Призраки водятся везде. Мы носим их с собой, куда бы ни отправились.
Джордж Мартин, "Битва королей"
Одинокий Шквал стоял на носу корабля, сложив руки за спиной, и всматривался в чернильные волны. Наблюдал, как острые куски дрейфующих льдин лениво огибали зачарованную корму, как ядовито-зелёный туман клубился над бездонной пучиной, вплетаясь в мрачную серую тяжесть неба чуть выше уровня глаз. Эти воды не зря именовались морем Призраков: холодок, то и дело пробегавший по коже норда, был вызван не одной лишь ночной осенней стужей. Как и любой скайримский мореход, Шквал знал, что название буквально отображало ту жуткую силу, которая маревом поднималась над поверхностью тёмных хлябей. Здесь и правда обитали неупокоенные души. Он сам видел их прежде. Радовало то, что пока между призраками и моряками пролегала преграда — заговорённый колдунами и освящённый жрецами корпус драккара, — духи людям были не страшны. Впрочем, сегодня их на пути пока не встречалось. На много лиг вокруг не было видно ни зги. А потому ничто — ни живое, ни мёртвое — не мешало Шквалу погружаться в глубины собственных мыслей. Как долго он провёл в плавании на этот раз? Счёт дням терялся в бесконечной веренице рейдов. Виндхельм — море — очередной вражеский порт. Родной белокаменный город — водная бездна — огонь. Сколько таких походов выпало за последний месяц и сколько месяцев желание его короля бить по прибрежным городам не утихало, он не помнил. Приказам устраивать набеги не было конца, потому что конца не было проклятущей войне. Шквал прикрыл глаза на мгновение, и за сомкнутыми веками полыхнуло пламя. Так было всякий раз с тех пор, как он пошёл на поводу у Ульфрика, и флотилия драккаров под его командованием появилась у Морфала, чтобы раз и навсегда сломить его сопротивление. Зима приходила и уходила с тех пор уже дважды, волосы Шквала подёрнулись сединой, и его всё сильнее мутило от запаха крови, но… Конунг Скайрима велел продолжать, набеги становились всё более дерзкими, маги, оборотни и прочая нечисть, которую Шквал перевозил из порта в порт — всё бесчисленнее и безжалостнее. Рос и флот. «Капитаном» Одинокого Шквала кликали отныне только те, кто хорошо знавал его с прежних времён. Теперь Шквал был адмиралом. Грозой морей и Водным хлыстом Ульфрика. И он всей душой ненавидел новый титул, клятые прозвища и то, чем занимался. Иронично, ведь Шквал мечтал о плаваниях практически с пелёнок. Грезил этим и сбежал в матросы, ещё будучи прыщавым юнцом. Только на воде и чувствовал себя по-настоящему счастливым, а потому, скажи ему кто, что в свои неполные пятьдесят он станет главным корабельщиком Скайрима, Шквал бы этого кого-то расцеловал. Он был в море, когда умерли отец и мать. Туда же и вернулся вскоре после того, как навестил свежие могилы — и лишь там горе поутихло, разбилось, словно волна о крепкий борт. Он был в море, когда подписали трусливую бумажку, Конкордат Белого Золота, и пантеон Девяти, под сенью которого Шквал был рождён, потерял одного бога. Но среди водного простора можно было забыть о грязных играх сильных мира сего. Там, где не было слабака-императора и драного Доминиона, Талос был ещё жив, и Шквал со спокойной душой и во весь голос воздавал ему хвалу. Гул ветра вторил его молитвам, а Шквал улыбался ревущим в унисон волнам широко и искренне. И даже когда он встретил Келду, от моря отказаться не сумел. Впрочем, Келда и не просила — просто перенесла пожитки в его каюту, и с тех пор они ходили под торговым парусом вместе. Келда любила воду не меньше Шквала, и самого Шквала любила так, что ему были не страшны ни шторма, ни хвори. Ловкая, как обезьянка, она перетягивала самые высокие снасти, смеясь при этом и напевая песни на маркартский лад. На воде они со Шквалом и поженились — жрец Мары, который путешествовал на их корабле