснения о том, что они пошли против режима и получили «по заслугам». Отныне и впредь любое неповиновение или, более того, укрывательство партизан официально каралось казнью. Как и ожидалось, фашисты быстро начали наводить свои порядки.На удивление, в тот день я без особых проблем смогла вернуться домой. Подозвавший меня немецкий офицер — как я позже узнала, Генрих Костнер — больше не выказывал какой-либо заинтересованности, поэтому я затерялась в толпе и смогла скрыться прежде, чем кто-то другой схватил меня за руку. Издалека видела, как молодых красивых девчонок, понимающих всю беспомощность своего положения и всё равно упирающихся, выборочно выхватывали вражеские солдаты. Похожие на диких тварей, с горящими похотью глазами, искажёнными кривыми ухмылками лицами и премерзкими руками, столь похабно нарушавшими всякие личные границы. То, что мне с соседкой Ингой и Андрюшей удалось уйти без происшествий тогда казалось всего лишь счастливой случайностью. Измотанный, будто бы пребывающий в постоянной внутренней истерике разум не заметил никакого подвоха. На деле же это оказалось влиянием Генриха на своих подчинённых, о чём мне рассказали буквально через неделю и в не самых лучших обстоятельствах.
Катю оставили как и прежде работать в госпитале с раненными, но с некоторыми особенностями. Теперь советские солдаты получали помощь на уровне элементарного поддержания жизни и по сути становились заложниками. Обессиленными, настрадавшимися, но все ещё верящими в лучший исход, а потому на чистой вере способными к сопротивлению. К сожалению, их попытки противостоять врагу мало чем помогали — таким образом было убито всего двое немцев, а своих после этого расстреляли в пять раз больше. Когда она смотрела в осунувшиеся лица этих людей, то, возможно, впервые стала осмысленно ощущать себя предательницей. Во второй раз — когда вызвали в штаб прямо к немецкому начальству. Нервно расправляя плечи, девушка быстрым шагом шла по коридору главного здания города и с трудом терпела оценивающие, даже плотоядные взгляды рядовых солдат. Ни бесформенные старые вещи, ни укрытые под платком волосы не спасали ситуацию и она почему-то всё равно привлекала к себе ненужное внимание. То, что ей сказали в кабинете, к несчастью это только подтвердило… Генрих не был искусен в красноречии, поэтому посчитал нужным просто поставить перед фактом. Или вернее, как он сказал, предложил два варианта, выбор одного из которых оставил за Катей. Поставил локти на стол и в ожидании вперился взглядом ей в глаза, заранее зная, каков будет ответ. Всё же он чисто формальности ради решил проверить, насколько много в девушке патриотизма. Не согласится же она на роль подстилки для целой роты, в самом деле? А именно такой исход будет ждать, если не поедет в Германию в качестве «подарка» для его давнего друга. Не задолжай Генрих ему круглую сумму, то не стал бы так поступать — оставил бы девочку себе, но она как на зло была во вкусе Вальтера. Если не обращать внимание на измотанность, похожа на очаровательную фарфоровую куклу. Со светлыми волосами, миловидным, будто бы наивным лицом и большими голубыми глазами. Прекрасная разменная монета, долг обязательно будет прощён и забыт. Пока немец размышлял о плюсах для себя, девушка металась, разрываемая чувствами. Она действительно не могла себе представить, как пережила бы надругательство над собой, тем более от такого количества вражеских людей. Не выдержала бы такого унижения, застрелилась на месте, выхватив из кобуры какого-нибудь зазевавшегося солдата пистолет. Однако очень хотелось жить, а такой вариант был возможен только в том случае, если бы она согласилась на предложение. По сути, добровольно отреклась от родины, семьи и друзей, изменив в сценарии лишь одну вещь — заменив роту