God Is a Woman

      Одежда, пропитанная потом, казалась тяжелой. Ноги в старых, местами рваных кедах сопрели, а большие пальцы, упирающиеся в мыске, неприятно пульсировали. Плечи ныли от долгого и тяжелого дня, спину ломило… Хотелось лечь и поскорее вытянуть ноги, дать телу хоть немного отдохнуть. Его не было дома два дня, и за это время он едва ли выкроил пару часов, чтобы немного вздремнуть. Один рабочий день заканчивался и тут же начинался второй, совсем в другом месте. Большие коробки сменялись грязными ящиками, которые снова необходимо было выгружать, таскать, перекладывать. А потом среди ночи нужно было тащиться по знакомым адресам и вновь пахать, вытряхивая деньги из должников.       Повернув ключ и толкнув дверь, он вошел в темный коридор, осветив старую мебель в прихожей и черные пакеты с мусором бледным светом фонарей. Лавировать в темноте между валяющимся хламом было уже в порядке вещей, а затхлый запах не раздражал обоняние. Мусор иногда мог лежать здесь целыми неделями, пока проход от двери до гостиной не становился до того узким, что пройти, не запнувшись, делалось невозможным.       На кухне в раковине было полно грязной посуды. Теперь даже есть было не из чего. Порванный пакет отправился прямиком в заполненную до краев мусорку, а несколько пачек молока, яйца, овощи и вялая зелень – в холодильник. Оттуда тоже веяло препротивным запахом нетронутого испорченного мяса. «Просил же приготовить, черт возьми…» – за считанные доли секунды внутри вскипела волна гнева. Он схватил кусок мяса и со злостью отправил его в помойное ведро, хлопая болтающейся на ослабевших петлях дверцей шкафа, чуть ли не шипя от злости – весь мусор, грязь, испорченные продукты ждали его прихода аж несколько дней.       – Бесит… как же бесит!.. – раздражаясь все сильнее, вполголоса шипел он, кусая сухие, с отслаивающейся кожей губы.       Он даже не подумал о том, чтобы бесшумно открыть дверь в комнату – разозленный и уставший, залетел туда, потряхиваемый от ярости, и замер. Полоса от включенного в коридоре света, просочившегося в открытую дверь, лизнула молочную, идеально гладкую кожу на спине, плечо, с которого сползла бретелька сорочки, серебристые волосы, рекой протянувшиеся с подушки на простынь. Ночное умиротворение, словно ковшом ледяной воды, остудило Гютаро, потушив в нем злость и разгоревшееся раздражение.       Ступая, как можно тише, он обошел кровать, вставая рядом с ней на колени и вглядываясь в спящее лицо. На это очаровательное создание невозможно было злиться долго. Тонкие брови не хмурились, длинные реснички невинно опущены, в уголке приоткрытого рта скопилась блестящая бусинка слюны, вот-вот норовящая скатиться на подушку. Гютаро наклонился ниже, языком слизывая слюну, неосознанно улыбаясь в этот момент самой нежной улыбкой, на какую только был способен.       – Прости, что разозлился на тебя ни за что, моя маленькая красавица, – пытаясь сделать скрипучий голос как можно милее, проговорил он, пригладив роскошную серебристую гриву. – Спи спокойно, принцесса. Братик все сделает сам, да…       Поднявшись с постели около шести часов, Гютаро, прогоняя сонливость, сразу же поплелся на кухню. Умение готовить, как и многие другие, пришлось приобрести очень рано: мать-истеричка, воспоминания о которой только будили в нем злобу и отвращение, редко приходила домой в адекватном состоянии. А даже если она и появлялась там, то с трудом переступала через порог, а потом не могла встать с кровати. Говорить о готовке, приборке и каких-то домашних делах было просто смешно.       Уже в пять лет Гютаро пристрастился к воровству, дракам и прочим «прелестям» уличной жизни. Без этого невозможно было существовать – дни, когда он вдоволь наедался, случались чрезвычайно редко. Он и так рос не красавцем и не мог похвастаться здоровьем, – опять же парень винил в этом мать и ее поганый образ жизни, который, как он думал, изуродовал его еще у нее в утробе – а без нормального питания и вовсе превратился во что-то безобразное. Его всегда сторонились прохожие на улицах, сверстники не смели подойти близко, зная его скверный нрав. Дружба, любовь – что это были за понятия, Гютаро не знал и не мог дать им внятного определения. До тех самых пор, пока не появилась она.       Растянув сухие и обкусанные уже с самого раннего утра губы в полуулыбке, он принялся аккуратно сворачивать на сковороде омлет, тщательно следя за тем, чтобы тот нигде не подгорел. Все должно было быть хорошо. Или даже идеально.       Еще вчера кухня и коридор представляли собой просто-напросто помойную яму, но сейчас, прибранные, в утреннем свете уже выглядели совершенно иначе – перед тем, как отправиться отдыхать прошлой ночью, Гютаро постарался привести их в порядок, выбросив весь мусор, намыв посуду и пол. Сделал все, чтобы к ее пробуждению, жилище действительно выглядело уютно. Чтобы не вызывало отвращения и не угнетало. «Нельзя, чтобы моя малышка чувствовала себя здесь плохо, да…» – повторял он себе, наводя порядок, игнорируя при этом усталость, расплавленным чугуном наполняющую тело. Слишком болезненными были собственные детские воспоминания, когда приходилось спать среди бутылок, пакетов, шприцов и прочей грязи. Он костьми готов был лечь, чтобы она не познала этого в той же мере, как он когда-то. Ведь она заслуживала только самого лучшего и…       – Доброе утро, – вдруг громко раздалось позади, и Гютаро явственно почувствовал, как внутри него наступило лето. Мрачные воспоминания, злость и обида на кого-то из прошлого быстро улетучились, а хорошее настроение принялось стремительно укореняться. Обернувшись, парень встретился с большими и чистыми голубыми глазами, смотрящими на него внимательно или даже требовательно. С самого утра она была полна решимости и горела желанием получать все, что хотелось. «Моя девочка…» – с восхищением во взгляде, произнес про себя старший, любуясь строго сведенными бровями. Меж тем голубые глаза угрожающе сузились, а пухлые губы сурово поджались, отвлекая Гютаро от созерцания этой гордой красоты. – Брат!       – Что?       – Ты знаешь! – повысила голос Умэ. Тогда парень, нарочито закатив глаза, открыто разулыбался, пригласительно расставив руки в стороны. Не прошло и пяти секунд, как в него вдруг вцепились сразу и руками, и ногами, лицом уткнув прямо в обтягивающую майчонку на бретельках. В такой ситуации ему ничего не оставалось, кроме как крепко обвить стройную талию в ответ, касаясь оголенной кожи, под майкой. – Тебя так долго не было! Я соскучилась! Соскучилась! Мне было так плохо одной! Просто ужасно!       – Прости-прости, крошка. Я должен был хорошенько поработать, да.       – Ты слишком много работаешь! Нельзя сказать им, чтобы отпускали тебя домой почаще? Все, на кого ты работаешь, кроме Хаку-чана, полные кретины!       – Это правда, крошка, но так надо. Почему ты еще не оделась? Твой завтрак остынет, пока мешкаешь, да, – Гютаро насильно отстранил ее от себя, стараясь не рассматривать то, в каком виде сестра выскочила встречать его. В те времена, когда она была еще малышкой, он заботился о ней вместо матери: с самого раннего возраста купал и переодевал ее, знал каждую родинку на теле. Тогда это вызывало у него восхищение и умиление. Но время шло, Умэ расцветала и превращалась в прекрасную молодую девушку при шикарных формах и диком шарме. Наряду с восхищением и умилением у Гютаро появились к ней и другие чувства. Уже в тринадцать лет Умэ была способна распалить в нем то самое запретное желание, которое было недопустимо в отношениях родных братьев и сестер.       Раньше все ограничивалось простым «люблю-нравится». Однако потом у него начался период взросления, и уже в свои восемнадцать Гютаро вовсю удовлетворял себя, представляя свою младшую тринадцатилетнюю сестренку. Он занимался сексом со сверстницами, накрывая их головы подушками или одеялом, оставляя для себя видимым лишь обнаженное, содрогающееся от глубоких толчков тело, неизменно думая о своей красавице-Умэ.       