I’m a good pretender

— Ваше Величество! — восклицает Хонджун, падая перед Уеном на колени. Он складывает руки в молитвенном жесте, опускает голову, подползает ближе, почти что втискивается между широко расставленных ног Уена. Кажется, он еще никогда ни перед кем так не унижался. — Смилостивьтесь над своим несчастным слугой! Окажите ему услугу, о которой он так робко осмелился попросить! Сидящий на диване посреди съемной квартиры Хонджуна Уен откровенно ржет над ним, дергается всем телом, чуть не проливая пиво Хонджуну на только сегодня высветленные волосы. Совсем пьяный, Хонджун разводит ноги Уена до предела, положив ладони на бедра, влезает, пересекая все личные границы, и упирается макушкой в живот. Тогда Уен складывается пополам, обволакивая его голову теплом своего тела и мягкой тканью футболки, стучит свободной ладонью по спине, а пиво ставит прямо на седьмой позвонок, так что Хонджуну теперь не выбраться. Он даже почти засыпает, пока Уен пытается отдышаться. — Ладно… ладно, — разогнувшись, говорит Уен. Настойчивой рукой он отпихивает Хонджуна от себя, откидывается на спинку дивана, утирает выступившие слезы. — Я согласен спасти твою прекрасную жопу. У Хонджуна все нутро щекочет от счастья. Или, может, это три бутылки пива и хрен знает сколько соджу. Учитывая, как за мгновение ему становится намного хуже, второе предположить проще. Сорвавшись с места и чуть не поскользнувшись на ковре, Хонджун на еле держащих ногах бежит в туалет. — Всегда пожалуйста! — кричит ему вдогонку Уен. До Рождества 7 дней. Результат пьяной ночи становится очевиден Хонджуну лишь в день отъезда, когда ранним утром Уен появляется у него на пороге с чемоданом и сумкой вдобавок. Они, конечно, обсуждали все на трезвые головы, договаривались и вместе придумывали историю их отношений, но мозг Хонджуна как-то отказывался регистрировать реальность: Уен взаправду поедет с ним к родителям, притворяясь его парнем целых две недели. — Почему ты вообще на это согласился? — спрашивает он Уена, отрываясь от телефона, где только что пришло сообщение от отца, что тот приедет через пятнадцать минут. Ухватившись за полностью вытащенную ручку чемодана, Уен усаживается на него, кладет подбородок на сложенные ладони. Он поднимает брови, словно Хонджун задал самый глупый вопрос на свете, а потом хитро усмехается. У Хонджуна нет времени на его выкрутасы, так что он начинает одеваться. — Ну, — начинает Уен, но сразу замолкает. Бросив на него быстрый взгляд, Хонджун возвращается к надеванию кроссовок без помощи рожка, потому что он все забывает украсть свой любимый из родительского дома. — Я подумал, что это будет весело. — Тебе-то да, — бурчит Хонджун себе под нос. — Что ты сказал? — Ничего, дорогой, — Хонджун выделяет слово издевательским тоном. — Отец скоро будет. Готовься любить меня так, будто делаешь это по-настоящему. От Уена доносится слабый смех, на который Хонджун не обращает никакого внимания, пытающийся разобраться с заедающей молнией куртки. Говорила ему мама покупать одежду с металлическими застежками. Утренний холод морозит Хонджуну уши и нос, пока они ждут серебряный Хендай, неловко стоя посреди пустого двора; только он, Уен и два чемодана между ними. — У тебя еще есть шанс сбежать, — говорит Хонджун, хотя, похоже, он единственный, кто хочет это сделать. Из-за угла показывается заветная машина. Несмотря на мороз, Хонджун вытаскивает руку из кармана и машет ей. — Нет уж. Я что, зря уволился? — Ты что сделал?! Вместо пояснений Уен хлопает его по спине, обнимает за талию одной рукой, чуть притянув к себе, и тоже активно машет, аж подпрыгивая. От такого напора Хонджун весь сжимается. Отец коротко бибикает им, радостно приветствуя. Не успевает он припарковаться, как Хонджун, чудом выскользнув из захвата, бежит к машине, таща за собой чемодан, утопающий колесиками в снегу. Из-за природных препятствий Уен с легкостью нагоняет его, перехватывает чемодан за боковую ручку, поднимает в воздух, изворачивая руку Хонджуна, отчего он запинается, утянутый в сторону, чуть ли не падает, но Уен встает на пути между ним и землей, так что Хонджун приземляется прямо ему на грудь. Лишь бы отец этого не видел. К ужасу Хонджуна, отец стоит у открытого багажника, смотрит на них слегка насмешливым, но все равно мягким взглядом, какой появляется у него всегда, когда Хонджун проявляет свою неловкость, не умеющий выполнять самые базовые действия. Словно истинный джентльмен, Уен самостоятельно убирает в багажник оба чемодана, активно отказываясь от помощи отца, знакомится с ним должным образом — о нет, отец уже очарован. Теперь он расстроится, услышав через пару месяцев новость о том, что они с Уеном расстались. По привычке, Хонджун устремляется к переднему пассажирскому сиденью, но и тут Уен преграждает проход, открывает заднюю дверь, очень выразительно молча напоминая ему, что они должны разыгрывать близость. Хонджуну ничего не остается, как залезть в заднюю часть салона, проворковав Уену любящим голосом: — Спасибо, Уен-а. Дверь за ним захлопывается слишком громко. Буквально через секунду Уен оказывается с другой стороны, пытается выискать замок ремня безопасности под собственным пуховиком и сумкой и одновременно тянет сам ремень. За ним следует отец; усевшись за руль, он проверяет, все ли пристегнулись, только потом трогается с места. Впереди несколько часов страданий, и Уен приносит меньшую их часть. Спасаясь от неминуемой тошноты, Хонджун надевает наушники, включает музыку достаточно громко, чтобы разговор отца с Уеном превратился в нечленораздельный поток голосов на фоне, утыкается взглядом в окно, разглядывая предметы вдалеке. Если смотреть на близкий пейзаж, то укачает. Где-то