Бруклин

Кляксы лиственных бликов размываются в лужах, разбросанных по всему полю, резина пахнет грибным дождем, прохладный воздух — расписной осенью: гниль влажного сена и пузырящихся яблок, попáдавших с деревьев. Груши с надгрызенными осами ямками, подбраживают и пахнут сладостью. Кто-то пьет кофе с корицей, кто-то тянет за собой шлейф пряного парфюма с цитрусовыми. Бруклин наслаждается прелой листвой, прилипающей к ногам, люди — тыквенными кашами и перезрелой кукурузой, посыпанной крупной морской солью. Шершавый мяч отскакивает от резинового покрытия, напоминающего язык кошки, кроссовки скрипят от каждого резкого маневра, металлическая калитка позвякивает каждый раз, когда на нее облокачивается розовощекий Минхо. Взмокшие черно-красные волосы прилипают ко лбу и вискам, щеки и руки воспылали завесой гусиного румянца, а подкаченные ноги перескакивают через любительскую разметку, начерченную остатками черного баллончика, которым во всем Нью-Йорке рисуют теги и граффити. Минхо перехватывает мяч у невысокого, но кошмарно быстрого парня с тринадцатым номером на гламурно-розовой безрукавке и бежит с ним через все поле к кольцу. Белая майка словно шелушится на ветру, чьи влажные губы выцеловывают оголенную, бугристую из-за мурашек кожу. Броские цифры с названием района переливаются бордовым — на щеках, словно винная хмель, на языке — красное сухое чувство соперничества. На дворе бродячий вечер, что до наивного теплый для огненного октября — даже кирпичные квартирники кажутся алее обычного. Вольное солнце разгулялось по немноголюдным крышам: обычно по ним ходят только влюбленные парочки, строители, суицидники и паркурщики. Вечер близится к закату. — Пасуй, — кричит Феликс, пытливо глазеющий на то, как Минхо обводит двух парней на противоположной половине поля. — Только не лохонись в этот раз, — хмыкает он, обходя Криса справа и пасуя, стоящему под кольцом напарнику с химозно-голубыми косичками на висках. Минхо ретируется за спину подоспевшему пятому номеру — Чанбину, который тут же закатывает глаза и пытается сбросить с себя внимание старшего. — Обижаешь, — довольно мычит подуставший студент, который в этот момент ведет мяч прямо к пустому кольцу, — это как раз тот случай, когда в одну лунку залетает. Сердце волнительно трепещет, пульс дерет сосудистую систему, осенний ветер — глотку. Все та же сухость будто от вина и шорох детских визгов со скулежом автомобилей и пиликаньем светофоров где-то в городских глубинках. В ушах звенит, пестрые кроссовки скрипят, ладони чернеют каждый раз, когда баскетбольный мяч и резиновая пурга отскакивают от земли. — Поэтому за тобой Беатрис снова начала бегать? — гоготнул мальчишка, спокойно карябающий бумагу под кольцом. Клетчатая сетка вдавливается в спину, будто вырисовывая зеленые ромбики на коричневой жилетке. Рукава рубашки свернуты в три четверти, подобно пухлому бублику, огрызки грифелей сливаются с резиновым пляжем и контрастируют с горчичными брюками. Кольцо в губе, цветочный пакет под задницей, лезущая в глаза черная челка и макет проекта для университета на коленях — аллея шахматных фонтанов, нужно лишь несколько пешек подправить. Хёнджин едва поднимает глаза на застопорившегося Феликса и ехидно усмехается, облокачиваясь головой на сетку. Чанбин и Крис должны ему еще за это будут. Баскетбольное поле смутно напоминает райский архипелаг на Гавайях: зеркальные лужи вместо волн, черная крошка резины — самый настоящий песчаный берег, а два кольца друг напротив друга — одинокие пальмы. Довольно глупое сравнение, но Хёнджин всегда сравнивал это место, находящееся недалеко от университета с гаванью. Минхо тогда рассмеялся, но поддержал его, Чанбин удивленно распахнул глаза и запихнул кусок бургера в рот, пока остальные стали сравнивать главную городскую библиотеку с туннелем червя, а дом Феликса — с провинциальной захламленной Индией. Крис прыснул и воспользовался моментом, отбирая у мальчишки с хвостиком мяч, пока тот приходил в себя от услышанного. — Второй раз в лунку, может, и попадает, но только с Беатрис, — заливисто смеется Крис, пасуя Чанбину. Серые пряди бодро подпрыгивают, развязавшиеся шнурки все время пытаются обогнать кроссовки, закатное солнце подсвечивает древесные глаза, — а с нами такое не прокатит! — Ну еб твою мать, — громко возмущается юноша с черно-красными и слипшимися от пота волосами, — какого хера, Феликс? — Минхо стукает провинившегося по затылку и щелкает пальцами перед носом. — Да не боись, — неловко тянет он, хлопая друга по плечу, — ща отвоюем. — Да иди ты в задницу, друг мой. Четвертый раз за сегодняшний день. — Ой, да ладно тебе. Минхо заканчивает беготню за мячом и на моменте, где Чанбин закидывает мяч в корзину, вытирает взмокший лоб безрукавкой. — Меня с ним в команду больше не ставить, — фыркает юноша, сложив руки на груди. Бруклин на спине пылает химозным цветом, как и ярко-красные кончики на черных волосах, — Хёнджин, — хитро зовет он, протягивая буквы по слогам, будто колеса машины, растаскивающие лужу по всей дороге, — за Ликса отдуваться будешь. — У меня проект, — подмигнул парень, на секунду отвлекшись от чертежа, — я неприкасаем, детка. Мое время стоит дорого. — Я тебе так же отвечу, когда ты придешь ко мне с закостенелым запястьем. Вернее скажу, что я лечу животных, а не людей. — Ты по адресу тогда, — Хван выпячивает губы и хмыкает, когда Минхо морщится и плюхается на резину, показательно — в четырех метрах от Хёнджина, — ну все, обидели принцессу. Октябрьское солнце облизывает показавшиеся кубики пресса, падающие листики клена воспламеняются закатным заревом. Ветер играет в догонялки с мудрыми многоголовыми деревьями, что реберными костями окружили баскетбольную площадку. Аллея действительно выглядит как грудная клетка. Не душит и не утягивает: так, чтобы можно было дышать и осязать солнечные лучи трепещущими ресницами, подушечками пальцев и кончиком носа. Крис шмыгает и подходит к парням, разминая затекшую шею. Поворот влево, поворот вправо — хруст. Черная шапка бини налезла на лоб, волосы своевольно сворачиваются в седые барашки, а аккуратный стразик в крыле носа можно сравнивать с чистейшей капелькой росы. — Вы что, снова сошлись? — спрашивает он у Феликса и громко зевает, проводя рукой по вспотевшему затылку. — Нет, она в прошлом. — Ты это в прошлый раз говорил, — цокнул Минхо, прикрывая глаза и облокачиваясь на прохладную сетку. — И в позапрошлый, — добавил Хёнджин, вокруг которого все собрались, включая Чанбина, — Шапка, уйди, ты мне солнце закрываешь. — Ах, извините, Ваше Высочество! Бес меня побрал, — юноша в розовой безрукавке и шортах цинично поклонился, фыркнув. Но отошел. — Да я ж не вижу ничего, — возмущается Хван, поправляя очки в огромной оправе, — чего ты начинаешь сразу? — В этот раз точно все! — уверяет Криса мальчишка, благодаря которому Бан и Со снова выиграли, — с Беатрис покончено. — Ну-ну. Мимо проезжают второкурсники на трюковых велосипедах, школьники на скейтбордах и мамы с обновленными колясками. Красочная листва хлипко колышется, словно молочные клыки у младшеклассника. Перья сыплются с многоруких стволов деревьев, одухотворенно замирая на мерзлом полотне земли. Каждый лист ложится на предыдущий: падает вновь и вновь, вгоняя зелень в спячку. Кровавые листья клена вихрем вальсируют и целуют лобовые стекла машин. Это сравнимо с перхотью на голове осени и серебряными блестками на платьях и лицах девушек во время вечеринки. Минхо потягивается до хруста в позвоночнике и блаженно прикрывает глаза. Тени мельтешат мошками, ресницы вздрагивают из-за солнечных зайчиков, сбегающих от стекол близстоящих зданий. В лужах на баскетбольной площадке отражаются небоскребы, облицованные синеватым стеклом и румяное небо. Облака пышные, будто запеченные в духовке вместе с тыквами и наливными яблоками. Провода нависают куполами, малиновые розы благоухают на последнем дыхании, мужчины на балконах неспешно курят сигареты, облокачиваясь на подоконники. Минхо поднимается с земли и отряхивает задницу от маленьких резиновых пикселей. Спокойно здесь сегодня. Тихо, едва меланхолично и так размеренно… Внезапно напротив самодельной баскетбольной площадки, с рычащим рокотанием паркуется дорогой автомобиль — насыщенного желтого цвета спорткар, словно очень спелая айва. Капельные фары гаснут, плавные изгибы машины нанизывают солнечные лучи на капот и боковые зеркала, а дверь вальяжно устремляется ввысь, выпуская на свободу молодого парня в глянцевой кожанке чересчур красного цвета, но так красиво смотрящейся в уповании октябрьского заката. Подобно рябине в снежном январе или марципановому неглиже из черемухи на теле обнаженной весны. Движения юноши коротки и характерны, он ставит на сигнализацию машину и, захватывая какие-то канцелярские папки, идет навстречу студентам. Незнакомец тихо цокает и глядит на них, приспустив темные солнцезащитные очки на нос. Минхо раздраженно сжимает челюсть, вспоминая, как на днях этот первокурсник разлил на него какую-то химозную желтую жижу, испортив толстовку, а после еще и обвинил его в криворукости и слепоте. Первым делом, когда Ли все рассказал своим друзьям, Феликс предложил его подкараулить и окунуть лицом в акриловую палитру, Хёнджин шагнул дальше и предложил разукрасить ему тачку, Чанбин же — просто набить морду и разбежаться, позабыв об этом инциденте. Винные кроны клена накренились от ветра, сгущая сочные краски беспризорного Бруклина на безрукавке Минхо. Юноша сощурил глаза, себе под нос пробурчал что-то невнятное и решил дать маленький шанс исправиться тому студенту с дорогой тачкой и шоколадными очками. Маленький совет — как что-то безобидное и примирительное. — Я бы на твоем месте тачку перегнал, если не хочешь с разбитой лобовухой остаться. И совет действительно толковый, ведь на этой баскетбольной площадке, помимо пяти парней, играют еще и другие. В том числе и те, у кого одно золотое правило есть: разбивать машины тем, кто их ставит в неположенном месте рядом с резиновым полем. Это привычка родилась как-то быстро и спонтанно, хуже чем какая-то опухоль в человеческом теле, тем самым отнимая функционирующие конечности — драгоценные метры неофициальной курилки. И если бы студент в алой кожанке владел этой информацией, то скорее всего такой ситуации бы не было. Но он не знает. И у него появляются свои мысли на этот счет. Юноша ненадолго замирает, пряча руку в кармане широких джинсов. Листочки шуршат, сгорая в закате, недопитые стаканчики из-под кофе валятся с мусорных баков, укрывая желуди. Заостренные солнечные лучи, что просачиваются в густую темень сквозь золотисто-оранжевые