на одного офицера. Так или иначе унизившись, возможно, даже тронувшись умом… — Время идёт. Каков твой ответ? — Я согласна уехать в Германию, — отозвалась едва слышно, до боли сжав кулаки и хмуро посмотрев в бесцветные глаза мужчины. Возможно, именно в этот момент, когда он растянул губы в сухой усмешке и посоветовал начинать учить немецкий, ей стоило сделать рывок вперёд. Один единственный, но достаточно стремительный, чтобы успеть схватить стоявшую на столе тяжёлую статуэтку всадника и проломить ему голову. Другие солдаты, находившиеся в коридоре и ворвавшиеся в кабинет после странного шума, не стали бы разбираться и убили на месте. К сожалению, она слишком цеплялась за свою жизнь, поэтому молча развернулась и вышла. Катю тошнило не столько от сложившейся ситуации, сколько от собственной слабости и того, с какой лёгкостью она предала свою страну. Променяла её на шанс безбедно существовать в ногах безымянного фашиста, на руках которого была кровь советских людей. Девушка не знала, как теперь сможет смотреть в глаза своим соотечественникам. Не знала, как станет объясняться перед Ингой, умоляя ту взять на себя ответственность за Андрюшу, как будет писать письмо родной матери в деревню… Могла ли она вообще попытаться сбежать, после того как обрекла себя на жизнь с клеймом предателя, покорно согласившись на постыдную сделку с дьяволом? Ведь истина пока была известна лишь ей и немцу, для других она оставалась обычной гражданской, против воли работающей на новое руководство. Время тоже было на её стороне, ближайший эшелон в Германию собирались отправить только через неделю и у Кати был шанс хотя бы попытаться исчезнуть из Малоярославца. «Но куда идти дальше? Податься в партизаны?» — думала она, быстрым шагом покинув здание. Поджатые губы и слабое мотание головой говорило о многом. К собственному отчаянию, девушка понимала, что ей просто не хватит смелости. Наиболее простым вариантом оказалось подчиниться обстоятельствам, даже если это значило позорно прогнуться под врага и отречься от родины.Даже если бы я знала в деталях, что со мной станется в будущем, навряд ли отказалась от этого решения. Вспоминая свою жизнь до самого детского возраста, я понимала, что всегда отличалась трусостью и неспособностью противостоять кому-либо. Я цеплялась только за выгодный для себя вариант, будь это игра или взрослая жизнь… Такой серьёзный шаг не стал исключением, я просто выбрала меньшее из двух зол, не став искать других вариантов, хотя они, несомненно, были.
Катя кое-как смогла объяснить соседке Инге причину своего отъезда, заключавшуюся в переводе на другое место, и убедила её позаботиться об Андрюше. Она, наверное, сразу почувствовала недосказанность, но оставила все свои мысли при себе, не став выказывать даже доли презрения. Это было странно, с учётом, что женщина мельком увидела, как она плакала и писала матери письмо, где признавалась в своём бесчестном поступке, просила прощения. А через неделю, как было заявлено, уже стояла с небольшой дорожной сумкой на вокзале, одним только взглядом прощаясь со всем, что было так дорого. Но она не патриотка, как считала когда-то в школе, читая книжки о храбрости и мужестве разных героев, представляя на их месте себя. Девушка даже не думала о том, что может попытаться сбежать во время остановок поезда, затерявшись в толпе. Она молча провожала взглядом знакомые пейзажи и изредка вытирала рукавом старого пальто набегающие слезы жалости к самой себе. Видано ли дело, она действительно считала себя беспомощной жертвой обстоятельств, которую нужно было жалеть! И уже за это, не считая предательства, её можно было расстрелять своим же солдатам, но она всё же смогла доехать до Германии без происшествий. Мрачная металлическая махина выпустила Катю на