через четыре песни, когда он сидит с закрытыми в полудреме глазами, Хонджун чувствует, как к его ладони, расслабленно лежащей на бедре, прикасаются, а затем вовсе полноценно сжимают ее. Обычно он бы выдернул руку, но сейчас ему так лень двигаться, и, к тому же, немного скиншипа не помешает: нужно поддерживать их не особо маленькую ложь. — Отец, удачной смены! — кричит Уен на прощание, бросив оба чемодана на снег перед домом родителей Хонджуна и размахивая руками. Когда они успели перейти на неформальную речь? Впрочем, Хонджун не особо удивляется. Это ведь Уен. Хендай уезжает, мигая фарами напоследок, отправляя отца на работу. С тихим скрипом открывается дверь дома — мама вышла их встречать. — Привет, мам, — у Хонджуна нет никакой энергии, она вся задавлена тошнотой, поэтому он говорит еле слышно, просто дает себя обнять. Правда, мама не уделяет ему никакого внимания — что удивительно — и почти сразу выпускает из объятий, обращаясь к Уену. — Рад тебя видеть. Тошнота, может, проходит, но на ее месте появляется головная боль, тупая и надоедливая, от которой можно избавиться одним способом: поспать. Хонджун так и поступает, оставляя Уена и маму на улице, чемоданы тоже, уходит в свою комнату, где его ждет застеленная кровать, счастливо снимает штаны и ложится, закутавшись в одеяло. Ему незачем беспокоиться за маму — Уен точно сможет ее развлечь. Он оказывается прав. Его будят громкие голоса и совершенно не сдерживаемый смех, доносящиеся с первого этажа. За окном уже сумерки. Сначала Хонджун раздумывает заснуть обратно, но пронзительный ломаный крик Уена дает понять, что отдыха в ближайшее время не предвидится. “Украли! Карта украдена моя! Мой кван!” — оповещает Уен вдогонку к своему крику, на таком же высоком тоне. Тяжело вздохнув, Хонджун вылезает из-под одеяла: сначала одна нога, за ней вторая, в конце торс. Кожа сразу же покрывается мурашками, и он спешит натянуть штаны, ведь нельзя появляться в “неприличном” виде, иначе мама наругает. Ну и что, что его увидят только она и его “парень”. Лестница приводит прямо в столовую, где сидят нарушители тишины. Если спуститься со второго этажа всего на пару ступенек, то через редкие брусы можно подглядывать за происходящим на первом, но для этого надо совсем сжаться в комочек. В детстве заниматься таким было намного проще. Хонджун не пытается прятаться, спускается как обычно, морщась от света люстры. Его либо не замечают, либо игнорируют. Уен стоит к нему спиной, с порозовевшей шеей, контрастирующей с белой кофтой и высветленными по нижней части головы волосами, трясет в воздухе маленькими красными картами, а мама сидит напротив него, смеется во весь голос, обмахиваясь самодельным карточным веером. Нужно было предупредить, что с ней нельзя играть в хато. — Это жульничество! Требую вернуть мою ставку! — продолжает Уен, получая в ответ от мамы покачивание головой и непрекращающийся смех. — На сколько она тебя надула? — спрашивает Хонджун, положив руку Уену на плечо. Уен сразу же реагирует на его появление, поворачивает голову и быстро целует в щеку, а потом начинает тираду о том, какая у Хонджуна подлая мама. Совершенно не слушая, Хонджун концентрируется на ощущениях от поцелуя; конечно, такое публичное выражение чувств стоило ожидать от Уена, с легкостью целующего своих друзей, но Хонджуну все равно непривычно, потому что Уен целует всех, кроме него. На коже остается небольшой мокрый след, который Хонджун утирает рукавом. — Причесался бы, — говорит мама посреди тирады Уена. — А то как чушка. — Ну мам, — ноет Хонджун, приглаживая растрепавшиеся во сне волосы. — У меня расческа в чемодане, вместе с остальными вещами. — Так иди достань. Сгорбившись, Хонджун покорно проходит к чемоданам, с трудом переворачивает свой — все-таки, у него там все вещи, даже ноутбук, подарки и зимние сапоги. Вместе с расческой он берет пижаму. — Я мыться, — оповещает он, но карты на новую игру уже розданы, так что никто не обращает на него внимания. Чтобы добраться до душа, нужно пройти по улице, с чем Хонджун пытается мысленно смириться, пока выуживает свои кроксы из глубин обувной тумбы. — Сына! — А? — Бойлер холодный, сегодня никто не мылся. — Я нагрею тогда, — деваться некуда, он не будет мыться под ледяной водой. Прохладную воду, начинающую течь посреди мытья, когда идешь последним, еще можно пережить, а нетопленный бойлер — идеальный вариант познать все страдания этого бренного мира. Когда мелкие дрова в печке под бойлером никак не хотят разгораться, Хонджун всерьез задумывается, стоит ли ему сцепить зубы и героически выдержать девятый круг Ада. Или незаметно прокрасться на кухню, налить тазик горячей воды. Или, может, побиться головой о стену. Поуговаривать дрова разгореться. Напихать побольше бумаги. Нагреть бойлер теплом собственного тела. Вернуться домой и признаться маме, что у него ничего не получается. Как обычно. В комнате еще и холодно, а Хонджун не надел куртку. — Хен? — Уен стучится в закрытую дверь. — Тебя почти час нет, все нормально? Уведя колени в сторону, потому что места невозможно мало, Хонджун дотягивается до ручки и изо всех сил дергает заедающую дверь на себя. Стоящий в предбаннике Уен одет в пуховик — умный, в отличие от Хонджуна. — Нет, — признается Хонджун. Его взгляд падает на собственные розовые с цветочками огородные шлепки на ногах Уена. — Не топится. С Уеном в комнате и так нулевое по размерам пространство превращается в негативное. Он садится на корточки перед Хонджуном, тянется заглянуть в печку, подтянув рукава — и делает все с такой уверенностью, что у Хонджуна слегка трепещет сердце. — Дрова отсырели, — заключает Уен, вытащив деревяшки, которые Хонджун