вместе с купцами, вёзшими в Рифт товары, с радостью обручил их. И лишь когда Келда, не встретившая вовремя лунной крови, начала с завидной регулярностью извергать из себя едва съеденный завтрак за борт, Шквал отвёз молодую жену в Виндхельм. Уже через неделю он покинул город на корабле, гружённом зерном и сукном для Солстейма, уверенный, что в его отсутствие ярл — его добрый покровитель, и радушные соседи поддержат Келду. Одинокий Шквал обожал своё ремесло. Души не чаял в маленьком, но юрком драккаре и преклонялся пред водной стихией. Но всё же море предало его. Лишило его самого ценного — единственного, что смогло занять в сердце Шквала больше места, чем оно само. И именно поэтому Шквал в своё время принял решение распрощаться со своим призванием. Впрочем, со временем пришло понимание, что совсем не море было повинно в его страшном горе — во всём был виноват он один. Но даже признавая это, Шквал посчитал: решение раз и навсегда завязать с плаваниями всё равно было единственно верным. Оно служило самым сильным и справедливым наказанием для того, в чьих венах текла солёная вода вместо крови. Поделом! Ведь всё случилось по одной причине: вместо того, чтобы быть рядом с беременной женой, беречь её и их нерождённое дитя денно и нощно, Шквал предпочёл в очередной раз пуститься в объятья родной стихии. Тем горше было от мыслей, что плаванье можно было и отложить — да разве мог устоять Шквал перед зовом волн? Хотел ли? Он был в море в день трагичной гибели Келды. Его ненаглядная, его отрада — она ушла так глупо и нелепо! Неудачно упала с шаткого стула и ударилась виском об угол тумбы. Оступилась, когда полезла доставать с высокого буфета посуду. Свадебный подарок ярла, расписанное ляпис-лазурью блюдо, которое Шквал когда-то своими руками убрал на самый верх, со смехом сказав, что так будет правильней — они редко им пользовались, разве что когда сам Ульфрик захаживал в гости или по праздникам. Видно, для Келды возвращение мужа праздником и было — его корабль должен был причалить в порту Виндхельма назавтра, и сладости для любимого она хотела выложить на проклятую голубую тарель. Он нашёл Келду — прекрасную и окоченевшую — на полу их дома. Ковёр был усеян осколками и насквозь пропитан её кровью. Там, обнимая холодную жену и рыдая ей в живот, в котором, так и не увидев жизни, умер его первенец, Шквал принял два решения: что теперь, овдовев, будет зваться Одиноким Шквалом, и что больше в море не пойдёт никогда. Останется в Виндхельме, накрепко привязанный к суше могилами родных и чувством бесконечной вины. Уж лучше бы Одинокий Шквал сдержал свой зарок! Но шло время и разгоралась война. А Ульфрик, когда-то бывший его ярлом, теперь стал его королём и как ему, дураку, тогда казалось — оставался его близким другом. Поэтому, как бы крепко Шквал ни божился, стоило конунгу в красках обрисовать свой дерзкий план и возложить на плечи бывшего и некогда лучшего капитана Виндхельма ответственность за скорую победу над ушлыми имперцами, он сдался. Какой норд откажется помочь, если ему сказать, что родина может пасть под натиском окаянного Талмора? Что без него Ульфрик не справится и правое дело обернётся крахом? Так и Шквал не смог остаться в стороне. Да и тоска по морю, которую он давил в себе, скрутила его так, что думать трезво Шквал уже не мог. В первый поход Ульфрик снарядил ему два корабля — впоследствии их стало в десять раз больше. И вот насмешка судьбы: Шквал возвращался к воде, а получил пламя. Команда, которой его снабдил новый советник короля, за исключением нескольких матросов, состояла целиком и полностью из магов. Где сумели найти столько колдунов на севере, Шквалу оставалось лишь гадать — о большинстве из них он прежде не слыхивал. И маги эти все как один умели пулять огненными шарами. С тех пор всякий раз, стоило