объектив

God be merciful to me a sinner

Дрочить нужно не меньше двух раз в день. Сначала с утра, сразу после зарядки, а потом после обеда. Желание? Нет, дело не в этом. Енхо это делает, потому что ему это надо. – Это не я придумал, – прокашлявшись, говорит Енхо, – это медицинский факт. Нужно держать ритм ниже пояса, – он жестом показывает на собственный пах, – а то резьбу сорвет. Я и такого навидался. Марк, стоящий напротив, смотрит на него в абсолютном ужасе. По правде говоря, Енхо последний месяц превращается в кишащий пошлостью мешок из мяса, управляемый идеей. С каждым днем он приближается к состоянию медведю в зимнем анабиозе, потому что дурь превращает в манную кашу остатки его мозгов, а храм поклонения дури, по совместительству являющийся его телом, живет на вере, надежде на лучшее и пожертвованиях прихожанина Марка (энергетиках по акции). В конце концов, Марк как-то слишком быстро начинает называть его братом – dude, bro, иногда даже 형, – и Енхо, в качестве благодарности, воспринимает их совместный быт как подобие семьи. Марк заваливается в стиле картины «Не ждали» через незапертую дверь квартиры, в которой почти двухметровому хену мало места, создает уютную атмосферу заблеванного клуба, выплевывая клубы пара новой химозы, включает с еле живой колонки трагичный рэп о превратностях жизни (иногда даже свой), а потом достает из широких штанин поистине бесценный груз и начинает демонстративно крутить его на столе. Енхо такому соседству радуется, потому что, может, Марка ему не аист принес, а подкинул какой-нибудь барыга. Он, как истинный джентльмен, приходит всегда не с пустыми руками. Их дружба проверяется испанским стыдом друг за друга, сладким, как первый поцелуй, запахом травы и совместным прогуливанием пар. Они делят все поровну (и вроде не от того, что делить на большие числа так и не научились): пол-шишечки, пол-бутылки, пол-который-отмывает-Марк-от-сигаретного-пепла. В один день Марк плюхается на диван, на котором умирал дед Енхо, со словами: – Сейчас мы будем смотреть порно. И стягивает приталенную футболку через спину. Енхо не может понять, тот ли это занимательный совместный досуг, идеей которого Марк загорелся две недели назад, когда последний зиплок опустел, но вскидывает бровь, и садится рядом, борясь с желанием спросить Марка, кто они друг другу. – Только смотреть? – жалостливо спрашивает Енхо. – Это уже как пойдет, – абсолютно серьезно отвечает ему Марк, – ты же сам сказал. Не меньше двух раз в день. И они занимаются самым мужским занятием на земле. Марк гладит двумя пальцами тачпад ноутбука, пролистывает первую, третью, пятую страницу черно-оранжевого сайта, пока Енхо затягивается вейпом и сюрпает энергетик. Перед его глазами пролетают тысячи голых мужчин и женщин; иногда они оба в кадре, иногда он видит только чью-то потную спину, иногда мужские руки, женские колени, приоткрытые губы, сперму, слюну, веревки, цепи, – и смотрит на это, как на утреннюю новостную газету. Он все это уже видел, все это уже опробовал. В его голове от грязных фантазий не спасся еще никто. Они уже и не ощущаются грязными, это теперь дело привычки: правая рука – под резинку белья, левая – занята нагревшимся от зарядки телефоном. Это просто стресс, просто красивое кино почти о любви, просто собственный член в кулаке. Это плохо, некрасиво, это немножко его разрушает. Это чертовски весело. – Херня какая-то, – раздраженно выплевывает Марк, долистывая страничку до конца, – ничего интересного. Я как будто из дырки в заборе за ними смотрю. Никакого взаимодействия с аудиторией. Енхо прыскает, и в секунде успевает остановить себя от полета сладких слюней в лицо Марку. – Хочу десять баксов, – подытоживает Марк. – Там в железной коробке из-под печенья что-то было, – незаинтересованно отвечает он, – но, вообще, это на всякий пожарный. – Например? – Ну, за безбилетный проезд штраф оплатить там, – Енхо морщит нос, рассуждая, – на лапу дать, на свидание из тиндера потратиться. Или если вдруг настанет конец света, и нам не из чего будет роллить слимы. – Если настанет конец