понапихал. — Надо сначала просушить мелочь, чтобы от их горения высохли дрова побольше. Здесь есть нож? — Нож? — переспрашивает Хонджун, совершенно не понимая, зачем Уену он нужен. — Нет, не думаю. — Тогда свой принесу. Оказывается, ножом Уен натесывает тонкие стружки на небольших палочках, чтобы огонь мог за них зацепиться и гореть дольше. Потом, когда мелочевка с бумагой разгораются, он подкладывает пару дров побольше. Все это время Хонджун сидит, зажатый между ним и стенкой, наблюдает за работой, удивляясь навыкам Уена. — Нельзя забивать печку, — наставляет Уен, и от его слов Хонджуну становится немного стыдно. — Должно быть пространство для воздуха, чтобы огонь хорошо горел. — Я поражаюсь, — Хонджун сам не знает, почему и зачем такое говорит, — что ты ни с кем не встречаешься. Красивый, столько всего умеешь, нравишься родителям. — Уен смущенно улыбается, не отводя взгляда от огня. — Конечно, надоедливый пиздец, — улыбка пропадает с его лица, — но кто-то ведь любит такое. Закрыв дверцу печки, Уен встает, оглядывается в поисках места, куда можно сесть, но его единственный выбор — край поддона душа. Так что он остается стоять. — Не знаю. Сердце еще ни на кого не екало, понимаешь? Хонджун смотрит на него, стоящего посреди душевой с серыми стенами, где помещаются только бойлер, душ, раковина, невысокий табурет, корзинка для дров и крючки с полотенцами, одетого в белую кофту и голубые джинсы, в кремовый пуховик, в дурацкие шлепки с белыми носками, рассматривает его расслабленное лицо, как длинная черная челка спадает ему на глаза, но Уен, привыкший, не убирает ее. Что за прическа вообще такая: сверху черные волосы, а снизу блонд? Хонджун смотрит и не понимает. Он честно мотает головой. — Наверное, я никогда не влюблялся достаточно сильно, чтобы что-то екало. На этом разговор заканчивается. В комнате быстро становится тепло, Хонджун начинает немного потеть от духоты. Каково Уену в пуховике — он даже представить не может. Хотя бы стена остается прохладной. Время от времени Уен проверяет огонь, подкладывает дрова в полном молчании, не пугаясь ужасного жара, грозящего обжечь пальцы. Лишь бойлер шумит. — Можешь идти мыться, — наконец сообщает Уен, отряхивая руки от кусочков коры и грязи. — Я за тобой. Радостный Хонджун вмиг поднимается с табурета, даже хватается за края свитшота, но сразу же останавливается, поняв, что Уен не собирается оставлять его одного. — Эм, — мнется он. — Ты уходить не будешь? Очнувшись, Уен встряхивает головой. — Прости. Я в предбаннике посижу. Стоя в своей комнате после горячего душа, Хонджун пытается осмыслить два чемодана у шкафа, а также второй комплект из аккуратно расправленных подушки и одеяла на кровати. Постельное белье самого Хонджуна очень удобно сдвинуто к стене. У него, конечно, довольно большая кровать, но двум взрослым будет тесновато. С другой стороны, странно просить положить Уена отдельно, учитывая, что из свободных спальных мест есть только продавленный старый диван, который даже не раскладывается, и такой же старый футон. Мама точно откажется. — Твоя мама сказала, что верит в нас, — говорит Уен у Хонджуна за спиной. Хонджун не хочет задумываться о том, что это значит. Для Хонджуна в целом непривычно лежать в кровати с другим человеком, а делать это в своей детской комнате — абсолютно мозговыносяще. Рассматривая старые плакаты на стене напротив, он прислушивается к звукам, исходящим от Уена: немного свистящее от соплей дыхание, стук пальцев по экрану телефона, ответная тихая вибрация, шуршание одеяла, когда он двигает ногой. Вот он усмехается, резко выдыхая. Чешется. Один вопрос все крутится у Хонджуна в голове. — Ты правда уволился? Уен отвечает не сразу. Какое-то время он продолжает мотать ленту — Хонджун слышит характерные стуки и видит краем глаза меняющееся от мелькающих фотографий освещение. — Да, — все-таки говорит Уен. — Мне предложили работу в другой компании на лучших условиях, но начну только с нового года. Так что я решил устроить себе отпуск. — Помогать мне не разочаровывать родителей который год подряд для тебя отпуск? Заблокировав телефон, Уен откладывает его на тумбу рядом с кроватью, и они остаются в темноте. Раздается скрип пружин, замерший Хонджун чувствует, как Уен рядом с ним поворачивается на бок, отчего он немного сползает в образовавшуюся между ними вмятину, а лицо Уена оказывается непозволительно близко. — Для меня отпуск — быть рядом с тобой, милый. Широкую улыбку Уена видно и без света. Конечно, Хонджун смущается, поэтому ему обязательно нужно смутить Уена сильнее; вытащив руку из-под одеяла, он тянется к Уену, заправляет выбившийся локон ему за ухо, а потом проводит пальцами от виска под подбородок. Уен слегка задирает голову. — От одной мысли о тебе я чувствую себя отдохнувшим, — шепчет Хонджун как можно более соблазнительно. Захихикав, Уен сжимается, толкает Хонджуна в плечо, отвечает слишком громко: — Ты что такое говоришь! — Ты первый начал! — Спите уже, голубки! — доносится из-за стены мамин голос, заставляющий мгновенно успокоиться. Напоследок ткнув Уена в бок, Хонджун отворачивается к той самой стене, отгораживающей его спальню от спальни родителей, к которой мама так любезно его уложила. Позади него Уен тоже меняет позу, довольно долго ворочается, и когда Хонджун уже собирается спросить, что не так, Уен начинает разговор первым: — Хен, можно тебя обнять? Мне тяжело засыпать на новом месте. Услуга за услугу или что? В любом случае, Хонджун решает, что обделять тактильного Уена этой самой тактильностью, сейчас очень важной ему, смысла нет. — Можно, — говорит он на грани сна. Сразу же Уен приникает к его спине, зарывается носом в шею, перекидывает руку