«за окном осень, и в нашем дворе лежат желтые листья. я хожу на прогулку в обычной одежде, ты бы точно был недоволен моим видом. ночью очень холодно, а утром не хочется вставать с постели. в последнее время я слушаю grouper, когда иду в школу, это делает мой день таким тоскливым.»
Какие выводы мог сделать брат из этих слов, Риндо сам не знал. Он описал свое настроение, но письмо получилось каким-то грустным, и Риндо почувствовал, что совсем не знает себя на самом деле. Он совсем не знал, каким был в отдельности от брата. Риндо перечитал письмо, оно показалось ему еще более туманным и странным, но решил, что брат не воспримет всерьез все написанное, и сложил его в конверт. Вечером он положил письмо в почтовый ящик, оно с грохотом упало на дно. Риндо подумал, что сейчас писать настоящие письма — занятие непопулярное. Да и зачем, если есть возможность сообщаться побыстрее. Но опуская в ящик письмо и слыша этот грохот, Риндо подумал, что там, в письме, что-то совсем другое — не то, что он говорит обычно по телефону или пишет в сообщении. Вечер был особенно холодный, и Риндо, зашмыгав носом, пошел домой. Письмо пришло довольно быстро. — А я думал, что мы так пошутили! — похихикал Ран в трубку. Это несколько обидело Риндо, он порою не понимал, когда брат говорил всерьез, а когда его обманывал, чтобы поглядеть на реакцию. Риндо всегда ему верил — то ли брат так хорошо шутил или врал, то ли Рин слишком уж ему доверял. — Ну, не хочешь — не отвечай. — Я когда такое говорил, что не хочу отвечать? Я другое сказал! — начался какой-то детский спор, который, выдохнув, прекратил старший: — Все, жди ответ, понял? И еще я хотел сказать, что ты… какой-то грустный в последнее время. Риндо сравнил бы это с меланхолией, но не с грустью. Все вокруг вдруг сделалось неправильным по какой-то неведомой причине, и теперь Риндо смотрел на это туманными глазами. Но с братом они хоть и откровенничали часто, не делились своими странными невнятными ощущениями. Риндо понял, что молчал несколько секунд. — Неуд схлопотал? — послышалось в трубке. — Дурак, что ли? Меня хоть когда-то ебали плохие оценки? — проговорил Риндо, Ран на том конце провода засмеялся, удовлетворенный реакцией. Риндо лишь фыркнул, вдруг сам удивившись своей реакции, смех брата тотчас же смягчил его настрой, и он проговорил: — В общем, жду ответ и фотку с твоим дурацким лицом. Фотографию он и правда прислал. Это был полароид. На фото лицо Рана сильно высветлилось от яркого света из открытого окна, а кончики его длинных волос приподнимались на легком ветру. Он приложил два раздвинутых пальца ко рту, высунув язык. И зачем Ран прислал именно это фото? Лишний раз напомнить Риндо, что он пубертатная язва, думающая лишь о том, с кем бы сегодня пофлиртовать и с какой красавицей переспать? Риндо усмехнулся, подумал, какая же глупость. Конверт он открыл, придя домой со школы. Мать передала его сыну, сильно удивившись, но письмо не открыла, потому что адресатом был назначен именно Риндо Хайтани. Письмо он прочел, поднявшись в комнату и усевшись за стол.«в последний раз я писал письмо примерно никогда. но мне кажется это эстетичным занятием, не находишь? представь своего братика, такого красивого, пишущего тебе письмо розовой ручкой с помпончиком. но вообще она у меня с кошачьей лапкой. так-так, выходит, без моего чувства стиля у тебя совсем нет возможности одеваться как нормальный человек? ради бога, не позорь нашу фамилию, носи хотя бы черное пальто и рубашку под ним, но не это заношенное худи, ладно? ты мне еще скажи, что корни теперь не подкрашиваешь.
кажется, без меня жизнь совсем не та, да? хах, о чем это я. я слушаю mitski стабильно два часа в день, а потом лежу в полумертвом состоянии.
что ж, давай не будем говорить об этом по телефону.
ран.»
