Эхо твоей эйфории

«Несмотря на наши ссоры, невзирая на все преграды, её гримасы, опасность, ужасную безнадёжность всего, — я всё-таки жил на самой глубине избранного мной рая. Рая, небеса которого рдели, как адское пламя, но всё-таки рая…» Владимир Набоков, «Лолита»

      В Зомбилэнде — середина июля, сухой, знойный полдень. Из гаража, бывшего когда-то президентским спортзалом, доносится глухой, кашляющий звук мотора, металлический грохот и напевы не самого литературного содержания. Двери и окна распахнуты настежь, наружу летят искры от сварки. Таллахасси чинит своего зверя, который после пары лет регулярного апгрейда напоминает, скорее, танк, чем автомобиль.       Литл-Рок крутится рядом с самого утра, забыв про завтрак: подаёт старшему инструменты, спрашивает, подсказывает, спорит, зовёт отдохнуть и поиграть в баскетбол и уже не морщит нос от запахов гари и бензина. Волосы убраны в небрежный пучок и заколоты огрызком карандаша, руки перемазаны мазутом и краской до самых локтей, глаза блестят от удовольствия.       Таллахасси ласково называет её своей девчонкой и обещает подарить на совершеннолетие собственную машину. «Найдём в округе самую мощную, а после я над ней ещё поколдую! Тебе даже пушка не понадобится, будешь давить зомби колёсами!», — обещает он.       — Ты уверен, что доживёшь? — скептически приподнимает бровь младшая. — Эти твои вылазки в город ничем хорошим не кончатся.       — О, правда? Что же ты тогда первой прыгаешь за руль, стоит мне только заикнуться о компании зомби поблизости?       Литл-Рок громко фыркает. С первого дня каждый разговор этих двоих — одна большая словесная перепалка.       — Элементарно, Ватсон! Должен же кто-то пустить тебе пулю в лоб, когда ты, наконец, подставишься…       Он знает, у неё не дрогнет рука. Туше, ма шери.       — Никогда не сомневался, что могу на тебя положиться, детка.       До двадцати одного — чуть меньше трёх лет. Литл-Рок верит обещаниям старшего, нетерпеливо кусает губы и зачёркивает числа на календаре, который зачем-то прячет под матрасом. Они ждут этого дня по совершенно разным причинам.       Его неумелый, ломаный французский бесит и сводит с ума.       На первый взгляд невзрачная серая майка туго обтягивает фигуру и завязана в узел под самой грудью совсем не случайно. Как и выглядывающий из низкого выреза кружевной край белья, контрастного, чтобы было заметнее. Джинсовые шорты становятся всё короче и обрастают новыми дырками.       У дочери президента нашлось много всего интересного в комоде с нижним бельём. Отчего-то младшая не сомневается, что великан оценит глубокий вишнёвый, но не цвет взбесившейся Барби.       Таллахасси лежит на спине под машиной, раздетый по пояс. Вылезает, берёт протянутый помощницей ключ на тринадцать, подмигивает и снова скрывается в недрах железного зверя. Ей остаётся видна лишь узкая полоска живота, но и этого достаточно, чтобы услышать свист съезжающей крыши. Литл-Рок ненавидит Тала за слишком рельефный для его возраста пресс и капли пота на загорелой, медового цвета коже — и сама же украдкой включает стоящий в углу обогреватель, несмотря на плюс тридцать снаружи.       А он с обезоруживающей, убийственной лаской треплет её по волосам и зовёт мелкой.       — Мелкая, подъём, нас ждёт пробежка: видел пару гомеров на горизонте, нарочно для тебя оставил, разомнёшься!       — Эй, мелочь, подай маску для сварки! И сама надень, в прошлый раз месяц ожоги лечили!       — Ребёнок, ещё раз так вывернешь руль моей ласточки, и будешь ездить сзади в детском кресле!       — Малышка, ну зачем нам кто-то ещё? Мы — твоя семья. Видишь, одно желание уже исполнено! Кстати, ты же веришь в Санта-Клауса?       