света, я просто начну колоться, – обреченно разводит руками Марк, – неси сюда коробку. Фоном на всю квартиру продолжает стонать блондинка, оседлавшая мулата, но никто из них не обращает внимания – это лиминальное пространство (два держащихся на трех пружинах и мечте матраса не без родимых пятен от всех возможных на земле субстанций – почти таблица Менделеева, пустой и зловеще храпящий холодильник и балкон, главное место действия) видело вещи и хуже. В ракушке железной коробки жемчужиной, Афродитой, выходящей из пены, лежат ровно пятнадцать долларов. Из них нюхали, их роняли в лужу на остановке, Енхо представлял, как сует их кому-то в трусы. Сейчас Марк разглаживает их, как грамотку участника конкурса чтецов, об коленку и лелеет, как первого ребенка. На пять долларов они заказывают гавайскую пиццу. Оставшиеся десять Марк заговорчески сует в руки курьеру, прося скинуть ему на карту (старые привычки умирают медленно), проверяет уведомления на телефоне, и выталкивает худощавого мальчишку с теплосумкой за дверь, как будто он стал свидетелем преступления. – Мне Джехен с соседнего потока такую темку показал, бро, – говорит Марк, снова утыкаясь в разбитый экран ноутбука, – сейчас хорошо пойдет. Как по маслу. Енхо растягивает, как сыр на тонком тесте, удовольствие от наблюдения за неловким копошением Марка на диване, который был создан, чтобы на нем умирали. Марк для такого проклятия держится удивительно хорошо: он вбивает в поисковую строку Интернет эксплорера заветные слова – только-для-фанатов, тыкает на ленту, и перекидывает заветные десять баксов на подписку. Енхо еще даже не знает, что сейчас его жизнь разделится на до и: – Тебе же такие нравятся? – и Енхо кривится от мысли, потому что при всей кровной и не очень связи у Марка нет ни малейшего представления, что ему нравится. Но то, что он видит сейчас на экране рвет ему крышу и одновременно прижимает вниз, к земле. Проклятие дивана действует не на того. С паутинки экрана на него смотрит парень. Даже не на него, а куда-то сквозь, как будто стесняется – Енхо такое просто терпеть не может, ему нужно видеть все сразу, без прелюдий и глупого стыда перед камерой, но почему-то сидит, как под гипнозом, – и не делает абсолютно ничего из того, что принято считать порнухой. Он облизывает собственные пальцы, встает на колени, держит в кулаке тонкую ткань шорт, и как бы невзначай оголяет ляжки. Он выглядит, как красавица с грязных открыток двадцатых: робкий и почти невесомый. Ему может, немного за двадцать, у него нет этой приторной красоты, как у обычных звезд взрослого кино, Енхо никогда не видел такого в порно. Это даже не порно. Это то, что сумасшедший Джехен с соседнего потока называет эротикой. И Енхо не может позволить кому-то вроде Марка разделить с ним это искусство. – Гаси экран, у меня встал, – отшучивается Енхо, кидая страницу в закладки, молясь каждому достоверно существующему богу о том, чтобы Марк не заметил. Марк занят последним куском гавайской пиццы и жирным пятном на той самой приталенной футболке, которую он по-джентльменски постелил на коленки. – Погоди, он там ещё дальше… – Брат, – взмаливается он, как истинный фанат Игры Престолов перед тем, как наткнуться на спойлер, – если ты не выключишь, нам придётся выйти на новый уровень отношений. – Я, может быть, и не против, – с полным ртом отвечает Марк, но жирными пальцами вновь касается тачпада и закрывает вкладку инкогнито. Енхо в знак благодарности смачно целует его в уголок губ, измазанный томатным соусом, тут же берет в рот вейп, измазывает его в том же соусе с марковых губ и затягивается до первых признаков микроинсульта. Его пальцы смешно трясутся. Марк игнорирует этот позор, открывая в новой вкладке третий сезон времени приключений и маньячно облизывая губы, там, где остался невесомый поцелуй. В их комнату, как через тюремную решетку, пробивается закатное солнце. Енхо на почему-то вдруг ватных ногах пробирается в заставленную непонятным мусором ванную, смотрит на узоры стертой эмали с раковины и боится смотреть вниз. Ну, и да. У него правда встал.