им встретить сиродильское судно или причалить к берегам лояльного Империи селения, перед глазами Шквала загорались целые столпы пламени. Уж какой дрянью покрыл обшивку его драккаров Довакин, Шквалу было неведомо, но отныне ни подожжённые стрелы, ни высокие волны им были не страшны. Поэтому, оставаясь практически неуязвимой сама, его команда мощно ударила по Хаафингару, не дав местным воинам и шанса. Впрочем, что бы ни пытались предпринять имперцы, как бы ни подвязывали магов из Сиродила в противовес «морскому кулаку Ульфрика», корабли Шквала всё так же несли неизбежную погибель для любого противника даже два года спустя. Слабая Империя просто не могла позволить себе направить достаточно сил в Скайрим — не после того, как на сторону Ульфрика встал Довакин, а в Хаммерфелле разгорелись очередные массовые недовольства. По-хорошему надо было бы этим гордиться. Всё же так они отстаивали родной край, пытались — и успешно — сбросить талморское иго, защитить свободу нордского люда и вернуть Талосу его законное место в кругу божеств. Да только не таков был Шквал, чтобы радоваться огню и смертям. Он всегда славился добрым нравом и в воины не рвался, а тут в одночасье сделался кошмаром и бичом для всех врагов Ульфрика. На ходу учился — и с горечью понимал, что у него выходит блестяще — хитроумным тактикам корабельного боя. Неприятно было признавать, что именно его успехи на море и подстегнули пыл короля. Ещё неприятнее стало открытие: его, Шквала, именем теперь пугают перед сном детей. Но хуже всего было осознавать, что маги — номинально его команда — по сути подчинялись лишь одному человеку. Не Шквалу, но Довакину — хитрому колдуну-редгарду, непонятно как получившему дар драконьей крови, который доселе всегда был исконным достоянием северян. И как бы Шквал ни настаивал — когда дело казалось боя, его увещевания о том, что выжигать и убивать всех и вся не нужно, терялись, как утонувшая монета в морском песке. Ведь Довакин считал, что карать недовольных страхом и гибелью было самой правильной стратегией, а Ульфрик, казалось, был готов следовать любому совету этого человека. Зато отпустить Шквала Ульфрик готов не был, и, стоило тому заикнуться об отставке, начал давить на него так, что Шквалу показалось — он слышит треск собственных, стиснутых в захват костей. — Пусть тогда исполняют мои команды! — взорвался Шквал, понимая, что конунг просто не позволит ему уйти. — Только твои, мой друг, — ответил ему Ульфрик, и его глаза угрожающе блеснули в свете жаровен тронного зала. — Твой хирд сделает всё, что скажешь им ты. Но лишь в том случае, если это не будет противоречить приказам их короля. Шквал чертыхнулся, вспоминая тот разговор, до сих пор звеневший в мозгу, как пощёчина. По сути он значил, что, если что и изменится, то ничтожно мало — ведь конунг чётко велел флоту неустанно подпитывать славу безжалостного и смертоносного Морского хлыста Ульфрика. И всё же Шквал не оставил попыток урезонить разошедшихся ни на шутку воинов своей армады. Вводил жёсткие ограничения и добивался того, чтобы хотя бы безоружных женщин и детей они не трогали. Настоял, чтобы этому правилу следовали как маги, так и те твари, которые прибавились в команду после. Шквала передёрнуло. Когда Довакин впервые предложил на совете обращать желавших отстоять Скайрим мужчин в проклятущих вервольфов, он подумал было, что ослышался. Наивный дурень, считавший, что Ульфрик не допустит подобного! Уже через два месяца он наблюдал за тем, как полчища злобных оборотней разрывали жидкое сопротивление Хьялмарка, будто голодный ребёнок ломает мягкий хлебный батон. А затем на борт взошли некроманты… Одинокий Шквал мрачно всматривался в смоляную пучину. Зеленоватое марево сгустилось, формируя собой рябившую, прозрачную, как мираж, фигуру. Над водной гладью