***
Когда охотишься, необходимо запастись терпением. Истина, которую маленькому Юнги рассказывал отец, впервые взяв на оленя где-то в лесах Америки. Они тогда поехали отдыхать, развеяться и выследить добычу на ужин. Почему-то особенно сильно старшему из Минов нравилось добывать мясо самому. — Значит, их пятеро, — Юнги смотрит на карточки с незнакомыми именами, — и кто они? — Я знаю их, — Намджун опирается на спинку кресла Чонгука, за что получает по рукам, — это те сопляки, которые хотели нас опрокинуть на бабло, когда вместо развозки… сами унюхались в хлам, короче. Мы выставили им счёт, но они, видимо, решили, что смерть им ближе. Юнги недовольно морщится. Да, наркотики — тоже часть их нового дела, которое передали из рук в руки, но они с Намджуном старательно закрывают вопрос этой торговли. Не с их принципами, и судя по тому, что пострадал Чимин именно из-за вот таких упырков, не зря они плавно и постепенно перепродают торговые точки. Жаль, что не успели избавиться от всех. — Юнги, — Тэхён осторожно заглядывает в кабинет Чонгука, где они, собственно, все и находятся, обсуждая, как лучше подступиться к этим ублюдкам, — мне кажется, что Чимини хочет твоего присутствия. — Я иду, — Юнги судорожно кивает, бросая тяжёлый взгляд на Намджуна, в котором должно читаться: «Выясни всё, что надо выяснить, и составь план», — а потом идёт к Чимину. — Спасибо, что присмотрел за ним, Тэ. — Мы все его любим, — Тэхён не корит, но Юнги всё равно слышит лёгкое осуждение. Они действительно все любят Чимина, и все в последние несколько дней заботились о нём, забивая на собственные дела. Юнги это знает, но всё равно чувствует себя виноватым из-за того, что не может быть с Чимином двадцать четыре часа в сутки. Если институт ещё можно пропустить, договориться, объяснив ситуацию, то работу… работу никто, кроме него, не сделает. Часть, конечно, забрал на себя Намджун, но спихнуть на друга все заботы несколько непрофессионально. Юнги тяжело вздыхает, замирая перед дверью в их комнату. Ему физически больно видеть, как Чимин страдает из-за заживающих синяков. Хочется найти волшебное средство, которое вмиг снимет всю боль, но такого просто не существует. — Любимый, — Юнги осторожно заходит внутрь, запирая за собой дверь, и моментально чувствует запах лекарств. В комнате темно. Словно стыдясь себя или боясь чего-то, Чимин всегда выключает свет и никому не разрешает включать его, пока он не укутается в одеяло по кончик носа. — Солнышко, малыш, феечка… — Не зови меня так, — Чимин шмыгает носом, и Юнги теперь видит его сгорбленный силуэт. Он, сжавшись в комочек, сидит у изголовья кровати, окруженный плюшевыми игрушками и подушками. — Ты видел меня? Это просто отвратительно, чёрт. — Чимини, — Юнги осторожно опускается на их постель, подползая ближе в поисках местечка для себя среди плюшевого царства. Он аккуратно, стараясь не причинить ещё больше боли, нежно обнимает Чимина за талию, плавно притягивая к себе. — Я люблю тебя, ты знаешь это? — Я знаю, — Чимин расслабляется в его руках, оседая, опадая, прижимаясь спиной к крепкой груди, — но сейчас я не люблю себя. — Я понимаю, малыш, — Юнги мягко касается поцелуем в выверенное местечко на шее, где точно уже нет ни синяков, ни других ранок. Он чувствует, как от мягкого прикосновения Чимин крупно, привычно возбуждённо вздрагивает, но не прижимается, как бывало раньше, а пытается отползти. — Не убегай от меня, солнышко. Мне не противно. Никому не противно. Ты знаешь это. — Да, но… — Чимин всхлипывает, выворачиваясь в объятьях так, чтобы вжаться лицом в шею Юнги. Это то, с чем они не ожидали столкнуться. Каждый из них любит Чимина, каждый восхищается его невинной ангельской красотой: белоснежными пушистыми волосами, которые обрамляют нежно лицо; пухлыми губками, подходящими куколке; светлыми, полными солнечного сияния глазами, которые становятся полумесяцами во время смеха. Он их фея, потому что полон доброты внутренне и отражающейся снаружи изумительной красотой. Чимин — фея, потому что никогда не унывал, никогда не плакал, не грустил дольше, чем несколько минут. Он, как и любой человек, мог устать, мог капризничать, мог ныть и требовать к себе внимания. Но эти детские черты казались скорее очаровательными, чем отталкивающими. — Не накручивай себя, малыш, — Юнги прижимается мягким поцелуем к виску. Осторожно скользит ладонью по избитому боку, но не давит, лишь обозначает прикосновение подушечками пальцев. — Тебя любят не только за твою внешность, тебя любят, потому что ты чудесный и славный человечек. Никто из нас не отвернётся от тебя. Даже в универе… — Что там? — Чимин копошится в руках, устраиваясь как можно удобней, вероятно ощущая себя как в защищённом гнёздышке. Юнги бы очень хотелось, чтобы так и было. — Тэ говорил, но я хочу услышать от тебя. — Профессор Чхве, когда узнал от Намджуна, что случилось, сначала выпытал все детали, а потом скупо поинтересовался, нужно ли нам алиби, — Юнги опускает ладонь Чимину на бедро, мягко обхватывая и подтягивая к себе, — а ректор спокойно сказал, что ты можешь хоть месяц не появляться — никто не поставит тебе за это прогул. Да и твои одногруппники постоянно спрашивают нас. — Даже к тебе подходят? — в голосе Чимина начинает звучать любопытство, чему Юнги неизменно рад. Он рассказывает несколько забавных ситуаций, чуть приукрашивая их, чтобы вызвать лёгкий смех — и вызывает. Чимин смеётся не так, как прежде, более скомканно, неизменно смущённо, но светло и нежно. Когда Юнги исчерпывает