Мысли Рана, как и всегда, были неоформленными и хаотичными. Мама хоть и знала своих сыновей, точно не поняла бы до конца полученное письмо, прочитав его хоть несколько раз. Риндо ощутил ком, застрявший в горле. Что-то было не так. На письмо он решил ответить немного позже и положил в ящик стола. Сходил в спортзал и принялся за уроки, которые обычно делал в наушниках под музыку. Вечерело, он еще раз перечитал письмо и затем снял наушники — ему послышалось, что мама окликнула с первого этажа. Но звук не повторился, заместо него Риндо услышал лишь щемящую тишину. Эта тишина была такой непривычной, он подумал, что ощущал ее каждый день теперь, но только сейчас обратил внимание. За окном уже было темно, Риндо увидел в окне собственное отражение и пустую комнату позади. Порою брат возникал в дверях и тихо подкрадывался, кладя руки на его плечи, но тогда Риндо уже знал, что Ран находится позади. Его лицо в этот момент становилось невообразимо глупым, он в действительности надеялся остаться незамеченным и испугать Риндо и порою вытворял этот трюк. Его холодные руки ложились на плечи брата, это был редкий случай, когда они прикасались друг к другу — оба были нетактильными. Ментальной связи и понимания всегда хватало. В их семье было непринято обнимать друг друга и, тем более, целовать в щеки. Ран все же был куда более тактильным, но порою эту свою сторону направлял в русло флирта с людьми, словно бы случайно соприкасаясь с ними коленками или руками. Риндо знал его как облупленного, а потому замечал все эти движения в сторону объекта флирта. Он никак не мог понять каждый раз, что чувствовал по этому поводу. В тишине комнаты Риндо услышал размеренное биение собственного сердца. Он ощутил себя неподвижной статуей и специально подрыгал ногами и повел плечами, словно бы проверяя, а не разучился ли он двигаться вообще. Странное дело, но, когда они созванивались по телефону, темы для разговора возникали тут же. Ран обычно говорил больше Риндо, он без умолку трещал о своем дне в колледже. Дни были похожи друг на друга, но Ран придавал им настолько разную эмоциональную окраску, что Риндо слушал его неотрывно и ловил каждую эмоцию. Ран всегда молчаливо требовал отвечать той же эмоцией и аналогичным мнением. Согласиться с ним означало склонить его к доверию. Риндо хорошо знал, что с Раном лучше не спорить, потому что зачастую переубедить его было невозможно. Но совсем не знал, что отразить в письме брату. В фильмах и книгах обычно пишут признания или предсмертные записки. Риндо усмехнулся этой мысли. Ночью ему ничего не снилось. На длинной перемене он поднялся с пацанами на крышу, и они покурили под козырьком. Риндо вдруг подумал, что, в сущности, ему мало кто интересен из окружающих людей. Это было ужасающее осознание в промозглый осенний день. Хару лежал в психиатрической больнице вот уже два месяца, и Риндо отсиживался то в одной компании, то в другой, но в целом пребывал в добровольном одиночестве. Ему подумалось, что никто в жизни не интересовал его, кроме брата. Тут пацаны заговорили про девчонок и один из них легонько тыкнул Риндо в бок. Оказалось, они говорили о нем. Точнее о слухе, что старшеклассница из выпускного класса давно спрашивала о Риндо. Он понял, что понятия не имеет, о ком они говорят, а затем, затянувшись сигаретой в последний раз и спустившись в класс, вовсе позабыл. Открывая ящик под партой с целью выудить учебник по английскому языку, Риндо обнаружил на его поверхности записку. Это был аккуратно сложенный лист разлинованной бумаги. Развернув его, Риндо прочитал:«Why not me?»
И решил написать в письме Рану о том, о чем никогда не говорил ему вслух. Он с трудом добрался домой, промокший до нитки, поставил ботинки на сушку и раскрыл зонт. С рукавов куртки, металлического наконечника зонта и шнурков капала ледяная вода, стекаясь в грязные лужицы на деревянном полу. Риндо не хотелось есть, он с трудом влил в себя стакан молока и съел яблоко. За окном не унимался дождь, Ран написал ему в сообщении: «Как у нас солнечно сегодня. Завидуй!» и отправил фото в солнцезащитных очках. Ему показалось, что с этим фото что-то не так. Посмотрев на него несколько раз через промежутки времени, он понял, что Ран похудел, и его скулы стали еще острее. На переносице выскочили веснушки. Это делало его лицо ребячливым и милым. В письме он написал:«похоже, я никогда не понимал, что означает «разлука» и «тоска». кажется, я чувствую именно это. я смотрю на них, и они кажутся мне неправильными. только ты кажешься правильным. а харучие никогда и не был для меня правильным. но харучие в психушке.
мне кажется, я тоже скоро там окажусь.
не говори об этом по телефону. я не отвечу.
рин.»