через живот, слегка сжимая, ногу тоже кладет на Хонджуна, сдавливая ему колени. В целом Хонджун весь задавлен. Размеренное дыхание Уена помогает впасть в определенный ритм, быстро убаюкивающий Хонджуна. До Рождества 6 дней. Проснувшись после полудня, Хонджун сразу садится за работу. Буквально. Первым делом, выбравшись из кровати, он обустраивает рабочую зону на своем школьном столе: ноутбук, бумага и ручка, место для кружки. Только когда на ноутбуке оказываются открытыми почта и рабочий чат, Хонджун спускается на первый этаж позавтракать. Встречает его один Уен, сидящий все на том же месте, где играл в хато, спиной к лестнице, теперь что-то пишущий в блокноте. — Доброе утро, — голос у Хонджуна все еще немного охрипший после сна. Он направляется напрямую к пятилитровой бутылке с водой из родника, уже наполовину выпитой, пьет из горла, проливая немного воды на подбородок и пижаму. — Твои родители уехали закупаться к Рождеству, — сообщает Уен, не отрываясь от письма. — Мама попросила передать, что теперь я ее любимый сын, потому что встаю достаточно рано и помогаю по дому. Еще играю с ней. — Я начну с ней играть, когда она перестанет жульничать. В холодильнике под лестницей оказывается не так много еды, как Хонджуну хотелось бы видеть, но протеиновый йогурт вполне поможет ему протянуть до ужина. Или, в его случае, обеда. Хонджун вытаскивает заветный йогурт из холодильника, крадет чайную ложку из пустой кружки на столе, усаживается на один из свободных стульев, снимает алюминиевую крышку и начинает слизывать с нее йогурт. Странный взгляд Уена заставляет его остановиться. — Что? — спрашивает он, но Уен лишь фыркает. — Дай поесть спокойно. — Крутые парни не облизывают крышки, — усмехнувшись, Уен откидывается на спинку стула, сложив руки на груди. Выражение его лица дает понять, что он считает себя одним из этих крутых парней. Хонджун мгновенно закипает; нельзя с ним разговаривать, пока он не проснулся полностью. — Что в этом крутого? Ты переводишь продукт, на который потратил деньги! И даже не начинай про грязные крышки! Как они могут быть грязными, если ими закрывают еду! Ты просто пытаешься выебываться тем, что абсолютно неважно, пока я живу свою счастливую жизнь, облизывая крышки! — Да на крышке всегда закисший йогурт, самый невкусный! — Нормальный он! Если тебе не нравится, то можешь снять ложкой и размешать с остальным! — Комочки все равно остаются! — Знаешь что, — Хонджун решает поставить точку в пустом споре до того, как он перейдет в нечто большее, — ты прав. Я не крутой, поэтому продолжу облизывать крышки йогуртов. Тебе придется смириться с тем, что твой парень скучный. — Ты не скучный, — сразу же парирует Уен. — Наоборот, мне с тобой всегда весело. Кто еще будет ссориться со мной по поводу йогурта? Вместо ответа Хонджун засовывает ложку йогурта себе в рот. Закрыв блокнот, Уен облокачивается на стол, ставит подбородок в ладонь. — Насчет облизывания крышек, — говорит он. — У каждого из нас есть странные привычки. Ну все, это последняя капля. Совсем разозлившись, Хонджун выкидывает руку с ложкой в сторону входной двери. — Давай, иди! Выход там! Вместо того, чтобы уйти, Уен варит Хонджуну кофе в турке. Позавтракав, Хонджун уходит с кружкой кофе в комнату, работает до тех пор, пока у него не затекает все тело. Тогда он решает размяться и одновременно сделать полезное дело — отнести кружку в мойку, иначе она навсегда останется на столе. Раковина находится в небольшом помещении между входной дверью и столовой, чуть поодаль, рядом с плитой. Хонджун никогда не решался назвать это место кухней: просто какой-то проход, в который впихнули никуда не помещающиеся, но жизненно необходимые вещи. Вся готовка происходит в столовой. Как только кружка ставится сушиться, Хонджун вспоминает, что нужно почистить зубы. Потом стоит все-таки переодеться из пижамы в домашнюю одежду, чтобы мама не ругалась. Он сталкивается с Уеном на входе в столовую, где всегда стоит, пока чистит зубы, смотря в окно. Весь в снегу, Уен заходит с улицы, стучит ногами на коврике в прихожей, таким образом отряхивая кроссовки. — Я почистил дорожки, а то ночью снегопад был, — говорит он, снимая красными ладонями налипший на джинсы снег. Пальцы у него совсем не сгибаются. Хонджун промывает рот от зубной пасты, помогает Уену раздеться, закутывает его замерзшие руки в три полотенца. — Мог бы перчатки надеть, — ворчит он, пока поднимается по лестнице; Уен идет прямо за ним, виновато смеясь. — Я не понимаю, зачем ты выделываешься перед моими родителями, если мы все равно скоро расстанемся. Они ведь будут выносить мне мозг, что “как это так, ты потерял самого лучшего на свете парня и теперь до конца жизни будешь одинок”. — Но мы можем остаться друзьями, не так ли? — робко спрашивает Уен. — К тому же, как по мне, это естественно, что я как твой парень хочу показать твоим родителям свои лучшие стороны. На данный момент мы встречаемся и не думаем расставаться. Или? — Уен театрально вздыхает. — Ты привез меня сюда, хотя разлюбил? Я сейчас заплачу. — Это я от тебя заплачу, — подшучивает Хонджун. Усевшись за стол, он уже в процессе надевания наушников, когда Уен подает голос: — Можно я посижу с тобой? Мне больше нечего делать. — Только не мешай. Поразительно, но Уен вправду не мешает. Как только у него отогреваются руки, он берется играть в приставку, даже в наушниках, чтобы не отвлекать Хонджуна. Еще бы не издавал всякие звуки, было бы вообще идеально, но Хонджун мирится с ними. Заказчик прислал срочные правки — их нужно сделать до завтрашнего утра. У Хонджуна работы непочатый край, поэтому ему приходится пропустить ужин, лишь бы сидеть не всю ночь, а только половину. Уен