весь запас историй, они какое-то время молчат, просто наслаждаясь теплом друг друга. — Юнги, поцелуй меня. Юнги подхватывает Чимина под подбородок и, контролируя взгляд от жалости, скользит им по лицу. Губа почти зажила, один глаз всё ещё скрыт мягким пластырем, но Джин говорит, что завтра можно будет снять повязку. Несколько мелких царапин ещё виднеются на скуле, но им тоже осталось немного времени. А вот на виске… там останется пусть и небольшой, но шрамик, рассекающий бровь. Чимин похож на поломанную куклу, которая очень сильно боится, что её выбросят, как ненужную вещь. Но Чимин не вещь. — Скажи мне, если будет больно, ладно? — Юнги наклоняется к пухлым губам, осторожно касаясь их своими. Он чувствует, какие они потрескавшиеся, припухшие от вечного терзания зубками, с небольшой ранкой в одном из уголков. Юнги целует нежно и аккуратно, как целовал в прошлом, когда они только-только сходились и ещё изучали друг друга. Не скользит языком внутрь, но облизывает любимый рот, мягко чмокая в самый центр. — Не так, — Чимин шумно выдыхает, — не так целуй. А словно… словно… как раньше. Все их поцелуи раньше были полны жадности, страсти, неконтролируемой похоти. Они могли трахаться часами, доводя до икоты несчастного Хосока, а потом как ни в чём не бывало миловаться, словно все крики, все стоны, всё то безумие — всего лишь иллюзия. Юнги боится так целовать. Ему страшно причинить боль своему нежному цветочку, почувствовать, как тело содрогается не от наслаждения, а от болезненного ощущения. — Я не хочу сделать тебе больно, — Юнги нежно оглаживает щёку Чимина, чувствуя, как тот прижимается к раскрытой ладони, ластясь, — боюсь, что ещё немного и ты сломаешься. — Я не сломаюсь из-за твоих поцелуев, — Юнги чувствует грустную улыбку, но не видит её. Она скрыта темнотой комнаты, печально склонённой вбок головой, скрыта так, что остаётся только чувствовать. — Они… они, знаешь, говорили много плохого, но я убеждал себя, что это просто слова, пытался не слушать их. Мне под конец уже даже не было больно. Я просто хотел домой. — Ты добрался сам? — Юнги спрашивает осторожно, старательно контролируя голос, чтобы не звучать принудительно или агрессивно. Чимин впервые рассказывает об этом, вероятно, наконец найдя силы на то, чтобы поделиться, позволить разделить с ним эту боль. — Они затолкали меня в машину, — Чимин грустно вздыхает, полностью ложась на Юнги, — долго везли куда-то, а потом просто выбросили где-то на обочине. Я думал, что хоть кто-то… просто хотя бы заметит меня? Но редкие прохожие проходили мимо. Наверное, они думали, что я пьяница. Юнги оставляет мягкий поцелуй на макушке Чимина, чтобы остановить желание перебить. Он должен слушать, гладить, целовать, защищать и слышать, как в тот единственный раз, когда он обязан был быть рядом, не был. Это та ошибка, которую он больше никогда не допустит, которой не позволит повториться. Руки чуть крепче сжимаются на талии Чимина, а после нехотя, под контролем разума расслабляются. — В общем, я кое-как встал, — Чимин робко тянет ладошку, чтобы переплести пальцы с миновыми, — сразу понял, где нахожусь. Совсем недалеко от общежития, подумал ещё, мол, что они точно знали и где я живу, и где учусь, но… но почему? Чимин замолкает, оставляя вопрос висеть в воздухе. Юнги не хочет врать, не хочет увиливать, но правда комком застревает в горле. Они обсуждали это между собой, решая, что именно Юнги должен рассказать о причинах, если Чимин спросит. И вот он спрашивает. Прижимается трепетно и нежно, возится в поисках тепла и защиты. Юнги страшно, что своими словами, правдой, он разрушит эту хрупкую стену вокруг них. — Это из-за нас с Джуном, — Юнги внутренне сжимается, нехотя озвучивая то, что его глодало с самого начала. Чимин пусть и остаётся среди них самым невинным, был в курсе ситуации, хотя особо участия и не принимал. И потому, что сам не хотел, и потому, что они не планировали пускать его в этот мир. Но мир сам нашёл способ, как его в себя втянуть. — Из-за одного дела. Мы не рассчитали, что последствия коснутся тебя. Прости, Чимини, прости. — Юнги, не надо… — Нет, крошка, — Юнги поднимает его ладошку, прижимаясь к тыльной стороне поцелуем, — надо, потому что это правда и потому что ни один из нас не будет убегать от ответственности. Или давать кому-то другому убежать от неё. Тебя не должны были тронуть. — Нельзя предусмотреть всё, — Чимин коротко отстраняется и сам тянется ладошками к лицу Юнги, обхватывая его за щёки, — и нельзя защитить от всего. — Я знаю, детка, — Юнги ластится так, как ластился совсем недавно Чимин, и по очереди целует в центры ладошек, — но также ты должен знать, что никто не уйдёт безнаказанным. Мы их нашли. Чимин судорожно вздыхает, на мгновение прикрывая единственный, не скрытый повязкой глаз. Юнги ждёт вердикта, ждёт осуждения или просьб пощадить этих ублюдков. Он мысленно перебирает аргументы, оспаривает их же голосом Чимина, придумывает новые. Эта внутренняя борьба отвлекает, мешает, даже путает, но всё пресекает шумный выдох. — Хорошо, — Чимин внимательно смотрит на Юнги, словно пытаясь прочитать что-то в его взгляде, — я только… я хочу видеть это. Можно? Юнги хочет сказать «нет», хочет попросить Чимина остаться дома и просто ждать, когда они вернутся, потому что поедут все. Но слова растворяются во внимательном и требовательном взгляде Чимина. Он так смотрит редко и лишь тогда, когда вопрос действительно важен. Но ответить Юнги не успевает, потому что дверь в комнату медленно