Гютаро повзрослел рано во всех смыслах. Иногда его страшно размалеванная мать, когда была дома, перестававшая несвязно что-то вопить в наркотическом опьянении, снимала с него и с себя одежду и делала много странных вещей. Только немножко повзрослев, он понял, насколько это было омерзительно, и возненавидел ее до дрожи в руках. С кем она путала его, пошло ахая и двигая бедрами, Гютаро даже не хотел знать. Может быть, его ненормальное влечение к родной сестре тоже было следствием дурной генетики – этого он опять-таки не знал, но, продолжая ненавидеть свою нерадивую матушку, отказываться от любви к светлому образу сестры никак не хотел. Она стала великим счастьем всей его отвратительно горькой и мерзкой жизни, и уже только за одно это Гютаро был готов ради нее на все.       И сейчас он во всех красках представлял, как Умэ выглядит, повиснув на нем, даже не думая отлипать. Если бы кто-то со стороны увидел их, то вряд ли бы решил, что они брат с сестрой: девушка в одних трусах и майке обвивала его талию ногами, вцепившись, точно насмерть, прижимаясь к крепкому торсу и зарываясь руками в секущиеся волосы. Не коснувшись ее, отцепить Умэ от себя было бы просто нереально. Привыкнув быть к нему настолько близко, она оставалось все такой же наивной маленькой девочкой, не обращающей внимания на то, что ее «маленькое» тело уже давно обрело весьма соблазнительные формы, не оставляющие ни одного человека равнодушным. И Гютаро не был исключением.       – Эй, отцепись уже, – убирая с лица улыбку, прохрипел старший, толкая ее под грудью, четко контролируя, чтобы не дай бог пальцами не скользнуть ниже или выше. – Иди в ванную! Да, давай! И потом есть. Побыстрее иди!       – Какой же ты злой! Просто фу! – она по-детски смешно надула щеки, но наконец отпустила его и опустилась на пол, напоследок несильно хлопнув его по груди. Когда обиженная Умэ вышла из кухни, ее брат смог спокойно выдохнуть, оперевшись о стоявший позади стол. Каждая подобная выходка со стороны сестры переносилась им все труднее. У Умэ напрочь отсутствовало чувство уважения чужого личного пространства, вдобавок ко всему ей было неизвестны понятия «стыд» и «приличия». Помня свою истеричную матушку, Гютаро совсем не удивлялся тому, что они оба выросли такими, какими сейчас являлись. И Умэ не была в этом виноватой, а потому ее брат, сталкиваясь с непростыми житейскими ситуациями, ни в коем случае не ругал ее. Разбросанные вещи, откровенное нижнее белье, конечно, выводили его из привычного состояния апатии: обыкновенно бедная фантазия начинала рисовать весьма соблазнительные образы, в которых Умэ в этом белье принимала непристойные позы, возбуждающие его. Думая об этом больше и больше, делая смелее и непристойнее свои мысли, Гютаро, вдруг остановившись, мог чуть ли не часы напролет смотреть в одну точку, словно впав в транс. Окружающих это пугало – уродливый, грубый, да еще и временами откровенно залипающий на что-то, ведущий себя как психически нездоровый. Но что они хотели от него, выросшего среди мусора и похоти?..       Друзей у Гютаро практически не было. Только Хакуджи Аказа – такой же уличный выходец, как и сами брат и сестра Шабана. Но Гютаро не знал каких-то теплых чувств по отношению к нему: лишь осознавал, что они в одной лодке, что они похожи. Аказа тоже рос в грязи, практически на улице, с больным, похожим на саму смерть отцом, быстро оказался сиротой, потом обрел счастье, скоротечная гибель которого сделало его озлобленным, жестоким и, возможно, самым одиноким человеком. Гютаро не было жаль своего друга, точно так же, как не было жаль себя – он с безразличием относился к чужому горю, не желая знать о боли, которой горели шрамы Хакуджи. Все потому, что его самого жизнь нещадно избивала почти что ежедневно. Никто из них не был рожден для счастья, и они, прекрасно это зная, преспокойно ползали по самому дну, не покушаясь на большее. Лишь иногда, пускаясь в грузные раздумья, Гютаро зачем-то анализировал свою жизнь, но все-таки неизменно приходил к выводу, что был, возможно, самым несчастным человеком на земле. И с этим нельзя было ничего поделать.       Но Умэ, по его мнению, должна была быть счастлива. Умэ, которая, несмотря на откровенную уродливость своего старшего брата, нисколько не стеснялась его, а напротив: всегда гордилась им, во всех красках расписывая его брутальность. Он действительно был очень крепким. Да, некрасивым, неказистым и неопрятным, но весьма сильным, и это способствовало рождению всевозможных слухов о нем и формированию пресловутой репутации законченного отморозка. В банде, сколоченной все тем же Аказой, Гютаро выполнял самую грязную работу: выбивал долги, выбирая самые изощренные способы наказания должников, наводя страх на другие уличные шайки. И был чрезвычайно такой работой доволен. Она приносила удовольствие, удовлетворение и деньги.       Он не был падким на красивые вещи, не стремился эксцентрично наряжаться, как Аказа. Вся одежда Гютаро была старой, поношенной, местами рваной и иной раз даже нестиранной, однако ему не было до этого дела. Ему было, на что тратить заработанные деньги. Ведь его красавица-Умэ очень любила приодеться. Она хотела покупать дорогие телефоны, разные сумочки со стразами под каждый наряд, несколько пар туфель за раз, облегающие идеальную фигуру платья, кольца, серьги и прочие штучки, поднимающие ее настроение. И Гютаро считал своим долгом доставать на это средства, несмотря на свое скептичное мнение в отношении подобных вещей. Ведь для него Умэ и без всей этой блестящей чепухи была прекрасна. Да что там – она даже без какой-либо одежды вообще выглядела божественно. Точно настоящая богиня. По крайней мере, Гютаро готов был на нее молиться.       Но сейчас богиня опаздывала в университет, плата за обучение в котором также лежала на ссутуленных плечах Гютаро, а потому парень, бросив орудовать лопаткой по горячей сковородке, что-то бормоча себе под нос о копушах и времени, поплелся в ванную. Сегодня он мог позволить себе проконтролировать сборы сестры, так как день был относительно свободный: смена на работе начиналась только около девяти вечера. «Она без меня на занятиях вообще появляется? Как можно так долго копаться в ванной? Только время зря тратит», – мысленно занудствовал он, стоя под дверями ванной комнаты. Лишь на долю секунды сомнения промелькнули в его голове – Гютаро не успел подумать как следует, прежде чем дернул дверь на себя, буквально врываясь внутрь. И застыл на пороге, поймав в лицо поток влажного теплого пара.       – Ты чего тут делаешь? Эй! – тут же раздался недовольный, но при этом изумленный возглас Умэ. Все пространство в ванной слилось для Гютаро в единое белое полотно, на котором посередине кто-то изобразил нечто прекрасное. Его собственное синее махровое полотенце топорщилось на объемной груди, а нижний край был зажат между все еще мокрыми бедрами. Со слипшихся пепельных прядей на пол стекала вода – под ногами у Умэ уже образовалась лужа, давшая повод фантазии Гютаро вновь разыграться. Сумасшедшая мысль – податься вперед и выдернуть это треклятое полотенце у сестры из рук – промелькнула в голове парня. Чудовищных усилий ему стоило отвести взгляд от изгибов обнаженного тела и перенаправить свое возбуждение в привычную злобу и раздражение.       – Дура! Какого дьявола ты не закрываешься на замок?! – несдержанно заорал он на сестру и, выйдя из ванны, с силой хлопнул дверью, по звуку громкого шлепка осознавая с замиранием сердца, что Умэ хотела выскочить следом и что ей, вероятно, неслабо прилетело. Перепугавшись за то, что он по неосторожности мог ударить ее, Гютаро резко обернулся, тут же сталкиваясь с ней.       – Это я дура?! Это ты полный дурак! Почему ты на меня кричишь, а потом еще и уходишь?! Я что, заслужила это?! Еще и дверью стукнул! Ненавижу! Ненавижу! – она несколько раз в истерике ударила его кулаками в грудь, а потом крепко сжала в объятиях, начиная реветь. И находившемуся в ступоре от этого поведения старшему брату не оставалось ничего, кроме как обнять ее в ответ, ласково положив подбородок на светлую макушку.       – Прости, я не хотел причинять тебе боль, крошка… Я тоже ненавижу себя за это, да.       – Я не тебя ненавижу! А то, что ты постоянно отталкиваешь меня! Как будто ты меня не любишь!.. – прекрасно понимая, что ее слезы – это слабость Гютаро, Умэ ревела громче и громче, прижимаясь к нему все теснее.       – Ты ошибаешься: я люблю только тебя одну, принцесса, – старший нежно взял сырые волосы в руки, чтобы не липли и не холодили ее обнаженную кожу. Взгляд упал на махровое полотенце, валяющееся около двери в ванную. Набрав полную грудь воздуха, Гютаро поднял глаза к потолку, прося у каких-то высших сил, если таковые имелись, чтобы сестра не приняла во внимание его явно выпирающее через ткань домашних штанов возбуждение. – Ты опоздаешь в университет, да. Дай я высушу твои волосы, крошка. Только накинь на себя что-нибудь, иначе ты простудишься. Больная ты выглядишь не так красиво.       – Заткнись! – после этих слов Умэ сама оттолкнула его, и не нарочито соблазнительно сверкая упругими ягодицами, убежала в ванную, предварительно нагнувшись за полотенцем. А Гютаро с размаху припечатал себе ладонь в лицо, с болью пытаясь отогнать все пошлые мысли, невольно постепенно заползающие в голову. Обнаженная Умэ, он сам, ванная – да, там можно было бы устроить что-то грандиозное. В воде или под душем, или просто приставив ее к стене и крепко схватив за бедра. В ванной ее громкие стоны бы оглушали, отражаясь от кафельных стен. «Нет, брат! Перестань! Перестань двигаться!» – стонала Умэ в его мыслях, плача, но при этом оттопыривая попку для более глубокого проникновения.       – Черт возьми, мерзкий старший брат, да… – пробормотал он, в безысходности оглядев свою влажную одежду.       После утренних сборов сестры в университет весь день Гютаро не мог думать о чем-либо другом. Он ходил из угла в угол их тесной квартирки, не зная, чем себя занять: в голове была только обнаженная мокрая Умэ, покрасневшая и распаренная после душа. Это было просто физически невыносимо. Подрочив себе после ее ухода, Гютаро ожидал почувствовать себя хоть чуточку отстраненнее, однако затея не удалась: ему хотелось большего, и просто так его желание в этот день исчезать в небытие не хотело. Нужно было принимать какие-то меры. И парень знал одно место, где можно было решить подобного рода проблемы.       – Надо же, давно ты вот так ко мне не заглядывал, – раскинувшись в кресле с красной обивкой и держа в руке бокал с виски, промурлыкал мужчина, лукаво поглядывая на сгорбившегося напротив него Гютаро. Позади этого человека, забившись в угол при виде вошедшего уродливого парня с недовольной физиономией, стояли две молоденькие школьницы с ошейниками на тонких шеях, одетые в откровенно непристойные наряды, подчеркивающие их незрелость. Находиться в этом месте не особо нравилось старшему брату Шабана: помпезный, почти сверкающий интерьер, с иголочки одетые улыбающиеся всем приходящим людям работники, сахарность манер владельца этого заведения с сомнительной репутацией… Гютаро не имел обыкновения приходить сюда без особой нужды, но дело было в том, что такая нужда случалась как минимум парочку раз в неделю уж точно. И только в этом месте его могли обслужить так, как надо. – Я так рад нашей встрече! Но, Та-чан, ты стал еще угрюмее и еще более…       – Хватит всего этого. Я не болтать к тебе пришел, – резко обрубил его Гютаро на полуслове – он в принципе не знал о таком понятии как вежливость, тем более по отношению к этому человеку. На его привычную грубость не прекращающий слащаво улыбаться Доума лишь посмеялся, не придавая значения несоблюдению субординации. Тот факт, что Гютаро был слишком нетерпелив, а не апатичен, как обычно, не мог не пробуждать в мужчине повышенный интерес. – Есть у тебя кто-нибудь или нет? Мне нужно прямо сейчас.       – Ого! Какой ты сегодня настойчивый! Само собой, у меня есть несколько вариантов на сегодня, но, пожалуй, я знаю, какой тебе понравится больше остальных, – хитро улыбнулся Доума, а потом взяв с низкого столика декорированный стразами телефон, быстро налистал там нужную фотографию и показал ее своему собеседнику, с превеликим удовольствием наблюдая за тем, как у того отвисла челюсть. – Да-да, я знал, что тебя это заинтересует! Я приберег ее специально для тебя, Та-чан. Она просто восхитительна, а какая красавица! То, что нужно!       – Ей хотя бы восемнадцать есть? – хоть в голосе Шабана все еще слышались нотки недоверия, он не мог скрыть своего волнения, а именно то, как задрожали его руки и беспокойно забегали заблестевшие глаза при виде показанной фотографии. На его вопрос Доума как-то странно хмыкнул, а потом заблокировал экран. Фотография исчезла, и на лице Гютаро на миг отразилось разочарование.       – А если бы она была совсем малышкой, хочешь сказать, что упустил бы такую красавицу? – пошло захихикав, мужчина притворно прикрыл рот ладонью. – Ты многого себя лишаешь, знаешь ли. Эти милые школьницы тем и хороши: они не понимают, что к чему, мило смущаются, сопротивляются тебе и так жалобно просят о прекращении, хотя их слезное «перестаньте» звучит как хорошо завуалированное «вставьте мне глубже и сделайте меня взрослой»! Ха-ха!       Презрительно фыркнув на его звонкий смех, Гютаро, нечленораздельно выплюнув что-то, навроде «кретин», поднялся с диванчика и направился к двери, привычно ссутулившись. Однако просмеявшийся Доума остановил его.       – Ну хватит тебе, Та-чан! Ты ведь даже не знаешь, где она! Не будь таким мрачным! Девушкам это не нравится! Так у тебя никогда ее не будет!       – Замолкни, – бросил, обернувшись на него через плечо, парень. – Куда идти?       Худые плечи часто содрогались в рыданиях – слышались тихие всхлипы и шмыганье. Голая девушка лежала, свернувшись клубком, словно кошка, и обняв себя руками. Сидевший на краю развороченной постели Гютаро лишь раздраженно сопел, стараясь сдерживаться из последних сил. Все-таки пустой плач он терпеть не мог. Если только плакала не его Умэ – она была единственной, для кого он делал исключение.       – Эй, хватит выть – надоела, – сухо бросил он, даже не оборачиваясь к ней. Тогда всхлипы действительно стихли. Послышалось какое-то копошение, а потом девушка подала дрожащий голос.       – Т-ты просто ужасен… – она сглотнула – очевидно, эта реплика далась ей с трудом после длительного горлового минета, который ее буквально вынудили делать, зажав нос двумя пальцами и перекрыв таким образом кислород. Гютаро не церемонился: видя, что партнерша брезгует и не хочет ублажать его ртом, он попросту принудил ее к оральному сексу. А потом привычно поставил ее на четвереньки, намотав на кулак шелковистую пепельную гриву, войдя глубоко, тяжело дыша и прислушиваясь к ощущениям. В этот раз от возбуждения у него даже нервно щекотало затылок: девчонка, обещанная ему Доумой, со спины выглядела невероятно похожей на Умэ. Оттого Гютаро и двух слов связать не мог, когда увидел ее фото. Он имел ее до тех пор, пока усталость не навалилась на пропотевшие плечи. – Ни один идиот н-никогда не кончает внутрь! Ты что, не знаешь правил?! Т-ты полный кретин! За это идет отдельная плата, и я на это не соглашалась!       – Не нуди, я доплачу тебе, – Гютаро медленно обернулся через плечо, сгорбившись еще больше обычного, и с недобрым прищуром глянул на ее недовольную мордашку. Лицо блондинки исказило злобой, однако она все-таки благоразумно замолчала. – А если будешь бесить меня, я придумаю, что еще сделать с тобой.       