железнодорожном вокзале Кёльна, где её уже ждал Вальтер Гессен, являвшийся сослуживцем Генриха. Девушка прислушалась к ироничному совету офицера выучить их язык лишь частично, но, впрочем, результата это не дало. Она неловко топталась на перроне среди немцев, вслушиваясь в нестройный хор голосов и не зная что ей делать. Проблема отпала сама собой, когда к ней со спины подошёл мужчина в тёмной военной шинели. — Katarin? Девушка обернулась, сталкиваясь с ним взглядом и нервно прижимая руку к груди в защитном жесте. Запоздалое «Ja» с непонятной полувопросительной интонацией стало ответом. Лицо немца было будто бы вытесанным из камня, а холодные светло-серые глаза смотрели вниз едва ли заинтересованно. Но он оказался на удивление хорошо воспитан для первого впечатления, когда спокойно забрал из её одеревеневших рук дорожную сумку и жестом пригласил следовать за ним. И не воспринимал её «русской сукой» или пленницей, как обычно делали солдаты в Малоярославце. Или это было лишь обманчивое первое впечатление? Девушка шла подле него на расстоянии вытянутой руки, чувствуя себя в крайней степени неловко. Ей чудились осуждающие взгляды прохожих, невысокие серые дома давили со всех сторон. Давили до тех пор, пока Вальтер не открыл дверь одного из них, пропуская сконфуженную русскую в подъезд. Несколько одинаковых лестничных пролётов, входная дверь и коридор его квартиры, как выяснилось позже, прекрасно отражающей характер хозяина. Пока немец снимал верхнюю одежду, поставив её сумку на пол, Катя рассматривала простую обстановку. Возможно, она чего-то не понимала, но кричащей роскоши в интерьере практически не было. Никаких лишних украшений, только необходимые для комфортной жизни предметы обихода. Разве что, кроме книг… В дверном проёме, ведущем в гостиную, она заметила заполненный ими сверху донизу шкаф, говоривший о хорошей обеспеченности офицера деньгами. Всю жизнь любившая читать девушка настолько отвлеклась, что забыла о причине своего пребывания в этом месте. По этой причине она вздрогнула от неожиданности, когда чужая рука с нажимом легла ей на плечо, заставляя обернуться. — Wie gut kennst du die deutsche Sprache?— осведомился мужчина, изучая её лицо цепким взглядом. — Ziemlich oberflächlich... Mein Wissen auf Schulprogramm beschränkt, — неуверенно ответила Катя, ощущая острое желание сбросить его руку. Но он, на удивление, отстранился сам. — Du machst Fehler in Aussprache und Grammatik, aber das ist anpassbar. Уголок губ Вальтера дрогнул в неудовольствии, однако немец сдержанно кивнул в подтверждение своих слов. После он прошёл вглубь квартиры и неопределённо махнул рукой в пространство, посчитав нужным пояснить: — Diese Wohnung steht Ihnen komplett zur Verfügung, Katarin. Miete und Nebenkosten bleiben bei mir. Wenn du noch etwas brauchst, sag es mir einfach. — Du wohnst also nicht hier?— тихо спросила девушка, не зная, радоваться ли этой новости или огорчаться. Она поёжилась от нахлынувших неприятных мыслей, исподлобья смотря немцу куда-то меж лопаток. Его слова значили, что её участь быть содержанкой до поры до времени, пока внешность будет казаться приятной. После, в лучшем случае, мужчина просто бросит её в этой враждебной стране, в худшем — отдаст на принудительные работы к другим пленным. Вальтер не ответил на её вопрос, положив на полку снятую фуражку с характерной эмблемой распахнувшей крылья птицы. Недлинные светлые волосы с выбритыми висками хорошо сочетались с его бледной кожей и серыми глазами, представляя собой что-то похожее на их идеал арийцев. Однако Катя почти не обратила на всё это внимания, с опаской сделав шаг назад, потому что ей определённо не понравился его взгляд. Он как-то незримо изменился и сейчас делал мужчину похожим на хищника в засаде… — Чего