С миром и чаем

Лини должно быть с ума сойдет, узнав, что она вновь сделала это, но как бы ни было это огорчительно, сейчас Линетт не стыдно и Линетт ни капли не жаль. — Госпожа Линетт? — талантливо изображает удивление герцог крепости-тюрьмы Меропид, закрывая за собой тяжелую дверь. — Какая неожиданная честь вновь обнаружить вас в моем кабинете. — Я уже заварила чай. Особенный сорт из Натлана. Чрезвычайно редкий, — с бархатно кошачьей бесцеремонностью присаживается она на подлокотник его кресла, не выпуская дымящийся заварник из рук. — Сегодня будут пирожные? С легкой, беззлобной усмешкой он извлекает из ящика своего стола коробку печенья в шуршащей обертке, словно только очередного визита Линетт и ждавшую. Ящик остается соблазнительно приоткрытым, исписанные бумаги с гербовыми печатями так и притягивают наметанный взгляд, но Линетт лишь сосредоточенно разливает идеально заваренный чай по чашкам и смотрит как поднимается к потолку ароматный пар, игнорируя все возможности. Обхватив пальцами тонкостенную чашечку, Ризли неспешно, растягивая удовольствие вдыхает запах прежде чем отпить и ненадолго прикрывает глаза. Линетт незаметно улыбается. Герцогу крепости-тюрьмы Меропид нравится ее чай. Линетт нравится герцог Ризли. Даже, когда он обманчиво небрежно замечает: — Вы же понимаете, что я ни на мгновение не верю в искренность ваших намерений, госпожа Линетт. — В Фонтейне не так просто найти человека, который по достоинству может оценить подобный чай, — очень серьезно отвечает Линетт, расправляя свой хвост. — Это стоит недели ареста. — Не желает ли госпожа Слуга лично разделить его с нами? — приподнимает он рассеченную одним из многочисленных шрамов темную бровь. — Невежливо раз за разом наслаждаться в ее отсутствие. — Я здесь потому что сама хочу быть здесь, ваша светлость. Линетт говорит искренне, совершенно искренне потому что Ризли обладает поистине звериным чутьем на вранье и обман — иначе как бы он стал тем кем был в месте, где все посвящено выживанию. Снова и снова Линетт возвращается сюда не с заданием, а с миром и чаем. Устроившись на подлокотнике его кресла, Линетт впитывает взглядом серебристый блеск сережек в ухе, легкую, не по возрасту раннюю проседь в жестких волосах, краешек неровного шрама под воротом, одного из многих. С тем же удовольствием Линетт прикрывает глаза и нахально устраивает острый подбородок на его плече, почти утыкаясь носом в шею, вдыхает глубоко-глубоко — герцог Ризли пахнет металлом и медью, и кожей, пахнет неистребимым, чистым полынным и мятным льдом. Он пахнет чем-то невозможно мужским, чем не пахнут ни Лини, ни Фремине, ни тот потный, жирный мерзавец, которому приемный отец подарил Линетт как ненужную кошку, и от этого запаха у Линетт немного кружится голова, а внутри становится тяжело и жарко. Удержаться никак невозможно, и она осторожно, почти невесомо проводит по шраму на его шее кончиком языка. Беззвучно Ризли отставляет чашку на стол, не жалея недописанной бумаги, на которой остались неаккуратные капли. Шершавые пальцы сжимают подбородок Линетт, вынуждая поднять на него глаза. Линетт смотрит спокойно и прямо, даже не пытается прятать взгляд. Чуть-чуть улыбается, приподнимая уголки губ, и ее ушки чутко встают торчком. Отчетливо слышит — хочет Ризли того или нет, дыхание его становится глубоким и частым. Иногда, ночами, когда все уже спят, она прикасается к себе там, где тело чувствительнее всего, но ее тонкие, мягкие пальчики ничуть не похожи на эти — длинные, грубые, мозолистые. Где-то обожженные, где-то порезанные, покрытые шрамами — даже воображение юной иллюзионистки не может одно другим подменить, и остается лишь удручающее разочарование. Ризли хмуро сводит к переносице темные, прямые брови. — Если вас вынуждают добывать информацию подобным образом… Если кто-то или что-то угрожает вам или вашим братьям, скажите прямо, и я изыщу способ предоставить вам защиту даже вне крепости Меропид. В груди что-то нежно и болезненно екает. Бестревожно встречая острый, до самого нутра проникающий взгляд серо-голубых глаз, Линетт улыбается немного шире в знак искренности и полного миролюбия. Хвост пушится. — По всем законам я совершеннолетняя, — с осторожным любопытством кошки на первой охоте она кончиками пальцев касается его лица, прослеживает глубокий шрам под глазом. Увлекшись, очерчивает контур красивых, напряженно сомкнутых губ, прежде чем Ризли с взвешенной, точно рассчитанной силой сжимает в ладони ее тоненькое