Видеть отвратительно довольное лицо Доумы сразу же после расслабляющего секса не хотелось, а вдвойне не хотелось слушать его идиотские комментарии. Однако парень и сам прекрасно понимал, что за тот сиюминутный порыв, когда он снял презерватив и всунул свой член прямо в задницу блондинистой девице с намерением кончить внутрь, действительно придется расплачиваться.       – Ну и ну, – улыбаясь от уха до уха и удивленно качая головой при этом, сказал хозяин заведения, отвлекшись от вылизывания плоской груди девочки, с раздвинутыми ногами сидевший у него на коленях. Гютаро, как обычно, без стука и прочих церемоний ворвался к нему в рабочий кабинет, бросив на стол скомканные купюры, и, увидев, чем занят Доума, скривился и хотел так же быстро уйти, но тот остановил его, оттолкнув школьницу от себя. – Подожди-подожди, Та-чан! Расскажи, как она тебе! Тебе понравилось? Хотя сам факт твоего появления здесь говорит об этом лучше тебя! Ты так долго кувыркался с ней, потому что она похожа на Умэ-чан, верно? Ха-ха, я знал, что именно нужно тебе предложить!       – Не смей называть ее так! – рявкнул Гютаро, резко обернувшись и угрожающе шагнув ему навстречу. Но его собеседника это нисколько не напугало: Доума выпрямился, приняв важный вид, демонстрируя, что именно он являлся хозяином положения в данный момент. Он не боялся Гютаро, и последний негодовал, но прекрасно знал об этом. Заставить Доуму прикусить язык не мог никто – уж слишком хитрым, неуравновешенным и опасным человеком он являлся. Старший Шабана, по воле насмешливой судьбы знавший его с ранних лет, и об этом был хорошо осведомлен. – Ты что, специально подсунул мне ее фото? С чего ты вообще взял, что…       – Та-чан, Та-чан! Ну как же ты плохо думаешь обо мне! Ведь вы с Умэ-чан росли…       – Я сказал, не смей!       – Хорошо-хорошо! Вы с Даки росли у меня на глазах! Я все о вас знаю. В том числе знаю и о твоих неправильных чувствах к младшей сестренке. Но, надо сказать, это немудрено: она действительно красавица. Она бы пользовалась успехом среди мужчин, если бы работала на меня, – Доума задумчиво поглядел на темно-алую стену, где в помпезной золотой раме висела его нарисованная точная копия в образе божества и в окружении молодых полураздетых дев. От услышанного и без того разозленный Гютаро чуть ли не заскрипел зубами в приступе ярости. Одна лишь мысль о том, что его драгоценная сестренка могла работать здесь, наповал убивала в нем здравомыслие, затапливая разум злобой.       В пару больших шагов сократив расстояние между собой и Доумой, Шабана, небрежно оттолкнув взвизгнувшую школьницу, крепко схватился костлявыми пальцами за лиловый кашемировый пиджак. В самодовольное лицо Доумы хотелось плюнуть, а после наградить несколькими ударами, но Гютаро сдерживался из последних сил.       – Не смей так говорить про нее, – прошипел он, приблизившись к самому лицу собеседника. – Она бы никогда не досталась тебе и твоему грязному борделю, да…       – Ах, ты должно быть шутишь, Та-чан! Ну же, держи себя в руках, мы ведь взрослые люди! – неторопливым, но уверенным жестом убрав от своего воротника чужие руки, Доума поднялся с кресла. Теперь, когда он стоял во весь рост, сгорбленный Гютаро смотрел на него снизу вверх. Широкая грудь выпрямилась, гордо отталкивая парня назад, и Шабана поумерил свой пыл: настала его очередь благоразумно отступить. В полумраке комнаты улыбка Доумы сверкнула особенно зловеще. – Твои слова звучат смешно и нелепо. В конце концов, Умэ-чан повзрослела буквально у меня на глазах. Буквально, понимаешь? Ведь это я был тем, кто показал ей все прелести первого сексуального опыта, когда она была еще невинной малышкой, Та-чан!       Глубокой ночью промокший до нотки Гютаро завалился домой, сразу же с громким лязгом роняя ключи на пол и грязно ругаясь сквозь зубы. Ноги его еле держали. Стянув грязные кроссовки и оставив их валяться кое-как на пороге, парень тяжелым шагом направился вперед, в темноте нащупывая стену. Перед глазами плыли какие-то разноцветные фигуры, его косило и заваливало набок, а во рту стоял препротивный привкус дешевой закуски смешанной с каким-то алкогольным пойлом.       Но он не успел даже добраться до ванной комнаты, как вдруг в коридоре щелкнул выключатель света. Гютаро измученно зажмурился и невнятно закряхтел, снова исторгая из себя ругательства. Тишину ночи разрушил все тот же громкий недовольный голос.       – Что ты изображаешь из себя? Ты видел, сколько… – но внезапно Умэ запнулась и испуганно ахнула, разглядев на лице брата кровь и ссадины. – Что случилось, братик?! Кто посмел тебя так избить?! Братик!       Она подскочила к нему, хватая за руки, на которых засохла кровь, и вгляделась в испачканное лицо. Не протрезвевший еще Гютаро никак не мог сфокусировать на ней взгляд: девушка перед ним двоилась и расплывалась. Однако заметить то, что она стояла перед ним в коротеньких спальных шортах и майке со сползшими бретелями, он сумел. «Такая красота… Ей захочет обладать любой, да… Моя Умэ всегда в опасности – никто не должен подходить к ней близко, – плыли пьяные мысли в его голове. Но внезапно возникший образ все того же Доумы перевернул их вверх дном. Этот человек был тем, кто первым соблазнил его сестру, тем, кто лишил ее невинности, и Гютаро не сомневался – она вряд ли хотела этого сама. Этот больной извращенец, должно быть, сам позволил себе лишнего в отношении Умэ: ведь он всегда был слишком ласков и слащав с ней. – Это я не заметил: не заметил, как он смотрел на нее. А она не рассказала, да… Стыдилась, наверное, моя малышка… Я виноват в том, что было с Умэ… Его надо убить. Я обязательно убью его, да…»       Кулаки сжимались все крепче, а глаза трясшей его сестры становились все больше и испуганнее. Брат зло смотрел прямо на нее, но как будто бы не видел и пребывал в каком-то странном состоянии. Тогда от желания Умэ отругать его за позднее возвращение не осталось и следа.       – Братик, ты чего?.. Ты что, ширялся? Брат, м-не страшно! Не смотри на меня так, как будто ненавидишь! В чем я опять провинилась?! Брат!       Она неожиданно поддалась вперед и прижалась к нему, крепко обнимая, нисколько не брезгуя кровью и испачканной одеждой. По-детски наивно, но по-взрослому горячо и отчаянно. И тогда раздражающийся все сильнее Гютаро словно мгновенно протрезвел. Он стоял дома. Ни в том подвале, где его избивали трое охранников Доумы, ни в тупике возле мусорных баков, где он вливал в себя дешевый алкоголь, чтобы хоть как-то потушить разъедающую его изнутри злость. Уличный мир остался позади, а здесь рядом была Умэ: дрожащая, но крепко обнимающая его.       – Братик, прости! Прости, если я опять что-то сделала! Я исправлюсь! Правда! Не бросай меня только! Я не смогу жить, если ты меня бросишь! Братик!       – Дурочка… – сипя горлом и с трудом ворочая языком, проговорил Гютаро. Его рука дернулась вверх, к ее плечу, спине, и мягко погладила, путаясь в длинных несобранных прядях. – Какая же ты у меня наивная дурочка, да… Прости, что не был рядом с тобой – я так виноват, да.       – О чем ты? Мы ведь всегда вместе! Ты и я – вместе против всех! – Умэ слегка отстранилась от него и удивленно заглянула в закрывающиеся глаза: избитый и уставший Гютаро даже пошатывался от того, насколько ему было тяжело держаться на ногах. Сообразив об этом, девушка быстро юркнула ему под руку, взваливая ее на свои изящные плечи. «Моя девочка», – проскользило в мыслях у Гютаро, и он даже усмехнулся. Правда, затем сразу же скривился – избитое лицо прострелило болью.       