Проповедь

- ...И сказа Господь: Каин, где брат твой, Авель? Тот ответил: не знаю, разве я сторож брату своему? Отец закрыл Библию и отложил в сторону. Его горящий взгляд прошелся по каждому ряду в Зале Собраний, словно пытаясь внушить нам всем значимость библейского стиха. Младшие дети на задних рядах перешептывались, возились на стульях, шаркая подошвами обуви по полу, и это создавало шелестящий фон, словно шум океанских волн. Я никогда не видел океан, и не горю желанием, а вот Беатрис хотела бы там побывать. Сьюзан выпрямилась, глядя прямо перед собой и разгладила платье на коленях. Роберт, который сидел с другой стороны от неё, наоборот, сгорбился, став ниже ростом. Беатрис как всегда отключилась от происходящего, подняв голову к круглому окошку за спиной отца. Уверен, она думает не о Боге, а о том, как ей хочется побежать по зелёной траве. Я рад, что со временем она научилась сдерживать свои желания и не выражать их открыто. Отец сделал небольшой вдох и продолжил строгим звучным голосом, достигавшим самых дальних рядов Зала: - Почему Господь удостоил своей беседы совершившего братоубийство, самое страшное преступление? - он не ждал ответа, поэтому никто даже не шелохнулся. - Если мы гнушаемся подобными людьми, то должны ли удивиться Богу, проявившему столько терпения? Он - Отец для всех нас. Так как благость Его безмерно велика, то Он хочет и дерзнувшему на такое беззаконие явить своё человеколюбие... Отец взял паузу, очевидно, чтобы мы полнее смогли ощутить любовь Бога. - ...Спрашивает ли Бог потому что не знал?.. Я немного наклоняюсь вперёд, надеясь, что это будет незаметно, так как глаза всех присутствующих устремлены на моего отца. Мама сидит неподвижно, сложив руки на коленях, - само спокойствие и благочестие. Маркус, с другой стороны от неё, ведёт себя гораздо более шумно - кивает каждые несколько секунд, одобряя всё сказанное здесь. Я не могу различить, на кого из этих двоих посматривает отец чаще всего. - ...Нет, - продолжает он, - Бог всеведущ. Вопрошает Он не по незнанию, но потому, что желает ободрить одного из своих чад, чтобы тот, через исповедание своего падения омыл свой грех Архаичная лексика моего отца и его размеренный тон успокаивают. Непрерывное жужжание вопросов в моей голове становится тише. Отец возвышает голос: - Господу изначально дано требовать от нас исповедания во грехах и даровать прощение. Сьюзан вздыхает и как-то сжимается. Это привлекает моё внимание. Неужели у неё есть грехи, о которых она не могла бы рассказать в беседе отцу или Маркусу и надеяться на прощение? Просто смешно. Любая мысль тут же отражается на её маленьком бесцветном лице. Её можно читать как открытую книгу. Роберт немного сложнее. Он удивил меня недавно, но сейчас не место думать об этом. Я сижу на жёсткой деревянной скамье между двумя девушками. Сьюзан слева ощущается холодной пустотой, Беатрис справа, и она - источник тепла. Я осознаю, что невольно разворачиваю корпус в её сторону, буквально на десять градусов. Моя рука едва не касается её локтя. Публичные выражения привязанности между Отречёнными не поощряются. Я уверен, что никто ничего не замечает, но всё же отодвигаюсь на пару сантиметров. - Господь спрашивает: где брат твой? - продолжает отец. - Что же творит безрассудный и упрямый? Ему надлежало бы подумать, что Бог вопрошает не по неведению, но чтобы услышать от него исповедание. Надлежало бы ему показать врачу язву и принять от него лекарство! А он твердит: не знаю! Какой бесстыдный ответ! Отец так разошелся, что слегка стукнул ладонью по кафедре, за которой стоял. Я