Мелкая машинально кивает, а сама не может отвести глаз от некрепко затянутого ремня, едва заметного бугорка в районе ширинки и светлой дорожки волос, уходящей под джинсы, и краснеет при мысли о картинках в журнале, что разглядывала вчера вечером, закрывшись в ванной. Та девушка была потрясающе красива. И как на неё смотрел партнёр…       Мужчинам нравится поза наездницы, потому что из неё открывается прекрасный обзор на твоё лицо, ключицы, грудь. Воспользуйся этим. Женщина сверху будет возбуждать партнёра ещё сильнее, если подберёт аксессуары и эротическое нижнее бельё. Например, ты можешь надеть красивый прозрачный бюстгальтер, сквозь который будут просвечивать твои набухшие соски. Или ласкай свою грудь, поднимая и опуская её так, чтобы он видел. Будь с ним не только физически, но и мысленно, покажи свою страсть, свою вовлеченность, думай о том, как вам хорошо.       В нижнем ящике комода скрывалось двойное дно. Та девочка была чуть младше Литл-Рок и, видимо, тоже в кого-то влюблена.       Мелкая наблюдает за великаном и рассеянно думает о том, что в этой схватке он бы ни за что не дал ей вести…       — Эй, мелочь, не спи! Дай мне вон ту железку, а сама разбуди-ка зверя, послушаем, на что жалуется!       …Если бы мир ещё раз перевернулся и подобное между ними вообще стало бы возможным.       Таллахасси уже склонился над открытым капотом и не видит выражения её лица. Она послушно забирается на водительское место, заводит мотор, вслушивается в утробное рычание, а после, заглушив машину, спрыгивает и с досадой, с невероятной, рвущей внутренности досадой пинает ногой колесо.       Бездушный кусок железа. Смотреть больно, с какой нежностью, почти благоговением, прикасается к нему Тал. А ей, девчонке, остаётся лишь ходить за ним по пятам, как покорная, безвольная собачка и как бы случайно прикладывать ладонь к тем же вмятинам, царапинам и сколам, надеясь ощутить на холодном металле хотя бы слабое эхо его касаний.       — Осторожней, детка! Сильно поранилась? Дай посмотрю…       Литл-Рок мотает головой и поскорее сбегает на улицу — чистить, заряжать и проверять запасы оружия, — чтобы старший не увидел едва сдерживаемых слёз.       Она обманывает его и себя, думая, что они — от боли в ноге, не в сердце.       Сестра зовёт ужинать. Мелкая заметно хромает и на мгновение останавливается у высоких ступенек. Таллахасси как бы мимоходом подхватывает её на руки, забрасывает на плечо легко и небрежно, будто пушинку. Она визжит и сопротивляется, но только для вида.       Тяжёлая рука обвилась вокруг бёдер, касается обнажённой кожи — шорты и колготки в крупную сетку сослужили свою службу, — слегка прижимает к плечу для надёжности. Литл-Рок слышит участившееся дыхание Тала и, что бы ни было тому причиной (всё же её сто тридцать два фунта далеки от невесомости), чувствует короткий проблеск надежды.       Вообще-то младшей нравится днями напролёт торчать в пыльном, насквозь пропитавшемся бензином и краской гараже. Точнее, ей нравится что угодно, если рядом — Таллахасси. Их сближает любовь к баскетболу, одинаково мрачный юмор, безголовость, если речь идёт о приключениях, и вместе с тем лютое, отчаянное желание выжить.       Литл-Рок лишили детства, дома и базового доверия к миру, но она не в обиде. Иначе её встреча с великаном никогда бы не случилась.       Ночью она не может уснуть. Одеяло кажется слишком тяжёлым, подушки — жёсткими, а от бесконечного круговорота мыслей в голове хочется лезть на стену. Ноги сами приносят её в гостиную. Тал не против компании: воровато оглянувшись на дверь (Вичита категорически запрещает сестре алкоголь), вместо травяного чая он наливает мелкой виски. Та делает глоток, давится горечью, долго кашляет. Старший смеётся, забирает из её рук стакан и демонстративно выпивает всё залпом.       