enlighten my mind and my heart, and open my lips, that I may sing of Thee

Экран ноутбука не гаснет ни на секунду с того рандомного вторника, как Енхо встретил Тэиля. Он его, конечно, не встречал – но когда ты проводишь сутки наблюдая за малейшими движениями рук, пальцев и, если видео достаточно дерзкое, бедер, ты привыкаешь к картинке на экране, как к родной матери. Енхо проводит расследование, сравнимое по масштабам с теориями о перевале Дятлова или сериями Доктора Хауса – он гуглит вообще все, что можно и стыдно о Тэиле (это то, как парня с игривым юзернеймом mo.on_air называют безнадежные дрочилы из твиттера), его рост, группу крови, румяна, которыми он накрашен на каждом видео, любимую группу, умудряется даже случайно попасть на форум с деаноном – и оставляет вкладку открытой, но не вчитывается, желая оставить самое интересное на десерт. Он, как сумасшедший и зависимый, испытывает проблемы с дыханием и приятное ощущение холодного пота на ладонях каждый раз, когда приложение с синим кружочком уведомляет его о размещении нового контента, аж подпрыгивает на месте и закусывает указательный палец, чтобы не завизжать, и, как следствие, не испортить тревожный сон Марка. Марк (опять же, старые привычки умирают медленно) во сне рассказывает ему прогноз погоды в Ванкувере до мелочей: учитывает температуру воздуха и порывы ветра, затем предупреждает его о том, что второе пришествие уже близко, и, только после непонятных сопений и чавканья, переворачивается на другой бок, поскрипывая матрасом в знак поддержки интернет-зависимости Енхо. Это почти кинематографично: за окном пряное рыжее солнце сменяется беспросветной темнотой, ветер раскачивает деревья справа налево, по шоссе возле дома, не останавливаясь, проезжают машины, окна в соседних шестнадцатиэтажках загораются и потухают, а Енхо, меняя максимум три позиции на несчастном диване и глотая энергетик один за другим, не отлипает от ноутбука. Марк приносит дешевый фастфуд – пару бигмаков за купоны, в день прихода стипендии даже заказывает суши, чавкает ими над ухом Енхо, а тот, почти аскетично, незаинтересованно роется в еде палочками, как детсадовец в манной каше с комочками, и отодвигает в сторону. – Что с тобой, бро? – брови Марка складываются крышей домика. И впервые за долгое время у Енхо в голове даже не мелькает игривая мысль все-таки библейски изучить тело, заботливо поставляющее ему энергетики коробками. Потому что все его существо, каждая мысль и каждая клетка сосредоточены сейчас на ком-то другом. – Депрессивный эпизод. Скорее – буддистское просветление. И он снова клацает по клавиатуре, пропуская мимо ушей марково нытье о том, что он ждет своей очереди на поиграть в Майнкрафт уже полторы недели, о том, что на них висит гигантский долг по коммуналке, и, конечно, о том, что прогулов у Енхо раз в сто больше, чем у среднестатистического студента. Потому что Тэиль – глоток воздуха, какая-то красивая картинка совершенно другой сказочной жизни из сладкой ваты и жемчуга. Тэиль, как ангел божий, не знает ни горя, ни радости – но зато знает как прикоснуться к собственной шее или ключицам так, чтобы затряслись поджилки. Знает, как посмотреть в веб-камеру так, чтобы Енхо в самом простом человеческом смысле сошел с ума. Вот вся карта дней (рассказанная от лица издевательской истории запросов в Интернет эксплорере) Со Енхо с хроникой: Тэиль заливает в бесплатную секцию контента короткометражку о том, как надевает кольца на пальцы (потому что у него до безумия красивые пальцы и извращенцев сводит это с ума, сорок секунд – и двести новых подписок обеспечено) Тэиль выставляет приближенные фото своих ног с россыпью любопытных маленьких синяков на коленях (тизер-трейлер, от которого Енхо ловит что-то вроде сексуальной панической атаки примерно девяносто секунд); Милые котята дерутся за тарелку с молочком смотреть онлайн наконец-то! презентует платное видео, демонстрирующее, как он почти двадцать минут становится в различные наводящие на размышления позы в греховно коротких шортах (очень вовремя Марк забывает ключи, и приходится открывать ему входную дверь в момент слепящего и пьянящего