шапки, застревают в каштановых волосах. Из уст парня доносится мелодичный звонкий голос, напоминающий рокот цикад, смятие фольги, в которой запекалось пряное мясо и реквием музыки ветра на двери какого-нибудь кафетерия. — Предупреждаю сразу, — отчеканил владелец авто с зачесанными в разные стороны волосами. Очки раздражают. Из-за них Минхо не может полностью увидеть лицо незнакомца, в прошлый раз он тоже был в очках. Догадок недостаточно, хочется лишь мельком взглянуть, вбивая последний бракованный пазл в общую картинку и, забывая про рукоделие, как страшный сон, — если хоть царапинку увижу, будешь свои зубы по всему городу вместо закладок искать, додик. Прости?.. — Че ты там вякнул? Минхо тут же взрывается, намереваясь самолично набить ему морду за слишком длинный язык не по делу. Такие выскочки всегда раздражали, независимо от субкультуры, веры, мировоззрения, вкусов, отношений, взглядов и принципов. А самое главное, что во всех коллективах обязательно найдется какой-то мажор с дорогой тачкой, ядерно красной кожанкой и высокомерным взглядом, которого из всего «хочу» появляется лишь желание прокатать лицом по асфальту. Парня останавливает Крис, перехватывая крепко сжатые кулаки со спины. Он хороший парень, славный. Познакомился Минхо с Крисом еще на первом курсе университета. В его стенах Ли нашел друзей, с которыми рубится в приставку, обсуждает красивых девчонок потока и играет в баскетбол на то, за чей счет они будут гулять в закусочной. А все дело заключается в воле случая: у Минхо чесались руки сыграть в баскетбол, а Крису наскучило играть в одиночку. Со временем подтянулись и остальные: с кем-то сдружились на тусовке, с Хёнджином поладили, потому что он вступился за Феликса, с Чанбином — когда тот пошел бить морду отпрыску потока, который подарил Хвану фингал и сломал очки. — Я тебя предупредил. Незнакомец раздражает, все в нем: звон цепей на джинсах цвета мокрого асфальта, татуировка полосатой телевышки на тыльной стороне ладони, эта чертова красная кожанка, действующая на Ли, как тряпка на быка, солнцезащитные очки и даже кислотно-зеленые покрышки, что неустанно рябят в глазах. Изувеченная парадигма гребаной жизни, чтоб ее. Наглец искаженно усмехнулся и небрежно отсалютовал, исчезая в карнавале маскарадных кроваво-желтых листьев. Узкий проход между двумя зданиями засасывает студента, пока Минхо из последних сил пытается вырваться из хватки Криса. Это несправедливо и до шелушения на коже обидно. В теле словно распутался клубок иглокожих червей, что кинжальными спицами впивается в органы, как карабин в скалу — из последних сил, отчаянная надежда спастись и не утонуть в разочаровании окончательно. Ветер возмущенно воет вместе с сердцем Минхо, который не желал ничего плохого. Он не видит своей вины, себя как источника проблемы. Порой неподходящая формулировка мыслей меняет к нам прежнее отношение человека, который хотя бы по внешнему виду мог разглядеть в нас союзника. Самое главное, что универсальной формулировки для абсолютно каждого не существует. И быть не может. Это равносильно теории вероятности: быть или не быть, любит или не любит, правда или ложь… Другое дело, когда развилок гораздо больше, чем категоричное «да» или «нет». Минхо презрительно фыркает, отворачиваясь в противоположную сторону. На небе потихоньку умирает сладкий персиковый закат, сумерки неотрывно наступают на пятки. Люди спотыкаются снова и снова, не замечая периодичности. Сегодня оступился Минхо, дав ненужный совет, через время он наверняка поплатится снова, ведь не вспомнит о повторяемости — лишь того не забудет, чья рука сдвинула первую пластинку домино. Мы привыкли не замечать очевидного до тех пор, пока не кромсаем тело в тех самых осколках поражений. А кто-то и вовсе, будучи половинчатым, изувеченным, растерзанным — продолжит помогать и колоться, истекать печалью и помогать вновь, тем самым подкармливая внутренних иглокожих червей. Потому что это человечно. Облака напоминают динозавров и бабочек, дневной свет мягко касается предплечий, разрисованных родинками и веснушками. Белая безрукавка с бордовым «Бруклином» на спине подсвечивается ангельским. Минхо к лицу белый свет. — Не заводись, — аккуратно просит Феликс, поглаживая чужие лопатки. На губе сияет металлическое кольцо, волосы на висках заплетены в разноцветные косички, вся остальная голова — белокурая, — к мажорам вообще лишний раз лучше не лезть. А тачку по-любому кто-то ебнет сегодня. — Согласен, — подхватывает Чанбин, поправляя перекрученную нежно-розовую безрукавку, — поэтому предлагаю доиграть и свалить отсюда. — Эй, Хёнджин, — кричит Феликс, — хорош свою задницу квадратить. Пора жопу им рвать! — Кто еще кому порвет, — усмехнулся Крис. — Вот так и помогай людям, — вздохнул Минхо, с унынием взглянув на щербинку между зданиями, — замечательно просто. Со спины на него налетает Хёнджин, обнимая за плечи. Жилетка топорщится, горчичные брюки помялись на коленях, очки съехали на нос, а макет с шахматами лежит на цветочном пакете. — Да не парься, этот урод еще получит по заслугам. Дружба кружится на манер падающим листьям. Парни провожают закат, закидывая в кольцо мяч. Чанбин совершенно случайно поддается Хёнджину, который тут же берет преимущество. И никакая Беатрис не повлияет на победу в этот раз. — Да ты заебал меня, Феликс! Или повлияет… А смех Чанбина и Криса чересчур довольный и звонкий.              

🌉

              С того случая на парковке-площадке прошло чуть менее недели. Хэллоуин постучался в двери скромно, ненастойчиво, позвякивая иссушенными костяшками тематического воплощения. С возрастом этот праздник появляется не так активно на шуршащем коврике прихожей, нежели в детские годы. Как известно, страшилок боится ребенок, а взрослые — в них живут. Студенчество является бессознательным мостом между юностью и осознанностью. Тот период, когда уже не выпрашиваешь сладости на пороге чужого дома за необычный костюм, но еще украшаешь дом паутиной и закидываешь дома неприятелей туалетной бумагой. Мерзлость широкой колонны, украшенной красной гирляндой и аспидами приятно расслабляет уставшее от шума тело, искусственные перья покалывают кожу. Минхо беззаботно кивает в такт техно-музыке, сжимая в руке пластмассовый стаканчик с кровавым ликером и глазами из желе. Пауки и призраки свисают с потолка, скелеты, стащенные будто бы из лаборантской, беспардонно целуются за барной стойкой, а гнилые зубы разбросаны по всему дому. Можно было бы сделать квест — собери труп по гнилым конечностям, но у студентов есть более интересные увлечения, например: вкушать шокирующие сплетни и уединяться друг с другом по углам. Скелеты не боятся, а людям есть что терять. Репутация и честь — залог успеха на потоке. Бруклин ценит глянцевую обложку и непримечательную на вид, но интересную документацией статью. И все же, из двух стеклянных кубков вина, он первым делом выберет гравированный и лишь потом обратит внимание на аромат и то, что это не хрусталь. И люди не исключение. Они рождены под Бруклином, они знают, что такое маска на лице, законы богатого района и брендовая сумка, стоящая на полке в бедной комнатушке. — Я не могу найти Эмили, — в поле зрения Минхо появляется скучающий Крис, у которого на плечах свекольная дизайнерская шуба, а на голове дурацкая шапка волка. Он выглядит глупо, мило, сексуально и очаровательно. На голое тело надета портупея. Если не знать, что это все тот же неловкий и, наверное, самый отзывчивый во всем мире человек, можно перепутать Криса со стриптизером, которого клиентки накрыли шубой, чтобы не мерз. — Наверное, она с Джоном сейчас зажимается, — хмыкнул Ли, сделав глоток. — Этого мудака даже Стейси отшила, — фыркает Крис, нервно расчесывая ногтями шею. — И вот представь, какой ты лузер, если Эмили предпочла его вместо тебя. Атласная рубашка Минхо переливается всеми цветами пестрых гирлянд: желтым, ярко-розовым, сиреневым, голубым, салатовым. Неоновые софиты скользят по аккуратному носу, слизывают блеск двух шариков в брови и облизывают сухие губы, на которых осталось послевкусие приторного ликера и сушеной вишни. Крис глядит на него укоризненно, сметая с журнального столика начос в форме клыков и оливки. — Она не знает о моих чувствах. — Вот именно, успей сказать о них раньше, чем это сделает Джон, — Ли улыбнулся краешком губ, залпом осушая остатки стаканчика с глазными яблоками. Глотку обожгло огнем и сладостью сиропа. — Оратор из тебя, конечно, хуевый… — заключил Крис, хлопнув в ладоши. Волчьи глаза на шапке словно подмигнули юноше в снежном одеянии, — но спасибо, убедил признаться Эмили сейчас. Надо бы найти ее… — Давай, удачи там. Тыквы с уродливыми гримасами воспламеняются изнутри, отсвечивая огненные рожи на стены, светящиеся в темноте. Неоновые ладони и размазанные следы облепили стены. У лестницы, ведущей на второй этаж, целуются две черноволосые девушки с кровавыми, опухшими от поцелуев губами и в мертвенно-белых одеждах. Поблизости с какой-то вампиршей мило воркует Феликс, завернутый в песочную простыню. Лавровый венок из золота нимбом сияет на светлой голове с небесными косичками на висках. Неподалеку стоит непонятный русал: не рыба, не мясо и лапает бывшую Феликса — Беатрис. Фосфоресцентные ладони и губы всюду. Чанбин и Хёнджин ушли вглубь дома, чтобы стащить пиццу с брокколи. Выяснилось, что никто из присутствующих терпеть не может их и цветную капусту, кроме этих двоих. Студенческие тусовки мало чем отличаются друг от друга, не считая изначальной концепции мероприятия — повод может быть абсолютно разным: день рождения, выходные, девичники, способ найти себе пару или просто родители так удачно уехали на пару недель. Рукава и грудной карман пестрят марципановыми пайетками, стразами и бисером. Тюлевая ткань кажется хрупкой, почти хрустальной. Крылья расшиты серебром и перламутром, словно маленькие снежинки инеем разрисовали каллиграфический узор на пушистых ангельских крыльях. Минхо — дитя поднебесья: больше павший, чем невинностью рожденный. Коварный взгляд все же выдает — у Ли он дерзок остер на красноречивость. Волосы придают демонического шарма. Юноша сминает пластиковый стаканчик и стреляет глазами в присутствующих, выискивая кого-то из знакомых, с кем можно было бы посплетничать или поговорить хотя бы о красивых городах. Кислотная одежда ядом сочится в красно-синем свете, люминесцентные браслеты висят на каждой второй руке. Дьявольские мигающие рожки, неоновые ногти, салатовая помада и шепот каблуков, заглушенный битами. Парни обмазывают ладони в фосфоресцентной жидкости и оставляют светящиеся отпечатки пальцев на стеклянных бутылках