Литл-Рок бросает в дрожь при мысли, что его губы — там, где только что были её. Она нервно сглатывает, ёрзает в кресле и отводит глаза. Это же почти поцелуй, нет?       Плохая девочка думает о том, чтобы напоить Таллахасси и получить всё, чего хочет. Хорошая наивно мечтает о взаимности. Эти двое постоянно спорят, а у мелкой от их въедливых, визгливых голосов вечно болит голова.       Час спустя она возвращается к себе, проходит мимо спальни, проскальзывает в ванную — к счастью, свою личную, в Белом доме их много, — и закрывает дверь на ключ. Снимает одежду, бросает на пол, долго и внимательно смотрит в зеркало. Литл-Рок не считает себя красивой, но привлекательной — вполне, и её это устраивает. У неё есть уверенность в себе — она важнее всего остального. Никто не знает, что за ней кроется — так её когда-то учила старшая сестра. Тем более, парни.       Ванна наполняется почти-кипятком и густой, как патока, пеной цвета моря, которого она никогда не видела, но Таллахасси обещал однажды отвезти её на побережье. Поверхность воды затягивается плотным белоснежным облаком, и Литл-Рок с головой ныряет в него и свои фантазии.       После долгого дня, наполненного скукой, томлением, тоской и притворством, это всё, что её интересует. Всё, что ей остаётся.       Она откидывает голову на бортик, прикрывает глаза и проводит ладонью по животу и бёдрам, изо всех сил пытаясь вызвать в памяти те, другие прикосновения. Вот здесь грубо и шершаво, тут чуть ущипнуть, чтобы не брыкалась — «Уроню же, глупая!», — там осторожно, почти лаская. Пальцы скользят дальше, по кругу, огибают бедро, задевают лобок. Каждое прикосновение отдаётся лёгким, тепловатым покалыванием внизу живота.       Кожа гладкая — парням это нравится, если верить всё тем же журналам. Где-то на краю ускользающего сознания мелькает мысль, что нужно найти в ящике с косметикой новую бритву и перестать таскать её у сестры.       Литл-Рок не знает наверняка, как и что делать, — просто движется по наитию, прислушиваясь к новым ощущениям, пугающим и желанным одновременно. Интуитивно и несмело ведёт рукой вниз, проникает внутрь, ощущает что-то тонкое и нежное, толкает палец чуть глубже, осторожно двигает кончиком. Медленно вынимает его, повторяет и, уже готовая прекратить, вдруг замечает, как внутри растекается колючее, будоражащее тепло, а что-то под её пальцами оживает и начинает умоляюще пульсировать.       Один быстрый, необъяснимый, приятный толчок и всё внутри напрягается в предвкушении.       Вообще-то Литл-Рок — хорошая девочка. Но сразу две войны для неё одной — с армией мёртвых и собственным сердцем — всё же слишком. Её демоны — грусть, одиночество, любопытство, — нашёптывают пошлости, хватают за руки, уговаривают продолжать.       Большой палец нечаянно касается крошечной, едва выступающей точки наверху, в самом центре. Ощущения становятся острее, ярче. Литл-Рок забрасывает ноги на бортик, раздвигая их чуть шире, и чувствует себя бабочкой, нанизанной на иглу. Ступни замерзают и немеют: раскалённая кровь стекается, сливается, закручивается в вихрь и стремится к набухшей под её неумелыми ласками плоти, течёт с такой яростью, что, кажется, сжигает за собой сами вены, отрезая пути назад.       