приносит его порцию за рабочий стол, передает послание мамы, что она понимает ситуацию, но ей все равно грустно, что Хонджун не смог быть с ними. — Ничего, я сделаю правки и буду свободен. По крайней мере, в ближайшие пару дней, если потом новые не пришлют, — отвечает Хонджун. — Скажи ей, что я обязательно поиграю с ней в хато и посмотрю кино. — Хорошо, — только и говорит Уен, забирая пустую тарелку. Хонджун отворачивается к экрану, где снова загружается вылетевший Иллюстратор. Как приятно, что у него есть привычка регулярно сохраняться. От усталости он даже не сразу замечает поглаживаний по голове; всего пара движений — и все заканчивается. Посреди ночи, с уже слипающимися веками, Хонджун почти падает на спящего Уена, пока переползает через него на свое место. Пробурчав что-то невнятное, Уен помогает ему добраться до места назначения, укрывает одеялом и крепко обнимает, прямо как прошлой ночью. Хонджун засыпает раньше, чем успевает возмутиться. До Рождества 5 дней. — Как вы познакомились? — спрашивает лучшая подруга мамы Хонджуна, живущая неподалеку, смотря на Уена таким взглядом, словно сейчас его съест. Поразительно, но Уен прекрасно выдерживает ее психологическое давление. — В интернете, — фактически это правда. Просто Хонджун не уточняет, что они встретили друг друга в группе для гей знакомств. Причем, ненамеренно, — их свел один комментатор, с которым они оба начали сраться. — Сейчас все знакомятся в интернете! — восклицает она восхищенно. — И что, так легко сойтись с совсем чужим человеком? — Проще найти кого-то с похожими увлечениями, — объясняет Хонджун. Сидящий рядом с ним Уен поддакивает. — Знаете, как кружок по интересам, только размером на весь мир. Не то чтобы вы вообще ничего друг о друге не знаете. У вас с самого начала есть тема для разговора. — О-о-о, вот как. Чья-то еще тупость — отличная тема для разговора. Хонджун уже почти лег спать, когда Уен написал ему в личку, как он рад, что отстаивал правду не в одиночку. Отправив в ответ сердечко, Хонджун не ожидал наутро обнаружить с полсотни сообщений. Сначала он хотел молча заблокировать Уена, но, совершив ужасную ошибку в виде прочитывания всей односторонней переписки, попал под чары и стал дружить с ним. С самого утра и до раннего вечера они сидят в компании родителей и соседки, выслушивают сплетни о совершенно незнакомых даже Хонджуну людях, рассказывают выдуманные на ходу истории об их отношениях. А, да, помнишь, как… — Ура, мучения закончились! — кричит Уен на всю улицу, когда взрослые наконец отпускают их погулять вдвоем. Вдалеке ему в ответ гавкает собака. Погода отличная, не слишком холодно, но солнце уже заходит, к сожалению. — Честно, хен, мы столько всего наплели, что я сам почти поверил в реальность наших отношений. — Ага, я тоже, — Хонджун идет, рассматривает белоснежные сугробы и сосульки на скатах крыш, собирается сворачивать в сторону дома, как вдруг Уен берет его за руку, останавливая. — Не хочешь реально погулять? — спрашивает он с таким взглядом, что Хонджуну разбивает сердце одна мысль о том, чтобы отказаться. Поэтому он соглашается. Уен выбирает дорогу, ведет за собой, как будто это он провел тут все детство, однако ощущение исчезает, как только Уен начинает тыкать пальцем во все стороны, раскрыв рот от восхищения. “Хен, смотри! Смотри!” — звучит Хонджуну в ухо каждые полминуты. Конечно, Хонджун видел интересные штучки архитектуры в их окраине многие годы, но все равно смотрит, куда Уен показывает, комментирует попадающиеся на глаза любимые вещи. Например, разрисованные цветы, висящие на одном из заборов. Или дом, выглядящий как замок. Или перебегающую им дорогу кошку. Если уйти чуть подальше, то можно добраться до леса. — Уен, — предупреждает Хонджун строгим голосом, — мы не пойдем в лес. Уже темно. — Недалеко! За те деревья! Ну пожалуйста! — Давай завтра, я замерз. Надувшись, Уен делает шаг обратно к дороге, и Хонджун расслабляется от мысли, что они сейчас пойдут домой, упускает момент, когда Уен проводит обманный маневр, разворачивается и на полной скорости убегает в лес. — Эй! Вернись! — Хонджун бросается за ним, старается не упустить из виду кремовое пятно посреди черных деревьев и белого снега, пугается, что они зайдут слишком глубоко, но Уен останавливается почти сразу же, сгребает снег голыми руками, нагнувшись, даже не лепит особо снежок, кидает просто так, отчего снаряд разлетается на три части, полностью минуя Хонджуна. — Ты сейчас доиграешься! Дорога все еще видна позади деревьев, так что Хонджун переключает внимание на игру. Он лепит ответный снежок, запускает его в сторону Уена, попадая ему в бедро. Целиться проще, когда у тебя короткие волосы, не закрывающие обзор, а не как челка Уена, попадающая ему в глаза, потому что он дергает головой и постоянно наклоняется, чтобы набрать снега. От большинства атак Хонджун ловко уворачивается, прячется за деревьями, нападая исподтишка, старается зайти Уену за спину, из-за чего Уен постоянно крутится. В один момент, посреди очередной перебежки до соседнего дерева, Хонджун высматривает местоположение Уена, видит, как он разгибается, держа в одной руке снежок, а другой убирает с лица челку, и вдруг невероятно странное чувство возникает у него в теле, какое он никогда раньше не испытывал. Словно его сердце остановилось на пару секунд, в животе что-то упало, и весь мир стал другим. Его начинает подташнивать, а в груди щемит. Так, вы говорите, должно сердце екать? Снежок прилетает прямо ему в лицо. Когда Хонджун счищает снег с глаз, перед ним оказывается обеспокоенный Уен. На этом игра заканчивается. Мокрые и замерзшие, они добираются до дома, где родители отчитывают их за “детское