из-под пива, стенах, тарелках, ягодицах девушек и парней — это традиционный ритуал каждой молодежной вечеринки Бруклина. Феликс шутки ради оставил подобные следы на заднице Хёнджина и затылке Чанбина. — Ты сейчас треснешь от веселья, — ехидно заметил подошедший Хван, облокотившись на колонну. В сияющих фосфором руках — бутылка вишневого пива и коробка пиццы с брокколи. У Хёнджина зеленые линзы, выглядящие на манер кошачьих глаз и сочно-голубая кожа — точно аватар Пандоры. Рубашка неказистая болотная, тоненькая, больше похожая на пляжную накидку, чтобы в ресторан пустили, кольцо на нижней губе сверкает искрами, как и утонченные часы на левой руке. Хван всегда отличался от остальной компании парней, он выглядит более нежным, потому что всегда носит объемные рубашки белых и пастельных расцветок, вязаные жилетки, кардиганы и водолазки, что визуально смягчают его мышцы под одеждой. Многие отморозки из футбольной команды университета пытались задирать его за стразы в носу и розовые вещи, которые он носит время от времени. Не получилось, Хёнджин не из тех, кто будет молчать, особенно с такими друзьями, как Чанбин и Феликс — те в карман за словом не полезут, они сразу вмажут, когда почувствуют запах жареного. — Развлекаюсь как могу, — проворчал Минхо, — это вообще чья хата? — Не помню, вроде Самуэля или Ники с юридического. Чанбин неподалеку наливает себе пойло с фруктами и желатинками из миски и подходит к парням. Техно-музыка бьет по ушам, молоденькие девушки со стразами под бровями кружатся на залитых алкоголем коврах. Белый ворс так просто не отчистить от грязных отпечатков обуви, жирных пятен, блювотины и блесток, которые крошатся с коротких девичьих платьев и рубашки Минхо. Чанбин подходит к ним, зевая. Минхо оглядывает их двоих с прищуром и в лоб спрашивает: — Скажите честно, вы встречаетесь? Они непонятливо переглядывается. — Чанбин и я? — насмешливо выгибает брови, — Шапка, извини, но ты не в моем вкусе, — обращается уже к Со, передразнивая голос. Чанбин немногословно пережевывает кусок пиццы, выгибая бровь. Изначально его образ должен был быть похож на зеленого тролля или огра, но Феликс случайно заметил, что благодаря мускулам, Со стал больше напоминать Халка. Хёнджин и Чанбин даже сейчас сочетаются: слишком разные, но по итогу одна большая капля. Будущие архитектор и модельер — казалось бы, что тут общего. Ответ прост, как и сама суть между ними — миром правит творчество. — Вы какие-то неотлипчивые друг от друга, подозрительно неотлипчивые. Ты вообще, — указывает пальцем на аватара, — во всех смыслах выглядишь голубым. — Искусство сближает, — пожал плечами Хёнджин и запихнул корочку пиццы к себе в рот, — ладно, я хочу нажраться. Вы со мной? — Я «за», — кивает Чанбин. — Я попозже. У меня еще есть вера в то, что я могу здесь развлечься и более-менее трезвым. — Ну, как знаешь. Они оставляют его одного у колонны, а сами уходят к барной стойке с нераспечатанными бутылками джина — гадость редкостная, но торкнуть может. Минхо складывает руки на груди и глядит чуть устало на толпу цветастых, по-кошмарному красивых людей: тут и феи, эльфы, гномы, и мертвецы с героями сказок. Золушка курит молочный кальян со смурфиком, приглушенные улыбки рассеиваются в туманном мареве. Черепа расставлены по полкам, магические шары оттеняют огромные миски с чипсами, паутина из шали прогнулась, будто навес под слоем снега. Стоит признаться, что дом украшен очень красиво: здесь и реалистичные манекены, и тыквенные лица, и светящиеся колбочки, и подкрашенная выпивка — точно шабаш, на который слетелись все магические твари Бруклина. — Минхо, — ласково окликает его девушка, поправляя пятнистый черно-белый шарфик. К чубарому платью пришиты плюшевые щенки далматинцев. Клара учится на ветеринарном факультете вместе с ним в группе, как иронично. Хайлайтер слегка смазался и блестит на подбородке, губы светятся морской волной, от волос пахнет ненавязчивой хлоркой. Этот запах ей нравится больше, чем вонь в органной базе, от которой словно невозможно отмыться. — Клара? Что-то случилось? — глаза слегка обеспокоенно опустились на светящиеся губы, на которые невозможно не обратить внимание. — Нет, — неловко мямлит однокурсница, — я… хотела спросить, мы там с девочками поспорили, — мысли путаются и не могут собраться воедино, Клара уже достаточно пьяна. Она нервно заламывает пальцы и прикусывает губы, зубы тут же окрашиваются кислотно-голубым, — в общем, могу ли я тебя поцеловать в щеку? Мне для победы не хватает еще двоих. Минхо растягивает губы в хищной улыбке, напитанной самодовольством и злорадным ехидством. Он вытягивает губы уточкой, перламутровые стразы дьявольски пляшут блеском. Минхо как овца в волчьей шкуре, ничего общего с Крисом. Наверное, только он нарядиться ангелом и выглядеть, будто самый настоящий демон — приспешник Люцифера. — Лягушка… кв-а-а… готова стать принцем… ква, — парень тихо смеется от растерянности на лице приятельницы. — Дурак ты, — бурчит студентка и мимолетно чмокает Ли в мягкую и теплую щеку, на которой тут же расцветает люминесцентный поцелуй. — Погоди, щас из дурака в принца метнусь, — юноша подмигивает девчонке, а та хмыкает, благодарит скромно и уходит к своими подружкам в перьевых платьях. Внезапно проходящий мимо футболист спотыкается и проливает на рубашку Минхо какую-то липкую жижу. В голове отчего-то всплыло раскаленное чувство дежавю. Это похоже на чье-то сильное ведьминское проклятье, насланное за все плохие проступки. Самая настоящая порча, которая портит не только морально, но и физически — снова досталось рубашке. В этот раз химозно-красным, словно у ангела вырвали сердце из груди и отдали более коварному и хитрому существу, нежели Минхо. Студент цокает, недовольно поднимая глаза на зомби-футболиста. — Бля, прости, — шепеляво шелестит юноша, расфокусировано глядя меж глаз Ли, — Север-Юг попутал. — Какого черта, чувак? — Да все-все, меняю географию. Реально прости, не специально я. Минхо раздраженно вздыхает и ретируется в ванную, собирая на ходу все углы и взгляды софитов. Тени жрут острие скул похлеще моли, что давится старой маминой шубой. Пятно влажное и гадкое, губы сухие и опьяненные меланхолией. На душе творится незнамо что: клубок ниток для вязания не желает распутываться, наоборот — наматывает на металлические спицы. А точно ли это нитки и спицы, а не игольчатые черви, что не хотят вылазить из души, прогрызая все то, что видят у себя на пути? Настроение портится само, им никто не движет: марионетки заняты мыслями. Условно, Минхо на вечеринках входит в категорию тех, кто на кухне или на балконе философствует о самом сокровенном. В прошлый раз распинался о любви к енотам. Он ковыляет в ванную неспешно, словно нехотя, но в то же время с огромным интересом. Каждое скулящее открывание двери, подобно игровому автомату казино. Две звезды и сердце — кто-то снюхивает белесые дорожки; три желудя — звуки непосредств, чмоков и стонов; один банан и два сердца — кто-то однозначно блюет, обнимая ледяной унитаз, пока сбоку трещат о чувствах. Ставки приобретают иные обороты. Студент дергает ручку двери, замечая девушку в ванне с покрасневшими глазами: тушь разводами высохла на щеках, на голове несуразный цилиндр, руки обнимают колени, а глаза внимательно слушают какого-то чубарого бородача, курящего на унитазе. — Бля, простите, что мешаю, — совершенно неискренним тоном говорит Минхо, включая кран и бесцеремонно стягивая рюкзак с ангельскими крыльями, а вместе с ними и рубашку. Руки обжигает холодная вода, — я тут быстро. Разношерстные квадратики плитки переливаются пиксельным инеем, настенное зеркало обнажает созвездия разводов, девичьи хлюпы расползаются эхом в такт втягивания дыма сигареты. Атмосфера странная, небудничная — нельзя сказать, что отталкивает. Ванная в чужом доме напоминает маленькое пристанище для непонятых, отверженных и избегающих — любительская барахолка из ненужных вещей. Помада светится на щеках, рубашка дрожит линиями света, мозаика мертвенных стен зачаровывает. Парень оттирает алкогольное пятно и едва успевает выйти из туалета, как на него тут же налетает неразборчивый мрачный силуэт, прижимая к стене, чтобы не рванул. — Наконец-то нашел тебя, урод. Крупные капельные глаза, сияющие искусственным газоном или пластиковой елкой, выглядят угрожающе. Крошечные пиксели виднеются на салатовых линзах, нефтяные крапинки выедают цвет из глаз. Незнакомец зол: он больно сжимает чужие плечи, вырывая из юноши скорченную гримасу, по ощущениям — точно только прорезавшиеся молочные зубы. — Какого хера? — негодует Минхо, змеей шипя в загримированное белоснежное лицо. Глаза у мажора подведены толстым слоем черного карандаша, на ногах узкие кожаные штаны, а на голове — изогнутая ведьмовская шапка. Если у него еще и метла имеется, то Минхо прямо сейчас готов запихнуть ее в задницу студенту или разбить об голову. Он дышит часто, не обращая внимания на рюкзак за спиной, крылья которого впиваются в тело. Коридоры пусты и довольно молчаливы: сами ничего не говорят, но стены сотрясаются от техно-музыки. Ритмы вскружили голову всем тем, кто поддался перьевому настроению с отпечатками святящихся ладоней. Импульсы зашкаливают, голова кружится от бойкого парфюма человека, стоящего напротив. Минхо не может слышать его шумного от гнева дыхания, но чувствует опьяненный жар на каждом выдохе. Тепло опаляет шею, мурашки — плечи и руки. Алкогольные градусы чувствуются нутром, как и неприязнь ведьмы с татуировкой телевышки на ладони. — Как деньги за тачку отдавать будешь? — вдруг к уху наклоняется незнакомец, проговаривая так, чтобы его было слышно даже с громко играющей музыкой, — или тебе сразу пальцы переломать? — Какая еще тачка? Ты че, обкуренный? — Дураком не прикидывайся, — шипит парень, надавливая на плечи. Белая рубашка мнется, сердце гулко скачет. Не отмывшееся пятно волнует теперь меньше всего. — Наггетсы убрал от меня свои, — цедит Минхо, опасно сужая глаза. Расстояние между ними напиталось электрическим током под двести двадцать вольт, как еще волосы не электризуются — непонятно. Ли сдувает черно-красную челку с глаз и пытается вырваться, но парень крепко сжимает ткань рубашки и не желает обрывать разговор на самом интересном. Это раздражает — обе стороны. — Слушай, — довольно вежливо начинает юноша, устало вздыхая, — мне кристально похуй, что там с твоей тачкой. К тому же я предуп… Договорить он не успевает, как и вырваться, словно из магической хватки. Незнакомец бьет его в лицо. Бруклин умеет удивлять, внося остроту даже в такие заезженные вечеринки в честь Хэллоуина. За все годы, что Минхо