завис в воздухе бледный призрак молодой нордки. Шквал горько сглотнул. Он узнал её. Как видно, именно его невесёлые думы привлекли сюда эту девушку, практически девочку, которую Шквал когда-то так и не успел отбить. Глаза скользили по её тщедушному тельцу, облачённому в изорванное платье. Такой он её и нашёл тогда недалеко от причала. Сколько его парней успело над ней поглумиться, Шквал не знал. Судя по густо заляпанному свежими бордовыми пятнами подъюбнику — далеко не один. Тех, кого он застал над её телом и тех, кого удалось отыскать позже — он наказал со всей суровостью. Но казнить или увечить не имел права, потому, отбыв порку линьками и лишившись права на трофеи, насильники вернулись в строй живыми, пусть и помятыми. А вот ей вернуться уже не вышло: как сказал Шквалу корабельный лекарь — причиной смерти стали сильные внутренние кровотечения. — Прости меня, дитя, — шепнул Шквал, глядя в немигающие холодные глаза призрака. Девушка протянула руку и зашипела: худенькое, опухшее от слёз лицо исказила злоба. Шквал не дрогнул и не отошёл — он знал, что заслужил. Чары ожидаемо не дали духу приблизиться к кораблю ближе, чем на три альна, но этого расстояния хватило, чтобы Шквал смог рассмотреть грязные исцарапанные щёки и синюшние разбитые губы в мельчайших деталях. — Простить тебя? — Её голос обжигал холодом, словно ледяные чары. — Разве такое можно простить? Не Братья ли Бури кричали о том, как опасны для нас эльфы? Сулили свободу от власти Доминиона и Империи? Так посмотри, что твоя ватага со мной сделала, брат-норд! Достаточно ли я выгляжу свободной? Шквал стиснул зубы и смолчал — так же, как молчал каждый раз до этого. Она была далеко не первым призраком, который являлся ему с тех пор, как Шквал принёс присягу Ульфрику. Поначалу робкие, но с каждым днём, с каждым месяцем, всё более смелые, духи представали перед Шквалом, паря над тёмной водой, и винили, кляли его за то, что он навлёк на них гибель и забвение. Другого, возможно, такая компания бы и напугала, но Шквал сознательно выходил на нос корабля каждую ночь — хоть так, разрешая им изрыгать на себя брань и стенания, он ощущал, что он — не конченый мерзавец. Что остатки совести не сожрали ни кровожадность его команды, ни амбиции его короля, ни собственная слабость и неумение сказать «нет». Над волнами возник ещё один человек. Шквал болезненно сморщился. Скегги. Бывший кормчий приветливо помахал Шквалу и этим заставил того чувствовать себя во много раз хуже, чем если бы Скегги каким-то образом преодолел чары, залез на палубу и принялся его душить. При жизни Скегги был человеком того же пошиба, что и сам Шквал — он крепко любил море и ненавидел бессмысленное кровопролитие. А вот как верный рулевой и хороший друг умер, Шквал не знал — хотя и догадывался. Куда более острый на словцо и вспыльчивый, чем он сам, кормчий ввязался в драку со сраными магами. Справедливо полагал, что отходившая от порта Виндхельма «Северная дева» со всеми пассажирами, «остроухими тру́сами» — так ульфриковы лизоблюды звали данмерских женщин с детьми и стариками, желавших уехать прочь от чужой войны, — сгорела не сама по себе. Совсем уж слабо верилось, что всего через два дня после той злополучной драки такого опытного моряка, как Скегги, смыло за борт. И всё же Шквал малодушно проглотил ту трагическую гибель — ведь его корабль мчал на перехват талморскому галеону, и на его успех надеялся сам король… Скегги хотел было приблизиться, что-то сказать, но появившаяся словно из ниоткуда вереница духов — серокожих, покрытых ожогами эльфов — дружной толпой окружили его и принялись теснить прочь. В какой-то момент воздух пронизали десятки протяжных стонов, полных ярости и боли. — Стойте! — отчаянно вскрикнул Шквал, тщетно пытаясь различить друга в накрывшем собой весь северо-восток