поведение”. Хонджун снова моется первым. Уен просит прощения до тех самых пор, пока Хонджун не говорит, что уже устал от его извинений. Ему страшно ложиться спать. Забравшись в кровать, Хонджун пытается подготовиться к неминуемой участи быть обнятым, но теперь он не имеет никакого понятия, как отреагирует на любое прикосновение. Как обычно, он отворачивается к стене, притворяется спящим, ожидая прихода Уена. В этот раз объятия кажутся чувственнее. До Рождества 4 дня. Несмотря на жалобы Уена на абсолютно вымокшие кроссовки, он чувствует себя отлично, в отличие от температурящего Хонджуна, бегавшего в сапогах. Провести весь день в кровати — не самая плохая участь, если бы не надвигающиеся праздники. Уен помогает украшать дом, а Хонджун в это время пытается понять самого себя. До Рождества 3 дня. Простуда Хонджуна проходит за день, словно ее никогда и не было. Он даже просыпается пораньше, отдохнувший, по пути к лестнице натыкается на первые рождественские украшения: пара искусственных еловых веток с золотыми шариками висит на стене напротив входа в его комнату. Выйдя из комнаты, Хонджун подписал себе приговор — он не сможет вернуться туда, пока мама не закончит украшать все внутри, что, в лучшем случае, займет времени до обеда. У него даже не настолько большая спальня! Но мама все равно умудряется из года в год бить собственный рекорд по длительности пребывания в ней. Проснуться пораньше для Хонджуна — все еще слишком поздно для Уена, который уже давно на ногах, одетый и причесанный, стоит у плиты, размеренно перемешивает овощное рагу. Глядя на его сосредоточенный профиль, Хонджун испытывает бурю новых эмоций, выливающуюся в одно-единственное желание. Не раздумывая, он поддается влечению, обнимает Уена за талию, стараясь не мешать готовить, приникает сухими губами к шее, отчего Уен зажимается, хихикая. Его волосы щекочут Хонджуну лицо. Освежающий шампунь и вкусная еда — вместе эти запахи почти что усыпляют Хонджуна. Он кладет голову Уену на плечо, не переставая обниматься, иногда посматривает на овощи, но по большей части держит глаза закрытыми. — Не засни, — шепчет Уен ему в макушку. — Это опасно. — Очень хочется, — признается Хонджун. Из столовой, где сидят родители, доносится звук затвора камеры. Конечно, мама сфотографировала их в такой компрометирующей ситуации; еще и разошлет всем своим подругам, в первую очередь соседке. Неимоверно смущает, но Хонджун никак не реагирует. — Мне тоже пришлите! — выкрикивает Уен. Оттого, что он повернулся в противоположную Хонджуну сторону, голова Хонджуна спадает с его плеча. — Пойду за стол, — сообщает Хонджун, отпускает Уена, делает шаг, и сразу же ему прилетает ощутимый шлепок по заднице. Вот она, любовь. После завтрака мама объявляет, что настало время украшать елку, с чем они и так затянули из-за Хонджуна — все-таки, нельзя исключать члена семьи из самой важной части подготовки к Рождеству, даже если этот член не особо хочет что-либо делать. И все равно Хонджун избегает большей части активностей, монотонно распутывая всю огромную коробку гирлянд, сидя поодаль от остальных, чтобы не мешать отцу и Уену развешивать украшения, пока мама ими командует. На елку, достающую до самого потолка, уходит целый день и пара сотен игрушек. В конце, вешая гирлянды, Уен решает ускорить процесс, просто обегая елку, с каждым кругом набрасывая гирлянды выше, а Хонджун следует за ним, поправляя провода. — Твоя комната остается на завтра, — говорит мама, грозя Хонджуну пальцем. — А сейчас мой любимый сын наденет звезду. По привычке, Хонджун вытягивает руки, чтобы принять верхушку в виде звезды, ведь всю жизнь он был любимым и единственным сыном, но мама подходит с ней к Уену, вручает сокровище ему, сияющему ярче этой самой золотой звезды с блестками. — Почему он?! — Хонджун совершенно не скрывает ни своего возмущения, ни того, насколько он расстроен. — Я твой сын! — Ничего, быть на втором месте тоже хорошо, — от кого, а вот от отца Хонджун такого предательства не ожидал. Что, в этой семье все против него? — Не когда места всего два! По правде говоря, Хонджун не хочет устраивать скандал, потому что мама разозлится, что он позорит ее перед гостями, даже если единственный гость тут Уен, который неловко стоит одной ногой на ступеньке стремянки, готовый подняться надеть звезду. Собственные чувства подводят его. Все перевернулось с ног на голову, он реагирует и ведет себя по-новому, не сдерживается и сразу пугается этого. Кажется, он сходит с ума. Посреди накатывающей истерики Уен берет его за руку, возвращает в реальность теплым прикосновением. Уперев взгляд в пол, Хонджун следует за ним, когда Уен тянет его в сторону елки. Он подталкивает первым залезть на стремянку, и Хонджун повинуется, поднимается по чуть шатающимся ступенькам, стараясь не расплакаться, — Уен прямо за спиной, на ступеньку позади, с этой чертовой звездой в руке. На самом верху стремянки, когда идти больше некуда, он приобнимает Хонджуна за талию, отдает звезду с подбадривающей улыбкой. — Твоя мама снимает видео, — шепчет он Хонджуну в ухо, на что тот лишь фыркает. Как иначе. Хонджуну приходится использовать обе руки — одной он наклоняет верхнюю ветку, а другой надевает на нее макушку. Он не боится упасть, потому что Уен держит крепко. Звезда надета, а Уен все не отпускает и слезать, похоже, тоже не собирается, даже когда Хонджун слегка пихает его ногой. Сердце Хонджуна бьется где-то в горле, раза в три чаще обычного. Оно останавливается, как только Уен разворачивает Хонджуна к себе, кладет ладони ему на шею, не давая сбежать, наклоняет его голову. От волнения Хонджун зажмуривается. Обветренные губы касаются кончика его носа. Снизу