Мелкая выгибает спину, приподнимается, подаётся вперёд. Разум заволакивает алой пеленой, она почти не соображает, что творит. Пальцы не слушаются, отделяются от тела, живут своей жизнью. Гладят, давят, трут всё быстрее и быстрее. Ощущения на грани боли, но ей нравится и хочется ещё. Даже под водой она чувствует, как намокает и раскрывается навстречу чему-то неотвратимому и прекрасному. Ей почти не страшно.       Она балансирует на краю, как вдруг в голове ужасно чётко возникает лицо Таллахасси. Мелкая дёргается в испуге и стыде, но собственное тело предаёт её, будто само насаживается на пальцы, а бёдра двигаются по кругу, прижимая сгусток плоти, полный крови и электричества, к её пальцу.       Щетина с проседью, тонкие, пурпурно-розовые губы и — особенно ярко — глаза, да, его холодные, серые, полные веселья и злости глаза. Как всегда, смотрят с прищуром, насмешливо. «Что ты задумала на этот раз, детка?». Набившее оскомину, надоевшее до чёртиков детка впервые не сквозит чем-то родственным и снисходительным, и это всё меняет, не даёт ей смутиться и прекратить свои странные игры.       Литл-Рок чувствует его запах. Желание растёт, сокрушает, поглощает её без остатка. Она смотрит ему в глаза и видит в них всё, о чём мечтала. Он хочет её. Он хочет, чтобы она продолжала. Он любуется ею откровенно и бесстыдно, и это главное, всё, что имеет значение в её новом, горячем, будто глубины ада, мире.       Мелкая стонет тяжело и надрывно, не сомневаясь, что так ему понравится ещё больше. В это сумасшедшее, полное жизни мгновение она видится себе самим совершенством.       Видишь, великан? Это — о тебе, для тебя и только с тобой.       Движения становятся рваными, лихорадочными, нетерпеливыми. Тал смотрит внимательно, с восхищением, с вожделением. Губы приоткрыты, дыхание почти касается её лица, и Литл-Рок прикусывает щёку изнутри от желания ощутить его поцелуй. Но не останавливается, нет, не останавливается. Зрачки расширяются, затягивают всё вокруг тьмой, забирают её в себя.       А потом — ещё один, последний, толчок, и она падает, и он исчезает, всё исчезает, всё заканчивается, стирается изумительным чувством пустоты, отрешённости и не сравнимой ни с чем эйфории.       Литл-Рок обожает его. Обожает себя. Обожает весь этот безумный, проклятый, нелепый мир.       Вода в ванне давно остыла, последние островки пены растворились, но по её лицу струятся ручейки пота. Она никак не может отдышаться, сердце мечется в грудной клетке, бьётся о рёбра, будто зомби в предсмертных конвульсиях. Тело ощущается чужим и свинцовым, и Литл-Рок соскальзывает с бортика и ныряет в воду — грязную, липкую, заражённую её одержимостью. Она хочет удержать, продлить это потрясающее ощущение невесомости и счастья. Или хотя бы его сладкое, медовое эхо.       Если всё дело лишь в её пальцах и его образе в голове, то как, как это будет с ним?       Но Таллахасси нет рядом, Литл-Рок остаётся наедине со своими чувствами, вопросами и страхами, и ощущение блаженства неумолимо спадает, слабеет, тускнеет, с новой силой обнажая её обесточенное одиночество. Вода попадает в нос. Мелкая хватается за бортики, выныривает и долго кашляет, чувствуя, как лёгкие вот-вот вывернутся наизнанку.       Почему-то ей очень себя жаль.       Когда Литл-Рок вылезает из ванны, ей странно и тихо — закладывает уши, кружится голова, дрожат ноги. Она ещё долго сидит на полу, обнимая колени и положив на них голову, пытается вновь представить себе лицо Тала и восхищение в его глазах, ждёт, когда земля перестанет качаться.       Следующее утро застаёт её врасплох: теперь она кажется себе гадкой, испорченной, омерзительной. Она смотрит в зеркало, прищурившись, и её мутит от ненависти к своему телу даже сильнее, чем когда накрывает самый жестокий ПМС.       