как ветка запястье. — Ты просто ребенок, у которого отняли детство, Линетт. Его глаза темнеют, приобретая более серый цвет, как холодное, ураганное море в гневе, но Линетт чувствует что он не на нее злится, а на тех, из-за кого она стала такой как есть. И на кого-то еще в своей памяти, ей, конечно же, не знакомого. Но ей уже давным все равно. Линетт предпочитает жить настоящим, а настоящее сейчас одуряюще пахнет металлом, кожей и мятно-полынным льдом. — Вы хороший человек, ваша светлость, — говорит она мягко и очень просто. — Меня это… манит. Я люблю вас. Кажется. Ризли морщится как от зубной боли. Широкой ладонью вдруг сжимает ее затылок, зарывается в мягкие пепельные пряди, привлекая ближе. Теплые губы с выступающими нитками шрамов бесцеремонно накрывают ее рот, не давая, вздохнуть. Он раскрывает ее губы языком, проникая внутрь — грубо, жадно, сминающе. Это наказание, предупреждение или даже вернее угроза, но вместо того чтобы как зверек вздыбить шерсть, обнажив клычки, укусить и удрать Линетт лишь охотнее увлекается поцелуем как потоком горячей воды, проникающей куда-то глубже под кожу, под ребра, в низ живота, где словно болезненно жаркий ком набухает. Сама запускает обе руки в его жесткие, непослушные волосы, наслаждаясь, сама приникает к его приоткрытом рту, проскальзывает внутрь языком, с безошибочностью копируя все движения и все трюки. На мгновение Ризли опешивает от ее напора, отвечает на поцелуй полуинстинктивно, как будто откровенность и честность ее желаний находит отклик где-то внутри него самого. Его руки сжимают ее бедра как клещи рабочих меков, путаясь в кокетливых оборках и лентах; может даже останутся едва заметные синяки, но ощущение его силы Линнет лишь притягивает еще сильнее. Герцог тюрьмы-крепости Меропид — умный, жестокий и сильный, но Линетт отчетливо помнит еще, что ни одному из незадачливых шпионов он не пожелал навредить и лишь напротив уберег всех троих от опасностей. Здесь, под толщей воды Линетт нравится представить себя укрытой от всего на свете его силой и его спиной. Даже если недолго. Даже если это только фантазия, Линетт хочет сидеть на его коленях, хочет остаться в его постели, а не возвращаться в унылые, неуютные бараки. Ризли зарывается лицом в ложбинку между ее грудей, обрисованных черным корсажем, поцелуи оставляют на ее шее и ключицах горячие, ноющие следы, которые придется прятать от Отца, Фремине и Лини. Но Сейчас Линетт все равно, может, впервые в жизни Линетт не чувствует отвращения, словно разом вся обращается в первозданную воду, в темноту, горячую, жаркую, насквозь состоящую из удовольствия и желания. Во всем теле как будто ни косточки — лишь податливая, горячая темнота, окутывающая его лаской ее маленьких, узких ладоней. Пытаясь забраться под его жилет и рубашку, Линетт почти беззвучно всхлипывает, что-то шепчет в губы, выпрашивая еще и еще поцелуев. Ризли больно сжимает ее плечи и отстраняется — насколько позволяет кресло, конечно. Недалеко. Недостаточно далеко, чтобы она не чувствовала его возбуждения. — Линетт, Линетт… — хрипло усмехается он, сжимая ее руки своими. Глаза кажутся темными-темными от расширившихся зрачков и Линетт смотрит в них так долго, что дыхание перехватывает. — Есть же старая, мудрая пословица — любопытство сгубило кошку. Что если однажды я решу пренебречь своими принципами и не устою перед вашим юным, невинным очарованием? Бежать будет поздно и некуда, госпожа Линетт. Линетт слизывает с губ холодновато-мятный вкус его рта и на мгновение представляет его в себе. Ну или хотя бы его темноволосую голову между своих бедер. К сожалению или к радости она уже слишком давно не невинна. Все тело вновь обжигает горячей волной. — Разве похоже, что я желаю бежать, ваша милость? — с кротким видом качает Линетт головой и аккуратно отпивает глоток остывшего чая распухшими ноющими губами. Расправляет измятые оборки и ленты корсажа, чинно устраивает на коленях хвост. Ризли беззвучно выдыхает, чертыхаясь где-то внутри себя, и тянется за крошащимся прямо в руках печеньем. Не приказывает ей убраться в бараки и провалиться сквозь землю, на которой сама его крепость стоит — во всяком случае пока еще не допит остывший уже чай. И пусть бродячей кошке никогда не стать герцогиней подводной крепости-тюрьмы Меропид — иллюзионистка Линетт никогда не строит иллюзий — мысль о крепких, грубых ладонях герцога Ризли и его близости делает ей почти болезненно хорошо. Большего… она непременно дождется тоже.