открывается, пропуская внутрь полоску света. — Мы вам не помешаем? — для переговоров остальные послали Хосока. Юнги на это мысленно улыбается — вот уж на кого ни один из них не может кричать. — Все дома, так что, ну, мы подумали, может, завалимся у вас в постели в одну большую кучу? Юнги молча кивает Чимину, без слов давая возможность принять решение и малодушно оттягивая собственный ответ. Может быть, он передумает, может, сам откажется, может, они сделают всё быстро и Чимин даже не успеет попроситься на «забив» во второй раз. — Да, — Чимин нехотя переводит взгляд на дверь и продолжает чуть громче: — Входите, мы тут… поместимся, если убрать часть игрушек, подушек… Чимин начинает суетиться, выбирая, что откинуть в сторону, пока остальные гуськом заходят внутрь. Юнги помогает, отодвигается сам, давая Тэхёну упасть рядом. Чонгук, Хосок, Джин и Намджун… они все залезают на их с Чимином постель, осторожно укладываясь в один огромный кокон из рук, ног и любви. Каждый так или иначе старается коснуться Чимина, погладит по руке или пушистой макушке, скажет несколько нежных слов. Тэхён даже чмокает его в висок под ревнивым взглядом Юнги. Когда они наконец утихают, устроившись так, чтобы никто никому не толкался коленом в печень или пяткой в почку, Чимин говорит своим мягким и ласковым голосом: — Спасибо, ребята, я… спасибо.***
Чимин о своём вопросе не забывает, неожиданно уверенно отстаивая решение поехать со всеми. Его увечья не зажили, хотя с лица сняли повязку. Юнги кажется, что Чимин всё ещё хрупкий, ранимый, что к ранам на теле прибавятся новые — психологические. Хочется защитить и уберечь, спрятать дома за десятком замков, под охраной, никого не подпускать ближе, чем на десять метров, но Чимини упрямо стискивает губы и твёрдо говорит: — Я еду. — Малыш… — Юнги тяжело вздыхает. Он уже собран: в кобуре, сзади, покоится пистолет, один нож припрятан в голенище ботинка, кастеты лежат на столе, дожидаясь момента, когда окажутся на ладони. Они все в чёрном, но Джину хочется выебнуться, отстаивая право идти в розовых кроссовках. — Это может быть опасно, конечно, нас больше, но вдруг там будут не только они, и… — Тогда дай мне пистолет, — Чимин с негодованием топает ножкой, — я, конечно, стрелять не умею, но хоть отпугну. Чимин не то что не умеет стрелять, он и не держал пистолет в руках ни разу. Только смотрел, как они тренируются, попадая холостыми по банкам выпитого пива. Юнги колеблется, но поддержки от остальных ждать не стоит: там мнения разделились поровну. Джин и Чонгук стоят за то, чтобы Чимина взять с собой, а Тэхён и Намджун — против. Хосок, как обычно, придерживается нейтралитета, поэтому основное слово за ним. — Ладно, — Юнги резким жестом достаёт пистолет из-за спины и притягивает к себе Чимина, — не направляй сейчас ни на кого из нас, но я хоть покажу, как надо держать. Бери. Юнги прижимает Чимина к своей груди, одной рукой обхватывая за талию, помогая встать ровнее, а второй вкладывает оружие в небольшую ладошку. Он чувствует, как тело в его руках охватывает лёгкая дрожь, и успокаивающим жестом оглаживает травмированный бок. Если сейчас Чимин поймёт, что не сможет, то они просто оставят его в общежитии. О другом варианте Юнги не думает. — Вот тут надо провести большим пальцем, чтобы снять с предохранителя, — Юнги подсказывает, где нажимать, — а потом целишься и нажимаешь на спусковой крючок. Будет отдача, чтобы её компенсировать, поддерживай и второй рукой. Чимин под его руководством поднимает вторую руку, пусть и не с первой попытки, но правильно перехватывая ствол пистолета и свою же ладошку. Юнги не думает о том, как они выглядят со стороны, но подмечает, что остальные поглядывают с интересом, ухмыляясь. Чимин миниатюрный, компактный такой, в отличие от широкоплечего и массивного от тренировок Юнги. — Хочешь выстрелить? — Юнги шепчет это на ухо, не удержавшись, прихватывая губами мочку. Дрожь становится более отчётливой, граничащей где-то между возбуждением и страхом. — Ментов не вызовут, нас же знают. А ты поймешь, насколько тебе… комфортно. — Я… — Чимин гулко сглатывает, делая глубокий вдох и выдох, чтобы успокоиться. Он, подчинённый мягким жестам Юнги, переводит дуло пистолета на одну из стен. Прямо в центре висит картина, которую нарисовал Чонгук, а повесил Тэхён. Понимая посыл без слов Хосок ловко снимает её, открывая вид на несколько отверстий от более ранних выстрелов. Прямое доказательство того, что им нельзя напиваться всем вместе: хоть кто-то должен оставаться трезвым, чтобы предотвращать вот такие последствия. — Всё нормально, если ты не можешь, малыш, — Юнги мягко отстраняется, внутри радуясь тому, что Чимин не выстреливает, и едва не отшатывается, когда тот всё же нажимает на спусковой крючок. Отдача проходится по всему хрупкому телу, поднимая мурашками небольшие волоски на загривке Чимина. Юнги видит это, зацикливается на моменте и торопливо опускает ладони на округлые плечики, не давая упасть. — Чимини… После выстрела наступает оглушающая тишина, которую нарушает только шумное дыхание Чимина. Он трепетно прижимает к груди пистолет, завороженно посматривая на дырку в стене. — Принесу запасной, — Тэхён выходит из группового транса первым, кивая Чимину, и исчезает в недрах квартиры, пока остальные ошалело продолжают смотреть на стену. Среди трёх отверстий, которые там оставил Чонгук, теперь есть ещё одно. Новое. Сложно сказать, сможет ли Чимин так же выстрелить в человека, но, по крайней мере, он теперь будет знать, чего