появляется на таких тусовках у кого-то дома, он максимум с девчонкой или парнем познакомится, продолжая беседу в какой-нибудь одной из свободных комнат. — Ты совершил ошибку, тронув именно эту машину. Губа лопнула, маленькими капельками стекая на подбородок. Кровь стремительно окрашивает ангельское лицо, алый цвет увеличивается в размерах. Боль неприятно растекается по лицу, толчками переходя на все остальное тело. Несчастливый день, хуже, чем пятница тринадцатого. Рубашка стала выглядеть более жертвенной, чем после случая с красной жижей — теперь Минхо точно падший ангел. Только крылья вырвать еще не успели. Раненый и оскорбленный студент-ветеринар накидывается на юношу в ответ, размазывая вязкие хаотичные удары по носу, бровям, щекам и тем местам, куда придется. Насилие — крайний метод выяснения отношений, Минхо всегда жил по таким принципам, что если не решают обычные слова — убеждают угрозы. Обычно на этом и расходились всегда, но здесь другой случай: чрезмерно наглый, раздражающий и высокомерный. — А ведь я тебя не трогал, — рыкнул ангел, перехватывая ярость драки на себя, — даже после того, как ты, хуйлуша, облил меня каким-то дерьмом, испортил кофту и свалил, не извинившись! Крик срывается на непонятный лязг слогов, Минхо тяжело дышит, ударяя мажора в последний раз по груди. Тем временем ведьма, не теряя ни секунды, распахивает дверь санузла и обратно втаскивает туда Минхо, ударяя его под коленными чашечками, от чего он валится на колени и бьет недоброжелателя в живот. На лице в противовес — неловкая улыбка и изящный взгляд из-под ресниц, обращенный на компанию разговаривающих по душам. — И снова мешаю, извините. Тусклая подсветка на зеркале поджигает стекло глаз и крупные блестки на одежде. Мертвенно-зеленая мозаика из квадратиков кажется слишком шумной и навязчивой, на стиральной машинке стоит монетница-пепельница с затушенными окурками и свечка в форме тыквы. Девушка в костюме Шляпника курит, сидя в ванне с двумя парами ботинок. На щеках все та же смазанная тушь, в затемненном взгляде безразличие на происходящее и томная меланхолия вперемешку с мультяшными экстази. Бородатый принц с короной на голове щелкает фисташками на унитазе. — Можете оставить нас? — на удивление вежливо просит мажор, в уважительном тоне добавляя, — пожалуйста. И да, обычно люди, когда курят, выходят на улицу. — Ты так говоришь, будто являешься хозяином этого дома, — хмыкнул бородатый студент, слезая с крышки унитаза. — Ну, вообще-то… — незнакомец неловко прокашливается в кулак, не спуская рук с ангела, до сих пор сидящего на коленях. Минхо широко распахивает глаза, намереваясь подняться и покинуть этот чертов дом, который доставляет ему одни лишь неприятности. Как вообще могло произойти такое, что он пришел именно в дом зазнавшегося богатенького ублюдка? Колени болезненно впиваются в плиточные швы, наверняка наутро расцветут созвездия гематом и ссадин. В груди щелкает что-то витиеватое, рассыпающееся, подобно шарикам пенопласта. Вот только они мягкие, а в душе Минхо происходит ничем необъяснимый переполох: вместо пенопласта — канцелярские кнопки и послевкусие изжоги. Студент явно не рассчитывал провести свое время избитым и униженным, стоя на коленях и отдуваясь за незнамо чьи грехи. Быть может, это судьба каждого распятого у стены ангела без нимба? Незнакомец больно давит на плечи, вынуждая ветеринара оставаться в том же положении. Ли едва не стонет от боли. — Ой, неудобно вышло, — хихикнул принц, помогая Шляпнице подняться из ванны, — вы только дальше минета не захотите, тут неудобно. Только зря кайф обломаете. И они уходят, неуклюже ковыляя из стороны в сторону. Минхо вновь хочет подняться, но Джисон не позволяет, наоборот, подставляет его подбородок к бортику ванной. Спасибо, что не унитаза. Справедливости ради, ведьма это делает менее уверенно, чем до этого, словно колеблется, взвешивая все «за», «против» и то, что на ладонь ляжет. — Давай спокойно разберемся, я тебя чем-то облил? — спокойно спрашивает юноша, наклоняясь к черно-красной макушке, и спустя секунду вновь заводится, грубо интересуясь, — а, то есть так ты решил мне за это отплатить? — Ты мне даже ответить не дал и снова наезжаешь, — обессиленно вздыхает Минхо, приняв иную позицию. Он смирился и попробовал взглянуть на ситуацию с другой стороны: комичной, нелепой и странной. До чего же глупо… — что за мерзкая привычка? Тебе вообще как, удобно со мной разговаривать вот так вот? — Мне? Вполне. А ты не в том положении, чтобы ставить условия. Итак, повторюсь, — размеренно чеканит парень, — как бабки возвращать будешь? — Ну явно не натурой, — цокнул Ли, закатив глаза. — Что? — не понял мажор, забавно нахмурившись. — Что? Минутное замешательство ведьмы отразилось на размеренной тишине ванной. Там, снизу бьет по потолку гаражная музыка и хиты местных студенческих рок-групп, огонь тыквенной свечи каждый раз вздрагивает на бойком минусе. Ведьминская шляпа съехала вбок, на шее атласный бантик благородно-изумрудного цвета, на пальцах — титановые кольца с черепами, пауками и тикающими часами. Минхо размыкает разбитые окровавленные губы, жемчужные крылья рюкзака упираются в чужое колено: — Не трогал я твою тачку. — Врешь. — Нет, — шумно вздыхает Минхо. Бортик ванны холодный, рубашка испачкана цветами крови — почти хиганбана на груди распустилась, — я тебя предупреждал, чтобы ты не ставил туда свою тачку. Думаешь, ты первый, кому разбивают лобовуху? — Минхо стервозно усмехнулся, обнажив слегка окрасившиеся алым зубы. Пацаны об этой курилке слишком пекутся. — Тогда ты знаешь, кто это мог сделать. — Предполагаю. — Ну, — раздраженный цикадный шелест вновь опаляет ухо. Рука ослабила нажатие на плечи, зря… — Булку гну, — Минхо пользуется моментом и поднимается с колен, заламывая богатенькому отпрыску руку. Теперь юноша в изогнутой колдовской шляпе прижат к раковине, а тяжелая на удар рука заведена за ошибочно хрупкую спину. Ведьма глядит на ветеринара тяжелыми непрозрачными глазами, еще вот-вот и зеркало лопнет от молний, что в него кидает хозяин дома. Совсем мгновение осталось до первой паутинки, это как стрелка на капроновых колготках, когда замечаешь рождение маленькой полоски, которая через время перерастет в огромную дырку на полноги. Минхо чувствует себя странно, почему-то стало трудно оторвать взгляд от фарфорового хмурого лица, — с чего бы мне тебе помогать? — Если не хочешь проблем, то ты мне скажешь, кто это был. На бортике ванны остались светящиеся в темноте отпечатки пальцев и одна пара ботинок, свеча вздрагивает от кислого хохота Минхо — так гогочут только сумасшедшие и чрезмерно веселые люди, что краше шутки не видели. Смех на грани истерики и простейшего вопроса в пустоту: «это пранк и меня снимают?» Картина кажется карикатурной, двуличной — комически шаблонный сюжет, во время съемок которого почему-то не выбегает оператор с камерой и табличкой «розыгрыш». Неясное послевкусие… — Что за детские пугалки? — Минхо цинично хмыкнул и качнул головой, его веселит то, что происходит сейчас, на самой обычной вечеринке беспризорного Бруклина. Ведьма использует те же методы, что и Ли. Только у него угрозы идут раньше драк, — больше уважения к людям должно быть и меньше гонора. — Не учи меня морали, — недоброжелательно ерничает парень, извиваясь паразитическим червем. Он хочет вырваться из несильной, но настойчивой хватки студента с ветеринарии, но Минхо внезапно сам отпускает парня, отходя на два шага назад: к стиральной машинке, гримасной тыкве и пепельнице. Джисон на этот раз не налетает с кулаками, а громко пыхтит и разминает затекшую руку. На его кожаных штанах засохла капля крови: его или Минхо — неясно. На щеке словно мертвеет лавандовый синяк, в глазу лопнул капиляр, а грим пострадал совсем чуть-чуть. Не то что у Минхо, у которого от носа и до подбородка все в запекшихся разводах. — Ну вот видишь, — легко улыбается Минхо, — поддаешься же дрессировке. Попроси меня вежливо, и я скажу, кто мог подбить твою птичку. С другими-то ты вежливый, попробуй и со мной так же. Джисон кривится: возможно борется сам с собой и собственными игольчатыми червями, перевоспитывая их в клубок пряжи и спицы. Воронья рубашка, будто расшитая хворью и мглой переливается капельными кристалликами, изумрудными стеклышками и осколками зеркал. Атласный бантик стал напоминать чопорную удавку, карандаш на слизистой — порождения темной магии. Ведьма собственноручно себя кромсает, расчленяя мысли с отголосками сердца и морали, затаившейся в нем. В конце концов, он сдается и поднимает на юношу мутные, таинственные глаза. Они, словно взаправду опьянены чародейством и запрещенным колдовством — невероятной красотой. — Скажи, пожалуйста… — парень сглатывает, вновь разлепляя бледные губы, — кто мог разбить мою машину? Он думает, что Минхо начнёт его стебать, но тот отвечает серьезно. — Скорее всего это были Итан Кларк и Джейкоб Харрис. Неприятель многозначительно мычит и вдруг задает вопрос, прозвучавший точно библейской молитвой из уст чернокнижника: — Как тебя зовут? — Минхо, — чрезмерно легкое и вязкое, будто случайное знакомство с загадочным и воодушевленным осадком: посреди красочной улицы, после сложного дня с бутоньеркой комплиментов на пиджаке и шлейфом духов в волосах. Такой же несвойственный им двоим ответ. — Спасибо… Минхо. — Извиниться не хочешь, ведьма? Руки сложены на груди — знак одолжения, капли крови с пятнами химозной выпивки выстроились в узоры: интереснее думать, что это не созвездия, а библейский оберег или проклятье. По факту — обыкновенная кровь и последствия пьянства. Надоело придуриваться, лучше смотреть на реальность через люминисцентные следы, сияющие полярным сиянием. — Я Джисон. Прости за это, — мажор поджимает губы и стыдливо прячет алкогольные щеки в пьяные руки. Трезвыми хотят казаться лишь мысли и корень поступков, — для меня очень дорога эта машина. — Само собой, учитывая, сколько она стоит, — съязвил ангел, затушив тыквенную свечу — исключительно из вредности. Ванная погрузилась в холодную полудымку, исходящую от мрачного света подсветки зеркала. Больничного цвета квадратики, будто утопленные пазлы ряски и круглое зеркало, в котором отражения студентов кажутся неестественными: глаза слишком коварные, ухмылки явственные, а желания — непристойные. Дым свечи спиралью ластится в потолок, Джисон отлепляет ладони от щек, глаза по-щенячьему печальные. Отражения двойственные, потаенные. — Не в этом смысле, — качает головой он, а после широко распахивает глаза, вспомнив что-то, — ты фруктовое вино любишь? У меня есть небольшой арсенал из Турции. — Веди.                    