доносится дуэт сокрушенных голосов. — Извращенцы! — кричит Уен в сторону родителей, смеясь. Уже ночью, лежа в кровати в одиночестве, Хонджун вспоминает прошедший день. Что-то изменилось между ним и Уеном. Пока Уен помогал ему спуститься со стремянки, пока мама зажигала все гирлянды, пока они стояли в свете цветных лампочек с выключенной люстрой, пока болтали сначала за ужином, а потом просто сидя за столом, пока играли в хато вчетвером, как Хонджун и обещал, — Уен либо держал его за руку, либо много касался, но каждое его действие, каждое слово по отношению к Хонджуну отдавало грустью, умело скрытой за шутками. Может, Хонджун просто придумывает в силу своей новоявленной любовной болезни. Так отчаянно желает, чтобы Уен тоже был влюблен в него, страдал из-за упущенного момента, как и сам Хонджун. “Сердце еще ни на кого не екало, понимаешь?” Эта фраза все крутится у Хонджуна в голове, пугает его, заставляет трусить с признанием. Точно не в этом году, не до того, как они уедут, иначе произойдет катастрофа. Он не сможет притворяться. — Конечно, это очень тупо, учитывая нашу ситуацию, но… ты такой… Я не знаю, как такое произошло. Должно было быть весело. Что-то нихуя. Собственный монолог, сказанный вслух для человека, которого даже нет в комнате, приносит большее отчаяние. Отчаяние превращается в раздражение, раздражение — в злость. Злость выражается в виде изо всех сил брошеной в стену подушки. Вторая прилетает в ту же точку, сползает по стене и шлепается сверху первой. Невыносимо хочется, чтобы Уен зашел прямо сейчас, в этот самый момент, пока Хонджун на эмоциях, спросил, что случилось. “Я влюбился в тебя!” Вот что случилось. Дверь остается закрытой. Более-менее успокоившись, Хонджун поднимает подушки, возвращает их на места, ложится сам, надеясь, что сможет быстро уснуть. — Там такие красивые звезды, — говорит Уен тихим голосом, как только заходит в спальню. Хонджуну неизвестно, сколько прошло времени, пока он просто лежал с закрытыми глазами, но ему так и не захотелось спать. — Я засмотрелся, не заметил, как просидел почти час снаружи. От Уена веет холодом улицы. Когда он ложится в кровать, их плечи касаются. Хонджуну все равно кажется, что они на далеком расстоянии друг от друга. У него так много слов крутится на кончике языка, еще больше мыслей в голове, но он ничего не может из себя выдавить. Совсем неловко из-за того, что Уен явно не спит. — Прости, — в какой-то момент доносится от Уена. Хонджун сразу же забывает о своих страдальческих рассуждениях: сбежать или остаться. — За что? — его голос срывается под конец предложения. — Что поцеловал тебя. Я подумал… — Ты и до этого меня целовал, — перебивает Хонджун. У него нет никакого желания выслушивать оправдания. — К тому же, не в губы ведь. — Ага, — только и говорит Уен. Повисает тишина. — Спокойной ночи. — Спокойной. По обыкновению, Хонджун отворачивается к стене, подтягивает колени к груди, спасаясь от неприятных чувств. Уен не обнимает его, он вообще не двигается долгое время, а потом вылезает из-под одеяла, шуршит вещами и тихо выходит из комнаты. Хонджун слушает, как скрипит лестница под его ногами, как застегивается молния его пуховика, как за ним с хлопком закрывается входная дверь. Сразу же он встает, подходит к окну, выходящему в небольшой сад позади дома, высматривает Уена, шагающего по расчищенным плиткам к садовым качелям. Они все покрыты снегом, который Уен стряхивает, прежде чем сесть. Он не раскачивается, потому что качели скрипят, просто сидит, задрав голову, держит в руках блокнот. Хонджун поднимает взгляд на небо. Звезды и правда красивые. До Рождества 2 дня. Целый разворот блокнота Уена исписан повторяющимися словами “Ким Хонджун дурак”. У Хонджуна не было намерения подглядывать, он случайно уронил блокнот, пока тянулся за телефоном, а тот раскрылся на страницах, заложенных ручкой. Ручка укатывается под кровать, и Хонджуну приходится за ней лезть. В узком пространстве так приятно находиться, что Хонджун серьезно раздумывает пропустить завтрак, просто полежать на полу, где бы его долго не могли найти, лишь бы не сталкиваться с последствиями ночи. К сожалению, он обязан быть взрослым человеком. Но сначала еще чуть-чуть тут побудет. Мама выгоняет его из комнаты, оставляет слоняться без дела где-нибудь в другой части дома. Уен встречает его улыбкой, совершенно не усталой, несмотря на бессонную ночь, — Хонджун точно знает, что Уен не возвращался в кровать, потому что сам не спал. Нет более приятного времяпрепровождения предрождественских дней, чем слушать грустные песни и плакать. Без предупреждения Уен утягивает его в объятия, даже немного крутит из стороны в сторону, что приводит Хонджуна в смятение, но покашливания отца за спиной проясняют ситуацию. По телевизору идет какой-то рождественский фильм, за ним обещают показать другой. Хонджун с Уеном присоединяются к отцу в гостиной; Уен занимает кресло, а Хонджун садится на подлокотник, так как это его кресло, вообще-то, и он не станет уступать. На самом деле он хочет быть ближе к Уену. — Дорогая, спускайся, тут твой любимый фильм! — громкий голос отца будит Хонджуна. Его шея болит от неудобного положения во сне: пришлось вытянуться по форме кресла, с которого Уен отказался вставать. — Бежим, — приказывает Хонджун, но уже слишком поздно. Мама спустилась со второго этажа и точно не отпустит его, пока фильм не закончится, ведь Хонджун также пообещал ей совместный просмотр кино. Чего он ей не обещал, так это позировать для фотографии. — Давай ближе, — говорит мама, выглядывая из-за телефона. — Вы еле влезаете в кадр. — Мне что, на колени Уену сесть? — ворчит Хонджун. Места для ближе уже нет. — Отличная