Риндо решил дождаться следующего дня, и погода действительно стала лучше. Он положил письмо в ящик еще по пути в школу — кажется, в ящике для сбора простых писем не было ни единого письма, кроме его. Но после школы ему хотелось забрать письмо. По пути домой Риндо обнаружил, что письма забирает машина согласно расписанию, в десять утра, и его конверт уже был на пути к главной почте. Риндо не хотелось показывать эту сторону себя брату. Потому что «по ту сторону» скрывалось еще кое-что. Они немного поговорили по телефону вечером, но к Рану пришли его друзья. В трубке тотчас же послышались громкие голоса и смех, Ран отвлекся всего на секунду, но этого было достаточно, чтобы он потерял нить разговора, а затем ответил Риндо невпопад. Он проговорил спокойно: — Тогда я перезвоню позже. — Не обижаешься? — Конечно нет. И они закончили очередной разговор. В тот день Ран больше не позвонил и отправил лишь пару фото, в которых запечатлел его ковер, на который разлили пиво. «Почему не я?» — думал Риндо. Он отправился на пробежку. Его ежедневная легкая пробежка превратилась в противостояние сильному ветру. Легкие горели. Риндо оглянулся, обнаружив себя на мосту. Редко ездили машины, проехал на велосипеде его одноклассник и махнул ему рукой. Жизнь продолжалась вокруг него, но Риндо был вне этой жизни. Словно бы время остановилось. И хотя он подрастал, а на календаре сменялись дни, не было ощущения движения времени. Время не остановилось, нет, просто он был как бы вне. Или он остановился? Риндо не понимал. Интересно, как Ран воспримет это письмо и станет ли все же поднимать эту тему по телефону. Но поднимать эту тему он не стал, и Риндо слушал разговор Рана о том, как сходил на Хэллоуин, как оделся в костюм роковой горничной в чулках, и какой-то пацан со старших курсов зажал его в душевой. Риндо слышал тьму таких историй от брата и воспринимал их спокойно. Точнее, нет, они словно бы копились где-то в глубинах его души, они не испарялись, они догнивали там как пожелтевшие умершие листья. У Риндо никогда не было девушки просто потому, что никогда не влюблялся. И не сильно заботился об этом, времени еще было достаточно, он всего лишь учился в первом классе старшей школы. Ему хотелось спросить, переспали ли они, но прикусил язык — подумал, что не спросит об этом без дрожи в голосе. Но, к счастью, Ран рассказал сам. — Но я не стал с ним спать, у него член оказался какой-то кривой! — Ты такой привередливый. — Ну правда. Ты бы тоже испугался. Они посмеялись. Риндо не понимал, смеется ли искренне. Письмо уже должно было добраться до Рана в течение по крайней мере двух недель, но Риндо не заметил никакого изменения в настроении брата. Может быть, оно затерялось или же Ран совсем не придал ему такое уж глубокое значение? Может быть, он вовсе воспринял это как игру? А может, он просто был хорошим актером. Пару раз еще через неделю Риндо спросил у матери, не приходило ли ему письмо от Рана, но она лишь помотала головой и посоветовала напомнить ему лишний раз. Не без оснований. Ран всегда был из тех, кто отдавал приоритет совсем другим вещам: когда они ехали на отдых всей семьей, его чемодан был наполнен одеждой «под настроение», несколькими тюбиками крема от загара отдельно для лица и тела и коллекцией солнцезащитных очков. Вместе с тем он забывал взять зарядку для телефона или свою таблетницу, и всем этим на опережение занимался Риндо. Напоминать ему о простых вещах было привычно. Но вместе с тем Ран не был несамостоятельными или инфантильным. Однако Риндо не решался напомнить о письме. Ему хотелось, чтобы их сообщение письмами умалчивалось. Письмо брата поразило его. Но свернув листок и запихнув его подальше в ящик, Риндо словно оставил в нем часть себя и стал прежним. Если объясняться людям, это будет похоже на исповедь сумасшедшего с раздвоением личности. Но в тот момент и впредь дела обстояли так, что какая-то его часть оставалась там, под тетрадками с учебниками, в свернутом виде, придавленная грузом, а какая-то часть жила отдельно. Такое происходило, когда Риндо мастурбировал: в тот момент, когда он кончал на картинки с голыми мужчинами, это был другой Риндо, который исчезал, когда он отмывал руки. А настоящий Риндо никогда не думал о мужском теле, и ему не снилось обнаженное тело брата, это была другая его часть, о которой он тотчас же забывал, когда совершал деяние. Риндо зашел на почту и решил спросить, не приходило ли письмо на их адрес и припоминает ли работник фамилию Хайтани. — Почтальоны еще не развозили письма, оно пришло вчера вечером, — и она выдала Риндо письмо. Рин не выдержал, только вышел из почты, тяжелая дверь за ним громко закрылась, он пристроился у крылечка и раскрыл письмо.«мой милый братик, как же хочется поцеловать тебя в лоб и сказать, что я рядом. я бы хотел сказать тебе, как хороший старший брат: «риндо, тебе стоит завести побольше знакомств и перестать быть настолько привязанным ко мне», но я плохой братик, потому что ужасно ревную.
кажется, я справляюсь лучше, но все еще чувствую, как будто от меня оторвали громадный кусок мяса, и мое тело правда болит.
поцеловал бы тебя в щеку для профилактики, погладил бы по голове. ты бы зашипел как уличный котенок. я люблю, когда ты делаешь вид, что тебе не нравятся мои ласки.
ран.»