🌉

              Комната притаилась во мраке. В зеркальном потолке отражается блеск стеклянных бутылок из-под вина, зеленоватые отпечатки ладоней на бокалах, мерцание стекляшек и страз на одежде, настольная мишура, кровавые свечи в форме отрезанных голов и угловой аквариум со светящимися медузами. Опьяненное дыхание то и дело опаляет уши и распаляет мысли до кульбита, слова запутываются в знакомые клубки, не поспевая за красноречивым сознанием. Парни конкретно напились, не распробовав еще вишневое и лимонное вина. Пока увлеченно ковыляли до турецких сокровищ, Минхо успел стащить у Феликса золотой греческий венок и надеть его себе на голову — падший ангел вновь вознесся, раздаривая светлую энергию всему райскому архипелагу под крылом самого Бога. Ли в корявой позе лотоса сидит на заправленной кровати, закидывая за воротник остатки алкоголя с персиковым ароматом, Джисон же — шатко притаился рядом, пытаясь выкрутить из новой бутылки пробку со штопором. А начиналось все более чем прилично: мажор открыл минибар в прикроватной тумбочке и вытащил батарею фруктового набора. В качестве извинений за все плохое, предложив попробовать все. Минхо решил последовать совету Хёнджина и Чанбина — нажраться. — Ты открыть не можешь, что ли? — Минхо вяло посмеивается, чувствуя, словно температуру на щеках, — на неваляшку похож. Дай я попробую. Светящаяся жидкость размазывается на горлышке, пачкает чужие руки, снежные брюки и смятое под весом тел покрывало. Студенты зачем-то распечатали ведро с люминесцентной жидкостью, разлив какую-то часть на пол. Хан случайно наступил в фосфорную лужу, растаскивая яркий свет по ламинату и ворсистому шахматному ковру. Свеча подрагивает — смеется вместе с юношами, напитывая спальню жаром. Различие в градусах. Атмосфера между ними поменялась почти географически: с Севера на Юг. Футболист подсобил. — Так вот, я тебя реально облил? — Да, ты нес какую-то… — Минхо призадумывается: кладет пальцы на подбородок, задумчиво постукивая пальцами в ритм, — я не знаю, жижу оранжевую. Потом испортил мне кофту и свалил. — А, я вспомнил. Это были чернила. Профессору срочно понадобилась желтая ручка, а я не нашел чернил. Поэтому мне пришлось со всего города накупить желтых ручек и вручную выдавливать… Минхо корчится, представив, сколько времени ушло на это бесполезную работу. — Какой ужас… ладно, я бы тоже разозлился. — Прости, я даже не вспомнил бы об этом, не скажи ты мне это сейчас, — Джисон неловко массажирует костяшки, жалостливо глядя на пьющего парня. Из-за градусов они стали более сентиментальные и раскрепощенные, — как вино? — Бежевое мне понравилось больше. — Это дыня. — Вкусно. Губы сверкают из-за липкой сладости фруктового сока, венок светится божественным греческим золотом, пятна крови на ангельской рубашке выжжены светом космического проектора, направленного в стену. Музыка первого этажа приглушена: будто затушена об полную пепельницу с окурками. Праздник продолжается. Возможно, Хёнджин или Феликс могли подумать, что Минхо успел подцепить себе кого-нибудь. В каком-то смысле так и есть, вино дурманит голову, кисло-сладкая утонченность вкуса кружит разум и затуманенный взгляд, обращенный на тонкую нашейную ленту изумрудного цвета. Стекляшки и стразы бренчат, шляпа то и дело съезжает набок. — Почему ты решил устроить вечеринку у себя дома? — вдруг поинтересовался Минхо, откинувшись на пухлые подушки. — Я не устраивал, — хмыкнул Хан, пригубив вино из бокала с симметричными узорами. — В смысле? — В том смысле, что родители это сделали за меня. Я не живу в этом доме, это скорее как тусовочная хата или загон для нежелательных гостей родителей, с которыми им не хочется жить в главном доме. Дача, проще говоря. Родителям стало совестно, что они не смогли вернуться в Нью-Йорк до Хэллоуина и решили организовать мне праздник. Нужно ли мне это было? Заранее отвечу, нет. Но это мило, — Джисон потянул уголок улыбки, выдохнув фруктовый жар, биты окутывают с ног до головы, растушеванная полоска света облицевала линии челюсти и подсветила испачканные в святещейся жидкости ладони, — к тому же я быстрее смог разобраться с тем, кто разбил мне машину, которую оказывается не разбивал. Парадоксы, ангел. — Ангел? — Минхо саркастически приподнял бровь, вырисовывая круги на кромки бокала. — Ты меня тоже ведьмой назвал. Да и ты действительно на ангела похож с этим венком, — юноша беззаботно пожал плечами. — Почему ты так о тачке печешься? Явно же можешь себе таких двадцать штук купить, с родителями отношения у тебя тоже хорошие, значит, кошелек не урезают. — Во-первых, я не мажор, каким ты меня видишь, — хмыкнул Джисон, подливая себе, кажется, классическое виноградное вино, — а зарабатываю самостоятельно. — Минхо закусывает губу, не особо верит. А Хан не жалуется, спокойно поясняет, — приложение «WeekendTalk» знаешь? Я являюсь одним из разработчиков. — Айтишник, то есть? — Ну типа, это был мой проект в лагере. Ангел присвистнул, отслеживая вялые телодвижения Джисона через зеркальное покрытие потолка. Стены приютили искусственные звезды проектора и хаотичные розовато-синие волны. Медузы неспешно мечутся из стороны в сторону, марципановые бусинки будто перемещаются из левого рукава в правый. Туда-сюда, это стало нечто привычным между студентами. Сердце бьется громко — приглушенная музыка снизу перебивает поток опьяненных потоков проявления жизнеспособности. Крайне странный разговор, крайне несуразный повод и крайне удобное время — в игровом автомате сложился нереалистичный джекпот из несочетающихся фруктов. Точно поломка. Но когда это человек не был рад удаче? — А машина… — ведьма задумчиво мычит, стеклянным бокалом охлаждая распаленные румяные щеки, — это напоминание. — О ком или о чем? — О дедушке. Он мне когда-то подарил боковое зеркало, сказав, что я должен покупать детали, когда будет происходить какой-то успех. Минхо удивленно распахивает глаза, облокачиваясь на локти. Глаза застилает космический свет, юноша отводит голову в сторону, разворачиваясь к раскрасневшимся рябиновым щекам, носу и блестящим зрачкам, которые видны даже в цветных змеиных линзах. Дыхание сбивается и восстанавливается, чередуясь в комбинации разношерстных секунд, свечка молчаливо плавится: то ли от собственного жара, то ли от градусов, нарисованных на бутылке. — Стоп, сколько ты её собирал? — Хм, с лет девяти, получается. Да, долго, конечно, но и я не назову себя счастливым человеком, — Джисон усмехнулся и нелепо икнул, неповоротливо чокнувшись. Звон бокалов легонько оглушил, попытавшись достучаться до узников неправдоподобного сна — уж слишком хорошо. Спокойствие вытекает из всех щелей. — Окей, ла-адно. У богатых свои заморочки. Ты прям полностью собрал? — до сих пор не может переварить услышанное Минхо, делая короткий глоток вина. — Нет конечно. Машину можно собирать хоть всю жизнь, дополняя её всякими примочками. Но пока что меня устраивает её состояние. За исключением лобового…. — А я предупреждал не ставить… — А я думал, что ты типичный быдло-спортсмен. Противостояние взглядов созвучно растворяется в легком расфокусировании. Минхо рассмеялся, его постоянно ведет на вопросы, Джисона — на ответы. Круг замкнулся с самого начала, когда каждый осушил по бокалу и стал безостановочно говорить обо всем на свете. Ли считает, что это самое лучшее времяпровождение на вечеринках. Можно излить душу и выслушать другую, выпив потусторонние проблемы без остатка и терпкого осадка — наутро все забывается, но обеим сторонам легче становится. Это что-то вроде любительской психотерапии по обоюдному согласию, плата — желание слушать, иногда кивать и дискуссировать. Вот так просто. Бокал за бокалом, очередной разговор за щебетом журчащего аквариума и сиплых пьяных вздохов Джисона, ставящего на пол третью или четвертую пустую бутылку. Неважно, что половину они стабильно проливают на пол и постель. Необязательно случайно, обязательно — ради собственного развлечения и веселья. После пятого залитого до краев бокала — лишь увеличивается ступень безрассудства и желания идти на необдуманные поступки. Джисон предложил умыться люминисцентной жидкостью, Минхо стукнул его в плечо и назвал придурком, хотя и задумался над тем, чтобы найти кого-то из своих друзей и окунуть его в ведро. Скорее всего, это был бы Крис, может, его бы после этого начала замечать Эмили. — Непривычно видеть тебя без очков, — сквозь тишину комнаты доносится шелест красивого эластичного голоса. Мажор хмыкнул. — Наслаждайся. — Почему ты носишь очки? — Потому что забываю надевать линзы, — вот так просто, потому что иной причины и нет вовсе. — Когда это у нас солнцезащитные очки отвечали за зрение? — Они отвечают за цвет. Минхо смотрит в глаза Джисона непозволительно долго: пытается проделать дыру в маскарадных линзах с вертикальными полосками зрачков, игнорирует импульсы, взбивающиеся в тело. Сознание плывет, звезды покачиваются, задевая покрытие отражающего потолка и маленькие зеркальные осколки, пришитые к рубашке Хана. Они будто попали вглубь необъятной космической Вселенной, где одна лишь мгла и розовые очки звездной романтики. Удар сердца отдается в грудной клетке звонко, мысли запаздывают за обжинающим дыханием — их и нет, и слишком много одновременно. Сквозь пелену вакуумной музыки не разберешь. — Не понимаю, — жалобно стонет он, напрягая временно не соображающий мозг. — У меня полная гетерохромия глаз. Это привлекает много лишнего внимания. — Желтая ламба у студента никого не удивляет, да? — с ехидством заметил Минхо, игриво изогнув брови. Джисон фыркает и обнажает шею, утонув в мерцающем потолочном зеркале, Ли — в красоте несносной ведьмы. Минхо неожиданно целует Джисона: сначала ласково и скупо — на пробу, затем прочно и усердием — уже войдя во вкус. Хан распахнул блестящие омуты, намереваясь выплюнуть собственное гулкое сердце прямо в руки студента с неописуемо красивыми черно-красными, но вовсе не ангельскими волосами. Из божественного в нем только венок, да и тот из другой веры. Все пороки обнажились в этой Богом забытой комнате. Ледяные ладони, увеченные светящейся жидкостью касаются напряженных плеч, пересчитывают реберные