ты хочешь? — сбивчиво, с истеричными нотками воскликнула девушка по-русски, когда он сделал шаг ей навстречу. Уютная простая квартира моментально потеряла всю свою привлекательность. Невольно захотелось распахнуть дверь позади и броситься прочь, никогда более сюда не возвращаясь. К сожалению, она прекрасно помнила, как щёлкнул закрываемый на ключ замок. Мужчина показал новую эмоцию, приподняв тонкую бровь. Казалось, он очень хотел холодно усмехнуться, но сдержал себя, смотря на неё с некой долей снисходительности. — Um zu beginnen, damit du dich an deine Position gewöhnt hast, Katharine. Ich werde dich weder jetzt noch später zu Intimität zwingen. Ich werde jedoch keine Geliebte enthalten, die die Funktionen nicht erfüllt, für die sie eingeführt wurde, ich werde es nicht tun, — ответил Вальтер, преодолев всё-таки разделявшее их расстояние. Рука в чёрной перчатке с обманчивой лаской легла ей на голову, опустилась ниже, слегка сжимая толстую растрепавшуюся косу. Другая обхватила её подбородок и заставила вскинуть голову, медленно поглаживая большим пальцем нижнюю губу. При этом он не делал больше ничего предосудительного, не собирался целовать против воли. Наоборот — вскоре мужчина убрал руки и отстранился, вновь смотря на неё подчёркнуто безразлично. Вернулся в комнату, забрал фуражку, с тихим звоном положив на то место вторую пару ключей, и оставил её одну. Так запросто, что девушка даже не сразу поверила в то, что он действительно ушёл. Накинул на плечи, не застегивая, свою шинель и закрыл дверь, не применяя особой силы, не демонстрируя ожидаемого раздражения…Следующие несколько дней прошли как на пороховой бочке. Насколько помню, я очень страшилась его прихода и с замиранием прислушивалась к хлопавшим дверям в соседский квартирах. Уйти не решилась, потому что, собственно, идти было некуда. А когда появилась надобность ввиду закончившейся еды, всё равно осталась, безучастно сидя возле окна в зале. Это было то самое состояние, когда не хотелось абсолютно ничего. Даже голодный желудок игнорировался, но ровно до того, пока не заявился Вальтер. Естественно, он оказался недоволен сложившейся ситуацией. Более того, это был первый раз, когда он меня ударил, пусть и для того, чтобы привести в чувства. После немец стал приходить каждый день, контролируя моё состояние и я, поразительное дело, начала привыкать к его присутствию. Обычно он молча читал книги, не обращая на меня внимания, иногда заводил беседу то ли от скуки, то ли от желания потренировать моей немецкий. Рассказывал что-то о своей стране, расспрашивал о моей в аспектах, не касающихся нынешней ситуации, и до поры до времени это казалось неплохим скрашиванием времени…
Он обыденно стоял возле старого громоздкого шкафа, изучая взглядом затёртые корешки книг, пока девушка расположилась в ближайшем кресле с вышивкой. Последние несколько дней после увлечённых разговоров она чувствовала себя в его обществе вполне комфортно, практически не отслеживая передвижения. И это стало большой ошибкой, когда Катя, неловко уколов палец иголкой, тихо зашипела и по привычке приложила кровоточащую ранку к губам. Когда на неё упала тень, она успела только поднять взгляд от вышивки, как на запястье сомкнулись чужие пальцы и её внезапно подняли на ноги для того, чтобы поцеловать. Вальтер держал её крепко, фиксируя затылок, не позволяя отстраниться, игнорируя мычание и широко распахнутые слезящиеся глаза. Смотрел так, будто ничего ужасного не происходило, а едва дал ей наконец возможность глотнуть воздуха, кольцо рук всё равно не разомкнул. Когда брыкающаяся девушка замахнулась, перехватил тонкую кисть, предупреждающе сжал с той силой, когда дискомфорт граничил с болью. — Ты говорил, что не будешь меня принуждать! — воскликнула Катя, стараясь