Вдали завыла полицейская сирена, ее вой разносился по всему району и оглушал. Риндо смял письмо и засунул в рюкзак, словно бы кто угодно мог в любой момент отобрать его и прочитать. Но тогда Риндо еще не ощутил надвигающуюся катастрофу. Он ощутил эйфорию, и в его животе зашевелились сколопендры, передвигая своими дивными маленькими ножками и щекоча его изнутри. Он не улыбался. Если бы он улыбался, все бы поняли, так ведь? Все бы поняли, что брат написал ему любовное письмо. И ответ брату писал теперь другой Риндо. Тот Риндо, который дрочил на картинки с изображением мужчин и на образ Рана, за которым подглядел через щелочку в ванную, когда в тринадцать лет они условились иметь больше личного пространства и не мыться вместе. Риндо хотел быть этой капелькой воды, стекающей с его светлых волос на лопатку и проходящую быстрый путь вниз через поясницу к ягодице; и неизбежно стекающую в слив. Жизнь капельки была такой маленькой, но наполненной блаженством, ее жизнь была идеальна, и другой Риндо представлял себя этой капелькой. Риндо написал письмо уже поздней ночью, он все надеялся, что ему станет лучше, что в конце концов он немного остынет и ответит что-то нейтральное, сыграв дурачка и проигнорировав признание. Он часто получал от девчонок признания, подкинутые в ящики или отданные на заднем дворе школы, особенно смелыми сказанные дрожащими голосками, и Риндо по крайней мере уважал их за эту смелость, но на этом все заканчивалось. То есть он не испытывал ничего по этому поводу. И прослыл холодным неприступным парнем. Но ему не стало лучше. Не стало лучше и когда он принял душ и смыл с себя остатки греха. Не стало лучше, когда он лег в кровать и попытался успокоить сердце. Если бы Ран был рядом, он бы непременно услышал его биение и приложился бы ухом к груди, и тогда Риндо выплюнул бы сердце через рот. Он написал:«тогда я бы расчесал твои волосы. тебе всегда становилось спокойнее, правда? кажется, ты все чаще ходишь с распущенными волосами, некому заплетать твои косы? когда я делил твои волосы на две части, обнажалась твоя задняя часть шеи, она была белой в отличие от моей, и я всегда хотел ее поцеловать. она была похожа на пломбирное мороженое.
риндо.»
Утром он засунул письмо на дно рюкзака и отправился в школу. Мать и отец никогда не трогали их вещи и не вторгались в личные пространства, но Риндо по-звериному боялся, что каким-то образом мать прочтет это письмо. Все написанное там казалось Риндо игрой, но какая-то его часть хотела, чтобы это была реальность. В начале ноября пошел первый снег. Риндо тогда отправился на пробежку в одной лишь толстовке, обмотавшись сверху шарфом. Он остановился и поднял голову к темному-темному небу — из глубин этой черноты медленно падал снег на землю. Вдруг пронзило пугающее осознание: брат собирался приехать на зимние каникулы после сессии. Риндо ощутил, что ему не хватает воздуха, и с приближением поразительного осознания удавка словно натягивалась на его шее, он резким рывком снял шарф и задышал глубже. Выходит, придется с ним встретиться? До сих он мечтал об этом и все еще скучал по брату, но не был готов увидеть того Рана, который писал ему письма. Что они скажут друг другу, как посмотрят в глаза? Притворятся, что ничего не было? А может, ничего и не было вовсе. Может быть, Риндо спутался. Следующее письмо не подтвердило его догадки. Риндо был бы рад выставить себя дураком в этой ситуации, был бы рад, если б Ран подумал, что все это шутка и в следующем письме написал: «Что-то мы заигрались!» Но Ран написал противоположное:«должно быть, ты забыл, как вкусно пахнут мои волосы. я отрезал небольшой клочок для тебя. твоя загорелая шея всегда виднелась, когда ты собирал волосы. вот мой поцелуй для задней части шеи.
ран.»