Она буквально затолкала старшего в ванную, набрав воды и начав отмывать его. И хотя разум Гютаро уже постепенно освобождался от влияния алкогольных паров, ему продолжало казаться, будто он все еще пьян: Умэ, перегнувшись через бортик ванны, в сырой просвечивающей майке осторожно скользила по его многострадальному телу мочалкой, стараясь сильно не тревожить выступившие синяки. А он, сидя в пене в развалку и прислонившись головой к холодному кафелю, мог в кой-то веки позволить себе беззастенчиво разглядывать ее, не опасаясь непонимания. У нее через ткань топорщились соски, – видимо, влажная одежда холодила кожу – и Гютаро, сохраняя остатки здравомыслия, едва удерживал себя от того, чтобы не потянуться к ним и не зажать между подушечками пальцев. «Она бы смешно взвизгнула, да», – снова завис парень, беззастенчиво разглядывая внушительный бюст. От мыслей о том, как он жмет грудь Умэ, пока та моет его, кровь активно стала приливать к низу живота.       – К черту все… – вдруг выдавил из себя Гютаро и закрыл глаза под недоуменный взгляд сестры, занесшей над ним руку с мыльной губкой.       Косо смотря на пустовавший пилон, Гютаро недовольно играл желваками, вертя в руках полупустой бокал. Полутьма ночного клуба, в которой под дребезжащие басы тряслось скопище подвыпившей молодежи, явлалась его излюбленным место, где можно было чувствовать себя в своей тарелке. Он в принципе предпочитал более темные места и вечернее время суток: меньше света – меньше косых взглядов.       Аказа, сидевший рядом, одетый в какой-то отвратительно яркий и нелепейший блестящий пиджак, развлекал себя тем, что сворачивал бумажные купюры в тонкие трубочки, набивая внутрь траву. «Если он подожжет ее, я ему врежу, да», – отстраненно думал по этому поводу Шабана. Против Аказы он ничего не имел, однако поджигание денег, по его мнению, попахивало идиотизмом и мажорством. Поделать что-то с понтовством Хакуджи было трудно: все-таки люди с низов, почувствовавшие вкус денег, не могли удержаться от позерства.       – Значит, предлагаешь потрясти этого блондинистого урода, – задумчиво повторил Аказа и отбросил набитую свернутую купюру на стол, откинувшись на кожаную спинку дивана. Собеседник только кивнул ему, пристально смотря в глаза. – Да. Честно сказать, у меня самого давно руки чесались – терпеть не могу его наглую рожу. И что хочешь с ним сделать?       – Яйца ему отрезать к собачим чертям, – прохрипел Гютаро.       – Яйца?.. Ха-ха-ха! Ну ты красавчик! Да, лучше и не придумаешь для него, – улыбка, искривившая губы Аказы, превратилась в оскал, а лицо сделалось мрачным. – Как же этот ублюдок выводит меня одним своим существованием… Давно было пора разобраться с ним и с его чертовым «Красным домом». Разогнать всех баб, а его самого кастрировать и замочить.       – Я сделаю это сам, да.       – Только смотри, чтобы девушки не пострадали. Некоторые из них еще школьницы, – предупредительно проговорил Хакуджи, получив ленивый кивок, а затем потянулся за своим бокалом, стоявшим на столе среди разбросанной травы и бумажных купюр. – А пока что давай просто расслабимся и попарим.       – Ага, точно, – Гютаро стал хлопать себя по карманам в поисках спрессованных бумажных квадратиков, но длинные ноги в блестящих лабутенах одним своим появлением напрочь выбили все мысли из его головы. Не закрывая рот, парень медленно перевел глаза выше, с особым вниманием рассматривая фиолетовое белье со стразами, а потом резко подскочил на ноги, опрокинув бокал на стол. Несколько купюр намокло под огорченный вздох Хакуджи.       – Эй, смотри, что вытворяешь – их теперь не поджечь.       – Какого… – дыша так, словно у него в легких кто-то проделал дыру, просипел Гютаро, пальцем тыча на танцовщицу. – Какого черта она здесь делает?! – в одно мгновенье он оказался возле Аказы, хватая его за грудки и наклоняясь к самому лицу, от злости чуть не брызжа слюной. – Это с твоей подачи, да?! Ты забыл, что я могу сделать с тобой за это?!       – Мне кажется, это ты тут что-то забыл, Гютаро! – перехватив сжимающие ворот его пиджака руки, Хакуджи оттолкнул от себя ошалело вращающего глазами парня. Взбешенный Гютаро не знал, куда броситься: в сторону пилона, где светила формами его родная сестра, или же в зал на греющих об нее глаза посетителей клуба. Таковых здесь было подавляющее большинство, и парню оставалось только нервно кусать губы, глядя на то, как каждый второй мужчина буквально пожирает ее извивающееся вокруг шеста тело глазами. Спокойно смотреть на то, как зеркальный глянец скользит меж упругих ягодиц, как трется об шест тонкий шелк стринг, не мог никто. А когда с пилона на глазеющих полетел черно-фиолетовый лиф-бандо, сидевшие поближе заерзали на своих местах, пытаясь ослабить жмущие ремни на штанах. Еще никогда вид обнаженной груди не доводил Гютаро до состояния, можно сказать, панической атаки. От ужаса у него даже зазвенело в ушах – мир словно покачнулся. В себя его привел Аказа, резко усадивший парня обратно на диван и хлопнувший пару раз по лицу. – Приди в себя, ну! Что? Клинит? Пей! И закури! Давай пей!       Стекло сбрякало ему об передние зубы, но Гютаро все-таки сделал несколько больших глотков, даже не чувствуя, как алкоголь обжигает ему горло. Вовсю раздвигающая ноги перед посетителями клуба Умэ перебивала напрочь все мысли. Нет, старший Шабана давно бросился бы вперед и стащил бы ее с пилона, однако этого ему не давала сделать крепкая рука Аказы, покоившаяся на плече.       – Она сама этого захотела, – стараясь говорить громко и четко, чтобы шокированный собеседник разбирал слова, пояснил Хакуджи. Но Гютаро будто не понимал его. – Пришла ко мне и сказала, чтобы я похлопотал и устроил ее танцевать сюда. Говорила, что деньги позарез нужны и все такое.       – Вранье! – все-таки вскочил на ноги Шабана, однако и шагу сделать не смог: тоже поднявшийся Аказа встретил его грудью, не давая пройти. – На что ей еще нужны деньги?! Я всегда даю ей столько, сколько она хочет!       – Откуда мне знать, на что ей? Что, не знаешь свою сестрёнку? Попробуй отказать ей! Столько ныла – пришлось выбить ей вакантное место по знакомству. Я свое дело сделал, а между собой разбирайтесь сами! – надавив ему на плечи сильнее, Хакуджи все-таки усадил сопротивляющегося Гютаро обратно, встряхнув его хорошенько, попытавшись таким образом вернуть в нормальное состояние: тот до сих пор тяжело дышал и ошалело глазел по сторонам, словно определяя, на кого ему кинуться с кулаками в первую очередь. – Дыши медленнее, спокойно: вдох-выдох. Эй, тебя аж потом прошибло, приятель. Отдохни немного, а уже потом иди устраивать ей разнос – тут не место и не время. И да, – Аказа, оставив друга, нелепо развалившегося на диване, кивком головы указал ему на возникшую эрекцию, – реши с этим что-то.       – Как будто сейчас время для!..       – Чем быстрее разберешься со стояком, тем быстрее поговоришь со своей бедовой сестрёнкой. Не тушуйся. Ты в стриптиз-клубе, Гютаро: дрочить прямо здесь – вполне нормальное явление. А теперь бывай.       Бьющие в уши басы музыки, до этого ужасно его раздражающие, теперь были необходимы – они отвлекали от него других людей, скрывали то, чем он занимался фактически у всех на глазах. Больше не думая о моральной стороне вопроса, парень сидел на дальнем от пилона диване, где флуоресцентного света от прожекторов было меньше всего, и быстро скользил рукой по стволу своего стоявшего члена. Его взгляд неотрывно следил за движениями обнаженных бедер, и в момент, когда Умэ наклонялась к самому полу, оттопыривая аппетитные ягодицы, в которые врезалась резинка стринг, Гютаро выпрямлялся в струну, переставая дышать. Кусая губы, он представлял, как мнет в своих вспотевших руках эту упругую попку, потираясь членом между бедер.       Не только он – много кто в этот момент удовлетворял себя, наблюдая за приватным танцем. Но дела до других Гютаро не было уже никакого. Наплевать: пусть эти извращенные ублюдки делают, что хотят, думал он – Умэ все равно принадлежала только ему. И с каждой секундой приближая себя к разрядке, парень только убеждался в этом. В конце концов он кончил, зайдясь в приятных судорогах и утонув среди бортиков кожаного диванчика.       