ожидать. Юнги ласково прижимается со спины, осторожно обнимая вокруг груди, и прикрывает глаза. Делится теплом, мягко потирается щекой о пушистые волосы и чувствует, как внутри что-то меняется. Теперь не будет как прежде. Эта мысль звучит в голове как предостережение, но Юнги не боится. Да, как прежде не будет, но не будет и хуже. — Я научу тебя стрелять, — Юнги шепчет это с тяжёлым вздохом, забирая из ослабевших рук Чимина свой пистолет. Привычным жестом убирает его в кобуру на поясе и возвращается к объятиям. — И хотя бы минимальным приёмам самозащиты. — Мы все подключимся, — Намджун кивает на слова Юнги, хлопая себя по карманам, проверяя, всё ли взял, — как с Чонгуком. Думаю, тренировки будут не настолько интенсивные, но это необходимо. — Согласен, — Джин тоже кивает, как и остальные, и вернувшийся к ним Тэхён. Он протягивает кобуру — на грудь, а не пояс — и убранный в неё пистолет. Самый обычный глок: они не любители вычурности, главное — качество. Юнги помогает Чимину с ремнями, с подозрением посматривая на его задумчивую мордашку. После выстрела он не говорит ни слова, только хмурится, даже не улыбается на проходную шутку Хосока, когда они распределяют, кто и с кем поедет. Юнги проверяет пистолет, щёлкая затвором и вынимая патроны, чтобы убедиться, что там они есть. Всё в порядке. Кроме Чимина. В машине он прижимается тесно-тесно, словно в поисках защиты и поддержки, хотя сам же выступал за то, чтобы присутствовать на их не самом легальном мероприятии. Намджун предлагал вызвать этих ублюдков на встречу, но это было бы лишним. Те жили в таком районе, что ни на выстрелы, ни на крики о помощи не обратит внимания ни один человек. Даже трупы можно не закапывать, потому что это сделают соседи. Хотя они, конечно, приберут за собой. У Намджуна есть проверенные люди, да и Юнги, если потребуется, знает несколько хороших номерков. Эти все мысли отвлекают от самой главной: как спросить Чимина, всё ли с ним в порядке. Зная, как сильно Пак любит держать всё в себе до последнего, Юнги не может настаивать поделиться тут, в машине, по дороге на казнь. Зато Юнги может обнять Чимина одной рукой, вжать в себя, погладить второй ладонью по сцепленным в замок маленьким ладошкам. Может переглянуться с Тэхёном, который сегодня за рулём, чтобы обменяться безмолвной поддержкой. Может поцеловать пушистую макушку. Чимин без проблем останется в машине с любым из них, если попросит, пусть Юнги и знает, что тот не сделает этого. Что-то решив для себя, он будет упрямо идти до самого конца, даже если это причинит вред. — Хэй, — Юнги не выдерживает, спрашивает наклоняясь к ушку, выдыхает тихо, почти беззвучно, — всё нормально? Чимин чуть отстраняется, чтобы посмотреть на Юнги внимательными светлыми глазами. Обычно в них читается нежность, тепло, ощущается невысказанная любовь. Сейчас же взгляд полон чего-то нового, не совсем привычного и для самого Чимина, и для Юнги. Он смотрит внимательно, с нотками какой-то отчаянной решимости. Но без страха. — Я… — Чимин распахивает рот, чтобы поделиться тем, что его гложет, но потом плотно смыкает губы, покачивая головой из стороны в сторону. Значит, не сейчас. Сейчас у него: — Всё нормально, Юнги. Всё… нормально. — Ты всегда можешь сказать, если что-то будет не так, — Юнги оставляет сухой поцелуй на виске, проскальзывая дальше, к рассечённой брови. Этот шрам ещё долго будет напоминать им о случившемся. — И всегда можешь попросить остановиться. Чимин кивает и зарывается лицом в сгиб шеи Юнги. Оставшуюся часть дороги они едут молча, в тишине. Не включают даже музыку, чтобы разбавить гнетущую атмосферу. Воздух в салоне накаляется с каждым приближающим их к цели метром. Кончики пальцев Юнги подрагивают от предвкушения. С момента, как он подхватил оседающего, раненого Чимина на руки, и до сегодняшнего дня вся его злость, жажда мести были крепко-накрепко замурованы где-то внутри. Без права найти выход, без шанса истлеть, не попав в цель, заслуживающую наказания. Он знает, что остальные чувствуют то же самое. Они бы так сделали из-за любого, но если в других случаях у нападавших был бы шанс выжить, то у этих такого права нет. — Приехали, — Тэхён паркуется в тени дома, между зданиями, глушит мотор. Они ждут всего несколько секунд, прежде чем рядом затихает вторая машина. Намджун выходит первым, сразу же закуривая. Он кивает их машине, пусть и ничего не видя через тонированные стёкла, но зная, что отследят каждый его жест. Тэхён с Чонгуком покидают машину первыми, давая им немного уединения. Юнги мягко похлопывает Чимина по бедру, подзывая к выходу, но не торопит. Он даёт ему время подумать, отстраниться от тёплого и надёжного плеча, взвесить каждую гнетущую его хорошенькую головку мысль. Решить. Юнги даже готов остаться здесь с ним, если Чимин попросит. Его злость перебьётся. Найдёт выход в чём-то другом. Куда важнее, чтобы у Чимина всё было хорошо. — Ты идёшь или остаёшься? — Юнги будет спрашивать всю дорогу до загнивающей квартиры этих ублюдков, будет смотреть с немым вопросом в глазах, будет мягко поддерживать, удерживать, если надо — нести на руках. Он готов положить к ногам Чимина весь мир, что уж говорить о нескольких никчёмных головах. — Иду, — Чимин решительно стискивает ладошки в кулаки, — мне это надо, Юнги. Чтобы понять… понять, чего я стою. Не из мести, не потому что они сделали мне больно, а… это ваш мир, твой мир, я не смогу всегда прятаться. И не хочу. — Чимини… — Не отговаривай меня, пожалуйста, — Чимин нежно прижимает