Внизу письма располагался отпечаток губ — Ран намазал их какой-то коралловой помадой и приложился к листочку. Руки Риндо дрожали, этими дрожащими руками он приложил отпечаток к собственным губам. Почему этот отпечаток полагался для задней части его шеи? Он хотел коснуться его губ. Его тонких мягких губ, Ран тщательно следил за ними, и не мог терпеть, когда они трескались. Следом Риндо приложил отпечаток к щеке, нет, он сошел с ума, стряхнув наваждение, он сложил лист и отправил его в конверт. Следом из конверта вывалился кусочек волос, перевязанный фиолетовой резинкой. Это была темная часть его окрашивания, но Риндо точно знал, что этот локон принадлежал Рану, слишком знакомо он пах. Его душа в тот день вывернулась наизнанку, и все теперь перестало казаться правильным навсегда. Все теперь было ему незнакомо. Это был другой мир, мир, от которого он скрывался, когда отмывал свои руки и когда пытался забыть сон. Мир похоти, обмана и греха. Риндо еще разочек понюхал локон и засунул его в конверт, спрятав конверт в нижнем ящике стола. Он лег в кровать, сердце мальчика грохотало под ребрами. Он должен завершить это и более не писать писем брату, пока они не зашли дальше. Все это еще можно было спихнуть на шутки и недопонимание, но потом — уже нет. Риндо лег спать с твердой мыслью не отвечать Рану. В утро субботы он вспомнил событие, которое сломало его внутри. Это был день, когда нужно было принять решение и остановить свое тело, когда нужно было стать смелым и взять ответственность. Риндо понял, что именно он брал ответственность в их отношениях. Тогда еще в полусне Риндо ощутил стояк, но мозг отказывался просыпаться, а тело двинулось само, и он встретился с препятствием, с удовольствием прильнув к нему сначала пахом, затем туловищем. Что это было за препятствие? Он нетерпеливо потирался об него, пока пытался избавиться от остатков сна. Вместе с тем его тело, все еще одеревенелое, едва ли ему подчинялось, поэтому притирался он резко и с длинными перерывами, отчего желанное удовлетворение ускользало; это заставляло притираться сильнее и окончательно избавиться ото сна, но глаза его все еще были закрыты, как тут кто-то прильнул к нему в ответ и вильнул задницей, затем длинная рука завелась назад и коснулась подбородка Риндо, обтерлась об щеку. Это был брат. Точно, они смотрели фильм ночью субботы и решили вздремнуть, затем, похоже, уснув до самого утра. Риндо не открывал глаза. Он не знал, открыл ли брат свои глаза и глядел ли он на бесстыдное лицо своего младшего брата. Но чувствовал, как задница Рана то и дело трется в ответ об его стоявший член и с каждым разом как бы все сильнее, все напористей. Риндо старался, чтобы его дыхание не сбивалось и все это было похоже на утреннюю неконтролируемую эрекцию подростка, по воле случая встретившуюся с блаженным препятствием. Но воистину самое ужасное в тот момент было делать вид, что спишь. Риндо хотелось засунуть пальцы в его рот, наполненный вязкой слюной, а затем сунуть руку в штаны, нет, спустить штаны до бедер и прислониться своим членом к его заднице. Хотелось взяться за его длинный тонкий член и сделать столько невыносимых движений вверх, чтобы услышать стон брата, который он усиленно пытается заглушить подушкой, но он делал вид, что спит, и все это лишь эдакое подчинение мысли телу. Потом они будут часто шутить над этим происшествием. А пока Риндо встречался с отвратительным препятствием в виде пижамных штанов и нижнего белья, но все же задница брата оказалась самым желанным местом и, представив лишь, как он сует пальцы в его глотку, он кончил, замерев на несколько секунд. Риндо не знал, хотел ли продолжить бесконечное мучение, лишь бы не открывать глаза и не объясняться наскоро, или же хотел поскорее закончить это постыдное событие, чтобы не натворить еще чего-то более ужасного. Он отвернулся к стене так, будто бы это было во сне. И потом они действительно вспоминали этот случай со смехом. Ран подтрунивал над ним, а Риндо не обижался, потому что Ран подтрунивал над ним всегда. Он говорил, что стал жертвой неудержимой сексуальной энергии младшего и затем спрашивал, что еще он ебал, диван или, может быть, пачку от Принглс. Этот Риндо смеялся и сквозь слезы также в шутку слал брата. А другой Риндо вспоминал это пьянящее головокружительное чувство. Никакие мужчины на журналах, в манге, а затем — в порнофильмах не выглядели так пленительно как брат. В названии порнофильма было написано: «старший брат учит младшего. два братика нежно ласкаются и кончают друг другу в рот» и, смотря на их лица, Риндо понимал, что они далеко не братья, но ему было достаточно названия; ему нравилось, что один пониже, а другой повыше, но он все никак не мог найти кого-то похожего на него. Настоящий Риндо и не мыслил о