кости и считают пургу мурашек, облепивших тело. Джисон плюет на все вопросы, таящиеся в его голове и отдается моменту, тянясь за новыми винными поцелуями и постепенно перебираясь к Минхо на колени. Его руки переплетаются узлами с чужими, изворачиваясь так, чтобы оттолкнуться и напротив — придвинуться ближе к ласкам. Касания электризуются, будто истощают сильную темную магию — в канун Хэллоуина и не такое возможно. Бруклин гаденько хихикает, укрывая по всему району зарождающиеся чувства. Он напоминает стервозную подружку: злую со всеми и добрую с тобой. И легонько написанное на какой-то балке Бруклинского моста: «Пока весь мир облачился против нас, мы живем во имя друг друга». Джисон отрывается от распаленных губ Минхо, промаргивая туманные истомы, розами вылупившиеся в голове. — Мне воспринимать это как намек? — выдыхает он, ощущая нетерпеливую горечь послевкусия того, что сейчас происходило. Мажор еще не успел насытиться. — Как хочешь? — не может отдышаться студент, утыкаясь в ключицы второму. — Мне стоит закрыть дверь? — Желательно. Усмешка появилась неосознанно. Ведьма встает и закрывает дверь на замок. — Странно, что ты до сих пор не передумал, — шелестит Джисон, неторопливо подходя к испачканной вином, неоном и пьяными чувствами кровати, — но я дам тебе последнюю попытку свалить все на алкоголь и разбежаться. — А что мешает мне это сделать утром? — студент-ветеринар сощуривает глаза, сияющие в темноте, подобно недавно выпавшему снегу, что простыней укрыл голую землю. — Я пьяный, а не глупый, Минхо. Мы же оба понимаем, что будем помнить о последствиях сегодняшних решений. Джисон вплотную подошел к постели, слегка пошатываясь. Шнурок на шее ослаб, глаза напитаны строгостью вопреки желанию — о последствиях действительно стоит думать перед принятием каких-либо действий. Это качество не позволяет ставить все на самотек, потому что тоже не желает рыть нору в скале в поиске объяснений. Внизу барабанит что-то сексуально-энергичное: наверняка кто-то под эту мелодию блюет или веселится, а кто-то наперекор всем обстоятельствам — покачивается в неловком вальсе, пряча глаза в неоновых софитах и кровавых украшениях. — Да плевать, это будет завтра, — Минхо резко хватает Хана за ладонь, от чего тот валится на кровать, едва успевая поставить руки по обе стороны от головы Ли, — у меня появился интерес. Минхо вновь целует парня в губы, умещая ранее испачканные в неоне руки на ягодицах. У Джисона в глазах троится от кислотно-желтого света и одурманенных ангельских омутов. Венок сияет по-настоящему божественно, руки шелудиво переминают округлые бедра и просачиваются под колдовскую рубашку, распаляя оголенную кожу — касания бьют током лучше, чем от проводов. Хан сидит на животе Минхо и, наклонившись к лицу ласково шелестит: — Я тебя не иду обливать этой штукой только потому, что должен тебе. В других случаях мы бы оба сейчас светились, — шепот в самые губы: опухшие, алкогольные и влажные. Что их обоих сдерживает — непонятно. — И почему это меня не расстраивает? Глаза в глаза, линзы мажора блестят необычно: неестественно, но красиво. Джисон сминает чужие мягкие губы и просовывает горячий язык в рот, обводя неба и ряд верхних зубов. Винный привкус, фруктовая сладость наравне с терпкостью градусов и развязавшаяся на шее изумрудная лента. Разморенное тело приняло нападение мурашек, возникших от ледяных подушечек ангельских пальцев. Черные волосы слегка закучерявились на концах, их скрывает ведьмовская шляпа, чудом не упавшая с головы. Хан оглаживает затылок, перебирает двуцветные прядки и ладонями съезжает к пульсирующей шее, закрепляя истомы кроткими поцелуями. — Не оставляй засосов, тебе же не десять, — неохотно бурчит Минхо, больше для приличия, чем от необходимости. — Какие мы требовательные, — хищно усмехнулся Хан, подув на блестящие от слюны дорожки на шее: соединил родинки в созвездия. — И еще я не хочу быть снизу, да. Насмешливый оскал стал лишь шире, а рукоблудие по томно вздымающейся груди — решительнее. Минхо пьян, но не настолько, чтобы перестать чувствовать неловкость, а ведьма этим пользуется. — Тебе повезло, что я не против. — Тебе нужно время? — тихо сглатывает Ли, сталкиваясь с глубоким и внимательным взором хозяина дома. — Я не ел ничего сегодня, забей. Джисон снова впивается в губы, распивая частицы похоти с каждого миллиметра тела. — Почему? — нахмурился юноша, отрываясь от удивленного парня, в последний раз мазнув языком по уголку рта. Почему он вообще об этом спрашивает? Беспокоится, что ли? Минхо натягивает на лицо сатиричность и приправленную язвительностью — циничность. Не хватало еще, чтобы подумали про заботу, — а ты не откинешься за время, пока будешь стонать подо мной? — А у тебя получится довести меня до такого состояния? Вопрос бьет встречным вопросом, растаскивая волокна атмосферы и возбуждения по комнате. Иллюзия без слов, вот так просто. Зеркало обрисовалось стихийным миражом, односекундная разлука от нежной кожи, не выбеленной в фарфоровый, как колдовское лицо и руки. Минхо обворожительно зажевал дерзкую улыбку, пряча лицо в симметричных ключицах. Он в одночасье перевернул Джисона, нависая над ним, будто цунами над городом. Что Хан испытывает: отчаяние или умиротворение? А что чувствуют люди, прежде чем задохнуться и утонуть? Седативные губы не дают эффекта спокойствия, очерчивая терпкие поцелуи по горячим щекам, рефлексия отвернута от края утеса, но слышит свободный визг чаек. Еще не поздно уйти, но Джисон прыгает навстречу и стягивает собственную рубашку с локтей, помогая высвободиться телу. Кожа теплая, алебастровая — шелковая, связь между ними хрустальная — тонкая. Минхо языком спускается вниз и кислотно-желтыми пальцами оставляет отпечатки чуть ниже слюнявых поцелуев. Алкоголь словно выветрился, за кулисами остается то, как хаотично плывут движения морозными пальцами, заблудившаяся координация и разноцветные бутоны вина, разлитые на одеяле. Ли обхватывает сосок, слегка прикусывая зубами, ведьма выгибается навстречу, шумно выдохнув и прикрыв искусственно зеленые глаза. Минхо в моменте рассуждает над тем, что хочет взглянуть на настоящие глаза студента. Если привлекают много внимания, красивые, значит… — От тебя пахнет апельсинами, — шумно выдыхает Джисон, наслаждаясь ароматом волос. — Быть такого не может, — в той же манере отвечает ангел, кусая тазовую косточку, — терпеть не могу апельсины. — Ну и дурак. Минхо хитро щерится и в отместку стискивает ладонь на основании возбужденного члена мажора. Джисон ойкает и вновь выгибается, рефлекторно толкаясь в холодную руку. Шляпа все-таки спала с головы, а титул колдовства не убрать даже люминесцентной жижей, что сверху донизу обрамляет влажные следы поцелуев. — А можно как-то нежнее? — ворчит Хан, нетерпеливо облизывая губы. — Неженка, — цокнул Минхо, зачесывая красно-черные волосы назад, — у тебя смазка и резинки есть или мне придется бежать за ними? — Это был бы самый тупой просчет за всю историю тусовочных перепихонов, — он тянется к выдвижному ящику в кровати, доставая из него необходимое и поясняет, — если бы ты вдруг побежал и не вернулся. — Думаю, многие бы забили на контрацепцию. — Не думаю. — Ты вообще видел, сколько у нас в универе мамаш с колясками? — Ты хочешь сейчас историю абортов обсудить или, может, наконец, заткнешься и займешься мной? — Нетерпеливый, — в самые губы выдыхает юноша, невесомо касаясь верхней языком. Свеча пылко потрескивает, лунный свет едва проникает через щель зашторенных окон. Неон искрится нежно, подмигивая в потолочном зеркале, как и золотистый лавровый венок, словно намертво прилипший голове. Минхо оглаживает большими пальцами живот и цепляется за резинку черных кожаных штанов, мелодично постукивая по кромке. — Это ты слишком медлительный. — Следи за языком, мажор, — непроницаемым тоном советует ангел, голос стал заметно ниже, почерствел от фруктового вина и возбуждения, — в твоих же интересах. Ли мягко покусывает кожу, спускаясь все ниже и ниже — к впалому от задержанного дыхания животу и выпирающих косточек. Джисона отчего-то хочется исследовать вновь и вновь, возвращаясь на ранее изведанные места, которые, подобно заколдованному лабиринту, преображаются до неузнаваемости. Минхо неспешно стягивает чужие штаны, постоянно останавливаясь, чтобы пройтись ртом по едва разведенным ногам. Шафрановые глаза облизывают оголившуюся кожу в области паха, студент-ветеринар не сдерживается и зубами шкрябает маленькие участки ниже тазовых костей, зализывая укусы горячим языком. Джисон едва не скулит, прижимая запястье ко рту, чтобы не издать наполовину глухой стон. Он пытается нормализовать дрожь в горле, но голос все равно подводит, а потому он чуть ли не блеет, раскрывая рот, чтобы в очередной раз дерзнуть: — Не то без дара речи оставишь? — посмеивается он больше нервно, чем действительно насмешливо, каким пытается казаться. Минхо ничего не отвечает, недолго глядит своими полузакрытыми пряными глазами, находясь в ногах ведьмы, и продолжает начатое, еще раз укусив электризующуюся кожу в паховой области. Ткань на трусах дернулась, глаза Хана мимолетно зажмурились — язык тела рассказывает больше, чем язык слов. Минхо беззлобно хмыкает и в две секунды стаскивает штаны парня вместе с боксерами. — Ты не мог бы тоже?.. — Джисон смущенно стискивает простыни в кулаках, не договаривая до конца, его обнаженное тело изувечено кислотно-желтыми светящимися отпечатками рук. Ангел привстает на колени, расставляя крупные бедра по обеим сторонам ног ведьмы. — Не мог бы что? — действительно не понимает или издевается? — Раздеться. — Поможешь? — ангельская улыбка раскрывается шире после фырканья под ухом и какого-то недолгого бубнежа о медлительности, — очаровательный, — и алкогольный жар в лицо. Подумать только, они имеют что-то общее помимо раззадоривания драк — смущаться и краснеть от стыда. Минхо мимолетно чмокает в мочку уха и расстегивает свою марципановую полупрозрачную рубашку, усеянную бренчащими камешками: бусинками, бисером и хрусталиками. Он поддается воле юноши, немного неуклюже стягивая такого же цвета шелковые брюки и скидывая их на пластинчатый