сгустке недовольных призраков. — Это был не он! Не Скегги! Не трогайте его! — Конечно, — согласился властный голос по левую руку. — Это был ты. Капитан всегда несёт ответственность за свою команду, Одинокий Шквал. Шквал обернулся и скривился, поняв, кто перед ним. — Катись ты в пекло, генерал Туллий. Ничего этого бы не произошло, кабы не твоя Империя… — «Моя Империя»? — зло усмехнулся призрак, одетый в раскуроченный тлеющий золочёный доспех. — О нет, это не «моя Империя» стирала нордские деревушки с лица Нирна, Шквал. Не «моя Империя» сжигала ваши города. Не «моя Империя» развязала руки сумасшедшему редгардскому магу, который не брезгует ни массовыми казнями, ни призывом даэдра, ни некромантией. А как же быть с теми глупцами, которые отведали волчьей крови по его наущению? Говорил ли твой любимый Ульфрик им, что станется после такого с их нордской душой? Или то, что им теперь не видать вашего ненаглядного Совнгарда, новость даже для тебя? Так что нет, Шквал, всё это сделали не мы, но вы. Сами, своими руками. И сейчас вы, доблестные Братья Бури, плывёте в Хай-Рок вовсе не потому, что вас заставила «моя Империя». Так хочет Ульфрик, которому мало захваченного севера, мало узурпированного трона Верховного короля, мало оболваненных и жалки… — Не смей! — Шквалу хотелось ткнуть пальцем в исказившееся презрительной ненавистью лицо имперца, но он сдержался, вспомнив о том, как это опасно. И всё же терпеть слова этого призрака Шквалу было почти физически больно. Мысли, что годами глухим неразборчивым гулом зудели на задворках его собственной головы, Туллий вываливал на Шквала так же безжалостно, как льют горячую смолу из варницы. Шквал оттянул ворот, хрипло вдохнул морозный воздух. Нет уж, с него, пожалуй, хватит, во имя Девяти! Призраки с каждым разом становились всё громче, их слова — всё хлёстче, но и душевные силы Шквала были не бездонны — на сегодня он мёртвых уже наслушался. Тем более что Туллия, в отличие от многих иных, сгубил не он, и… Впрочем, к чему притворства — в этой смерти Шквал тоже сыграл свою роль. Пусть и настолько крошечную, как привезти генералу на порог его палача — Довакина. — Что, Шквал, неужто правда настолько колет глаза? — продолжал ехидничать покойный враг, указывая рукой на целый легион призраков, что один за другим появлялись над водой. Шквал сделал шаг назад. Нет, тут явно было что-то не так! Чересчур много душ. Было ли дело в том, что корабли вышли слишком далеко в открытое море? Может, родные воды вокруг Скайрима щадили Шквала, а здесь, так далеко от суши, у мертвецов было больше власти? Шквал заозирался. Не странно ли то, что духов вокруг было так много, их замогильные голоса наполняли уши воем и стонами, но никто из его воинов не проснулся? Ни один моряк не выглянул посмотреть, что происходит? Хотя, они, конечно, могли всё слышать и именно поэтому боялись совать нос на палубу. А может быть… Шквал сглотнул. Может ему стоило обратиться к лекарю и спросить, могло ли ему всё это просто померещиться? Шутка ли — Одинокий Шквал почти не спал. Уже и сам не помнил, как давно бессонница украла его ночной покой, оставив взамен эти тревожные бдения наедине с павшими. Были ли они здесь на самом деле или лишь казались ему? Он сделал ещё шаг назад. Нужно было либо позвать кого-то, либо просто отправиться к себе и попробовать уснуть. Как бы там ни было, ни настоящие, ни кажущиеся призраки не могли бы преодолеть чары и ступить на палубу, а значит — не могли принести реального вреда. — Трус, — процедила сквозь зубы изнасилованная девчушка и сплюнула в его сторону призрачной слюной. — «Ужасный ульфриков хлыст», «морской дьявол», «великий адмирал Одинокий Шквал» … Убожество! Я столько страшных баек о тебе слыхала, а ты жмёшься, как щенок, боясь простой правды! — Значит, ты хочешь правды, девочка? — мучительно