Сердечный друг, любезный друг!

Время близится к полночи, гости стремительно начинают разъезжатся, один лишь Репетилов не хочет покидать имение Фамусова, в надежде продлить беседу с Чацким: – Бог с ними и с тобой. Куда я поскачу? Зачем? в глухую ночь? Домой, я спать хочу. – Э! брось! кто нынчо спит? Ну полно, без прелюдий, решись, а я!.. – Да из чего беснуетесь вы столько? – Шумим, братец, шумим. – Шумите вы? и только? – Чацкий! Я вас хочу! – Ну, Репетилов, полно. Практиковать содом? – Нет, не содом, любовь! – Да я любил, бывало, вот только чувство то себя не оправдало. – Ну что ж! Ведь я не он! – Она. – Мы будем вместе. – Репетилов!   Репетилов вплотную подходит к Чацкому, закрывая его собой от глаз фамусовского общества. – И всё равно я с вами не поеду! – Беду я знаю эту. Останемся мы здесь... – Ну что у вас за спесь?   Мимо проходящие люди начинают шептаться всё больше и больше, до ушей Чацкого долетают обрывки фраз: "с безумцем водится?", "что же они, ну разве оба не в себе?". Репетилов берёт Александра Андреича под руку и торопливо ведёт его на второй этаж. – Репетилов! Что вы творите? Ведь вам согласья не давали! – Ах, Чацкий, как я по вам скучал, вы б знали!   Репетилов наощупь пробирается к двери, ведущей в чулан и дёргает ручку. Неожиданно, но та поддаётся и юноши вместе вваливаются в небольшую комнату, освещённую светом луны. Репетилов захлапывает за собой дверь и, пока Чацкий оправляется, подпирает её стулом. – Вы знаете, я вас люблю неимоверно! (Глядя в окно.) Вы свет моей луны! – Да вы же православной, гражданин, страны! – Но что мне делать? Готов я отказаться от жены, детей, лишь были б вы со мною посмелей! (Падает на колени перед Чацким, хватается за его брюки.) – Ну что же вы, вставайте! Давайте, боже мой, давайте! (Поднимает его, держит за плечи.) Оставьте гордости хоть каплю, не то достану свою саблю! – Ах, Чацкий, доставайте! – Что?   Находясь в паре сантиметров от Александра Андреича, Репетилов обнимает его, сковывая движения, и опрокидывает на кровать. От неожиданности Чацкий охает, а Репетилов, сидя на нём, касается языком его красного уха. Нонконформист всеми силами пытается отвернуться, вырваться из хватки, но ничего не выходит. Репетилов медленно оставляет на щеке Чацкого дорожку из поцелуев, с каждой секундой приближаясь губами к его губам. Репетилов касается языком сухих губ Александа Андреича, и, наконец целует его, хлопает по плечу, чтобы тот приоткрыл рот. Чацкий, сам не зная почему, повинуется, отвечая на французский поцелуй. Языки их сплетаются, Репетилов трогает волосы юноши и меняет положение, давая партнёру уверенно сесть на кровати. Он разрывает поцелуй. – Ах, ма шер, Чацкий! (С придханием) Люблю я вас, лишь вас! Прошу позвольте! Ваша сабля.... напряглась. – М-мх... Ваше право, вся стать моя уже сдалась. – Неправда! Ничто не поменяет вас и вашей смелости лихой, поверьте мне, я не плохой. – Ну что вы, я вам верю.   Репетилов медленно, но чётко расстёгивает фрак Чацкого, оголяя его торс и продолжая дразнить мужчину. Он прикусывает правый сосок и с левым играется рукой, вынуждая Александра Андреича прогибать спину, двигаясь навстречу новым и неизведанным чувствам. Репетилов отстраняется и снимает с Чацкого брюки, приближаясь к заветной сабле, не повидавшей ещё, наверное, ни одного боя. Он нежно касается её, проводит рукой вверх-вниз и плавно облизывает её кончик... Чацкий неровно дышит, пытаясь сдерживать стоны, а Репетилов, не жалея его, полностью берёт в рот, двигаясь вдоль пылкой сабли. – Ах, Репетилов! Как чýдно вы действовать решили! – Хотите, чтоб мы поспешили?   Юноша облизывает два пальца и неспеша вводит один в Александра Андреевича. Тот жалобно стонет, и Репетилов прилегает к нему, губами снимая стон с его губ. – Тише, милый, нас услышат, потерпи. Клянусь тебе, будет приятно. – Да что же это всё? и как я здесь? Мне непонятно. – Ма шер, вам нужен я! – Но Софья... – Так ведь с Молчалиным она. – Ах! Ох, как же жизнь бурна.   Репетилов резко вводит в своего партнёра второй палец и тот сразу смолкает. Плавные движения сливаются с тихими стонами. Странное чувство волнения окутывает нижнюю часть тела Чацкого, он упирает руку о грудь Репетилова и прячет лицо. – Ведь это должно делаться не так... Пусть будет вам услада тоже. – Ах, Чацкий, боже!   Репетилов резво снимает свои брюки, Александр Андреич касается его кинжала и направляет в сторону своего разгорячённого места. Юноша, с полуслова поняв Чацкого, вставляет. С губ укрощённого тигра срывается не то протяжный стон, не то рык, и Репетилов начинает двигаться. Ритмичные движения и резкие толчки вгоняют Александра в краски всё больше и больше, всё быстрее и быстрее доводя его до кульминации. – Запретный плод всегда так сладок... – Вы правы, Чацкий... Ах!   Оба мужчины одновременно изливаются. Репетилов слезает с Александра Андреича и ложится рядом. Довольное спокойствие и унисон громкого выравнивающегося дыхания наполняют сумеречную комнату. – Что ж, спасибо, Репетилов. – Спасибо вам, сердечный друг, любезный друг! – Должно быть, наш досуг...   Реплика Чацкого прерывается быстрыми шагами, направляющимися к двери, и знакомым негромким голосом. – Ох, эта Софья! Ну надо же? А Лизанька, как можно? И дочери княжей... Надо же, как всё сложно!   Ручка двери судорожно дёргается, стул, подпирающий её, сваливается на пол, и в проходе, со свечкой в руках, возникает задумчивый Молчалин. Оглядев комнату, он округляет глаза и делает шаг назад.   Немая сцена.