В дверь коротко стучат. Литл-Рок не верит ни в бога, ни в дьявола, но молит их обоих, чтобы то был кто угодно, только не Таллахасси. Конечно, никто не слышит её молитвы.       — Доброе утро, солнышко! Вичита испекла блинчики, ты идёшь?       Она кое-как собирает мысли и слова и огрызается в ответ — привычный способ скрыть любые неуместные чувства. В отличие от старшей сестры, Тал не силён в них, не поймёт.       — Я смотрю, кто-то снова не в настроении? Тем более надо поесть, детка. Пойдёшь сама или отнести тебя на кухню, как вчера?       Литл-Рок вспыхивает. Великан слов на ветер не бросает и угрозу свою непременно выполнит. Подтверждая её мысли, он решительно, с широкой ухмылкой, перешагивает порог спальни. Мелкая резко отступает назад, хватает со спинки стула чёрный балахон длиной почти до колен и с глубоким капюшоном, кутается в него под удивлённым взглядом старшего — за ночь ничего не изменилось, снаружи всё ещё разгар лета, — и, не сказав ни слова, пулей вылетает из комнаты.       Литл-Рок знает: если великан прикоснётся к ней хотя бы одним пальцем, кожа к коже, случится катастрофа. От одного вида его мощной фигуры, от соприкосновения их глаз, от глубокого, бархатистого голоса её конкретно ведёт и дёргает, словно куклу-марионетку, а между ног, на бельё, ощущается предательская влага.       Завтрак тянется невыносимо долго. Сидеть рядом с Таллахасси — сплошное мучение, но и отодвинуть стул дальше, а то и вовсе пересесть Литл-Рок не может. Каждый её нерв, каждую клеточку тела будто парализует, когда они невзначай соприкасаются коленями. Эти двое привыкли быть рядом, сидеть близко, оставлять всего несколько сантиметров. Они всё время что-то обсуждают, спорят, смеются, снова переругиваются, делятся ещё не обдуманными мыслями и заканчивают друг за друга целые монологи.       Так было. До вчерашней ночи, когда Литл-Рок перешла черту и всё изменилось.       Теперь она не знает, что с этим делать.       Таллахасси не сводит с неё глаз и всё пытается вовлечь в разговор, но Литл-Рок молчит, пьёт остывший кофе крошечными глотками и не может съесть ни кусочка. Когда изощрённая пытка под видом семейного завтрака заканчивается, она помогает сестре убрать со стола, а после почти бегом добирается до своей ванной, сворачивает вентиль до упора и суёт голову под ледяную струю. К горлу поднимается волна жара и тошноты. Её рвёт желчью, а ещё раскаянием и стыдом прямо над раковиной.       Тал сидит под дверью, бросает в стену теннисный мячик и ждёт её, хотя вроде собирался выбраться в ближайший супермаркет, пополнить запасы еды.       — Ты в порядке, малышка? Надоел омлет с беконом? Хочешь Твинки?       Она смотрит на него мутным, расфокусированным взглядом и вновь чувствует металлический привкус ненависти в пересохшем горле. К себе, не к нему. Но великану об этом знать необязательно.       — Хочу нормальную семью. Будь добр, оставь меня в покое.       Таллахасси уже выучил: когда эта саркастичная, дерзкая, острая на язык девчонка вспоминает вежливые слова, к ней лучше не лезть. Она, пошатываясь, будто пьяная, скрывается в спальне и что есть силы хлопает дверью. Тал озадаченно чешет в затылке. Литл-Рок включает подаренный ей на день рождения музыкальный центр — на полную мощность, — сползает вниз по стене и наконец-то может не сдерживать поток слёз.       Даже сквозь какофонию тяжёлого металла Литл-Рок слышит удаляющиеся шаги старшего друга. Её всё ещё подташнивает и немного знобит, а в животе вместо бабочек ворочаются то ли камни, то ли стая ощетинившихся ежей.       Но уже сейчас, сквозь слёзы и боль, младшая знает, точно знает, что к вечеру это пройдёт и она будет повторять снова и снова, пока реальность не смешается с фантазиями, пока она не сойдёт с ума.       