Небо

      «Небо, я, небо, я, небо, небо, я люблю его…»       Сначала это тяжело принять.       Что этого всего больше не существует.       Этери кажется, что ничего не случилось. Что всё скоро будет как прежде, и одиночество перестанет скрипеть своими щипцами; на работе — официоз, на имя-отчество перед фигуристами и коллегами, продуктивные часы на льду и в зале, но среди всего рабочего так случайно оказывались другим. Взгляды — чуть задерживающиеся друг на друге, в них — всё спасение, кое могло дать мир и вместить в янтарно-медовые глаза; прикосновение — тоже случайное, но что будто оставляло на коже тёплую область, небольшой участок, что в точности отпечатывался в душе, срабатывая источником энергии и согревая лучше зимней одежды, в которую укутывались перед льдом.       Дома — самое честное. В них — ничего, кроме любви. Касаний и взглядов — больше, пушистый плед, фильм в телевизоре и затяжные объятия под касания губ, нежно создающие живой портрет их чувств; Этери помнит аромат ванильных свечей, ею обожаемый, как он притянул к себе те ощущения совместных вечеров, необходимых для отношений ссор и примирений, после которых жизнь становилась на ступеньку лучше. Тонкие холодноватые пальцы путались в волосах, но перебирать их — значит, находить успокоение; с тем смотрела на неё и хотела плакать: до чего же красива в грубых чертах лица и любящих глазах.       Была красива.       Этери замерзает.       Этери падает на колени перед холодной кроватью и вытягивает руки на той половине, где спала она. Пытается нащупать, найти где-нибудь под матрасом, водит по поверхности, надеясь наткнуться на желаемую неровность, но всё — гладко.       Наверное, она уехала и скоро вернётся. В командировке. С девочками на очередном соревновании.       Но Диана сказала, что это не так.       Потом начинаешь осознавать.       «Небо, я, небо, я, небо, не могу понять всего. Небо, я, небо я, небо, мне не небо без него…»       Этери приходит на ледовую арену, где всё другое. Люди — с теми же лицами, в тех же одеждах, но в них стало заигрывать чувство горечи. Больно не только Этери, но они — главное напоминание того, что здесь был иной мир. Что в стены впитался смех, заточились в бетоне разговоры, высох пролитый на пол чай, а куртка, подаренная ею за день до начала работы в штабе, не грела. Слишком остро это осознание — её больше нет. Была. Сейчас нет. Не будет больше. Этери старается обходить торчащие из земли мечи, но они падают с неба, валят на землю и вонзаются в спину, не позволяя подняться — жалеет, что так не бывает физически. Усмехается себе и всем — нет, не переживёт. Это невозможно пережить.       Из шока, недоверия и отрицания переходишь в ясное понимание без растворяющихся в облаке мечтаний и ожидания, что она, любовь всей твоей жизни, появится на пороге.       — Жень, ну зачем тебе нужна я? У нас огромная разница в возрасте. Тебе будет пятьдесят, а мне? Вдовой останешься.       — Не говори так, — Женя нападала с объятием и своим «я тебя не отпущу», — во-первых, мы не знаем, сколько нам отведено и кто умрёт раньше. Я так-то тоже не вечная. А во-вторых, ты доживешь до всех ста лет. Меньше — не дам.       Женя говорила это, смеясь в непрекращающихся поцелуях. Не предполагала в тот день, что эти слова, этот прекрасный и сильный момент, соединяющий их жизни, станет обвиваться змеёй вокруг шеи и никак не умерщвлять. Тянуть, стягивать, лишать кислорода, отжимать слёзы под ладонью с громким придыханием, кричащим в захлёбывающемся рыдании. Этери не могла спать на их кровати. Только стоять на коленях и вместо её плеча находить холодный матрас.       Вечная. В сердце и душе вечная.       Принятие ещё хуже отрицания. Могильная плита одна на двоих.       Организм не может вечно держать боль. У него — свои ресурсы, но Этери казалось, что они нескончаемы. На работе тратила последние силы, которые черпала из минимальных доз сна и еды, на поддержку своего статуса, но по правде, что видели все, — всё уходило на опору существования. Перестали соболезновать и сочувствовать, делали общий вид работы, но всё шло по накатанной и по заведённому механизму, и Этери держалась на машинальном. Ноги толкались от льда сами, слова закалены опытом, замечания намётаны однообразием. Физически тут, а остальным — дома. Там можно плакать, кричать, проговаривать несказанное месяцами назад, стягать «люблю-люблю-люблю» без явного адресата в воздушную цепочку.       