уведомления от OnlyFans); Доставка еды онлайн (полупьяный Марк вырывает ноутбук из его скользящих ладошек и позволяет урчанию своего желудка стать своеобразным саундтреком терпеливости Енхо); Тэиль маскирует повод показать на несколько сотен человек свои идеальные ноги и кое-что еще под занятие йогой, и где-то на седьмой минуте, скромно улыбнувшись и заправив прядь выбившихся волос за ухо, встает в марджариасану (Енхо побеждает в трагической битве за ноутбук и чувствует формирующиеся капли пота на лбу, когда Тэиль изгибается в этих дурацких шортиках в позе кошки; Марк нервно сглатывает, смотря на него); Тэиль снова кидает в секцию “для подписчиков” тридцать секунд того, как облизывает вишневый чупа-чупс и радостно сообщает о стриме на выходных (Енхо думает: неважно, когда стрим начнется и кончится, потому что я и так буду ждать его весь день); и так далее. У Енхо болит голова, когда Марк вскакивает на учебу только по третьему будильнику – Енхо он не нужен, он в принципе не ложился. Болит задница, потому что его максимум движений сейчас – путешествие до ванной и обратно, болят глаза и болят локти. Но, к всеобщему удивлению, смотря на Тэиля не то что часами, а целыми днями, Енхо ни разу не сделал того, зачем природа послала его на эту грешную землю (как может быть грешной земля, на которой существует Тэиль?). Он ни разу не подрочил. И дикая природа их квартиры/коммуналки/коливинга/заросшей грибком дыры поистине удивительна, потому что даже Марк умудряется передернуть в душе с приоткрытой дверью, то ли слегка отупев от бутылки пива, то ли нарочно, но скромно постанывая. Более того: он умудряется сделать это, по заветам священных скрижалей Енхо, дважды. Енхо, конечно, замечает. В выходные, когда он завороженно ожидает уведомления о начале стрима, Марк приводит домой сначала девчонку с культурологии – с розовыми косичками и блестками на веках, кажется, Йерим; у нее громкий смех, который эхом отталкивается от шелушащихся обоями стен, короткая джинсовая юбка в октябре и типичная для таких, как она, любовь к стойкой дешевой помаде, потому что когда дверной звонок звенит во второй раз, Марк все еще пытается оттереть нежно-вишневые следы с щек и шеи. Когда дверной звонок звенит во второй раз, Енхо, устроивший засаду среди груды мусора в ванной, чтобы не мешаться, видит в проеме уже парня. Енхо видел его пару раз, когда еще находил в себе силы доехать до универа, в очереди в гардероб или в курилке; он смеется еще громче Йерим, но его волосы – абсолютно такого же сладкого девчачьего оттенка, и родинки на щеках почти одинаковые. И когда топлесс Марк с мокрыми вьющимися волосами, прижавшись к все той же шелушащейся стене, оттирает белым полотенцем вишневые следы с собственной кожи, Енхо замечает, что у приторного мальчишки на курс младше (кажется, Донхек) на губах абсолютно тот же оттенок. Да и Марк, встречая эту розовую мечту на пороге однокомнатного потерянного рая, говорит ни что иное, как: – Как твоя нуна? – так, как будто не он закидывал кукольные ножки этой самой нуны себе на плечи сорок минут назад. И следом на марковы плечи закидываются уже ножки донсэна, не менее кукольные. Енхо даже хочет испортить этот романтичный момент собственным гоготом из ванной, наплевав на священность их братства и обещание не упрекать за то, чем грешишь сам (в их случае – сладострастием), но телефон предательски свистит и ослепляет вспышкой. mo.on_air запустил стрим! Скорее все суйте правую руку в трусы и готовьте токены! Да здравствует прелюбодеяние! Енхо затаивает дыхание, как будто охотится за редким животным. От ненасытного скрипа матраса отделяет одна хлипкая дверь. Вот разница – то, как продает секс Тэиль, и то, какой секс на самом деле. Потому что в окошке стрима Тэиль улыбается, по-кошачьи трет заспанные глаза, хихикает в ладошку, читая максимально мерзкие комментарии и прижимает (как всегда) оголенные колени к груди. На солнечное сплетение Енхо как будто кладут гидравлический пресс, когда Тэиль начинает заниматься тем, зачем собрал свою аудиторию в несколько тысяч задротов – натягивает тонкую пару черных чулков, нарочно цепляясь ногтями за