Это сильнее её.       Ей не нужна семья. Ей не нужен отец.       Она хочет, чтобы Таллахасси был рядом — во всех смыслах.       Они мирятся ещё до заката: Литл-Рок неслышно проскальзывает в гараж, встаёт за спиной склонившегося над многострадальной машиной Тала и, когда тот, забывшись, кричит: «Детка, нужен ключ на десять!» и не глядя протягивает руку, молча и покорно вкладывает инструмент в его раскрытую ладонь. Тот переводит взгляд с железки на неё, свою девчонку, и губы сами собой ломаются в тревожной улыбке.       «Я скучал. У тебя всё хорошо?»       — Я думаю, тебе нужно развеяться. Прокатимся завтра по округе, постреляем в зомби? Сбежим на рассвете, пока твоя заботливая и скучная сестрёнка не спохватилась. Вечно всё веселье портит. Остепенилась, видите ли!       Литл-Рок едва заметно кивает, у Таллахасси теплеют руки. Никто не знает — никто не должен знать, — сколько для него стоит её улыбка.       Сейчас, успокоившись, мелкая рада любой, даже самой крошечной и невинной близости между ними.       Ей удаётся обмануть свой разум и совесть, но никак не сердце и то тёмное, живое и голодное, что поселилось в ней прошлой ночью.       Назавтра перепуганная до смерти Вичита кружит над ними коршуном и орёт, переходя на ультразвук. Обоих знатно потрепало: у младшей рассечён лоб, старший заработал пару сломанных рёбер. «Хочешь сдохнуть сам — пожалуйста, никто не заплачет, но не смей втягивать в это мою сестру! Она же совсем ребёнок!». Таллахасси только издевается в ответ. Делает умоляющие глаза и жалобно тянет: «Ну мааааам, она первая начала!».       Они ругаются так, что трясутся каменные стены, а Литл-Рок только хихикает себе под нос, наслаждаясь внезапно охватившим её чувством умиротворения. Эта поездка стоила всего: домашнего ареста на месяц с обязанностью ежедневной уборки, глубокой раны на лице, от которой почти наверняка останется шрам, двухчасовой занудной лекции по основам безопасности от Коламбуса.       Неважно. В памяти остаются лишь цепкие пальцы Тала, нечаянно скользнувшие по её груди, когда он сам пристёгивал её ремнём в машине (он всегда так делает), головокружительная скорость и заносы на поворотах, отдача от меткого выстрела, ряды мёртвых зомби, одобрение в его глазах, газировка со льдом и клубничное мороженое на крыше самого высокого здания в городе.       Хорошие дни переплетаются, путаются, связываются в тугой узел с плохими.       Литл-Рок снова ничего не ест, капризничает и злится без видимой причины.       Как-то вечером, пока остальные после ужина играют в настольную игру, Таллахасси украдкой проскальзывает к ней в спальню и прячет под подушкой маленький «подарок» — свою старую растянутую футболку с портретами Билла Мюррея в стиле поп-арт. Для него этот цветастый кусок ткани — настоящее сокровище. Но мелкая всё время болеет, бледнеет и исчезает на глазах, а для Тала видеть её счастливой стоит всех Биллов Мюрреев мира. Он знает, она поймёт.       Литл-Рок не говорит ни слова, но с того дня спит только в ней. И сколько бы она её ни носила, ни стирала, ни смешивала со своим собственным запахом, футболка всё равно пахнет великаном. Теперь тяжёлый, мускусно-древесный аромат с тонкой примесью ванили от его вечных Твинки кружит ей голову не только днём, но и по ночам.       Младшая давно потеряла веру в Санта-Клауса (и во что бы то ни было, кроме заряженного пистолета), но взрослые зачем-то настаивают на традициях: ставят в гостиной ёлку от пола до потолка, пекут рождественский кекс, вешают на камин носки с подарками.       