одну ладошку к щеке Юнги, поглаживая, — потому что ты сможешь меня отговорить и сможешь всегда меня прятать, защищать. И мстить, если это потребуется. Думаю, я сам не хочу всегда быть… слабым. Юнги бы поспорил, он бы сказал: «Ты самый сильный из нас» — и был бы прав. С ним согласится каждый, потому что нет сложности в том, чтобы дать волю гневу, есть сложность в том, чтобы его обуздать. И даже сейчас Юнги видит, что Чимин простил тех ублюдков. Это читается в глазах, в смятении, в неуверенности идти до конца, которая борется с решительностью и желанием проверить себя. — Хорошо, малыш, — Юнги чмокает Чимина в пухлые губы — ранка уже зажила, не оставив после себя и следа — а потом распахивает дверцу машины и выходит. Он подаёт руку, помогая Чимину выйти, поддерживает за тонкую талию. Тут темно, и с непривычки можно растеряться. Они проверили этот район накануне. Съездили сначала с Намджуном, чтобы убедиться о правдивости репутации квартала. Потом отправили Чонгука с Хосоком на разведку. Вот уж кто действительно умеет при необходимости сойти за местных, разговорить парочку детишек и выяснить главное: этих пятерых тут не любят. Юнги не привыкать делать больше одолжения, особенно когда те совпадают с их планами. Он тянется за сигареткой, закуривая на ходу, и хватает небольшую ладошку Чимина. Его светлые волосы сейчас не видны, спрятаны под аккуратную тёмную шапочку, но Юнги легко может представить, как бы они светились. Словно ангельский нимб. И совсем скоро на нём появятся первые капли крови. Намджун вводит код на замке парадной, жестом приглашая двигаться за собой. Без суеты и лишней спешки они поднимаются на самый последний этаж. Так банально. Наверное, ещё и шашлыки жарят на балконе, пугая всех соседей дымом. Никто из них не роняет и слова. Чонгук поигрывает битой, пока Хосок проверяет остроту лезвия, выковыривая нумерацию в лифте. Юнги достаёт кастеты. Пожалуй, они слишком себялюбивые, потому что представляют собой металлическую надпить «SUGA» – его прозвище в школе, а потом и в институте из-за позиции на баскетболе. Но Чимину нравится водить по ним подушечкой пальца, оглаживать острые изгибы и прижиматься пухлыми губами к каждой букве. Так что Юнги решает не менять. Пусть на каждом отпечатается его прозвище. — Слышу шум, — Хосок покачивает головой в такт музыке, которая доносится из крайней квартиры — из той, в которую они и направляются, — даже обидно, у них есть вкус. — Ненадолго, — Чонгук сплёвывает на грязный пол, рыча под конец. Юнги заметил, что он принял нападение на Чимина очень близко к сердцу, но разговаривать на этот счёт не стал. Мало ли, какие мысли ворошатся в голове у ребёнка. Когда в чужих руках покачивается бита, тут лучше лишний раз не провоцировать. — Ссаные ублюдки. Дверь Чонгук вышибает. Когда все остальные заходят следом, то сразу же видят картину, созданную его битой. Один из этих пятерых — он даже не удосужился запомнить их имена — с расквашенным лицом валяется на раздолбанном диване. В нос моментально ударяет отвратительный запах жжёной наркоты, алкоголя и мочи. Юнги брезгливо морщится, туша сигарету о стену и бросая её на пол. К десятку других таких же. Пожару тут никто не удивится. Обкуренные, обколовшиеся, ничего не понимающие жертвы тупо пялятся на их группу, не до конца осознавая не то что ситуацию, в которой оказались, а даже просто тот факт, что это происходит в реальности, а не в их больных, пропитанных отравой головах. Юнги испытал бы жалость, умей он прощать. — Заблокируйте дверь, сделайте музыку тише, нихуя не слышно, блять, — Намджун раздаёт указания, пока Юнги разминает пальцы в кастетах. Обычно он предпочитает стрелять, не тратя силы на личный контакт, но этих… этих он измажет в крови, грязи и причинит столько боли, что каждому на будущее будет урок. Нельзя трогать Мин Юнги и тех, кто ему близок. Хосок делает музыку тише, зашторивает занавески, лениво проходится по небольшой квартире, проверяя, нет ли кого-то незапланированного. Тэхён возвращает выбитую дверь на место и с помощью Джина подпирает её рядом стоящим шкафом. Чимин скромно пытается зажаться где-то в уголке, не отводя взгляда от одного конкретного ублюдка. Так Юнги понимает, кто будет его первой жертвой. — Ну привет, мразь, — удар, следующий за приветствием, припечатывает чужую голову к стене, и вот это — это — пробуждает остальных, — или правильней обобщить, да? Добрый, мать вашу, вечер, ублюдки. Тот, кого Юнги ударил, осоловело моргает, но его взгляд не становится трезвее. Он размахивает руками, хватается за воздух, открывает и закрывает рот в беззвучном крике. Выглядит как ребёнок, которого можно было бы пожалеть, но вместо этого Юнги хватает его за ворот рубашки и резко тянет вниз, чтобы впечатать тупую, прогнившую от доз башку в колено. И добавляет ударом кулака с кастетом по макушке. Несильно, чтобы сразу не подох. — Вы кто такие, суки, — кажется, один, самый тонкий и высокий из них, что-то осознаёт, потому что подскакивает, начиная орать и угрожать, — да вы знаете, на кого мы работаем!? Да он вам пасти порвёт! — О, и на кого же? — Чонгук спрашивает елейным голоском, приставляя биту к челюсти, чтобы поднять чужую голову некомфортно высоко. — Может, на Агуста, а? Или на Монстра — кажется, так вы все его называете? — Да! — тонкий уворачивается от биты, делая шаг назад, но натыкается на поджидающего его Хосока. В чужой бок упирается холодное лезвие ножа, вероятно, обжигая до ужаса. — Вы чё, блять, берега попутали? — Может, это ты