мелкую сетку и поднимая виновато-возбуждающий взгляд на камеру. Тэиль тяжело дышит, приоткрывая рот, и все перед глазами Енхо начинает плыть. В метре от него Донхек называет редкостного распиздяя Марка папочкой и просит не останавливаться. Блять, кажется, у него кинк на вуайеризм. Потому что перевозбуждение плюсуется к паре часов сна за последние пару недель и предельно опасному содержанию кофеина в крови. Потому что Енхо представляет, как Тэиль просит не останавливаться его, как он кусает его ухо, как мрамор его кожи прогибается под пальцами, как он рвет на нем эти дурацкие чулки. Его не смущает даже смешной, приглушенный тонкими стенами стон Марка, который, кажется, сейчас на грани позорного оргазма. Потому что если бы можно было, Енхо бы поджидал Тэиля в каком-нибудь темном переулке и зажимал бы ему рот ладонью, а потом бы держал его в заложниках в этой пропахшей гнилью ванной всю жизнь. Держал бы в ладонях его лицо. Целовал бы. Ерошил бы отросшую челку. Лишь бы никто больше не смог видеть его таким. Спальня подозрительно затихает. Взрыв. Выстрел. Дым. Донхек всем телом наваливается на и так сломанную дверь в ванную, спотыкается о длинные ноги Енхо, тот хлопает крышкой ноутбука так, что от клавиатуры, кажется, отлетает какая-то клавиша. Донхек, мокрый, голый, с размазанной тушью (что?) и помадой по всему лицу, падает на Енхо, не успевая даже осознать, что происходит. Енхо успевает осознать, что перепачкал смазкой свои серые треники. – Ты дрочишь на моего лучшего друга? Ты трахаешь моего лучшего друга, думает Енхо. Взрыв. Выстрел. Дым. Я дрочу на кого?

I look for the resurrection of the dead

Чулки на Тэиле – донхековские.

suddenly the judge will come, and the deeds of all will be revealed, but with fear we cry out at midnight

– Ну, и, короче, он истерику закатил, как телка, ей-богу, – прожевывая две мясные котлеты, сыр, огурцы, салат и лук на булочке с кунжутом, говорит Марк, – ходит мимо меня, смотрит, как на врага народа. Я же ничего ему не сделал, дюд. – Ты предложил ему тройничок с его собственной сестрой. – Можно было просто сказать нет, – жмет плечами Марк. Енхо трет синяк на ляжке – туда, куда приземлился в прекрасном, как прыжок примы Мариинского театра, полете, Донхек. Он весит всего ничего, но впечатался нормально, погнул коленкой единственное, на чем держался рассудок Енхо – ноутбук, застал его в обкончанных трениках (Енхо успокаивает себя тем, что если Донхек мог заниматься сексом с буквально Марком Ли, то он, наверное, может потерпеть вещи и похуже) и буквально убил его одним вопросом. Больше они и не разговаривали: Донхек поправил розовую челку, тыльной стороной ладони, как фем фаталь, стер размазанную помаду с губ, позволил великану Енхо себя поднять и исчез в закате. Марк долго смотрел ему вслед в панорамное окно этой конуры и, нет, не плакал, но пошел и размашисто вынюхал дорожку снаффа, который затаил где-то среди груд мусора и коробок, еще когда учился в школе. Объяснил слезы тем, что ему просто жжет носоглотку. Енхо похлопал его по плечу, протер салфеткой коричневые сопли и назвал настоящим мужчиной. И только потом решил наконец прожить эмоции, отложенные на потом. Тэиль. Язык встречается с передними зубами, чтобы затем сделать шажок назад. Тэ-иль. Влажная мечта, вырезка из глянцевого журнала в натуральную величину, застрахованные на две тысячи американских долларов ноги, щенячий взгляд, сенсация, огонь чресел и свет жизни. Тэиль играет в какой-нибудь Марио Карт и ест крабовые чипсы на соседней ветке метро. Енхо пытается вспомнить, каково это – трогать Донхека, доставать изо рта его персиковые волосы и чувствовать его запах (запах, который называется, наверное, “французская кондитерская” или “печеное яблоко” и запах секса с Марком), с мыслью о том, что он, наверняка, мог бы что-то передать от Тэиля ему: отпечаток пальца, капельку слюны, какую-нибудь отмершую клетку кожи. Донхек вызывает у него одновременно жалость и нечеловеческую, поглощающую его изнутри зависть. Возможно, Енхо бы хотел его убить. Но этому мальчику-аскорбинке и так уже досталось прилично, поэтому Енхо себя немножко ненавидит – и топит