Подставить плечо

      Хосок — солнце. Все знают это, как знают, что небо голубое, а трава зелёная. Хосок греет, Хосок светит, Хосок помогает расти, Хосок обжигает, если нарушать правила. Хосок никогда не гаснет.       Юнги знает, что всё это — лишь костюм на детский утренник, второпях сшитый мамой за ночь. Костюм трещит при резких движениях, костюм рвётся, если знать, где потянуть.       Хосок словно сама тень проникает в его комнату под покровом ночи, когда все уже спят. Джин спит, отвернувшись к стене в своей маске и берушах, потому что Юнги часто приходит намного позже и будит его своими попытками не шуметь. Хосок знает это, но всё равно он, с его безупречным контролем тела, настолько бесшумен, что в этом нет смысла. Хосок ныряет к Юнги под одеяло, холодные пальцы мажут по открытым частям тела, пока Хосок устраивается удобнее, прижимается, утыкается лбом в здоровое плечо и безмолвно, беззвучно сотрясается в рыданиях, пока Юнги невесомо гладит его по спине.       Впервые таким его Юнги застал случайно. Неожиданно изменив свои планы, он решил всё же посидеть в студии и закончить песню, но когда открыл дверь, обнаружил внутри непрошеного гостя, свернувшегося в углу дивана. Хосок признался, что иногда прятался тут, потому что в студии Юнги ему почему-то лучше всего. Юнги тогда неловко пошутил, что это потому что владелец студии такой хороший и надёжный парень, а Хосок без тени улыбки сказал: «Да, ты прав». Юнги сам сказал, что если плохо, Хосок может приходить к нему. Юнги сказал: «Джин так задолбался просыпаться из-за меня по ночам, что теперь и сиреной не разбудить. Тебя никто кроме меня не увидит. Только я». Хосок улыбнулся, а через две ночи впервые пробрался в комнату Джина и Юнги и неловко присел на край кровати последнего. Юнги, ещё не спавший, отложил телефон, недовольно что-то пробормотал и резко дёрнул друга за руку, повалив на себя и укрыв обоих одеялом. Хосок что-то смущённо пытался возразить, но стоило Юнги мягко шикнуть на него, а потом положить руку на голову и легко потрепать по волосам, как слезы сами собой полились безудержным потоком.       Юнги всегда после немного ворчит, что вся футболка мокрая, но потом улыбается и ерошит волосы, спрашивая: «Легче?».       И Хосоку легче. Он угукает куда-то в ключицы Юнги, смущаясь своего заплаканного лица, потому что, даже когда в комнате выключена настольная лампа и почти полная темнота, ему кажется, будто Юнги всё равно его увидит. Будто Юнги действительно кот и видит в темноте. «Всё хорошо», — шепчет Юнги и его голос проходит по телу Хосока тёплой волной от ушей, по позвоночнику и до пальцев на ногах, заставляя сердце стучать сильнее, а смущение гнать Хосока из тёплых объятий обратно в свою кровать. Он только бормочет: «Спасибо за сегодня», — а в ответ слышит лёгкий смешок. Хосок обещает себе, что это последний раз, когда он пользуется плечом Юнги, но как всегда врёт самому себе.        Хосока выматывают его роли. Хосок на камеру безудержно смеётся с каждой нелепой шутки, а Юнги улыбается глядя на него, хотя чувствует на кончиках пальцев эфемерные слезинки, что стёр ночью с горячих щёк. Хосок громкий. Хосок тихий, даже, когда его тело сотрясают рыдания. Хосок танцует. Хосок слишком много танцует. Отрабатывает движения до глубокой ночи, пока ноги не начинают дрожать, пока не отказываются держать хозяина прямо. Юнги иногда подхватывает по пути из своей студии валящегося от усталости Хосока под руку и тащит до машины. Хосок думает, что он должен быть идеальным. Он не может ошибаться. Он должен знать танец так, чтобы успевать следить за остальными. Хосок хороший руководитель. Он действительно им второй лидер, он всегда может помочь и подсказать, как сделать движение или как лучше встать на премии. Но у него слишком много ролей. И он устаёт.        