Небрежно обтерев руку об обивку несчастной мебели и не особо задумываясь о том, насколько это было прилично, Шабана сорвался с места, словно ужаленный, и понесся в сторону служебного входа. К этому времени стройные ноги сестры уже грациозно покинули пилон, собрав восторженные пьяные выкрики со стороны многочисленных зрителей. У двери в помещение его никто не встретил, но, как только он из полутьмы клуба попал в ярко освещенный коридор с несколькими комнатами, на плечо легла и грубо дернула его назад чья-то здоровая рука.       – Вход только для персонала, – пробасил голос охранника, запоздало заметившего, что один из посетителей направляется туда, где ему не положено находиться. Обернувшись и смерив этого высокого крепкого амбала с обезьяньей физиономией убийственным взглядом, Гютаро только презрительно хмыкнул, уже по привычке примеряясь, куда будет бить. – Ты не понял? Или мне повторить?       – Повтори и костей не соберешь, – ядовито предостерег парень, щуря глаза. И, разумеется, на грубоватого охранника подобные слова подействовали как красная тряпка на быка: на переносице появились глубокие морщины, брови изогнулись, а толстые губы задрожали от гнева. Гютаро подобная реакция никак не взволновала – к разборкам и различным стычкам он был привычен и, несмотря на некоторые проблемы со здоровьем, был горазд постоять за себя. Кто его знал или слышал о нем, связываться с ним не любили и боялись.       – Ты попутал что-то, а, урод? – охранник с угрожающим видом принялся задирать рукава пиджака.       – Хорошо, ты сам напросился, мусор, да…       Когда об дверь в гримерную, где переодевались и приводили себя в порядок танцовщицы, что-то громко ударилось, девушки с криками повскакивали со своих мест, отойдя подальше. Даки же только нахмурилась и крепко сжала острую шпильку, пряча ее в руке – мало ли что могло произойти в этом месте, которое кишмя кишело всякими извращенцами, мечтающими уложить всех девушек здесь под себя. Старший брат с детства учил ее, что надо уметь давать отпор мужчинам, поэтому ходить в одиночестве в темное время суток девушка не боялась совсем.       Уже готовая встречать какую угодно опасность, младшая Шабана вышла вперед перед другими танцовщицами, которые полураздетые прикрывались мехами и блестящими юбками. Однако во внезапно открывшуюся дверь вдруг ввалился охранник с разбитым в кровь лицом, а следом зашел не кто иной, как ее родной брат. Гютаро медленно, словно приготовившийся к атаке зверь, окинул пристальным взглядом завизжавших от страха девушек, и прошел внутрь. Отбросившая шпильку на стол Умэ расслабленно разулыбалась, а потом, изменившись в лице, раздраженно нахмурившись, рявкнула на стоявших рядом коллег по пилону:       – Да заткнитесь уже!       Те, как ни странно, сразу же поутихли, но забились от Гютаро в дальний угол гримерной, вжавшись одна в другую. Вот только парень больше даже не глянул на них, подойдя к своей сестре. И, несмотря на то, что Умэ снова растеклась перед ним в обворожительной улыбке, его лицо не просветлело, а оставалось все таким же мрачным и суровым.       – Братик, ты чего тут забыл? – медово-сладким голосом осведомилась девушка, как будто все было как обычно. Внутренне она надеялась, что серьезного разговора все-таки удастся избежать. Но брат внезапно грубо схватил ее за руку, дернув на себя, и, смотря пристально прямо в глаза, процедил тихо:       – Ты что тут делаешь? Что это только что было?.. – задавленное шипение, которым он начал говорить, не предвещало ничего хорошего, и Умэ прекрасно это знала. Однако привыкшая стоять на своем и не отступать перед какими бы то ни было трудностями девушка лишь гневно смерила его взглядом, наклонив голову набок. Тон ее из елейного сделался угрожающим.       – А что, не видно? Я зарабатываю деньги! Что тебе не нравится, а?       – Что не нравится?! Как ты додумалась своим крохотным мозгом до того, чтобы раздеться перед всеми этими мерзкими уродами?! Ты же видела их – они захлебывались слюнями, глядя на тебя! Ты знаешь, во что это могло вылиться?! – кричал на сестру Гютаро, нисколько не обращая внимания на то, что их слушала вся гримерная. Умэ краснела от стыда и злости, сжимая кулачки, уже готовая вцепиться брату в волосы и начать колотить его куда придется. Ведь ее, как маленькую девочку, отчитывали у всех на глазах. Только старшему Шабана совершенно не пришло в голову, вывести ее отсюда перед тем, как устроить разбор полетов. Его занимали сейчас лишь мысли о том, что еще несколько минут назад он сам, как ненормальный извращенец, пускал слюни и дрочил на Умэ во время ее приватного танца, представляя себе их животное совокупление прямо в стенах этого заведения, на том же самом пилоне. Разумеется, в своей схожести с остальными мужчинами из зала он ни за что бы не признался. Если бы Умэ только узнала об этом… Последствия страшно было даже представить. Скорее всего, их отношения больше никогда не были бы прежними.       Но думать о данном исходе развития событий сейчас не представлялось возможным: лицо младшей сестры было так искажено злобой, что становилось не по себе. Даже танцовщицы, ставшие невольными свидетельницами их семейной ссоры, поспешили покинуть комнату, предчувствуя, что скандалистка-Даки готова вот-вот разразиться ругательствами.       – Ты сейчас же идешь домой! И это последний раз, когда ты находишься в этом месте! – предвосхищая ее гневную тираду, поставил точку Гютаро. Однако подобное заявление предсказуемо разозлило девушку еще больше, и она угрожающе надвинулась на него, грудью оттолкнув его и заставив отступить назад.       – Да как ты вообще смеешь мне указывать?! Ты! Тоже мне братец выискался! Делаешь все, как тебе вздумается! Шляешься хрен знает где, постоянно колешься и трахаешься с кем-то! А мне нельзя даже устроиться на работу, на которую я хочу?! Да пошел ты на хрен, придурок! Я у тебя разрешения спрашивать не собираюсь! Кто ты мне такой?! – брань сыпалась из Даки, не прекращаясь. У Гютаро только ширились от шока глаза. И к точке кипения приближалась бурлящая внутри ярость. Подумать только: сестра обвиняла его в похождениях, в то время как он без продыху пахал для ее же блага… От этого даже дыхание перехватило.       – Что? Я твой старший брат, безмозглая дуреха! И если продолжишь так говорить со мной, то сильно пожалеешь об этом!       – И что ты мне сделаешь?! Ударишь меня?! Только посмей, козлина! Я располосую тебе твою уродливую морду! – она опустила гордо вздернутый подбородок и взглянула на брата исподлобья, как обычно делала в приступах гнева. Огромное желание оттаскать ее за волосы прочно укрепилось в сознании Гютаро, однако он сдержал себя, оставив чесавшиеся руки при себе. Держался парень из последних сил, а сестра, будто нарочно, продолжала испытывать его терпение, не закрывая рот. – Посмотри на себя! Как такой, как ты, может вообще быть моим братом?! Мы ведь наверняка даже не родные! Поэтому не смей орать на меня, урод!       – Что ты сказала?.. – опешил старший и замолчал, мгновенно позабыв, что хотел ответить ей на все обидные слова. Это заявление просто-напросто выбило его из колеи. Не родные. В то, что Умэ сказала ему нечто подобное в лицо, верилось с трудом. Он даже сперва решил, что ослышался. Но огромные бешенные глаза сестры подтверждали – слова звучали наяву.       