выдохнул Шквал, уже почти собравшийся было покинуть палубу. — Ну так слушай! Правда в том, что мне даэдрово жаль, что с тобой это случилось! Мне жаль, Обливион меня побери, что вы погибли! — Он повысил голос, обращаясь ко всем духам разом. — Но я дал присягу моему королю и буду верен ей! С этими словами Шквал решительно отвернулся и отправился прочь, в каюту. — А верен ли тебе твой король, любимый? — молвила за спиной та, кого Шквал никак не ожидал здесь услышать. Он медленно обернулся. Жена грустно улыбалась ему, а её кудрявые рыжие волосы колыхались в порывах морского бриза. — Келда! — Шквал не подбежал — подлетел к борту, не веря тому, что видел. — Любимая! Он всё смотрел на неё и не мог налюбоваться. Откуда? Как? Впрочем, какая разница? Сейчас Шквалу не было важно ничего, кроме её веснушчатого лица и зелёных, как молодая листва, глаз. Келда наклонила голову вбок: на пушистых ресницах дрожали слёзы. — Я так ждала тебя, — тихо проговорила она, безрадостно вздохнув и обняв живот. — Мы оба ждали… — Келда, — только и мог шептать Шквал, крепко вцепившись пальцами в борт. — Почему ты выбрал присягу королю, но не клятву, данную у моего тела, любимый? Почему вновь ушёл в море, даже зная, что, соглашаясь, морем крови ты зальёшь весь Скайрим? Неужели ты не понимал, что сотни деток — таких же деток, которых хотели и мы, — будут оставлены сиротами или убиты… — Я… — Шквал не знал, что на это сказать. По его обветренному лицу, по чёрным усам ручьями текли слёзы, и он ничего не мог с этим поделать. Он смотрел Келде в глаза и просто не мог сказать, что не понимал этого. Не имел на это никакого права. Ведь раз не хватило ума заранее осознать, что ему готовит Ульфрик, то после первого же похода всё стало предельно ясно. И всё же он не ушёл, остался. Продолжил. — Я ждала тебя, — повторила Келда. — Ждала тебя, а пришёл он. — Что? — непонимающе выдохнул Шквал. — Кто пришёл, родная? О чём ты говоришь? В её взгляде смешались жалость к нему и боль за саму себя. — Твой «друг», любимый. Тот, кто, имея огромный дворец, золото и венец ярла, всегда желал большего. Он хотел получить весь Скайрим, корону конунга, а ещё, как оказалось, он давно хотел себе твою жену. Я не понимала до последнего — думала, что ярл искренне хотел помочь, пока ты был в море. Потом, как видно, он устал намекать и пришёл с признаниями. Знал бы ты, что он мне предлагал! А как получил отказ, то овладел мною силой. Я проклинала, обещала рассказать тебе. Ну и… — Келда повернула голову и откинула рукой локоны, обнажая окровавленный висок. — Нет! — Шквал отшатнулся, его лицо исказилось от шока. — Не может быть! Келда, ты же упала, когда пыталась достать блюдо! Я видел разломанный стул, кровь на тумбе, о которую ты ударилась! Видел осколки чёртовой тарелки! Он вновь отступил на шаг. Теперь-то Шквал точно понимал, что всё происходящее ему просто чудилось! Игры уставшего разума, воскресившего перед глазами образ жены, по которой он так невыносимо скучал. И всё же он не настолько сошёл с ума, чтобы поверить. Ульфрик был на его свадьбе, был желанным гостем в его доме, был героем и освободителем Скайрима. Ульфрик не мог… В груди закололо, и Шквал, поморщившись, смежил веки. Ульфрик утопил Скайрим в крови его руками и руками пришлого колдуна. Ульфрик отправил его в рейд к Хай-Року, и он был последним глупцом, когда считал, что это имело хоть какое-то отношение к безопасности Скайрима. Ульфрик умел брать силой и убивать — эту черту короля война показала нагляднее некуда. И, Одинокий Шквал это понял еще тогда, в первую и единственную свою попытку уйти в отставку, — Ульфрик давно уже не был его другом. Возможно, Шквал просто не осознавал до конца, насколько давно. Шквал поднял затравленный взгляд на жену. Та сочувствующе смотрела на него, тихо вытирая