попутал? — Юнги до хруста разминает шею, примеряясь, куда бить. — Потому что Агуст стоит перед тобой и крайне недоволен тем, что ты, мразь, сделал. — Что, я ниче- Выверенный удар приходится в челюсть, раздрабливая её до сочно плеснувшей вверх крови. Это словно служит сигналом для всех, потому что подключается Чонгук с битой, разбивая в щепки не только чужие лица, но и всё, что попадается на глаза: новенький телевизор, стол, посуду на нём, кальян и все звонко бьющиеся вещи. Намджун входит в раж, разминая кулаки о чужие почки, выбивая хрипы, заглушая стоны и частично возвращая сознание потерявшимся в наркотическом трипе ублюдкам. Юнги не хочет убивать их сразу, он хочет, чтобы они прочувствовали на себе всё то, что чувствовал Чимин, только умноженное на шесть. Остальные, судя по тому, как они контролируют агрессию, думают точно так же. Хосок чиркает их ножиком. Перерезает сухожилия, не давая и шанса на побег, разве что они будут достаточно прытко ползти. Тэхён пинает ногой одного из них прямо в живот, когда тот оказывается слишком близко к забаррикадированной двери. Они устраивают достаточный беспорядок, выплёскивая первый гнев. Неудержимая ярость, руководящая ими, задевает собой каждую частичку этого несчастного помещения. Кровь мазками окрашивает стены, диван. Юнги лениво стряхивает с кастетов красную жидкость, небрежно вытирая её о чужую рубашку. Он сам испачкан не меньше. Встрепенувшись, Юнги оглядывается на тот угол, где в самом начале стоял Чимин, внутренне боясь увидеть ужас на красивом ангельском лице. Но видит пустоту. Взгляд Чимина не прикован к чему-то конкретному, но он перескакивает с тела на тело, с Тэхёна на Хосока, потом на кого-то ещё, пока не добирается до Юнги. Их глаза встречаются, и Чимин словно становится мягче, теплее. Он неловко шарит по карманам, пока не находит платочек, и подходит ближе, осторожно переступая через стёкла. — Вот тут, — Чимин вытирает кровавое пятно с щеки Юнги, — их кровь не должна тебя пачкать, Юнги. — Как и они не должны были пачкать тебя, звёздочка, — Юнги целует Чимина в лоб, а потом крепко, но без давления, чтобы не потревожить бок, прижимает к себе, обнимая за талию. Чимин тесно жмётся, утыкаясь носиком ему в плечо. — Ну как они? — Пока живы, — Чонгук, шмыгнув, вытирает рукавом кровь с лица и поворачивается к ним, — их бы как-то… Тупо убивать, не дав понять, за что. — Рассади их на диване, — Джин впервые встревает в их диалог, командуя, — думаю, немного воды поможет им прийти в себя. Юнги чувствует, как Чимин вздрагивает на это, стискивая зубы. Делали ли они так же с ним? Вполне вероятно. Из-за этого злость, получившая первый выплеск, возвращается с новой силой. Хочется избивать их часами, удерживать на грани, не давая ни отключиться, ни подохнуть. Находясь под эффектом наркоты, они всё равно чувствуют вполовину меньше боли, чем заслуживают. Он смотрит, как пятерых избитых в разной степени подонков рассаживают на диване, как Джин по очереди на каждого выливает ведро воды. Слышит, как они стонут. Приятное чувство злости и удовлетворение растекается по венам, но этого недостаточно. Прищурившись, Юнги поворачивается к Чимину. Он нежно скользит ладонью по боку, привлекая к себе внимание, и, когда видит вскинутые вверх светлые глаза, спрашивает: — Кто тебя бил меньше всех? Чимин крупно вздрагивает, прикрывая глаза. Юнги совсем не хочет причинять ему ощутимый дискомфорт, но от показательной порки не будет толка, если эта история не просочится к другим людям. Если все будут передавать друг другу истории о том, как нельзя злить Юнги и его друзей… Тогда в этом будет смысл. Слухи имеют тенденцию всё приукрашивать. По нарастающей. — Этот, — Чимин отвечает с шумным выдохом. Он поднимает маленький аккуратный пальчик и указывает на того, что в центре. Его можно было бы назвать красивым, до того, как бита прошлась по лицу, оставляя свой несмываемый след. — Он только смотрел. И, кажется, фотографировал. Без дополнительных указаний Чонгук с Хосоком собирают валяющиеся телефоны. Разблокировав их с помощью отпечатков, они уходят в дальний угол, чтобы просмотреть каждый пиксель чужой информации. Юнги не уверен, что у него самого хватило бы контроля смотреть на то, как они калечат его возлюбленного. Поэтому он доверится друзьям. — А ты у нас будешь зрителем, — Джин мстительно выливает ещё воды на того ублюдка, на которого указал Чимин, — Джуни, помоги мне, пожалуйста. — Конечно, золотце, — Намджун помогает пересадить и зафиксировать их зрителя, — а ты не смей отворачиваться, не смей закрывать глаза, не смей кричать или как-то пытаться оправдаться, усёк? — Д-да… — Вот и умничка, — Намджун похлопывает его по щеке как хорошенького щеночка, — твоя трусливость сыграет тебе хорошую службу. Ведь ты выживешь. Юнги предпочёл бы, чтобы Чимин не смотрел. Не видел, как оставшимся четверым выдирают ногти, ломают пальцы, пересчитывают битой зубы. Ему приходится сдерживаться, чтобы не закрыть Чимину глаза, не отвести куда-то в стороны — это то, что не смоется со временем. Эта та кровь, та грязь, которая проникнет под кожу и поселится там навсегда. Он сам тоже принимает участие, нехотя отпуская Чимина, буквально передавая его из рук в руки Тэхёну. Кастеты Юнги находят приют на чужих телах, оставляют кровавые отпечатки не только на лицах, но и груди, боках, ногах, даже паху. Они не насиловали Чимина, и это было единственное правильное их решение. Только один раз перед тем, как всё закончить, Юнги спрашивает: — Зачем? — Потому