почувствовал, как Беатрис рядом вздрогнула, и тепло от неё стало ощущаться сильнее, как будто она придвинулась ко мне. Усилием воли я заставляю себя не шевелиться и смотреть прямо. - Разве ты говоришь с человеком, которого можно обмануть? - продолжает отец, немного понизив голос. - Или не знаешь ты, кто беседует с тобой? Не понимаешь, что Он вопрошает по великой Своей благости?.. Мне становится невыносимо жарко. Хочется вытереть лоб, но сейчас, в напряженно замершем зале, это привлечёт всеобщее внимание. Медленно, буквально по миллиметру я отклоняюсь в сторону Сьюзан, перенося вес тела на левую ногу. - ...Разве господь со своей стороны не делает всё, что только можно, чтобы показать Своё человеколюбие?.. Отец делает паузу. Сьюзан замечает, что я невольно придвигаюсь к ней и вопросительно вскидывает голову. Краем глаза я замечаю, что она хмурится, а потом слегка улыбается мне. Я вынужден остановить её строгим взглядом, а отец продолжает с новыми силами: - ...Что же отвечает эта упрямая чёрная овца во стаде белых ягнят?.. Заметьте, братья и сёстры, как понуждает совесть! Как Каин не остановился на этом слове "не знаю", но прибавил: разве я сторож брату моему. Он сам обличил себя!.. Куда он смотрит? На меня? Причём тут я? - ...Да если бы у тебя всё делалось по порядку и по закону, то тебе следовало бы быть стражем для счастья брата твоего. Ибо рождённым от одной матери надлежит быть стражами друг друга! - слова отца впечатываются мне в сознание. - А если ты не захотел этого и отказался быть стражем для брата, то для чего сделался убийцей, да ещё подумал, будто некому обличить тебя!.. Отец смотрит прямо на меня, наклонив голову вперёд, и я забываю о Беатрис и Сьюзан, о книгах, спрятанных под моей кроватью и за комодом, о том, к чему я себя готовлю много лет. Я понимаю, что он хочет сказать. - ...Но подожди и увидишь, что сам убитый будет твоим обличителем, лежащий мёртвым станет обвинять тебя, живого и ходящего! Он замирает, склонив голову, будто споткнулся, забыв слова. Я рад убраться из-под его обвиняющего взгляда. Отец сходит с возвышения, проповедь окончена. Никто не хлопает: у Отречённых не принято бурно выражать свои чувства, но все довольны тем, что его выступление сегодня было таким коротким. Между скамьями выстраивается очередь желающих личной беседы. Кажется, до Катастрофы это называлось исповедью. Я оглядываюсь вокруг: никто из сидящих рядом не торопится подняться, они под впечатлением. На лицах читается одинаковое чувство вины. У всех, кроме Маркуса. Лидер Совета, отвернулся в сторону, знаком подозвал Тэда, одного из своих советников, и вполголоса отдаёт какие-то распоряжения. Тэд внимательно слушает, склонившись, кивает. Мама делает попытку обнять подошедшего отца, тот отстраняется, шипит: "не здесь". Обычно она более сдержанна, но иногда я думаю, кем же Натали Прайор была до того, как вступила в Отречение. Не сомневаюсь, что она сменила фракцию: рождённые в Отречении никогда не нарушают правила. Моя мама могла быть Эрудиткой, она очень умна. Если в Искренности учат так искусно притворяться, я готов стать Искренним. Бесстрашие? Не думаю. Невозможно представить её среди галдящих, одетых во всё чёрное подростков, похваляющихся, на какую высоту они способны залезть. Дружелюбие? Точно нет. Никогда не замечал за ней стремления опекать кого-либо. Кроме разве что её любимых Изгоев. Кем бы она ни была в прошлом, сейчас моя мама Отречённая, и этот выбор сделан сознательно. Она соблюдает правила и требует того же от нас, детей. Правда, с Беатрис ей всегда приходилось сложнее. - Смотри, что