Он все ещё тот любящий танцы и рэп парень, только прошедший через мясорубку шоу бизнеса, где каждый твой шаг обсуждается, а каждое твоё слово оценивается. В один момент он надел ту тяжёлую, мешающую дышать маску, а сняв её, надел другую. Такую же тяжёлую и не дающую дышать. Горящую на коже солёными дорожками.       Юнги обнимает дрожащую спину, гладит выступающие позвонки, потому что Хосок опять тренируется так, что забывает поесть, и думает, как хотелось бы впитать руками всю эту печаль, всю усталость Хосока, чтобы тот только светил и грел. Юнги к печали не привыкать. Справился со своей — справится и с чужой. Только бы Хосок улыбался ему своей улыбкой-сердечком, жмурился по-кошачьи, прижимался доверчиво.       Юнги не дурак и знает, что чувствует.       Юнги думает про себя: «Дурак…» — когда целует пушистую макушку Хосока и замирает в ожидании реакции, но тот только едва слышно фыркает, перестав заливаться слезами, и смущённо трётся лицом об и так уже мокрую футболку Юнги. Поэтому Юнги позволяет себе больше. Иногда его грызёт чувство вины из-за ощущения, будто он использует уязвимое состояние Хосока, чтобы невесомо целовать его в макушку или переплетать пальцы, или даже иногда помогать футболке Хосока открывать чуть больше кожи спины и проходиться по ней ладонями, чувствуя, как она горит. Хосок позволяет ему трогать себя. Никогда не просит остановиться. Даже тогда, когда Юнги приподнимает его лицо за подбородок и неожиданно прижимается к губам своими, Хосок только удивлённо хлопает слипшимися от слёз ресницами и приоткрывает рот, но не издаёт ни звука. Через мгновение он выбирается из плена одеял и конечностей Юнги и так же молча выходит из комнаты. Юнги прикрывает глаза, ругая себя и думая, а стоило ли оно того? Стоило. Юнги уверен, что даже мимолетный украденный поцелуй Хосока стоит всего.       Конечно, он извинится потом, придумает, что сказать, а Хосок его точно простит, но придёт ли вновь, когда станет плохо? Не подорвал ли он доверие к себе? Не уничтожил ли безопасное место Хосока?       Его мысли прерывает лёгкий скрип двери и недовольное тихое шипение. Вернувшийся Хосок с неодобрением смотрит на дверь, пока закрывает её изнутри. Дверь второй раз не скрипит, словно испугавшись его взгляда. Юнги удивлённо смотрит, как Хосок приближается к его кровати, как нерешительно садится на край, будто повторяется тот первый раз. У Хосока ещё влажное от умывания лицо и мокрые пряди, налипшие на лоб и щеки. Хосок нервно кусает губу, пока его взгляд прикован к губам Юнги. Юнги ухмыляется. — Ты хочешь спросить «зачем» или попросить «ещё»? — спрашивает он едва слышно, но Хосок вздрагивает и хмурится, а потом резко придвигается ближе, словно решив нырнуть с разбега. Хосок целует его. Двигает губами осторожно и мягко, ресницы на прикрытых глазах трепещут, и Юнги сжимает кулаки от желания подмять Хосока под себя и сожрать, чтобы никому не досталось ни крошки. Хосок придвигается ближе, перекидывает ногу через его бедро, седлая, обвивает шею руками. Юнги забирается руками под его футболку, гладит живот, бока, поясницу. Ему хочется пометить его, оставить свой след на теле, чтобы знать, что это всё действительно было, это не сон.       Хосок действительно целовал его.       Хосок уходит от него растрепанный и раскрасневшийся, с опухшими от поцелуев губами. Буквально сбегает, потому что иначе они не смогут оторваться друг от друга до рассвета. Хосок трогает свои губы, стоя у зеркала в ванной, и нервно хихикает.       На следующую ночь он тоже придёт. Он больше не хочет врать себе. Ему нужна помощь и он попросит её. С утра. У специалиста. А ночью он вновь окажется у Юнги в комнате, он вновь заберётся в его постель и прижмётся к груди, где громко и сильно бьётся сердце, а потом не будет больше тратить время на слёзы. Не с ним.