што… у боша не долшно быть шлабых мешт, — едва шевеля языком, ужасно шепелявя из-за отсутствия половины зубов, отвечает один их них, полубезумно улыбаясь. В чужих глазах Юнги не видит и капли разума, поэтому решает, что более внятного ответа просто не добьётся. Если за их спинами есть какая-то тень, желающая причинить вред Юнги и его близким, она себя ещё проявит. А пока что… Выстрел. Ещё один. Ещё. И последний. Единственный выживший смотрит на всё происходящее, сотрясаясь всем телом. Юнги отчётливо видит появившиеся седые прядки в его волосах и не может не хмыкнуть на этот итог. Даже наркомана можно напугать. — Сожжём тут всё? — деловито спрашивает Хосок, когда нанесены последние штрихи и на диване лежат четыре трупа с контрольными в головы и сердца. — Нет тела — нет дела. Не то чтобы у нас вообще может быть дело, но… Кровь на кастетах поблёскивает в свете огонька от зажигалки Хосока. Идея не лишена смысла, но другие жители дома не заслуживают того, чтобы страдать от пяти ошибок человечества. Может быть, они кого-нибудь сожгут в другой раз, если представится такой случай. — Пусть уберутся ребята Намджуна, — Юнги подходит к занавеске, об которую вытирает руки. Толстовка тоже пропитана кровью, как и штаны, и даже частично волосы. Они всю ночь будут отмываться, но это в любом случае того стоило. Он смотрит на Чимина. Он стоит перед телами, внимательно оценивая каждое, но даже не прикасается. Как и положено их ангелу, светлому, неземному созданию — кровь на его одежде есть только от прикосновений Юнги. И сейчас появятся новые. Подойдя ближе, он обнимает Чимина со спины, крепко прижимая к себе, какой-то неясной частью внутри ожидая сопротивления. — Они выглядят… странно, — Чимин осторожно наклоняется, чтобы провести пальцами по чужим глазам и поочерёдно опустить всем веки, — а теперь словно спят. Тебе стало легче? — Думаю, да, — Юнги прижимается за ушком, оставляя влажный поцелуй, — а тебе? Чимин пожимает плечами, не давая какого-то конкретного ответа. Он продолжает смотреть, очевидно в деталях запоминая их лица и всё, что тут случилось. Юнги хочется иметь дар заглянуть в будущее, узнать, как эта ситуация повлияет на него, на них, но такой возможности, увы, нет. Ему остаётся только надеяться, что всё будет хорошо. — Идём домой, — Чимин обхватывает ладошку Юнги своей, переплетая их пальцы, и, не оборачиваясь на трупы, первым выходит из догнивающей квартиры. — Мне надо отмыться. Нам… нам всем надо отмыться.***
Юнги всегда просыпается на пять минут раньше будильника и раньше Чимина. Время необходимое, чтобы очнуться, запустить работу мозга, убедиться, что всё в порядке. Послушать тишину. За последнюю неделю мало что изменилось: они всё так же окружали Чимина заботой, берегли, мягко поддерживали, если казалось, что в глазах появилась хоть капля отчаянья. Но это единственное чувство, которого в Чимине не было. Мелькал страх, мелькало принятие, время от времени появлялась нотка задумчивости, перетекающая в бессильную злость. Они все словно наблюдали перерождение, особенно когда Чимин подолгу разбирал и собирал пистолет, учась делать это быстро. — Ты проснулся, — Чимин с мягким мурчанием потирается кончиком носа о его шею, обхватывая рукой поперёк груди, — давно? — Только что, звёздочка, — Юнги поворачивает голову для легкого утреннего поцелуя. Не углубляя его, не опаляя нотками страсти. Только тепло и забота. Много бесконечной нежности, которая совершенно не кажется лишней или вынужденной. — Как тебе спалось? — Снилась та ночь, — третий раз за неделю, третий раз он не просыпается от кошмаров, но неизменно рассказывает о том, как вновь и вновь переживает ночь чужой казни, — мне кажется… она возвращается ко мне, потому что я не чувствую сожаления. — Не чувствуешь сожаления… — Юнги эхом повторяет слова Чимина. Это что-то новое, непривычное. До этого и так не было слёз или истерик, только сухая констатация фактов и лениво следующее после «идём завтракать». — А что чувствуешь? — Облегчение, — Чимин сладко потягивается, перекатываясь по постели, и рывком усаживается, демонстрируя голую спину. Юнги скользит по ней взглядом, подмечая, что синяки почти все зажили, осталось всего несколько самых больших пятен: на правом боку и вверху, над лопаткой, слева. — Покой. Немного… немного равнодушия. Юнги поднимается следом и осторожно ведёт ладонью вдоль позвоночника. Чимин отзывчиво ластится в ответ, приваливаясь к сильной руке, находя в ней опору и поддержку. Всё время с тех пор, как Чимин увидел их тёмную сторону, он ждёт подвоха. Какого-то знака, что теперь всё будет совсем иначе. Сложнее. Опаснее. Но дни идут, а Чимин никак не высказывает отвращения, не отворачивается от них. Он восстанавливается, возвращаясь тем самым человеком, которому дали прозвище «феечка». Только теперь Чимин учится стрелять. Как заживут все раны до последней — приступит к ежедневным тренировкам, будет бегать по утрам. Как восстановит выносливость — начнёт пропадать в зале, обучаясь самообороне. Юнги пока не знает, как относиться к этой перемене, но больше ощущает радость, чем беспокойство. — Хочу уже, чтобы сны прекратились, — Чимин длинно вздыхает и, перевернувшись, седлает бёдра Юнги, закидывая руки на шею, — хочу… хочу, чтобы ты прекратил относиться ко мне, как к стеклянной вазе. Я не рассыплюсь, если ты сожмешь меня как раньше. — Чимини… — Юнги ласково ведёт ладонями по бокам, бережно избегая опасных, ещё болезненных зон. И ловко втягивает Чимина в томный, более страстный, чем