слёзы. — Я могла с закрытыми глазами менять шкоты на нашем корабле, любимый. Легко балансировала на реях в любой шторм. — Её горькая улыбка ранила так же сильно, как и её слёзы. Но куда больше боли причиняли её слова, которые теперь казались столь очевидными. — Как же ты мог поверить, что я не устояла на стуле? Перед взглядом поплыло, и Шквал схватился за голову. Казалось, что в черепной коробке грохочет кузнечный молот. Борода намокла от слёз, а в груди, как в клетке, бился о рёбра рвавшийся наружу отчаянный вой. Первые годы он винил море. Затем — самого себя. А истинный виновник всё это время восседал на троне и с готовностью принимал клятвы Шквала, его трофеи и его жертвы. Шквал стиснул челюсти так сильно, что зубы скрипнули. Он положил у ног Ульфрика ключи от каждого владения Скайрима, свою честь и свою совесть. Зачем? Чтобы в конечном итоге узнать о том, что верным псом служил убийце собственной жены? Келда обернулась к другим призракам — потрясённые, они безмолвно взирали на развернувшуюся сцену. Молчал даже Туллий, скрестив руки на груди. — Уходим, — твёрдо сказал, наконец, имперец, обращаясь к духам. — Зачем бы каждый из вас ни пришёл к нему сегодня — сильнее, чем он сам, вы его не накажете. Духи погружались в морскую пучину один за другим. Наконец, с коротким кивком, растворился и сам Туллий. Келда грустно улыбнулась. — Откажись от него, любимый. Покинь Виндхельм и живи, наслаждайся жизнью за нас двоих. Она медленно таяла в предрассветном мареве. Шквал в отчаянии потянулся к ней, пытаясь удержать. — Не оставляй меня! Келда, прошу, родная! Не уходи. Не снова! Только не сейчас, когда грудь жёг огонь страшной правды, когда всё привычное и правильное разбилось на осколки, когда, оставшись наедине со своими мыслями и своей виной, он окончательно сойдёт с ума. Она потёрлась неосязаемой щекой о его ладонь и исчезла. Через секунду на горизонте показалась тонкая полоска солнечного света: наступало утро. Шквал судорожно выдохнул. Рассвет заливал небо, а Шквала окутало мраком. Келда покинула его и вслед за ней улетучилась последняя крупица надежды. Шквал стоял на корабле, полном магов, оборотней и клятых некромантов и понимал, что развернуться и уйти сейчас уже не сможет. Не выйдет у одного — против всей команды. Шанс появится лишь в Хай-Роке, когда драккары причалят и войско Ульфрика развернёт вторжение — но больше смотреть на то, как погибают невинные люди по вине тирана, Шквал не мог. Сказать по правде, Шквал не мог — и не хотел уже больше ничего. В своё время король не желал отпускать его — Шквал знал, что у него на это были веские причины. Глядишь и теперь, без лучшего морехода Виндхельма, верного флотоводца Братьев Бури, морская кампания Ульфрика окажется не такой победоносной? Довакиновы прихвостни перегрызутся промеж собой за звание нового адмирала и, зная их, Шквал понимал: вряд ли подобный разлад приведёт к успешной атаке. А раз так, пусть такой исход и будет его местью. Шквал почти улыбнулся этой мысли. По-хорошему, надо было забрать с собой и корабли, но чёртов Довакин предусмотрел все — драккары было ни сжечь, ни потопить. Келда просила его покинуть Ульфрика и жить. Однако разве теперь, зная всё, понимая истинный размер своей вины и последствия своей ошибки, он сможет? Разве сумеет снова быть счастливым? Да и она сама говорила, что ждала его… Шквал больше не хотел заставлять жену ждать — ни минутой дольше. Келда и море — две половинки его сердца, которых никакой Ульфрик больше не сможет ни отнять, ни отравить — были прямо тут, до них рукой подать. Шквал, не задумываясь, перекинул ноги через борт, представил на секунду глаза любимой и спрыгнул. Ледяные волны сомкнулись над его головой. Остекленевшие глаза Шквала уже не видели, как едва различимые в тёмной воде призраки уносили прочь новую душу.