Словно пьяный, находящийся в прострации Гютаро медленно развернулся и нетвердой походкой направился на выход, переступив через валяющегося без сознания в дверях охранника, не сказав больше ни слова. Не стал ни отвечать, ни ссориться дальше, а просто ушел. И только через некоторое время, после того, как он не вернулся обратно, до оставшейся стоять в одиночестве Умэ стало доходить, что именно она имела неосторожность выпалить в гневе. Накинув себе на плечи вычурный пиджак с серебряными эполетами, девушка поспешила выскочить за ним, но догнать не смогла – старший слишком быстро покинул клуб, нигде не задержавшись. Взволнованная Умэ, словно прекрасная, но пустая ваза, осталась стоять у входа в заведение одна под заинтересованные взгляды проходивших мимо мужчин.       Звякнули ключи, и дверь открылась, освещая все тот же коридор с мусорными мешками: они так же стояли здесь неубранные, мешающие пройти. Воздух был прежний, затхлый – пахло чем-то испорченным и давно стухшим.       Различив при свете с улицы себе дорогу между мусором, Гютаро закрыл дверь, сразу же позабыв, повернул он замок или нет. Спину ломило, ныли мышцы, голова казалась чугунной и клонилась к груди. Ему срочно требовалась горизонтальная поверхность: нормально поспать в последние несколько дней у него не получалось – из-за этого под глазами протянулись темные мешки, а белки нездорово покраснели. Работая три дня кряду, старший Шабана совсем забыл про отдых и дом. Однако и возвращаться сюда ему совсем не хотелось.       Все это время он пытался тяжелой работой выбить из головы мрачные мысли – осадок после той ссоры с сестрой в стриптиз-клубе остался ощутимый. И сколько бы Гютаро не стремился концентрировать внимание на чем-нибудь другом, все равно вспоминал ее гневное выражение лица и отвращение, с каким она выдавала ему все эти обидные фразы. Не родные – вот так. «После всего, что я дал ей? После того, как я всю свою жизнь посвятил ей одной?..» – неизвестно у кого спрашивал парень, еле переставляя ноги и направляясь в ванную.       Включившийся свет снова больно ударил по глазам ослепительной вспышкой, так, что Гютаро съежился, будто вот-вот должен был обратиться в пыль от этого. Следом за этим что-то большое врезалось ему в бок, оттолкнув к стене.       – Ты вернулся, братик! Я думала, что ты больше никогда не придешь! Не делай так больше! Не делай! – разрушил ночную тишину надрывный голос прижавшейся к нему Умэ. Словно ничего не поменялось. И, несмотря на то, что старший, успевший отвыкнуть от ее бесцеремонных, назойливых нежностей, был несколько дезориентирован, он нашел в себе силы оттолкнуть сестру, отвернувшись. Та оторопела и отступила на шаг назад, пораженным взглядом посмотрев на брата.       – Уйди, – злобно прошипел Гютаро, вдобавок еще и отмахнувшись от нее рукой, как от назойливой мухи. Прощать ей и забывать про прошлую выходку он был не намерен. – Мне тошно тебя видеть, да…       Чтобы побыстрее отделаться от сестры, парень, даже не заходя в ванную, сразу же направился к себе в комнату с четким намерением закрыть дверь у Умэ перед носом. Однако этого не произошло. Ловко пробравшись вперед него, она, крепко сжав кулаки, выросла перед ним прямо на пороге, не давая пройти внутрь. Светлые брови были нахмурены, а голубые глаза смотрели с отчаянной злостью. Гютаро даже вздрогнул внутренне, интуитивно встав к ней полубоком, как будто готовясь встречать удар.       – Чего не поняла? Сказал: уйди прочь! – еще раз повторил он, добавив в голос больше грубости и недовольства. – Я больше не хочу иметь с тобой ничего общего.       – Не уйду! И как ты вообще смеешь так говорить со мной?! – вскинулась Умэ, по привычке начиная наступать и теснить собеседника назад в коридор. Но в этот раз разозленный не меньше ее Гютаро не собирался отступать под натиском злости сестры. В голове у него бежали гневные мысли: «Она всего лишь глупая девчонка и забыла, кто я! Пора бы уже поставить ее на место!»       Стиснув зубы, парень с угрожающим видом пошел вперед, прямо на нее, от неожиданности оступившуюся и чуть не навернувшуюся на пол. В голубых глазах блеснул испуг – похоже, Умэ действительно впервые осознала, что брат в состоянии парировать на все ее выпады и оскорбления. Что он мужчина и по природе сильней ее. Почувствовав опасность, девушка прикусила язык и, хлопая большими глазами, попятилась назад.       – Ты… На кого ты вздумала так орать, а? – привычным угрожающим шепотом начал Гютаро, продолжая идти на нее, заставляя отступать дальше, вглубь комнаты. Ярость в нем бурлила, как в кипящем котле. Парень злился на сестру, за то, что она не считалась с ним, на себя, за то, что так долго позволял ей вертеть собой как угодно – как обычно, злился на всех и каждого. Страх в глазах Умэ только подливал масла в огонь: видя такую реакцию, старший упивался восстановленной властью. – Ты забыла, что без меня ты ничего не можешь? Ты просто бесполезная обуза, которую я с самого детства тащу на своих плечах, да… И как у тебя только язык повернулся назвать меня чужим, безмозглая ты бестолочь?       Умэ пятилась назад, пока неловко не плюхнулась на кровать, раскрыв рот и обхватив себя руками, продолжая неотрывно смотреть на мрачного брата. Ее глупое выражение лица и покорность позы, в которой она сидела, подействовали на Гютаро неоднозначно. В какой-то момент, поддавшись этому порыву доминирования, старший занес ногу и поставил ее кровать – прямо промеж раздвинутых бедер сестры.       – Можешь только дерзить не к месту, а когда твоя дерзость действительно требуется, ты становишься паинькой, так, да? Вместо того чтобы вмазать этому уроду-Доуме, ты позволила ему растрахать себя?! Куда тогда делся твой поганый характер?!       – Как ты узнал?! – младшая на это обвинение попробовала вскочить на ноги, но неизбежно стукнулась о ногу брата. Тот, руками грубо надавив на обнаженные плечи, заставил ее сесть обратно. Лицо Умэ в момент огрубело. – Эта сволочь рассказала тебе? Чертова тварь! Я убью его!       – Молчала бы, тупица! Он уже мертв! – гаркнул Гютаро. Тот факт, что сестра даже не собиралась отрицать свою интимную связь с их опекуном, взбесил его еще больше, чем вся ссора в целом. «Значит, они сообща скрыть от меня это хотели?!» – негодовал парень, скрежеща зубами, чувствуя, как в груди что-то горит и рвется наружу от бешенства. Перед глазами неожиданно потемнело от гнева, лицо пошло мурашками от расшалившихся нервов. Внезапно Гютаро резко дернулся рукой к набедренному карману штанов, отточенным движением вытаскивая оттуда складной нож и оголяя лезвие. Умэ испуганно взвизгнула.       – Брат! Ты что задумал?! Очнись, брат! Это же я!       Короткое лезвие разрезало шелк ночной майки, и ткань податливо разошлась в стороны. Шумно дышащая Умэ зажала себе рот рукой, ошарашенно глядя на свою голую грудь, в сантиметре от которой прошло острие лезвия.       – Ч-что ты сделал?.. – пытаясь отдышаться после неожиданной безумной выходки брата, засипела девушка, подняв на него глаза снизу вверх. Гютаро не ответил. В голове среди гневных мыслей ярко обозначилась одна: назад пути нет. Убрав ногу с кровати и схватив Умэ за плечо, он грубо развернул ее спиной к себе и толкнул на постель, сразу же хватаясь за резинку свободных шелковых шорт, стаскивая их. Упав лицом в матрац и ощутив, как с нее снимают последний уцелевший элемент одежды, Даки задергалась. – Эй! Гютаро! Какого черта ты творишь?!       – Замолчи. Ты сказала, что мы не родные, а значит, разницы нет: и для тебя, и для меня, да… – спальные шорты беспрепятственно сползли на икры, и руки Гютаро раздвинули ягодицы, снова сводя их вместе и проделывая так несколько раз. При этом он завороженно смотрел на молочную кожу спины, выступы позвонков, ложбинку между ягодиц и сжатое колечко ануса. Сглотнув слюну, парень потянулся к своим штанам. То, о чем он мечтал столько времени, теперь было перед ним – пальцы не слушались. Наконец приспустив штаны до колен и отодвинув резинку трусов, он вытащил наружу возбужденный член, с наслаждением глядя на то, как дергаются мышцы ануса. «Вставить в зад? Или начать не с этого? Черт, как же хочется успеть все!.. – мелькали путаные мысли в его голове. – Ведь после этого мы больше никогда не…»       – Чего ты копаешься? Просто вставь его уже! Можешь не надевать никаких резинок! Если это ты, то мне наплевать на все!       