Анна Роза

      – Почему она плачет? – спросил Лев. Дикий мальчик, которого Лютер привёл домой, хмуро смотрел на колыбель. Он долго молчал, но, как только заговорил, то сразу полными предложениями. Из-за этого сложно было понять, сколько Льву лет, откуда он и что у него на уме.          – Потому что ей грустно, – терпеливо объяснила найденышу Фиона.          – Но почему? У неё сухие пелёнки, она сыта, она поспала, ей не холодно… – растерянный, что ничего из вышеперечисленного не сработало, мальчик воззрился на женщину за ответом.          – Лев, дитя, младенцы иногда плачут по причинам, неясным никому. Но, ты знаешь, что важно?          – Нет.          – Даже если ты не знаешь, почему кто-то плачет, то ты постараешься сделать ему лучше. Пока он не перестанет плакать, не бросай попыток. Обещаешь?          – Да, миледи, – мальчик величаво-серьёзно кивнул, словно давая клятву. Его лицо теперь не искажалось от боли непонимания, тяготившего мальчика. Если Лев сможет убаюкать маленькую сестру, то будет неважно ни кто он, ни что отделяет его от прочих людей.          – Держи Лиссу поближе к груди, да, вот так. Ты знаешь какую-нибудь колыбельную? Давай, я научу тебя её любимой.          У мальчика был голос, который мог расколоть даже зачерствевшее сердце, потрясти душу до самых глубин и успокоить плачущего младенца.    *         Проводя метку на стене, Фиона отметила про себя, как вырос Лев; теперь он был на голову выше Лютера. Лисса хвостиком ходила за мальчиком из Леса, и Лев инстинктивно, даже не глядя под ноги, подхватывал её из-под сабатонов рыцарей или конских копыт. Конечно, временами он мог без задней мысли обидеть сестру, но обычно мальчик был заботлив. Если Лев желал вызвать на лице Лиссы улыбку, он неизменно преуспевал.          – Он совсем не похож на старшего брата, – как-то заметил Лютер.          – Скорей уж на отца? – спросила Фиона, ведь она знала сердце своего мужа. – Милый, Лев и не наш с тобой сын. У нас нет мерила, в которое можно было бы уложить его. Если он стал тебе как брат, то воистину самым лучшим. Лев всё ещё часть нашей семьи.          – Думаю, ты права. Я ни о чем не жалею. Лев великий человек. Уверен, ещё станет он намного выше меня.          – Лютер.          – Думаю, вскоре Лев перерастёт не только мою броню.          – Тогда мы дадим ему больше места. Сердца всегда растут. Не важно, кто он: великан, дух Леса или владыка над всеми лордами Калибана – у нас всегда будет для него место.          – Я рад, что у Льва есть ты и Лисса. Я рад, что тоже могу быть рядом с ним. Я знаю, он так же потерян, как и мы, и не уверен в своём месте. Если бы я мог дать мальчику всё, то… Я буду рядом с ним.    *         Воздух дрожал от ожидания, чья скорлупа треснет первой.          Быть может, у Льва? Он не понимал людей, и ему было страшно представить, что кто-то может прочесть его душу лучше него самого. Лучше, если никто ничего не узнает. Но он был добр с Лиссой, и сестра платила Льву тем же. Когда девочка спрашивала, стоит ли ей называть Льва старшим братом, дядей или, может, вторым отцом, Фиона чувствовала истинные страсти, которые прятались под быстрым взглядом Льва в сторону Лютера. Юноша из Леса хотел осчастливить близких ему людей, его учили, что это правильно, но он не знал как.         Или же у Лютера? Рыцарь никогда не лгал, но внутри мужчины зрело напряжение от осознания того, что внутри него что-то идёт не совсем так, как надо. Лютер помогал Льву, выдвигал его в лидеры отрядов, часами разговаривал со своим воспитанником о Великой Охоте или объяснял ему вещи, очевидные для любого рыцаря с пелёнок, и ни разу не устыдил Льва его пробелами в знаниях. Но временами Лютер смотрел в спину своего воспитанника, переживая внутри себя такие чувства, о которых он не смел говорить.         А может, сама Фиона была готова сломаться? Она знала ответ. Лишь время могло сказать, хватало ли ей этих наблюдений. Женщина видела узы между ними и тени, сгущающиеся вокруг, и гадала, как много они понимают. Фиона видела взгляды, которые Лютер бросал на неё и Льва, и как чернели при этом глаза супруга. Когда Фиона была рядом с мужем, в такие моменты в его лицо было страшно заглядывать. Она бы нашла выход из этой ситуации, не будь всё так запутано. Женщина знала своё сердце, но не Льва, и её страшило осознание: ошибись хоть кто-нибудь из них – пострадают все. Они не смогут существовать вечность в подобном состоянии.         – Я не могу винить тебя, – сказал ей Лютер. – Лев прекрасный юноша, славный, самый могучий рыцарь и величайший вождь, которого когда-либо знал Калибан. Как ты можешь не полюбить его?         – Думаешь, я предпочту в мужья его, вместо тебя?         – А разве нет?         – Ты так говоришь, потому что сам влюблён в него.         Лютер прикрыл глаза, болезненно потрясённый собственным признанием и догадкой жены.         – Я желаю вам только лучшего. Я намереваюсь передать Льву плащ магистра Ордена. Не чувствуй себя скованной клятвами, которые мы принесли друг другу до его появления. Мы можем развестись. Ты, как и Орден, достойны лучшего, а я отойду в сторону.         – Дурачок, – сердечно прошептала Фиона. – Я люблю Льва, но я никогда не переставала любить тебя. Он велик, но и ты не умалился в моих глазах. Не знаю, любит ли меня Лев, но я знаю, что он любит тебя. И я вижу, что ты тоже любишь его. И ради твоего счастья это я благословлю вас двоих на всё то, что рыцари делают в лесах вдали от жён.         – Фиона, я… – восхищённый и отчаявшийся Лютер заключил жену в тёплые объятия. – Я не хочу терять никого из вас.         – Я тоже. Не спеши, любимый. Мы все одна семья. Если мы не забудем этого, то обязательно найдём выход. Думай об этом как об испытании и помни: твои идеи лучшие на всём Калибане.       *         Лисса слабо интересовалась рыцарями; на вопросы Льва, хочет ли та стать воином Ордена, девочка смеялась. Но лошади были совершенно иным делом. Лисса шутила, мол, Льву понадобится хороший конь, чтобы нести такого здоровяка как он, но намерения у неё были серьёзными. Чтобы брат сражался бок о бок с отцом, ему потребуется добрый скакун. И ради этого Лисса была готова ночевать на конюшне ради кобылы, готовой вот-вот ожеребиться. Благо на суровом Калибане для такой работы её возраст сложно было назвать детским.         Воспитание ребёнка не давало много возможностей для самой себя. Временами Фиона жалела, что, из-за трудных первых родов она, она больше не сможет выносить детей. Но зато одна дочь вместо целой оравы давала возможность обустроить свою частную жизнь, зная, где её ребёнок.          Фиона поцеловала Льва в плечо, завороженная тем, как тот прикрыл глаза и прикусил губу, сдерживая себя. Лютер не вызывал такого сверхъестественного ощущения, но, двигаясь со Львом в унисон, он выглядел прекрасно. Нет, её муж не хотел причинить боль дорогому брату, но он ничего не сдерживал в себе, отдавая Льву всё что мог в надежде, то этого хватит.         Лев не мог так делать - всю жизнь, с того самого дня, как он пришёл в семью Лютера, его учили быть аккуратным с хрупкими вещами и не менее хрупкими людьми, учили приносить радость, а не боль; и с этими устоявшимися уроками было сложно бороться. Им пришлось ввести новые меры: тяжёлые цепи и прочные камни крепко обхватывали его руки; его телу давали такие прикосновения, какие он не мог принести в ответ, со всей самоотдачей. Медленно, но верно, Льва подводили к такому пику, что он сгорал в их объятьях. Супруги потратили годы, чтобы их дети не узнали иных способов получить удовольствие; Лев стал в их семье новым испытанием.         Лев изогнул спину, едва Лютер нашёл внутри него нужный угол, и содрогнулся от губ Фионы, заплясавших на его шее. Он был необычным человеком, который охотился на Зверей столь долго, что больше не чувствовал зубов на своей шее, даже если те окрашивались его кровью и оставляли на коже раны. Но Лев отдавал свою уязвимость родным людям. Это была правильно по отношению к тем, кого любишь: ты отдаёшь им всё и оставляешь себя открытым к боли. Ты это делаешь потому, что не хочешь, чтобы они плакали, и без оглядки доверяешь, в надежде на ответные чувства.         Лев всхлипнул, сдерживая рвущиеся наружу слова, и Фиона поцеловала в ответ, шепча ему на ухо нежности. Он натянул цепи, не стремясь разорвать их - это была борьба тела, знавшего ответ на прикосновения, с не ведавшим того разумом. Пускай у Льва не было слов, он мог шептать имена Лютера и Фионы, трепеща в восторге и благодарности от тех чувств, которые превносили в него. Казалось, будто они все трое тонули, но, как ему объяснили, это называлось любовью.   *         Те, кто знали Льва, сильно бы удивились, увидь они, как техножрица без раздумий бросилась к примарху. А лёгкая улыбка на лице Первого вместо отрешённой сосредоточенности и вовсе ввела бы их в шок.          Красный капюшон слетел с техножрицы, обнажив голову молодой темноволосой женщины, в которой, не считая механдендритов на её спине, оставалось много человеческого.         – Лев!         – Лисса, – примарх обнял её и подхватил на руки. – Маленькая сестра.         – Отец рассказал, что мельта-бомбы сделали с твоим «Лендрейдером». Я видела, что осталось от бедного танка. Ты в порядке?         – В полном. Врагам придётся постараться, чтобы ранить примарха.         – Честно-честно?         – Честно-честно. Со мной есть Лютер. У ксеносов нет ни единого шанса на победу.         Лисса кивнула. Может, Лев не понимал, зачем Лиссе было нужно ободрение после битвы, но это был давний семейный ритуал. Если сестре это было нужно, чтобы не волноваться за брата, то он сделает это ради неё.         – Апотекарии уже осмотрели меня. Зайди в ангар к «Лендрейдерам», сестрёнка. Чем раньше они заработают вновь, тем скорее мои Ангелы вернутся на поле боя.         Лисса кивнула и напомнила себе сотворить знак аквилы прежде чем поспешить на помощь израненным машинным духам. Лев проводил техножрицу взглядом, а после вернулся к своим делам, спрятав улыбку.