паркет. Несколько перламутровых стразиков отлетели от одежды и засвистели, проскальзывая по полу. На локтях Ли элегантно свисает рубашка, скрывая не до конца отстиравшееся кровавое пятно, волосы преломляет лавровый венок золотого окраса, а на бедрах не подходящие к образу желтые боксеры. — Я думал, у тебя вместо трусов – лопуховый лист, — хихикнул Джисон, сверкая пиксельными глазами. — Это к Феликсу. — А это кто? Тот, у кого ты венок отобрал? — Ага, — весело кивнул Минхо, сдувая налезшие на лоб пряди волос, — он теперь не на Бога похож, а на любовника, которого спрятали в шкафу от пришедшего домой мужа. Джисон тихонько посмеивается, засматриваясь в потолок: на то, как Ли элегантно откидывает рубашку к остальной куче одежды и наклоняется к лубриканту, щелкая колпачком. — Уверен, что не передумал? — мысли ведьмы нарушает спокойный ангельский голос, а шафрановые омуты сверлят в душе глубокую дыру. Больше насквозь, чем обычную. — Это должен был я у тебя спрашивать, — повернулся к нему мажор, мягко улыбнувшись, — порядок. Не передумал. Минхо ответил ему тем же — яркая, чуть неловкая улыбка с растянутыми уголками губ, где не видны ни зубы, ни свежие пломбы. Студент лениво согревает прохладную смазку в пальцах и оглаживает вход, продолжая выцеловывать паутинку на животе, постоянно съезжая губами вниз. Вставший член Джисона дернулся, на головке образовалась прозрачная капля естественного предэякулята. Мажор в очередной раз выгнулся навстречу, раскидывая тихий, словно шипящий стон по тихой комнате, со всех сторон забитой музыкой. Светящиеся отпечатки ладоней мерцают в темноте и отражаются в потолке, указательный палец старательно массирует колечко мышц, круговыми движениями растягивая юношу. Минхо добавляет больше смазки, к несчастью, пахнущей апельсинами и, когда палец свободно входит вовнутрь, добавляет второй, а затем и третий. Воск тыквенной свечи расплавился от огня, но дымок до сих пор колосится вверх. Минхо вновь спускается губами к члену, на этот раз игриво облизывая головку и несильно проталкивая ее в рот — чтобы чуть больше распалить, заставив сконцентрироваться только на юноше. Эгоизму здесь нет места, это другое. Ведьма ерзает на постели, в удовольствии прикрывая подведенные глаза и шумно выдыхая на моменте, когда ангел пытается брать глубже. В теле Джисона — пекло и неконтролируемое кострище. Ли увлеченно массирует пальцами внутри парня и втягивает щеки, продолжая двигать головой вверх-вниз. Каждая стимуляция по простате — и парня бросает в дрожь. Джисона мелко трясет: он часто-часто дышит и зажмуривается до пятен в глазах, стараясь совладеть с собой и отвлечься от сексуального парня с золотым венком на голове, что умело использует его тело для наслаждения и совсем немного — во имя забавы. Юноша издевается, это видно невооруженным глазом: то, как Минхо заведомо больше заглатывает и стонет, проводя вибрации по члену мажора; то, как искусно проникает пальцами в тело и замедляется каждый раз, когда Джисон виляет бедрами навстречу. — Чего ты медлишь? — уже откровенно громко стонет ведьма. Стыдиться нет ни желания ни сил. — Вот думаю, — размеренно говорит Минхо, со звонким чмоком, выпустив член изо рта, — стоит ли тебя еще помучить или сжалиться? — Я тебе всеку сейчас. Минхо невзрачно посмеивается и вытаскивает влажные пальцы. В комнате стоит липкий, стекающий запах тыквы, сладости фруктов и беззлобного перегара, который не ощущается на губах друг друга. Возможно, наутро будет стоять непроветриваемый смрад, а голова раскалываться на части, как у некоторых парней, веселящихся внизу в костюмах зомби. Джисону чудится, что он протрезвел: каждое мимолетное касание студента над ним, каждый пожирающий взгляд и утягивающие поцелуи. Все это настолько реально, насколько выдумано одурманенным разумом. Вино бьет в голову — Минхо целует настойчивее, сердце лихорадит в судорогах — Хан льнет ближе, смакуя на языке ангельскую страсть. До рая еще мгновение… Шелестит серебряный квадратик, мажор глядит проникновенно из полуопущенных век, сгибая тонкие ноги в коленях. Хмурится слегка, наклоняет голову чуть вбок, отслеживает мимику словно фарфорового лица и нежно касается чужой щеки, проведя по ней шелковыми касаниями. Снизу поставили спокойную мелодию — время очередного медляка. Ли надевает презерватив и подставляет головку к сжимающемуся колечку мышц, закидывая ступни себе на плечи. Короткий чуткий вздох, и Хан готов подавиться спертым воздухом, ощущая заполненность внутри. Минхо вошел до конца: медленно, но настойчиво. И начал двигаться, маскируя самодовольную улыбку у ведьмы за покрасневшим ухом. Юноша с каштановыми волосами и неестественно зелеными глазами с пиксельными прорезями закатывает в удовольствии глаза, ресницы трепещут, губы блестят от слюны. Кислотные отпечатки ладоней постепенно стираются под трением кожи, что блесной светится от мелких капелек пота. Минхо сдержанно кусает чужие пальцы и вгоняет член глубже, от чего стоны мажора становятся лишь бархатнее и щедрее. Шорох простыней и скрип кровати, винные кляксы, впитавшиеся в подушки и стеклянный взгляд, замыленный наслаждением. — Ты милый, когда молчишь, — шепчет Минхо, облизывая подбородок. — Ты тоже, — из последних сил сипит Джисон, — поэтому заткнись. — Грубиян. Голос Минхо растворяется в новых стонах Хана, потому что он ускоряется и помогает себе рукой, касаясь члена юноши. Звучные шлепки тел друг о друга, покрасневшие лица и слипшиеся волосы. Ноги Джисона трясутся, он в последний раз выгибается до хруста в позвоночнике и изливается в руку студенту, прикрывая глаза. В отражении зеркала пляшут пороки, а черти точат вилы. Им сегодня можно все. Хэллоуин чтит нравы бесов, а Бруклин никогда не был этому против. Венок мерцает в неоновом свету, ведьмовская шляпа замята подушками, тыквенная свеча потухла. Ли в последний раз толкается в разомлевшего парня, кончает в презерватив и заваливается на Джисона, в последний раз мазнув его в ухо и слушая слабые кряхтения. Спустя время, когда беспорядок ночи был убран, а бутылки поставлены аккуратной батареей, мажор произнес, освобождая половину кровати: — У тебя глаза слипаются, отдохни. Минхо думает недолго, и бог с ним, ложится. Они сотворили свой собственный рай.              

🌉

              Скромные очертания рассвета впиваются в профиль помятого лица с чуть опухшими веками. В горле сушит и першит, скудные растушевки солнца клюют нос, образовавшиеся корочки на вчерашних ранах и отцветшие мазки люминесцентной жидкости. Утро воспевает в сумеречном свете, сероватые облака мельтешат вдогонку улетающим птицам, а через открытое нараспашку окно проникает морозный воздух. Так пахнет начало ноября. Минхо сидит на подоконнике и лениво болтает ногой, вторая — подогнута под себя. На нем надета первая попавшаяся футболка Джисона, которую тот одолжил ему ночью. Кто бы мог подумать, что Ли посреди ночи станет холодно, и его еще придется греть, обняв со спины. Осенняя листва будто горит ярким огнем, охватывая деревья краснощеким пожаром. Лисий цвет выглядит благородно и гордо, укутываясь в сумеречное небо. Студент втягивает носом прохладу, кожа покрывается мурашками, а на улице так тихо… — Что за дурацкая привычка курить прямо в доме? — стены оглушает низкий ото сна голос, одеяло хрустит в пальцах, — где уважение к некурящим? — Все та же дурацкая привычка, когда ты наезжаешь прежде, чем разобраться, — слабо закатывает глаза Минхо, но с места не двигается. Лишь голову повернул, рассматривая взлохмаченные волосы и заспанное лицо из-под одеяла, — я не курю. Я вообще не курю. — Обычно на подоконнике сидят, когда курят. — А еще когда думают, — язвит парень, а Джисон нелепо хлопает глазами, — видимо, тебе это несвойственно. — Двусмысленно, — голос звучит понуро и хмуро. Будто взаправду задумался. Джисон тем временем уж как-то болезненно кряхтит, пытаясь подняться с постели, но тело будто пригвоздило к простыням. И если за эту ночь, что у они провели вместе, падший ангел его распял, Джисон не станет держать обиду — сделает все возможное, чтобы стать святым мучеником дважды. Поясницу ломит, лицо отекло от выпитого алкоголя, чьи бутылки батареей стоят у кровати, голову кружит неизвестное нечто, раскручивая мозг, как йо-йо на нитке. Сильно тошнит и глаза слезятся, даже обидно, что пили по-разному, а плохо только ему. Хотя у Минхо он еще не успел поинтересоваться. Хан ползет к краю кровати, намереваясь встать и взять что-то от похмелья, но его неожиданно и ожидаемо вырывает: к счастью, на пол, а не на постельное белье; к несчастью, на рубашку Минхо. — Да бля-ять, серьезно?.. — чуть брезгливо стонет Ли, поскуливая от разочарования. А в чем ему домой идти? Студент даже как-то с сожалением глядит на серое лицо мажора, которому с каждой секундой, кажется, становится чуточку лучше, — ну почему именно рубашка? Почему она всегда страдает? Толстовка еще. — Прости, — Джисон вновь кряхтит и соскребает себя с кровати, залпом осушая половину бутылки, которую взял из прикроватного мини-бара, — тоже двусмысленно получилось. Вот сученыш… — Мне оставь тоже. — Держи, — ведьма подходит к подоконнику и прячет озябшие руки в растянутых спортивках с белыми полосами по бокам. Ноябрь встречает их с распростертыми холодными объятьями. Когда резко холодает, довольно трудно вклиниться во внезапный ритм, который подразумевает под собой ношение дубленок, платков, пальто и шарфов. Минхо мало того, что пришел на вечеринку без куртки, как и многие остальные, так еще и без рубашки в итоге остался, подобно ангелу без нимба. Он вдруг спрашивает, допивая остатки воды: — Почему именно телевышка? — и глазами указывает на тыльную сторону запястья. — Это маяк. — И что означает? — Конец пути. Джисон решил подробнее не уточнять, Минхо решил не спрашивать. — Думал, ты уйдешь, — после недолгого молчания говорит Джисон, задумчиво разглядывая сгустки желтого неба, прорезывающегося все больше. Каждая минута приближает к рассвету. Осенью они довольно редки из-за обыденной пасмурности и сизой туманности. — Там дверь закрыта. И не договаривает о том, что всего лишь защелка с внутренней стороны. Джисон улыбается мягко, ласково и