Едва услышав это, старший застыл, обхватив член рукой, не зная, куда его приставить сначала. Он бы так и стоял, гадая, послышалось ему или нет, если бы Умэ не обернулась на него через плечо и не выпятила бы зад, пошловато вильнув бедрами.       – Я…       – Ты называешь меня безмозглой, хотя сам на самом деле безмозглый! – грубо выплюнула она, после чего нетерпеливо хлопнула себя по бедру. Гютаро, как завороженный, шокированно смотрел на то, как краснеет кожа в месте шлепка. Происходящее теперь больше походило на сон. Умэ не только не отталкивала его, сопротивляясь изнасилованию, а просила поскорее вставить ей и была даже недовольно его медлительностью. – Куда подевался твой образ плохого парня? Неужели мой брат всегда такой мямля в постели? Учти, что твои бывшие подружки полное дерьмо по сравнению со мной! Мои запросы куда выше, чем у этих потаскух, понял?! Так сделай уже что-нибудь!       Гадко разулыбавшись и обнажив кривые желтые зубы, Гютаро расслабленно мотнул головой, а потом наотмашь хлестнул младшую по ягодице. Сначала его плечи содрогались в немых смешках, но уже в следующее мгновенье безудержный гогот заполнил комнату. Точно Гютаро тронулся умом. У замолчавшей Умэ это не вызвало ни недоумения, ни страха: она сама тихонько хихикала, пошло виляя бедрами в предвкушении. Просмеявшись, ее брат внезапно порывисто прижался к ней со спины, членом коснувшись поясницы, и хрипло зашептал с обожанием:       – Моя маленькая дурочка, – глотая слюну и облизывая пересыхающие губы, он терся об нее твердым естеством, – ты должна была раньше сказать, что хочешь своего братика, да… Я бы с удовольствием трахал бы тебя каждый день с самого детства… Почему ты не сказала мне, глупышка…       – Да кто же знал, что ты не отверг бы меня! – чуть ли не плача от досады и возбуждения, желая, чтобы ее поскорее взяли, хныкала Умэ, бедрами толкаясь назад. – Бра-а-ат! Сделай уже это! Я хочу! Хочу! Я ненавидела всех своих парней, потому что они не были тобой! Только ты знаешь, что мне нужно!       – Да, тут ты права…       Когда твердый член оказался внутри нее, вскрикнула не только сама Даки – Гютаро хрипло застонал, задышал часто и поверхностно и замер так, словно привыкал к ощущениям. Это нельзя было сравнить с теми многочисленными разами, когда он всовывал свое естество в рандомных девушек, трахая их, пока те не теряли сознание или не начинали рыдать. Он был готов кончить, едва головка толкнулась в упругую слизистую, раздвигая горячие стенки половых губ.       – Мне никогда не было та-ак хорошо, малышка!.. – хрипел он, содрогаясь всем телом, не совершая никаких движений и просто наслаждаясь этой всасывающей теснотой внутри. – Я вот-вот кончу прямо в тебя, да… Залью внутрь так, как мечтал много раз…       – Сначала оттрахай меня, братик! Или это все, что ты можешь сделать?       За эти слова Умэ еще пришлось пожалеть. Если первый раз Гютаро кончил почти сразу же, едва только вставив, то потом младшая еще долго не могла взять в толк, откуда у него брались все новые и новые силы. Намотав на кулак пепельные пряди, парень резво скользил вперед и назад, намеренно сильно припечатываясь к ее промежности. Эти громкие пошлые шлепки, как с любопытством заметил старший, возбуждали не только его: Умэ заливалась стонами куда активнее и чаще, слыша, как шлепается между ними кожа о кожу.       Усталость Гютаро после тяжелых рабочих будней сняло словно рукой: он имел свою сестру в тех самых позах, в которых брал ее в своих самых потаенных фантазиях. Делал с ней совершенно все, будто грани дозволенного не существовало. Гютаро знал наверняка: она не остановит его – ведь они словно были одним целым, имели одинаковые желания и пороки. Теперь им можно было творить все.       Умэ залезала на него, садясь на лицо, и громко ахала, наслаждаясь тем, как горячий язык проникает внутрь, после чего сползала к возбужденному члену брата, разом глубоко вбирая его в рот. Нужно было отдать ей должное: в сравнении способностей орального ублажения все предыдущие партнерши Гютаро меркли на ее фоне. Он даже впервые кончил лишь от одного минета. А она, пошло облизываясь и томно смотря на него своими дьявольскими глазами, нарочито открыла рот, демонстрируя ему смешанную со слюной сперму.       После этого парень уже не церемонился – отымел ее сначала быстро и грубо, как требовало собственное тело, а потом нежно и медленно, как хотело того черствое, но любящее сердце. Нагибал стоя, потом прижимал к матрацу, заставлял жаться к спинке кровати, вставать на колени, несколько раз позволял ей седлать себя и даже уложил на стол. И никак не мог остановиться. Слабо верилось в то, что такой шанс представиться ему еще раз: Гютаро словно боялся вдруг проснуться в своей постели со стояком в трусах.       – Черт, это реально… – шептал он, стараясь всунуть член с каждым разом все глубже. – Я в тебе!.. Я правда трахаю тебя не в своем сне!       – Твой член самый лучший, брат! Еще! Вставь еще сильнее!.. – не унималась Даки, подмахивая бедрами. Но как только Гютаро начинал двигаться резче и грубее, она вдруг пронзительно и жалобно вскрикивала, так, будто ее брали насильно, и начинала вяло сопротивляться. От такого поведения просто сносило крышу, и парень был готов гореть от перевозбуждения.       Только когда за окном начало светлеть, они, вспотевшие и уставшие, отделились друг от друга. Гютаро плюнул на свое состояние и, счастливо развалившись посреди кровати, ждал, пока сестра вернется из душа. «Раза четыре я точно кончил прямо в нее… Надеюсь, она подготовилась к этому, раз предложила заниматься сексом без резинки», – отстраненно думал он, вспоминая, как его тело сотрясало в оргазме, когда он кончал, не выходя из ее нутра.       – Ты сказал, что убил Доуму. Это что, правда? – как ни в чем не бывало спросила Умэ, зайдя в комнату и отбросив сырое полотенце на стул с одеждой. Гютаро с удовлетворением глядел на то, как она, абсолютно обнаженная, забралась к нему на кровать, ложась рядом и закидывая на него ногу.       – Я проучил его, да, – отмахнулся парень, будто ему задали какой-то совершенно пустяковый вопрос. На заинтересованный взгляд сестры, он лениво пожал плечами. – Он был последним дерьмом, пичкающим дурью и трахающим малолетних девственниц. Мы с Аказой нашли у него занятную картотеку домашнего порева с участием малолетних соплячек. Даже мне стало не по себе от записей, где этих мелких школьниц распахивает машина. Воздух стал куда чище, когда этот мусор испустил дух.       – И поделом ему! – надув губки, без капли жалости в голосе заявила Умэ, придвинувшись ближе к боку брата. – В детстве он подсматривал за мной, пока я мылась. А потом как-то раз, когда тебя не было дома, изнасиловал, сказав, что рано или поздно все девочки через это проходят. Надеюсь, он сильно мучился!       – Не сомневайся, моя принцесса. Эта тварь получила свое – он подписал себе приговор, первый раз взглянув на тебя. Братик отомстил за тебя, малышка – отрезал все, чем он любил трясти, да…       – Ах, ты самый лучший! Я люблю тебя, брат! – она в восторге взвизгнула и, дотянувшись до его губ, уверенно впилась в них, прижавшись всем телом. А Гютаро даже зарделся от этих слов, растерявшись. Внутри было ощущение, будто несколько минут назад для него образовалась новая вселенная. Счастливая – такая, какая она и должна была быть изначально. И в этой вселенной человек, которого он любил всем своим заржавелым сердцем, любил его в ответ. Больше Гютаро не нужно было ничего. Сейчас она казался себе самым счастливым человеком на земле.