таком. Тот Риндо смотрел вместе фильм в обнимку с братом и дрался в шутку ногами, тот Риндо ходил вместе с ним в спортзал и мог спокойно зайти в ванную, пока брат моется, чтобы закинуть в стирку грязную футболку. Другой Риндо хотел быть локоном волос брата, прилипшим к его лицу от пота. То, чего Риндо опасался, случилось внезапно. Они как обычно несколько часов говорили по телефону. Риндо все размышлял, в чем же разница, и почему сердце его так беспокоится о приезде брата на каникулы. По телефону все было как обычно: Ран рассказывал о неудачном дне в колледже и несданном зачете по философии, посетовал на «преподшу-охуевшую-суку» и переключился на рассказ о том, как на него опрокинули кофе, и он закатил скандал. В конце концов держать телефон у уха стало трудно, и они перешли на видеосвязь. Ран и правда теперь не заплетал косы. Риндо все хотелось сказать, что никто не заплетает их так идеально и каждый день, но только глупо улыбался, затем прикрываясь рабочей тетрадью по английскому языку. Они вместе поделали домашнее задание и легли спать. Mitski и правда легонько разносилась где-то в комнате Рана. Риндо еще держал телефон, но рука так разболелась, однако эта боль показалась ему совершенно приятной, потому что он говорил с братом. Так ему бывало до странного приятно, когда Харучие смешил его своими поступками, и у Риндо болели скулы с непривычки. Он мало улыбался. И мало выражал свои чувства. Брат вынуждал его их выражать. — Уже хочу спать, — проговорил Ран. Он лежал на боку, часть его длинных волос легла на щеку и лоб. Ран отстраненно улыбнулся. — Тогда отключаемся. Спокойной ночи, — проговорил Риндо, но Ран неожиданно произнес: — Рин. А ты хочешь, чтобы я приехал? Немного оторопев, Риндо проговорил: — Да. Конечно. Ран улыбался. Он улыбался какой-то грустной, потускневшей улыбкой, которая случается нечасто на его ослепительно-красивом лице. — Врать ты совсем не умеешь, — проговорил он, Риндо глубоко вдохнул и замер. — Спокойной ночи, — Риндо шумно выдохнул, — братик. И вот он, обезоруженный, вывернутый наизнанку, стоял в аэропорту, в холле кипела жизнь, и люди встречались друг с другом после длительной разлуки. Перед полусонными, уставшими пассажирами раздвигались двери, и они катили свои чемоданчики, а потом встречались глазами с какими-то особенными людьми, и в их глазах появлялся блеск и рассеивался туман. Внутри у Риндо все сжалось, он ожидал с замиранием, когда глаза их встретятся, что тогда? Будет ли все как раньше или же теперь не станет никогда. Он не знал сам, как хотел бы. Это было неразрешимо. Сделать шаг в сторону тьмы, коснуться запретного или совладать с собой, но смотреть в эту тьму уже другим взглядом, постоянно заглядывать в нее и думать, а как было бы там, в этой тьме, может, и страданий было бы меньше. Ран подготовился. Он был одет в длинное сиреневое пальто, а у Риндо в рюкзаке лежала куртка на случай, если он забудет о холодах. Его волосы были распущены, а высветленная часть была свежеокрашенной и теперь, кажется, он наносил кератин, так блестели в свете прожекторов аэропорта его локоны. Они встретились взглядами, Риндо не дрогнул, только повел плечом. Взгляд Рана был обыкновенным, таким же, как раньше, таким же, как у Риндо. Он обошел ограждение. Риндо хотел сказать что-то, но из горла не вырывались слова, и он обнял брата, чуть наклонившегося к нему. Его волосы также вкусно пахли, и шлейф аромата окутал их. Одними губами Риндо сказал самому себе: «Я хочу, чтобы все было по-другому», и брат его не услышал. — Пойдем, такси уже подъехало, — проговорил Риндо вернувшимся голосом. В улыбке Рана Риндо не смог прочесть ничего. Кажется, они чуть отдалились друг от друга или же построили между собой стену? Страшно было это осознавать. Они сели в машину, снег снаружи шел крупными хлопьями. Риндо чувствовал себя скованно. Словно бы находился в коробке, которую сжимали, словно бы все вокруг знали, о чем они писали друг другу в постыдных письмах. И словно бы все теперь не будет как раньше. Матери и отца дома не было, им предстояло вернуться с работы только через пару часов. И все это время Риндо также предстояло оставаться наедине с братом. Время тянулось долго. Дом уже окутали сумерки, и они включили свет лишь на крыльце и на кухне. В день приезда брата Риндо не находил себе места и сделал для него обед, брат принялся есть и попросил поставить чаю. Сердце не колотилось, только болезненно порою сжималось, когда Ран начинал говорить и когда что-то спрашивал. Переживал ли брат? Думал ли он вообще об их письмах или все это было просто шуткой, как и все прочие слова Рана? Вскоре предстоит вернуться родителям, и настанет праздничный вечер в честь возвращения старшего. Риндо никогда и не был хорошим мальчиком. Хорошим братом, хорошим