сохранить способность здраво мыслить, сдерживаясь, чтобы не впасть в истерику. Его намерения просто не могли оставить никакого другого отклика в душе, ей до сих пор хотелось отчаянно противиться выбранной самостоятельно судьбе. Панически расширенные глаза, слегка приоткрытые подрагивающие губы, напрягшееся до состояния стальной пружины тело… Она действительно надеется услышать ответ, дождаться ещё одной отсрочки, но немец остаётся глух к мольбе, застывшей в её взгляде. По лицу медленно скользят его холодные жёсткие пальцы, стирающие влагу незамеченных слёз. Не внушающие доверия и не ласкающие, морозящие кожу вплоть до того, что хотелось отстраниться. Однако мужчина не дал возможности даже попытаться, сухо целуя ещё раз, прежде чем подхватить её на руки и направиться в спальню. Игнорируя все отчаянные попытки избежать неминуемого, превращаясь из некогда интересного собеседника в бездушного фашиста, жадного до чужой боли и страданий. На деле это было не совсем верным суждением, но оскорбленная и разочарованная в нём, как в человеке, девушка не могла и не хотела считать иначе. С другой стороны, её мысли в сложившейся ситуации не имели никакого значения, поэтому она довольно быстро сдалась. Попытки физического сопротивления, к сожалению, не дали результата, наверняка выглядя глупо в его глазах. Ничего не оставалось, кроме как поджать искусанные в кровь губы и молча отвернуться к стене в надежде на быстрое окончание унижения. Не станет же Вальтер мучить её дольше, когда поймёт, что никакой реакции не дождётся, верно? Однако у немца были совершенно другие планы на этот счёт, что он не преминул возможностью продемонстрировать, стиснув пальцами женский подбородок. Он заставил взглянуть в свои глаза, смотревшие привычно холодно, без грамма сочувствия, скорее даже с недовольством её поведением. И это столь явно чувствовалось в лёгкой болезненности его касаний, теперь взаправду клеймящих фашистской подстилкой… Ей хотелось сбросить со своего тела чужие руки, избавиться от тяжести нависающего тела, назвав Вальтера жестокой сволочью самым желчным тоном, на который только была способна. Но простая истина останавливала — он ещё не был по-настоящему жесток к ней. Не желая узнавать, каким немец может быть в гневе, Катя молча уступила, едва услышала своё имя из его уст. Он требовал подчинения и она действительно подчинилась, чувствуя, как рушились последние стены её гордости. Реагируя на его действия без свойственной опытным женщинам яркости, скорее болезненно, но более не мешая. Возможно пытаясь изобразить нечто похожее на отклик в хватке своих пальцев на плечах и изгибающемся дугой теле, что прижималось к его собственному в инстинктивном поиске защиты. А потом девушка глотала слёзы от презрения к самой себе, душа рыдания в уже без того влажной подушке, чтобы не разбудить мужчину на другой половине кровати. Она чувствовала себя неимоверно грязной от понимания, что этот новый опыт был не таким уж плохим. Немец оказался на удивление внимательным любовником, знающим, как стоит обращаться с женским телом, чтобы заставить его изнывать не только от боли, но и от низменной похоти… Когда за спиной раздался усталый раздражённый вздох сквозь сжатые зубы, Лебедева затихла вовсе, перестав даже дышать. Всё-таки разбудила или… Не мог же Вальтер всё это время не спать, слушая её скуление? Его рука внезапно сдавила её поперёк тела, чтобы придвинуть к себе под самый бок. — Hör auf zu weinen. Schläfst. Она сипло икнула и замерла, не зная, стоит ли сейчас оттолкнуть мужчину или лучше все же прислушаться к его совету. С одной стороны хотелось продолжить мелочно жалеть себя, но с другой — он был прав. Её истерика больше не имела никакого смысла, ведь не могла изменить случившегося. Катя пролежала в