Над тьмой

Нет мне проводной песни, Подруг игры не услышит мой Свадебный терем, О нет: владыке невеста я мрака. — «Антигона», Софокл

Алые гиацинты, должно быть, уже раскрасили поля медоцветущей Эллады, а я совсем обескровлена. Лицо побелело, и утончились руки. Отныне и навек, лишенная неба милого отечества, распростертого поверх благоухающих садов, брожу я среди каменных сводов Аида. И ничто не тревожит ум и сердце моё, кроме мрачного брачного чертога и бледноликого мужа, протянувшего мне черные удила и сделавшего соправительницей властной колесницы смерти. О, Аид, как ты бел и тонок, как ты темен и дик! Другие богини имеют мужей: Гера супругом имеет отца моего, могучего Зевеса, широкоплечего Гефеста любит Харита, гневливый Арес поручен золотистой Киприде. Но ни у одной бессмертной нет мужа, подобного моему. Склонился надо мною любезный Аид, черты его остры и грубы, неотёсанному камню подобен супруг мой. Изваянию подобен он, от которого невозможно отвести взгляд. О, как хотела бы я сама обратиться в обелиск, чтобы не дрожать под навесом мужа моего! Вспоминаю я чудесный голубой цветок в садах Деметры, остролистую лилию в небесно-ясном озере, разливающемся лунным светом. Вспоминаю, и в миг детский рай мой оборачивается кошмаром – холодная Лета капает вместо пота с чела моего, и, кажется, скоро разольется подо мною и потопит совсем. О, сон, лишенный покоя – о, безвозвратно утерянная юность! Горе мне, потому что я помню, как золотой луч искрился в тот знойный день, когда Аид вошёл ко мне непрошенным гостем и украл у меня царство света и детских забав! С тех самым пор жизнь моя сделалась лишь воспоминанием о красоте странноприимного дома милой Греции, которая смилостивилась надо мной, как добрая хозяйка, не зная, что за чужестранкой в дом крадется разбойник, ищущий наживы. Детская радость моя раскололось — осколки блестящего лекифа не соединить — время не обратишь вспять. Жизнь, расцвеченная горем, погибла, белоснежная гладкая лилия увяла, потому что пробил её час. Боль не унять. Раньше я полагала, будто смертельное беспокойство не одолеет моего бессмертного сердца и ровного ума. Но, клянусь, что муки, которые подарил мне Аид, сделав царицей мертвых, в стократ превосходят предсмертную агонию! Темно и холодно в сырой хрустальной келии, пустынно и одиноко на брачном ложе. — Брачное ложе — вот чего ищет девушка. — скажите вы. — Да, — отвечу я вам, — она пока не знает, что это есть ад на земле. Душа моя тянется обратно, домой — к красоте, подлинной, глубиной, выстраданной самой природой и неподкупно ей подчиненной. Но, вместе с тем, липкое чувство слабости одолевает моё существо, когда изредка в горницу с высоким потолком входит любезный супруг. Он кровью и слезами привязал меня к себе — и я полюбила животный страх, свое преклонение перед ним, эту уродливую, но хрупкую робость, перемежающуюся со стыдливостью. Он из бессмертной души выковал смертную, растоптал вечную красоту, посеял великий ужас. Он раскрыл бездну печали, фонтан слез. — О, Аид — холод души моей! Я была больна, и, как ты вошёл, лихорадка остановилась — ты родил меня к смерти, страшный супруг! И я руками объяла смерть — решила сделаться такой же ледяной, каким ты задумал это царство. Я соскоблила с лица следы былой радости и облеклась в траур. Я принесла тебе не человеческую жертву — я отдала тебе свое чудесное бессмертие! — так я причитала, обливаясь слезами. Ответил любезный Аид: — Я возвращаю тебя к матери, потому что повелел мне Громовержец Кронид. Осколки золотистого лекифа затрещали как цикады, и рассыпались в песок. Подлинное возвращение было невозможно — к матери пойдёт моя злая тень, угрюмый двойник её прежней девочки. Я настоящая погребена под костями Аида, я утонула в реке забвения! Мне невозможно вернуться, но я бесконечно сюда возвращаюсь. Трагическое несоответствие должного и сущего всегда обращается в комедию. И я, стоя под знойным солнцем, всякий день стараюсь впитать в себя влагу красоты, которой изобилует царство света. Но мучит, не даёт покоя тьма, которую вложил Аид в моё слабое и податливое сердце. Она тянет вниз — к земле, она делает красоту света недостойной для поклонения. — Припади и поклонись мне. — так повелевает мрак. Светильник мой гаснет. Я шагаю навстречу бездне, соделываюсь ей соперсницей, рождаюсь в невесту мрака. Душа моя навечно принадлежит Аиду, сколько не доставай её к солнцу — она не очнется! Дурман смерти очерствил мне сердце и осушил кости. О, Аид, мы будем вечно царствовать над тьмой! Горе, горе моему безумию!