Этери всё равно была с Женей. Рядом — телефон, на который она записывала каждый счастливый миг, тёплый свитер — подарок от любимой женщины, — мишка — главный ночной друг, когда Этери уезжала на соревнования, — и коньки с первой совместной победы на чемпионате мира.       Женя была тут. Этери кричала: «Я с тобой, я с тобой, я с тобой, милый, всегда. Я с тобой, я с тобой, не разлучат никогда».       Пересматривала видео и фотографии из галереи — много что снимала своей рукой, не сразу правильно наводила камеру, но счастливое и лучезарное лицо не выпускала из вида. День рождения с задутыми свечами, сольный концерт для неё одной, спуск на лыжах во время совместного отпуска в Сочи, отдых на даче Этери: Женя взяла телефон любимой и снимала себя лежащей на её коленях под большим деревом, что прятало их от палящего солнца. Женщина продолжала перебирать тёмные пряди, усмехаясь тому, как Женя пыталась вести репортаж из их сада.       — Но сейчас происходит запредельная несправедливость! Меня отказываются целовать! — наигранно жалуется она в камеру телефона и поднимается из лежачего положения в сидячее.       — Это кто тебя отказывается целовать? Я что, не знаю о каком-то твоём любовнике?       Не даёт Жене съязвить, бережно берёт её лицо в руки и целует перед камерой. Этери тогда — на высшей ступени счастья, необратимо полюбила и ни за что не представляла свою жизнь без неё. Это уже не жизнь. Её нет. Этери сейчас — на высшей ступени горя и боли, в груди рана не кровоточит тонкой струйкой, а заливает всё кровью сплошным потоком с солоноватым привкусом слёз и горечи алкоголя как добавки к одинокому вечеру.       Так и выходило — жизни нет, и существование растворялось, переходя в другие состояния. Жизнь перекочевала в сны — там Женя всегда, каждую ночь, успокаивает и за что-то просит прощения, и Этери всегда прощает. Плачет на её руках, спутанно просит вернуться, а потом просыпается на мокрой от слёз подушке с тяжёлым дыханием. От врачей посыпались диагнозы — ПТСР настраивал всех на долгие разговоры о необходимости лечения и прежде всего психотерапии. Этери отказывалась и искренне в непонимающем тоне спрашивала у Дианы, почему с этим все хотят бороться.       «Не пьяна. Не больна. Небо, я не одна»       Тяжело было здесь. Во снах — нет.       Здесь мерещилась на доли секунды растворимой фигурой, по злой издёвке слышала родной голос на катке, а дома казалось, что кто-то шагает из комнаты в комнату.       Конечно, это безумство. Настоящее лишение рассудка. Невыносимое, но подкрепляемое такой любовью, которая перевешивает другие обстоятельства.       Этери не выдавала резких эмоций, не повышала голос, не бредила — продолжала переживать молча, зная, что не поймут и снова заведут пластинкой бессмысленные разговоры. Выдавали состояния только глаза, ищущие встречи с нереальным для остальных, но всем для неё. Состояние за неимением вмешательства катилось вертикально вниз быстрее, чем то видели со стороны. Наоборот — Этери стала спокойней, походила на человека, который на значительную долю смирился, но от дел по маленьким шажкам отходила. Перестала сопровождать учениц на соревнованиях, потом — посещать тренировки, ссылаясь на проблемы в здоровье после перенесённого стресса. Никто и не трогал. Диана оставалась с мамой, первое время не отходила вовсе и даже отменила тренировки в США, но Этери убедила дочь вернуться к прежней жизни — заверила в своём сносном состоянии и рассказала о первой записи к психологу для еженедельной терапии. Это показалось подозрительным, однако не верить не было оснований. В аэропорту Этери из оставшихся сил обняла свою Дишу и оставила долгий поцелуй на виске; Глеба тоже не обделила вниманием, обняла и похлопала по плечу, по эмоциям вручая в его руки другую драгоценность её жизни. Знала — он сохранит.       Это была их последняя встреча.       «Небо, ты меня прости. Я к нему хочу уйти. Не бояться ничего. Небо, я…»       Тонкие красные ленты обвязывали руки, и безжизненные концы болтались на воздухе, пока не замерли без дыхания навсегда. Удары струн — метроном. Последняя нота прозвучала с губ в тихом «я люблю тебя», но глаза не закрывались.       Потому что перед ними появилась Женя. Протянула руки и с улыбкой приняла в них, из которых никогда-никогда больше не выпустит.       Снова живая. Бесконечно. Обе.       «Я тоже тебя люблю»