сыном, хорошим человеком. Но сидя за одним столом с родителями и Раном, он чувствовал себя ужасно. Он понял, что произошло в ту же ночь, когда брат вернулся: тот Риндо, которого он оставлял позади, только смыв грязь с рук, слился с настоящим. Комната Рана пустовала все это время, и все в ней оставалось таким же, словно он не уезжал никуда, а просто ушел. Исчезло только его любимое зеркало, вещи из шкафа, набор подвесок с подставки. Однако в ту ночь он не ушел ночевать к себе, хотя его постель была поменяна. Они досмотрели фильм, и Ран отвернулся, проговорил: — Спокойной ночи. — Ты не пойдешь к себе? — Нет, мне ленно. Риндо не стал возражать. Но теперь в одной кровати с братом он боялся двинуться. Их тела были близко друг к другу. И волосы эти ниспадали на подушку и чуть-чуть — на белую простынку, настолько они стали длинными. Риндо старался не ворочаться, сон никак не наступал. Он все думал, уснул ли брат, но тот сам ответил на его вопрос: чуть двинулся назад, встретившись спиною с грудью Риндо. Даже это касание казалось теперь другим. В тот момент он сдался и понял, что как раньше уже не будет. Ран двинул бедрами, прильнув к паху брата. Рин не выдавал себя сбивчивым дыханием, но его член оттягивал теперь ткань. Ран двинулся еще раз, то точно не было случайностью сонного брата, это было намеренно — снизу вверх, настойчиво. Риндо резко поднялся и закрыл дверь, в ванной он посмотрел в зеркало, отчего-то ему было стыдно теперь смотреть даже в собственное отражение. И закончил, сидя на унитазе. Родители уехали вечером в гости. Следующим днем вчетвером сходили в ресторан, затем братья высадились из машины, по предложению Рана решив пройтись пешком до дома. Все было как обычно. Но только Риндо, казалось, жил теперь этим небольшим промежутком прошлого. А брат уже был там, вдалеке, заводил новые интрижки и никак не желал брать за содеянное ответственность. Риндо знал еще утром, чем закончится этот вечер. Порою он ловил его тоскливую улыбку — почему Ран показывал ее? Родители уехали, они остались на первом этаже смотреть сериал. Сумерки съедали их дом, и только экран телевизора мерцал, подсвечивая белое лицо брата. Они выпили, стало немного веселей, и не было разговоров никаких о письмах и не заботили они Риндо в тот момент, словно бы все это был один длинный сон. Ран сильно захмелел. Он хмелел очень быстро и становился всегда в этот момент очаровательно-наивным и распаленным, улыбчивым, как простодушный ребенок. Мерцал экран телевизора, на нем сменялись кадры и фоны, и свет то становился ярче, то тускнел. Риндо не двигался. Он не мог сдвинуться. Но не потому, что тело его одеревенело. А потому, что боялся малейшего импульса своего тела и оно, непослушное, совершит что-то непоправимое. Ран сполз по спинке дивана и уткнулся в плечо Риндо. Несколько секунд промедления, и Ран потянулся к шее Риндо, притронувшись губами. Замер. Горячее дыхание брата опалило его кожу, как пламя свечи. Кадык заходил под кожей, Риндо сглотнул вязкую слюну, во рту стоял вкус сладкого алкоголя. — Р-и-н… — проговорил он по буквам в шею, и Риндо перестал быть исполинской статуей — он стал плотным темным сгустком греха. Он взял Рана за заднюю часть шеи своей крепкой крупной рукой и ткнул лицом в подушку. Ран с трудом повернул голову в бок, Риндо в этот момент неконтролируемо дернул бедрами, соприкасаясь пахом с его выпяченной задницей. — Давай, — сказал Ран. Он пьяно улыбался. — Нет. Его косы чуть растрепались. Риндо сжимал его руки на запястьях так, словно бы Ран сопротивлялся, но он нисколько не сопротивлялся, только лишь подмахивал задницей, потираясь о пах Риндо. Его член вмиг среагировал. — Как же заебала эта игра в нормальных людей. Как же заебала эта неопределенность. Как же заебало делать вид, что меня интересует хоть кто-то еще, кроме тебя, — он засмеялся. — Молчи, — Риндо сильнее сжал его запястья. — Пожалуйста. Он резко спустил его пижамные штаны вместе с нижним бельем и приспустил свои. Его член ныл, его член тянуло к заднице брата, тянуло невыносимо, он взял его в руку и прислонил к растопыренной заднице. Ран заныл, этот скулеж был таким сладким и таким долгожданным, что Риндо потерял контроль — пристроил член к дырке и толкнулся, но затем, увидев, как Ран резко утыкается в подушку, спохватился. Чуть нагнувшись, скользнул своим членом по бедрам брата, даже простое прикосновение к его коже делало Риндо сумасшедшим. Он нагнулся, соприкоснувшись с членом Рана и провел по напряженным яйцам, Ран вжался в подушку дивана, застонал. Включился разум — если родители вернутся от гостей раньше, это будет катастрофа. Полностью осознавая происходящее, пусть его разум подбивало отключиться просящее лицо Рана, он подхватил его и закинул на плечо. Кровать Рана была больше, Риндо