раздумьях практически до утра, смотря в стену пустым взглядом, и заснула где-то за час до рассвета. После её жизнь постепенно пришла к тому, что имелось сейчас. На самом деле мало что поменялось с того дня. Девушка стала его постоянной любовницей и просто жила с этим клеймом, понимая, что дорога домой закрыта. Жила тихо, незаметно, не смотря на то, что имела немецкие документы и, благодаря Вальтеру, могла называться полноправной гражданкой Германии. Иронично, но он ведь даже её фамилию переделал на их лад, сделав из наивной Кати Лебедевой безразличную Катарину Шванн. Безразличную, но всё ещё хранящую воспоминания о родном Малоярославце, оставшихся там друзьях и родных, даже спасённом ею мальчике. И бесконечно скучающую, изредка льющую слёзы от неизвестности, не зная об их судьбе. Гессен не говорил ей никаких конкретных новостей, лишая даже такой малости, однако судя по тому, как часто он стал пропадать в штабе… Очевидно, всё шло не так гладко, как хотелось немцам. По слухам, после Курской битвы преимущество для наступления получил Союз и теперь Германия изо всех сил пыталась удержать позиции. Девушка не могла быть уверенной в этом наверняка, но сердце грела мысль о скором конце войны с победителем в лице СССР. В её судьбе это ничего не изменило бы, но тихой радости за соотечественников было достаточно, чтобы жить дальше. Жить дальше, чтобы спустя два года, возможно, быть убитой оружием солдат красной армии прямо на улице Кёльна. Своих, узнавших в отстранённой немке урождённую русскую, едва её губы разомкнулись и в воздухе повисла просьба. Никто не собирался лишать жизни без суда и следствия, но ей хватило одних только взглядов. Катя сама напоролась на штык-нож, вошедший в живот, словно в податливое сливочное масло. И медленно осела на землю, наблюдая за распускавшимся на белой рубашке алым цветком, быстро пропитывающим ткань. Презрение в глазах солдат поочерёдно сменилось сначала непониманием, потом каким-то инстинктивным желанием помочь. Но девушке это не требовалось, она раскинула руки, словно только выбравшаяся из клетки птица, и невесело усмехнулась. В прочем, всё было абсолютно правильно, такова была её расплата за предательство, за порочную связь с врагом, но… Облегчение не наступило, более того — она почувствовала, как больно сжалось в груди сердце, замедляющее свои удары. Словно в бреду, встретилась взглядом с серыми глазами немного дальше, прежде чем зрение начало смазываться. Вальтер? Или… то был пропавший без вести несколько лет назад бывший возлюбленный? К счастью или нет, Лебедева этого уже не узнала. Голова медленно склонилась к асфальту. Спустя пару мгновений лица коснулись холодные длинный пальцы, навсегда закрывающие безмолвному телу голубые глаза. Алексей медленно отстранился, смотря на неё спокойно, с небольшой долей жалости, хотя без ожидаемой брезгливости. Он не чувствовал ненависти и вполне мог остановить её от такого опрометчивого поступка, попробовать переубедить, но не успел. Она снова решила всё сама слишком быстро. Унесла в могилу постыдную тайну, оставив собственную смерть в его воспоминаниях. Ровно как и он когда-то, попав в плен, потеряв возможно писать домой, однако не растеряв надежды вернуться обратно. Она оказалась слабее. Не справилась, прогнулась под обстоятельства… Хотя могла погибнуть гораздо раньше, отказавшись от предложения Генриха. Так что же на самом деле было лучше? Погибнуть еще тогда, в Малоярославце? Прожить в Германии четыре года ни в чём не нуждаясь и совершить самоубийство? В любом случае, это уже и не важно. Может, в какой-то другой реальности Катя Лебедева всё же осталась жива, ушла в партизаны и дождалась Лёшу с войны героем. Или же согласилась на предложение Генриха, добровольно оставшись подле Вальтера до последнего.