непринужденно, просовывая лохматую голову в открытое окно. Минхо только сейчас заметил цвет глаз ведьмы. Они настоящие: левый — шоколадно-карий, правый — нежно-зеленый, как первая мартовская трава. На голой груди видны потемневшие отпечатки ладоней, что больше не светятся и розовые засосы, напоминающие клевер — наглядные последствия страстного Хэллоуина. Сливовые подтеки от вчерашних ударов Ли, подтянутый зацелованный торс и застиранные штаны, съехавшие на бедра. Все это в сумме дополняет друг друга, даже те синяки в коридоре по глупости и в спальне — из-за обоюдного влечения. — Красивые, зря скрываешь, — негромко шелестит Минхо, задумчиво облокотившись головой на стекло. — Пойдём прогуляемся, — тихая и многозначительная просьба. — Мне не в чем. Ты снова испортил мне одежду. — Я дам тебе толстовку. И ведь действительно пошли. Несмотря на то, что сейчас ранее утро и сухой холод; несмотря на отсутствие сна и того, что еще вчера они подрались, а Джисон все это время искал Минхо, думая, что это он причастен к разбитому лобовому стеклу; несмотря на то, что переспали. Да, сюрреалистично вышло. Парни долго перескакивали через спящие тела и одну единственную пару, стоящую до сих пор на ногах и вяло танцующую под тихую музыку: среди всех вырубившихся покачивается мертвая невеста — Эмили и ее спутник — Крис, в одночасье ставший тем самым «Виктором», что все-таки сумел покорить юное сердце девушки. Пара их даже не видела, будучи увлеченной друг другом. Минхо за друга порадуется позже, когда мажор соизволит дочистить свои зубы на кухне. На второй этаж не хотелось еще раз подниматься. Но идти не пойми куда в такую рань — пожалуйста. Ветер бьет в лицо, кленовые листья сыпятся и сыпятся, ворохом кружась и спиралью накрывая уставшую от травы землю. С шелковых штанов в унылые лужи падают жемчужинки и пайетки, бедра прикрывает бордовая толстовка с капюшоном и желтыми шнурками, за спиной рюкзак с крылышками, а голову обрамляет лавровый венок Феликса, вновь надетый по просьбе Хана. В свою очередь, Минхо попросил его надеть колдовскую шляпу. Так и идут, соприкасаясь локтями и шаркая ногами — падший ангел и ведьма в непрезентабельных спортивках. Пока Ли покупает что-то в цилиндре булочной, Джисон натягивает рукава черной толстовки на битые костяшки и жует губу, рисуя ботинком линии. Бруклин перестает удивлять, когда всю жизнь получаешь спонтанности и сюрпризы: не всегда хорошие, всегда — настоящие. Непонятное стечение обстоятельств привело студентов к тому, что они полностью забили на последствия и отдались моменту дважды. Хорошо там, где круглый год гуляет праздник. Хэллоуин закончился раньше. Мы продлеваем его сами. — Я купил, ты тащишь. — Справедливо. Небо окрасилось в нежный розовый цвет, как бумага тонким слоем акварели. Облака мчатся в унисон расцветающему рассвету, утренние сумерки зачаровывают неизвестной ранее магией. На улицах Бруклина тихо и немноголюдно: тыквы безмолвно стоят кучками у магазинчиков и лавок, конфетти и конфеты засыпали дороги и велосипедные дорожки. Асфальта нет — сплошное разношерстное покрывало праздника. Декорации местами завалены на бок, большинство стоит на том же месте, а остальная часть убежала в людские дворы не своими ногами. Рассвет наступает на пятки, успеют ли магические твари, сбежавшие с Хэллоуина к приходу Лукавого с солнцем на поводке? Спустя время они поднимаются на крышу кирпичного восьмиэтажного здания. — Здесь высоко, — неуверенно говорит Минхо, прикрывая металлическую дверь. — Но как же красиво, дух каждый раз захватывает. Люблю здесь зависать. Джисон целенаправленно вел показывать вид с крыши какого-то частного панельного здания, Бруклин уместился на ладони, обнажая самые красивые места: кленовые аллеи деревьев, дома из терракотовых кирпичей, тусклый в утреннем свете неон магазинов и даже длинный мост затесался где-то вдалеке. Ветер дует в лицо, красно-черные волосы спутываются сильнее в листьях лаврового венка, капюшон топорщится. Минхо растерянно мнется, крошечными шажками двигаясь вдоль стены, он к краю ни ногой. А Джисон наоборот — спокойно разгуливает по железной кромке, встав на бортик ногами. Лучи метают ослепительные стрелы, бросая отблеск солнечных зайчиков на окна. Дома стоят разношерстные: отделанные синеватым стеклом, зеленью, кирпичами, плиткой. Облачная вата скомкалась мягкими сгустками, шляпа Хана едва не полетела с крыши вниз, когда он прыгнул на бортик, скидывая головной убор на пол, как летающую тарелку. У Ли защемило в сердце от страха, но стал он готовым умереть именно в тот момент, когда мажор внезапно встал на руки. С одной стороны бортика лежит покрытие крыши, с другой — необъятные просторы. Чувство свободы и снятия невидимых оков настигло ведьму с очередным порывом ветра. Хан весело хлопает ботинками, разрезая рассветное небо ногами, которыми он двигает, словно ножницами. Джисон отчего-то ярко смеется, расхаживая на ладонях по бортику, будто по лезвию. Минхо в ужасе распахивает глаза и бросается к краю крыши, невзирая на страх детства — острую боязнь высоты. В застекленной квартире еще ничего, но мосты, крыши, башни… — Ты что, идиот?! Слезь немедленно! — Да не бойся, я давно этим занимаюсь. — Ты буквально полчаса назад блевал из-за похмелья, — юноша аккуратно подползает ближе, не зная, куда деть руки и как стянуть ведьму на землю. Ветер воет, ноги мажора опасно покачиваются, а органы Ли словно сворачиваются в узел, — слезь сейчас же. — Ты слишком груб со мной, попробуй попросить вежливо, — Джисон почти мурлычет, а ангела отбрасывает в прошлое, где он также издевался над студентом, скрывая от посторонних глаз искреннюю заинтересованность. Хан вдруг встает на одну руку, возводя вторую в сторону. Каштановые волосы скрывают лицо, полное восторга, а тень силуэта, напоминающая вертолетик дуба отбрасывает на разукрашенную граффити стену и металлическую дверь. У Минхо взгляд в панике бегает туда-сюда, он бы давно потянул мажора за руку, будь тот на ногах, а не на руках, где каждый шорох может спровоцировать падение. — Джисон, пожалуйста, слезь, — нервно просит Ли, сглатывая вязкую слюну. — Ладно-ладно. Хан действительно прекращает испытывать юношу на прочность, слезая с бортика и едва успевая словить Минхо за руку, когда тот быстрым шагом намеревается уйти прочь. — Прости, плохая шутка получилась. — Ты идиот. — Пожалуйста, давай вместе встретим рассвет, — разноцветным взглядом молит, крепче сжимая ледяную руку. И Минхо сдается. Он облегченно вздыхает, прогоняя адреналин, и парни садятся по-турецки на голом бетоне: локти расставлены на злосчастном бортике, между ними — бумажный пакет и капхолдер с двумя стаканчиками кофе. Так безопаснее. Джисон зевнул и сгорбил спину, засматриваясь на просыпающихся людей, странствующих по городу. — Ну и что это было? — наконец, спрашивает Минхо, глотнув горячий кофе. Небо с каждой минутой окрашивается алым, полное круглое солнце тяжело поднимается наверх, подобно толстому коту, забирающемуся на хозяйский стул. Взгляды студентов устремлены на рождающийся рассвет: у Джисона правый глаз сияет изумрудным, карий — почвой. В его омутах заключена природа и густой лес, Хан взаправду похож на ведьму — глупую и коварную ведьму без инстинкта самосохранения. Кожа окрашивается песочным, подсушенные губы размыкаются, спокойно проговаривая: — У меня хобби такое. По крышам лазить. Типа паркур и всё такое. — Безрассудство. — Я очень давно этим занимаюсь, уж поверь мне. Я бы не стал делать что-то подобное при тебе, если бы не был уверен. — Ты прям через крыши прыгаешь? — пытается сменить тему студент-ветеринар. — Если предоставляется такая возможность. Но в Нью-Йорке не так много близкорасположенных друг к другу домов. Минхо сухо промычал, блаженно прикрывая глаза, когда ноябрьское солнце стало по чуть-чуть нагревать воздух. — А я высоты боюсь. А еще скорости, пауков, боли, скримеров, глубины и таких отмороженных, как ты. — Ничего, ты привыкнешь к высоте, скорости и ко мне, если позволишь быть рядом. А всего остального я тоже боюсь, будем просто убегать. — Как же это все по-детски, — покачал головой Минхо со вздохом. Задумался о чем-то своем. Голова слегка побаливает и неприятно тянет в области затылка, виски пульсируют, словно набухают густой кровью. Минхо сладко зевнул, красно-черная чёлка скользит по лбу, раздвигаясь в разные стороны от ветра, венок подсвечивается солнцем, подобно ангельскому нимбу. Джисон неловко потирает шею, усыпанную лавандовыми засосами. А ведь Минхо вчера ночью что-то бубнил о незрелости. Тень ведьминской шляпы распласталась на бетоне. Он держит в чуть озябших руках горячий кофе, делает глоток и спрашивает, выдыхая мутный белый пар: — Что будет дальше? — Ты о нас? — Минхо поворачивает голову, сталкиваясь глазами с чужими глубинными. Минхо боится в них тонуть. Но жизнь никогда не спрашивает тонущих, хотят они задыхаться или же выбраться – она заталкивает в течение, а человек принимает решение: бороться или сдаться. Ли колеблется, но смотрит внимательно, а Хан кивает и надкусывает круассан с цедрой, — до маяка нам далеко. А я все также не люблю апельсины. — У тебя нет вкуса. Судя по всему, — ведьма кивает на стаканчик, — ты пристрастен к кофе. Он невкусный, горький. — Это у тебя вкуса нет. — Но я же переспал с тобой, — дерзкий взгляд навязчиво впивается в пухлые ангельские губы, которые Ли спешит облизать, ощущая кофейный вкус на языке. Минхо усмехнулся, выдохнул: — Допустим. Неспешность рябинового рассвета позволяет задержаться в шоколадно-кардамоновых глазах подольше. Ладони зябнут даже в карманах, на одежде выцветают флуоресцентные отпечатки. Остатки Хэллоуина на дорогах и утренний Бруклин как на ладони. На крыше сидели: ангел и ведьма. — Надо найти тех уродов, что тронули мою малышку. — Ешь давай, — возмущается Минхо, — остынет. — Да они все равно вчерашние, забей, — довольно щерится Хан. Ли слабо тянет уголок губ в ответ, делает размеренный глоток остывающего кофе, спрятав улыбку за картонным стаканчиком и пододвигается ближе к юноше с неописуемо красивыми глазами, потому что так теплее. — Тем более, они ж окаменеют. Минхо решил попробовать утонуть.