Молитва

      — О Михаил, Принц небесный… — молитву Гавриила прерывают весьма прозаическим и приятным способом.       Губы Михаила мягкие, его поцелуи нежны, как шелк и пьянят, как вино. От лёгких, как взмах крыла бабочки касаний губ, у Вестника кружится голова. Так, как не кружилась от асгардской медовухи и амброзии на Олимпе.       — Ты слишком много говоришь, возлюбленный брат мой, — Разорвав поцелуй, Принц Небес смотрит в глаза любимого, с лёгкостью читая скрытые там чувства, — Позволь, сегодня говорить буду я.       Ещё один почти невесомый поцелуй.       — Но мне нравится, когда ты молишься мне так.       В этот раз соприкосновение губ более грубое, властное. И все же нежность никуда не делась.       В глазах Михаила сияет свет, подобный небесному. Сияет лишь при взгляде на брата.       — Возлюбленный мой бел и румян, лучше десяти тысяч других, — сильные руки Михаила оглаживают лицо, обводят кончиками пальцев губы. И Трикстер с лёгким выдохом расслабляет челюсть, вверяя себя в полную его власть.       Большой палец властно обводит контур и скользнув внутрь, надавливает на язык. Гавриил невольно сглатывает, чуть прихватывая палец зубами.       — Кудри его — чисто золото, — продолжая оглаживать губы брата, Михаил касается его волос свободной рукой. Пропускает мягкие пряди между пальцев и легонько тянет. Вырвавшийся из припухших губ вестника рваный выдох, он приветствует новым поцелуем.       Жадные, опаляющие касания. Губы и и руки выводят одному лишь Воину известные узоры. Михаил будто играет на теле брата, как на хорошо настроенном инструменте. Наслаждается каждым выдохом и тихим стоном.       — Очи его — голуби при потоках вод, щеки — цветник ароматный, губы его — лепестки лилий, — в дело вступает благодать, заменяя десяток конечностей. И Гавриил, надёжно утянутый в пучину удовольствия, может лишь подаваться навстречу.       Тело давно на грани, но преступить ее не может. Оно во власти Принца небес, как разум и чувства.       — Пожалуйста, Михаил, — мольбу обрывает новый поцелуй.       — Все будет, — тело в руках Воина изгибается от удачного касания. Благодать его внутри и снаружи. Жгуты силы гладят, ласкают, нежат. Позволяют Михаилу на разжимать рук сомкнутых на талии возлюбленного.       — Уста его — сладость, весь он любезность, — надолго оторваться от любимых губ, Михаил не в силах. Нет ничего прекраснее, чем ловить рваные выдохи и стоны поцелуем.       По телу брата бежит крупная дрожь. Из-под сомкнутых век пробивается свет.       И ему дозволяют. Истинный голос голос Гавриила искаженный удовольствием — лучшая музыка.       Михаил притягивает содрогающееся в экстазе тело возлюбленного ближе, сжимает в объятиях, считывая каждую грань его наслаждения.       — Вот кто возлюбленный мой, вот кто друг мой.       Поцелуи его вновь легки и невинны как полет бабочки.       — Я тоже умею молиться, Гавриил.