это дело в круглосуточном запойном просмотре старых видео mo.on_air. Марк, сдавшись и печальным способом усмирив свое ненасытное желание побывать внутри почти всего населения земли, кладет голову на плечо Енхо и жует бигмак за купоны. Он смешно шмыгает носом, и Енхо непонятно, действительно ли он наблюдает за Тэилем, который облизывает свои пальцы на теперь еще более разбитом экране или просто пялится сквозь него. Раньше они смотрели сериал «Друзья» под один косячок на двоих, гоготали над несмешными стендапами до слез и конвульсий, а потом шли во двор кормить котят. Теперь Марку слишком стыдно сказать вслух, что он идиот, а Енхо слишком страшно признаться себе в том, что он все испортил. Испоганил, переломал, уничтожил. Потому что нашел Тэиля. – Он кинул мне его, – как бы невзначай сопит Марк. – Что? – спрашивает Енхо, следя глазами за красным бегунком видео. – Он когда ушел, кинул мне телефон этого, – Марк тычет пальцем, смазанным кетчупом, в экран, – короче, Саши Грей. Я, правда, не знаю, насколько нужно быть конченным, чтобы звать на свидание порнозвезду. Енхо расплывается в улыбке. Ему кажется, что все так и должно быть; это меньшее, что может сделать Донхек за потерянную клавишу с буквой Х во время их жаркого знакомства в ванной. – Настолько же конченным, чтобы предлагать парню тройничок с его же сестрой. Марк виновато затихает. Енхо затягивается вейпом, чувствует вкус проженной жижи на языке, и позволяет этой гадости наполнить его сознание, как нирвана. Донхек думает, что все в этой конуре в забытом богом спальном районе – сумасшедшие наркоши. По дороге домой, он, наверное, драматично размазывает фиолетовые следы от туши по щекам, кусает губы и представляет, что он в клипе. Думает, говорить ли что-то сестре. Еще немного плачет в трамвае, позволяя деду, сидящему напротив, досыта насмотреться на его краснющие коленки, еще немного обзывает в переписке Марка гандоном и пидором, испортившим всю его жизнь. Тем не менее, Донхек заботливо вкладывает в ладони сексуального извращенца телефон своего самого лучшего и единственного друга на всей земле, чтобы он, как мессия, передал священную скрижаль из девятизначного номера еще более сексуальному извращенцу. Енхо отчего-то представляет, как ловит букет жениха на их с Марком свадьбе. Потом представляет, как ловит букет невесты. Потом еще машет розово-пурпурно-голубым флагом и занюхивает дорожку с алтаря. Потом находит себя в состоянии того самого непоколебимого медвежьего анабиоза, набивая одним большим пальцем сообщение Тэилю. Под стоны, непосредственно, Тэиля. Вау, так даже токены тратить не придется. Он пишет что-то вроде привет я енхо твой телефон дал парень Марка стирает бывший парень стирает твой телефон дал Донхек не против погулять на днях особо не вдаваясь в детали, потому что кто вообще согласится хотя бы поздороваться с тем, кто в открытую на него мастурбирует? В Твиттере такое вообще называют ментальным изнасилованием. Енхо нужно взять волю и своего удава в кулак, чтобы не спалиться, но перед Тэилем и его божеством он чувствует себя влюбившейся пятиклассницей. У него потеют ладони, да, у него трясется все тело, из-за этого Марк на его плече никак не может уснуть, но Енхо смотрит в этот проклятый, как и все в этой квартире, экран и не находит сил отвернуться. Как будто в Лувре. Как каждый раз, когда видит Тэиля. Он откладывает телефон в сторону экраном вниз, как только его палец касается кнопки отправить. Какие-то остатки голоса совести шепчут ему из-под солнечного сплетения, что он опустился на дно, нарушил все существующие границы и достиг абсолютной аморальности. Красивые мальчики существуют, чтобы ты на них дрочил и ни за что не касался их руками. В реальности их никогда не бывает, они рассыпаются на ангельскую пыль, как только ты пытаешься приблизиться. Если он увидит Тэиля ближе, чем через паутину ноутбука, то сойдет с ума. Поэтому телефон обжигает его сначала адским пламенем, а затем приводит в себя вибрацией уведомления: приезжай И Марк на его плече все-таки издает тихий, но истошный всхлип.

Wash me thoroughly from mine iniquity, and cleanse me from my sin.