обычно, поцелуй. Пока что он не может позволить себе действовать как прежде. Не может рывком перевернуть Чимина, вжать лицом в подушку и долго вбиваться в податливое тело. Не может доводить до оргазма, раз за разом обрывая возможность кончить. Перед глазами стоит всё ещё избитый, сломленный, кажущийся бездыханным Чимин — именно это останавливает. Юнги боится перегнуть, боится, что не сможет вовремя остановиться, боится, что станет таким же монстром, как… — Юнги, — Чимин разрывает их поцелуй, — почему я должен убеждать тебя заняться со мной сексом? Кто из нас двоих пострадавшая сторона? — Оба? — Юнги косит под дурочка, но получает за это слабый удар в плечо. — Ауч, Чимини! Чимин со смехом заваливается на спину, утягивая за собой Юнги, чтобы тот навалился сверху. Он едва успевает выставить руку, чтобы не придавить всем своим весом хрупкое тело. Сложно вернуться к прежнему, когда маленький шрам рассекающий бровь Чимина мелькает напоминанием собственной ошибки. Юнги прикасается к нему осторожным поцелуем, чувствуя, что даже на такую простую ласку Чимин выгибается навстречу. Чувствительный, нуждающийся в постоянном подтверждении, что он любим, Чимин остро реагирует даже на самые простые прикосновения. Неприятная волна вины затапливает по самую макушку, подталкивая действовать дальше. Юнги опускается невесомыми поцелуями на шею, с болью вспоминая, как та была исполосована красными отметинами. Прижимается губами к груди, обхватывает сосок, нежно посасывая его. — Ах, Юнги, — Чимин прогибается в пояснице, мягко постанывая в ответ на ласку. Так, как всегда бывало прежде, как Юнги давно хотел. — Боже, мне не хватало этого. Покрывая нагое тело поцелуями, исследуя каждый дюйм здоровой кожи, лаская ладонями, позволяя себе сжимать чуть крепче, чуть сильнее, иногда прикусывая здоровую кожу, Юнги осознаёт: ему тоже не хватало. Того, как Чимин может извиваться на простынях, отдаваясь так страстно и красиво, что на мгновение перехватывает дыхание. Заходить слишком далеко он всё же не рискнёт, но вдоволь насладится всем, чем может. Тишина, повисшая ранее в комнате, теперь разрушается хриплым, тяжёлым, полным возбуждения дыханием. Юнги нежно обласкивает полные бёдра, чувствуя силу в напряжённых мышцах. Он прикусывает кожу, оставляя россыпь засосов, плавно поднимается к паху. Вбирая в рот аккуратный, истекающий смазкой член, Юнги подтягивает к себе Чимина, обхватив чуть выше колен. Он действует решительней, смелее, видя, как Чимин отзывчиво реагирует: прикусывает пухлые пальчики, похныкивая от наслаждения; откидывает голову назад, демонстрируя изящную шею. Юнги довольно мычит, чувствуя, что всё идёт правильно. Он опускается до основания, стимулируя головку горлом и плавно подводит Чимина к сладкому оргазму. — Юнги! — Чимин вынимает пальцы из рта, цепляясь ладонями за простыни, комкая их и стягивая с краёв постели. Молочная сперма наполняет рот Юнги, и он проглатывает всё до последней капли. И только потом нависает сверху, чтобы почти как прежде поцеловать. Грубее, сильнее, проникая в рот, исследуя нежное нёбо и лаская чужой язык своим. Юнги не теряет контроля, балансируя где-то на грани того, что всегда было между ними, и того, что есть сейчас. Чимин ловко скользит ладошкой ему между ног, плотно обхватывая член и начиная надрачивать. Они оба получат в это утро то, что хотят. Милые чиминовы пальчики не смыкаются на стволе, но даже так, за столько лет совместной жизни, они умело ласкают, доводя до финала. Юнги порыкивает в чужой рот, импульсивно толкаясь в руку, когда кончает. Всё напряжение, скопившееся за это время, словно растворяется вместе с излившейся на плоский живот спермой. Даже гудящее плечо отпускает, даруя приятное облегчение во всём теле. Юнги готов возненавидеть себя за то, что так долго тянул, но, вспоминая израненного Чимина, заталкивает это чувство как можно глубже. — Всё хорошо? — Юнги покрывает маленькими поцелуями лицо Чимина, пока тот, прикрыв глаза, приходит в себя, часто и рвано дыша. — Не слишком? — Не слишком, — Чимин счастливо улыбается, разлепляя глаза, — может быть, даже слишком не слишком. Но… мы ещё вернёмся к тому, что было раньше. — Обязательно, — Юнги влажно целует пухлые губы, придирчиво выискивая в глазах Чимина что-то… хоть что-то отталкивающее, но неизменно видит там лишь любовь. Он целует рассечённую бровь и тихо бормочет: — Люблю тебя. — И я люблю тебя, — Чимин отзывается без промедления, вскидывая руку, чтобы тыльной стороной ладони погладить по щеке. Он, кажется, хочет сказать что-то ещё, но останавливает себя, покачивая головой. Маленькая морщинка собирается меж бровей — Юнги привычно разглаживает её коротким поцелуем и поднимается с постели. У них на сегодня не слишком много планов, но надо как минимум позавтракать. Дать Джину осмотреть оставшиеся повреждения, обсудить план тренировок с Чонгуком и Намджуном, потому что Чимину хочется действий. Вновь ощутив в себе силы не только лежать, но и двигаться, он плавно возвращается к ним с неизменной энергичностью. Но это всё будет чуть позже, а сейчас Юнги подхватывает довольно взвизгнувшего Чимина на ручки и уносит в ванную комнату, чтобы их обоих привести в порядок. Ему нравится заботиться, нравится смывать с Чимина следы их страсти, нравится укутывать в полотенце и нежно обтирать, чтобы не осталось и капли лишней влаги. Юнги смотрит на счастливую улыбку Чимина, которая с каждым днём стирает болезненные воспоминания, и обещает себе, что больше никогда не допустит подобного.