она творит, - говорит мама, присев на корточки за моим плечом. Моя младшая сестра Беатрис носится по всей детской площадке среди спокойно играющих детей Отречённых. Её платье задралось, аккуратно завязанные хвостики волос разлохматились, чулки сползли складками на пыльные сандалии. - Беатрис! - зовёт мама. Сестра подбегает и останавливается перед нами, комкая в руках подол платья. Её щёки и губы красные от ветра, глаза блестят. Она смотрит на нас из-под слишком длинной чёлки, но в глазах лукавство. - Беатрис, так нельзя! - отчитывает её мама. - Своим поведением ты привлекаешь внимание. Посмотри, Сьюзан не бегает и никому не мешает. Сьюзан Блэк, ровесница моей сестры, спокойно копается в куче песка. пытаясь что-то построить. Её старший брат Роберт "подвозит" ей песок на широком листе какого-то растения, изображающем грузовик. Нам, детям Отречённых, запрещается иметь игрушки, потому что "игрушки мешают развитию воображения и провоцируют чувство собственности". так говорит папа. Он часто произноси умные слова, значения которых я не всегда понимаю, но я стараюсь. Мне гораздо интереснее читать, чем бегать, как Беатрис, или копаться в песке, как Сьюзан и Роберт. Но долго читать тоже нельзя, потому что "можно испортить зрение, и придётся носить очки, как Эрудитам". Для нас, детей фракции Отречения, существуют свои правила, как и для детей Эрудитов, и для детей Бесстрашных, или Искренних, или Дружелюбных. Например, Искренних заставляют всегда говорить правду. Я бы так не смог, потому что, когда отец спрашивает, сколько я сегодня читал, мне приходится говорить неправду, чтобы избежать наказания. Дети Дружелюбных ведут себя непонятно - им приходится всегда улыбаться. Улыбаться, когда тебе больно или страшно, очень странно. Я никогда никому в этом не признаюсь, но мне хотелось бы родиться среди Эрудитов - им разрешается читать сколько угодно и задавать вопросы. Я сам слышал, как один маленький мальчик спрашивал своего отца: "А почему небо синее? Почему солнце жёлтое? Почему трава растёт из земли?" И его отец терпеливо отвечал. Мой отец в лучшем случае сказал бы: "Потому что так создал Бог". А в худшем случае я не избежал бы нотации и наказания. Мама чуть лучше, но она всегда так занята, помогая этим своим бесфракционникам, а по вечерам пытаясь изображать "примерную жену". Когда никто не слышит, папа и мама ругаются. Папа приводит ей в пример какую-то Эвелин, которая всё время сидит дома и никуда не ходит. Мама говорит, что помогать людям - её долг. Тогда папа кричит, что лучше бы она сначала помогала своей семье, а другие разберутся сами. Но мама очень упрямая, и Беатрис такая же. Они обе предпочитают промолчать, а потом сделать по-своему. Всей семьёй мы выходим на улицу из душного Зала Собраний. Отречённые не празднуют, но раз в месяц, после общего собрания и воскресной проповеди атмосфера кажется праздничной. В такой день мама всегда старается приберечь для семейного обеда что-то повкуснее обычной варёной курицы. Сегодня нас ждут свежие фрукты с фермы Дружелюбия и яблочный пирог, который она пекла всё утро. Дома я помогаю маме накрыть на стол. Когда никого поблизости нет, она вдруг порывисто поворачивается ко мне: - Калеб, ты должен намекнуть своей сестре, чтобы на Церемонии она сделала правильный выбор. Она достаточно умна, чтобы пройти тесты и попасть в Эрудицию. С моих губ едва не срывается вопрос, но я вовремя замолкаю. Мама понимает без слов: - Чтобы ты мог присматривать за ней и дальше. "Разве я сторож брату моему?" - пылает у меня в мозгу. Но я не могу ослушаться, мама знает это.