идея! Разочаровавшись в самом себе, Хонджун все-таки переползает с подлокотника на Уена, садится, свесив ноги на бок и ухватив Уена за плечи. Он старается улыбаться на камеру, но вряд ли его улыбка выглядит естественной, когда он так напряжен. И все равно он остается сидеть после того, как мама заканчивает фотографировать. Во-первых, это его кресло. Во-вторых, тут приятно. В-третьих, так можно подоставать Уена. В-четвертых, он все еще не хочет быть далеко. Поэтому, расположившись максимально удобно (закинув ноги на подлокотник и положив голову Уену на грудь), он высиживает весь фильм на Уене, иногда выбираясь из дремы и смотря, что происходит на экране. По окончании мама устраивает ему небольшую викторину с вопросами наподобие: “Как звали главную героиню?” Все ответы Уен шепчет Хонджуну на ухо. После обеда родители уезжают закупаться продуктами. Спальня Хонджуна оказывается не только украшена, но и прибрана, хотя беспорядка в ней, по его мнению, не было. Даже постельное белье свежее. Самое то, чтобы поспать. Просыпается Хонджун в темноте, нос к носу со спящим Уеном, непонятно в какой момент оказавшимся рядом. В любом случае, это и его кровать тоже, так что у Хонджуна нет поводов возмущаться. Наоборот, он очень рад. Уен выглядит серьезным, словно он не спит, а решает сложную задачу, на что Хонджуну смешно смотреть. Осторожно он касается пальцем кончика носа Уена, щеки, с той же стороны, в какую Уен поцеловал его, губ, остающихся заветренными, несмотря на то, что Уен пользуется бальзамом, потому что он постоянно объедает его. Подушечка остается слегка липкой и пахнет ментолом. Лицо Уена расслабляется, он причмокивает губами, бормочет что-то непонятное, хихикает, улыбается маленькой улыбкой, которая всегда появляется, когда он находит что-то милым. Не в силах вынести нахлынувшие эмоции, Хонджун хочет укусить его. Вместо этого он гладит Уена костяшками по виску, кладет руку к его руке, как можно ближе, так что их пальцы соприкасаются. Осмелев, он хватает мизинец Уена своим и так и засыпает обратно. До Рождества 1 день. Признаться честно, Хонджун ненавидит канун Рождества, потому что приходится много готовить, и мама постоянно гоняет его. В этом году Уен принимает на себя ответственность за Хонджуна, оставляя его мыть посуду, что, в целом, лучшее из двух зол. Зато после изнуряющего дня отец объявляет о “маленькой попойке”, состоящей по большей части из пива по акции и коллекционного виски от бывших сослуживцев. Уен выпивает все свое и половину того, что наливают Хонджуну, за что Хонджун безмерно благодарен. Настолько, что смачно целует Уена в лоб прямо за столом. — Мне кажется, твоя мама хочет увидеть, как мы целуемся, — говорит Уен, раскачивая садовые качели. Несильно, чтобы Хонджуна не затошнило. Хонджун, сидящий вплотную к Уену и засунувший ладонь в карман его пуховика с целью держать Уена за руку и не мерзнуть, смеется в голос. Мамин силуэт виднеется в окне гостиной, освещаемый со спины огоньками елочных гирлянд. — Ни за что, — отвечает Хонджун. Подняв ноги, он отстукивает снег с сапог, а потом ставит их обратно в небольшой сугроб, появившийся под качелями за сегодня. — Это личное. Она не достойна. — Даже разок? — Хонджун слишком пьян — именно так он говорит себе, объясняя этим перехватившее дыхание от привиденных знаков в тоне Уена. Он смотрит на маму в окне, на голые садовые деревья, на падающие хлопья снега, куда угодно, лишь бы не на Уена, заглядывающего ему в лицо. — Точно не при ней. — Я шучу, — уточняет Уен, посмеиваясь. — Нет так нет. На чем мы остановились? Кто победит: Солнце или триллион львов? Ночь перед Рождеством приносит Хонджуну множество волнений. Возможно, это из-за алкоголя, раздражающего его нервы, или из-за вопроса Уена. Опять он не может отпустить фразу, превращает ее в руминирующую мысль, которая заставляет его испытывать жуткий стресс, такой сильный, что Хонджун все лежит, рассматривает узоры на стене, выложенной деревянными досками, хотя спать вроде как хочется. Он пытается представить, как теперь, с новыми чувствами, ему пережить еще неделю притворных отношений; мучительно тяжело, судя по всему. — Хен? Ты спишь? — спрашивает Уен настолько тихо, что Хонджун еле улавливает слова. После он чувствует толчок в плечо, но решает не реагировать. Дайте ему поплавать в тревожности. — Я просто… хочу высказаться? — голос Уена остается чуть слышным. Он замолкает, шумно вдыхает со свистом, а выдох холодит Хонджуну затылок. — Это прозвучит очень эгоистично, я знаю. Но оно так и есть? В общем, я решил помочь тебе не потому, что притворяться твоим парнем весело. Хотя да, это весело. Но в первую очередь я согласился из-за своих чувств. Ты мне нравишься. Наверное, это мой единственный шанс представить, каково было бы встречаться с тобой. Я даже веду дневник, чтобы потом перечитывать и вспоминать лучшее время в моей жизни. Вслух звучит стремно. Я понимаю, что для меня быть здесь — уже великий подарок судьбы, и большего не прошу. Может, только один поцелуй? Было бы здорово. Наконец, Хонджун, все это время лежавший с ужасной паникой, стараясь расслышать за громко бьющимся сердцем признание, находит в себе силы повернуться. Спасибо, алкоголь. Круглые от удивления глаза Уена прекрасно различимы в темноте, так же как и приоткрытый рот. Если бы Хонджун не волновался, он бы посмеялся над его тупым выражением лица. — Всего один? — то, с каким недовольным тоном Хонджун это говорит, заставляет его чувствовать тупым и себя. Не мешкая ни секунды, Хонджун хватает Уена за голову, подтягивает к себе, одновременно приподнимаясь, целует прямо в обветренные мятные губы, совершенно без стеснения, что родители могут услышать. Рождество.