не включал свет — при свете лампочки их грех был виден отчетливо, неприкрыто — он положил брата на кровать, тотчас же нетерпеливо выгибаясь и соприкасаясь пахом с его. Член Рана выпирал из штанов, брови брата изогнулись в просящем, капризном выражении лица. Он только ныл: — Потрогай меня. Потрогаешь? Он повторял: — Еще раз, пожалуйста, потрогай меня. И Риндо трогал его. Там, где до сих смела коснуться капелька воды и мокрый локон, другие мужчины, другие женщины смели, но не смел только Риндо, потому что собаки были на цепях. Я плохой брат, сказал себе Риндо, вставляя набухший член в оттопыренную задницу. Она была чистая, гладкая, подготовленная, все шло по плану Рана, а Риндо был только куклой, которая действительно хотела быть личной куклой. Ран завел руку за спину в поисках руки брата и, отыскав ее, крепко схватил, заставляя Риндо наклониться еще ближе, и их пальцы, такие разные, скрестились. У Рана были тонкие длинные пальцы, Риндо всегда ему завидовал, но потом решил, что в их паре должен быть сильнее, и его пальцы были короткие, крепкие и мозолистые, шершавые. Сладок момент греха, в темноте это вовсе не грех, правда, Рин? Риндо нагнулся, вырывая руку и кладя обе на его талию и увеличивая темп, у брата совсем растрепались косы, которые ему Риндо так тщательно заплетал еще утром. И не поздно еще, правда? Не поздно сказать: «Мы были пьяны»? Губы их не соприкасались в любовном поцелуе, и Риндо пообещал себе: не соприкоснутся, но тут же нарушил обещание, когда брат повернулся на спину, на лице его застыло удовольствие вперемешку с отчаянием, и губы раскрытые были готовы впустить Риндо. А потом была темнота. Темнота оставалась до конца. Сначала Риндо не осознавал эту темноту. Но теперь все было иначе, он ощущал это каждой клеточкой тела. Ран чувствовал, что брату было стыдно смотреть в его собственное отражение. И, казалось, намеревался смыть остатки стыда с его лица. Риндо видел лицо брата в отражении, видел его собственное лицо, и как рука брата спускалась к паху Риндо, снимала домашние штаны. Его член стоял, Риндо отвел взгляд в другую сторону, в противоположную от плеча, куда Ран положил свою голову. Ран взялся за его член, его рука была холодной, и холодок этот еще больше распалил Риндо. Он заставлял Риндо смотреть в свое отражение. И там были они — с одинаковыми глазами — миндалевидными, фиолетовая радужка, расширенный зрачок, одинаковые носы — острые, маленькие, вздернутые, и одинаковые губы, тонкие, приоткрытый рот, мы братья, братья, дрочи, мы братья, так хорошо, пожалуйста, Риндо запрокинул голову, открывая рот, Ран любовно трогал его набухший член, пожалуйста, пусть это закончится, пусть это не кончается. Вспышка. Стон. У брата косички белые такие, волосы завиваются, так тяжело их расчесывать. У брата кожа белая, и сеточка красных сосудов покрывает кожу на его лице. Брат больше не хочет, чтобы они мылись вместе, почему? Риндо спросил: «Почему?», и Ран ответил: «Мне кажется, я болен». В названии порнофильма было написано: «старший брат учит младшего. два братика нежно ласкаются и кончают друг другу в рот». Риндо всегда искал порно по ключевым словам. Это были «братья», «братья кончают на лицо», «младший брат выебал старшего». Зимние каникулы Рана закончились, и он улетел, но темнота не рассеялась. Темнота теперь преследовала Риндо повсюду. Ран отправлял ему письма на электронную почту и в них было написано:«я так хочу, чтобы ты меня обнял»
Там было написано:«твое тепло — единственное тепло, которое мне нужно, Рин».
И«дождешься меня, Рин? я что-нибудь придумаю».
Комната Риндо опустела тоже, но приезжать на каникулы после сессии он не стал — у Риндо теперь было много работы. Достаточно много, чтобы забыть слово «брат» и больше не думать о том, кто он. Тот Риндо приходил в красивую фиолетовую комнату и просил мальчика называть его «братик». И следующего мальчика — тоже. Парень говорил: «Потрогай меня еще, братик» и повторял: «Какой у тебя большой член, братик», а у Риндо в голове был лишь один образ — волосы длинные, хотя Он давно их обрезал, глаза фиолетовые, миндалевидные, рот приоткрытый, застывшее выражение лица — смесь удовольствия и отчаяния. А потом пришло самое настоящее бумажное письмо:«мама всё спрашивает, почему мы не общаемся, и повторяет, что нам стоит помириться, мы же всегда ссорились, а потом мирились. я от тебя лишь жду ответа: как ты и все ли у тебя хорошо? мама говорит мне новости, но мне хочется услышать их от тебя. я размазываю себя по этому листу, мне кажется, я стал никем, потому что я стал никем для тебя.
я никогда тебя не трону больше. дай мне возможность встретиться, я посмотрю на тебя, посмотрю, каким ты стал и как вырос. я так хочу посмотреть на тебя еще хотя бы разочек.
ран.»
Но Риндо не стал отвечать.