У Тэиля мало книжек дома – он вообще не читает, последний раз делал это, наверное, лет пять назад. Но одна книга лежит у него всегда по правую руку на столе; на нее он кладет обычно важные вещи, вроде паспорта или дисконтных карт в магазины для взрослых, чтобы они были на виду. Книга не покидает свое место ни в каких случаях. Если вдруг начнется пожар, каждое живое существо, обитающее в квартире Тэиля (то есть, Донхек, заходящий полистать журналы с пробниками духов и коты, которых он иногда берет на передержку) проинструктированы в первую очередь спасать эту книгу, и только потом себя. Это его выпускной альбом.

Now and ever and unto the ages of ages. Amen.

И они встречаются. Грязь учит грязи: Тэиль, испытанный, использованный на каждый сантиметр, боящийся смотреть в зеркало, потому что знает, что увидит там совсем не себя, а фальшивку с фальшивки, разменную монету и пережеванное десятками тысяч глаз и ладоней зрелище; и Енхо, забывший (специально ли?) имя божье еще в третьем классе, обмазанный липкой желчью и ложью, всегда на грани то ли сативной истерики, то ли жалостливой комы. Грязь учит грязи: Тэиль трогает его, как касался бы самого себя там, где нет больше камер и пошлых неоновых светодиодов, где на нем нет ничего – ни рваных колготок, ни ушей и ошейников, ни застиранной с годами чужой пижамы, где он голый, как младенец, и такой же невинный. Енхо обхватывает теплыми ладонями его шею. Почти также, как мальчик на год старше в Штатах, когда топил его в бассейне, потому что ему не нравилось, что у него другой разрез глаз. Грязь учит грязи: Тэиль целует его, как целует первую звенящую елочными шарами любовь в детском саду, извиваясь, как еловая веточка, до дрожи в пальцах; Енхо поддается, как Галатея Пигмалиону, боясь дрожать и от страха дрожа еще сильнее. Тело Енхо для того, чтобы прятаться, тело Тэиля – чтобы показывать. Они въедаются друг в друга, как куски пазла. Грязь учит грязи. Они впервые спят, когда у Тэиля дома отключают разом интернет, электричество и отопление. Они не договариваются об этом заранее, не планируют и не намекают друг другу об этом; просто Енхо до побелевших костяшек и до скопившейся где-то в животе тошноты его хочет. Он закапывает капли от красноты, сидя в абсолютно пустом автобусе на последнем сидении, закрывает глаза и представляет только его бедра, его руки, его шею, крутит на языке грязные слова, которые позволено шептать только ему, думает о том, как он призывно раздвигает колени, как приоткрывает губы, как подается к нему вперед и как опускается на колени перед ним. Енхо играет в догонялки с собственным сознанием: что поглотит его быстрее – тупое, животное физическое желание или растекающийся по венам стыд. – Со старшей школы хотел с тобой переспать, – шепчет Тэиль, когда Енхо наконец касается его сквозь пижаму. Поэтому как только Енхо кладет его на спину аккуратно, как больного ребенка, совсем не так, как будто собирается выбивать из него последние силы, втрахивая в старенький матрас, Тэиль впервые чувствует от собственного тела что-то большее, чем просто глухое ощущение существования. Они тыкаются друг в друга, в мускусный аромат собственных тел, Енхо вылизывает у него на шее мандалы, и Тэиль обрушивается лавиной стонов и горячего дыхания. Енхо впервые может прыгнуть в это зыбучее тупое желание отыметь, в почти библейскую похоть, в животное и низменное без выкуренного за пару минут на балконе косяка. Без открытой вкладки с онлифансом перед ним – потому что, еб твою мать, идеал, глянцевая картинка с призывными надписями, секс-символ, воплощение его грехов до последнего волоска на подбородке – все перед ним, как на блюдечке, как застывший между страниц английского словаря гербарий, еле дышащий, дрожащий то ли от возбуждения, то ли от дикого холода, то ли от чего-то еще. Никто из них вообще не торопится лезть куда-то, куда стыдно смотреть – это как медленный танец, оба стесняются приглашать первыми, – и Тэиль выныривает из собственной мелодии стонов и копошения, чтобы оценить чужие метки на собственной коже (они все как будто на своих местах. Как будто ждали момента распуститься – искали автора, который их расставит по чертежам и эскизам). На всем, что любит Енхо, есть следы зубов. Тэиль – яблоко, которое он кусает.