Утром Сочельника она обнаруживает в своей постели крошечного бело-рыжего котёнка. Зверёк скачет по одеялу, смешно выгибает спинку, держит хвост трубой и храбро шипит, обнажая маленькие, ещё молочные, клыки. На самом деле ему одиноко и страшно. Литл-Рок понимает это сразу, взглянув в чуть раскосые, ярко-голубые глаза.       — Отбил у зомби-мальчишек, — поясняет сидящий в изножье её кровати Тал. — Такие кровожадные, не поверишь, похлеще взрослых! Мы с ним еле унесли ноги! Подумал, вот вырастет, растолстеет, как закончится еда, можно будет его съесть… Ну, или тех же зомби можно отвлечь, если вдруг придётся бежать. Что скажешь?       Мелкая смотрит с укором. Тал замолкает на полуслове и виновато улыбается. Тишина между ними нарушается лишь воинственным писком и мяуканьем. Котёнок, сообразив, что опасность ему больше не грозит, уже забрался Литл-Рок на руки и принялся играть, хватая и кусая её за пальцы.       — Спасибо. Когда-то давно, до Зомбилэнда, у меня была кошка. А потом… Ну, знаешь, нет дома — нет питомца. Может, пока наша сладкая парочка занята праздником, выберемся в город за кормом и лежанкой?       — Конечно, детка. Помнится, видел на северной окраине зоомагазин.       Девочке хочется о ком-то заботиться. Ей нужно кого-то любить. У Вичиты и Коламбуса своя семья (Таллахасси не слепой — видит, как сильно отдалились прежде близкие сёстры), а он, великан, — не самая подходящая компания для Литл-Рок. Но этот котёнок… Может, у него получится хоть немного согреть её одичавшее сердце.       Тал считает, что придумал идеальный план, всё рассчитал, предусмотрел, позаботился о той, кто для него дороже всех. Ведь он вряд ли допустит, чтобы в её жизни появился кто-то ещё, кто-то другой, кто-то особенный.       «Тогда надо найти кого-то мне!» — каждый раз, когда эта её фраза всплывает в голове, у него случается приступ мигрени.       Вот уж придумала глупость…       Позже, в гостиной, перед всеми, он дарит ей самое простое, предсказуемое и надёжное — кольт и пули. Дочери, которой у него никогда не было. Литл-Рок грустит и не хочет садиться к нему на колени. Всего пару часов назад они говорили о жизни и будущем, а сейчас — снова о смерти и о том, что у них нет ничего, кроме вот этого самого момента. Сегодня у неё нет сил, чтобы думать о войне.       А Таллахасси, не подозревая о её мыслях, бьёт ещё больнее, прямо наотмашь.       — Никогда с ним не расставайся. Так я буду знать, что ты сможешь защитить себя и этого малыша, если меня не будет рядом.       Великан выглядит подозрительно смущённым и печальным для того, кто говорит об очередной поездке по округе, в город или даже в соседний штат на два-три дня. Её сердце обрывается, падает под ноги, катится по ступенькам и разлетается на куски, ударившись об асфальт. Литл-Рок ловит ртом воздух и снежинки, но не чувствует ни холода, ни кислорода.       Он же неудачно пошутил, да?       Ей хочется на него накричать — за сегодня и за каждый мучительный день с того момента, как она поняла, что влюбилась (таких наберётся несколько сотен), — но голос подводит, с губ срывается лишь сухой, грубый шёпот.       — Я никуда тебя не отпущу.       Когда перед ней внезапно, без объявления войны, вырастает перспектива потерять Тала, вся прежняя решимость держаться отстранённо, судорожный страх выдать себя и свои чувства уже не имеют значения. Она понимает, насколько неосторожные слова срываются с её губ. Но, похоже, у неё не осталось времени думать о последствиях.       Литл-Рок хватает ставшего вдруг чужим мужчину за отвороты серого пальто и дёргает к себе.       — Да, малышка. Я всё знаю. Прости за это. Но ты же понимаешь…       — Понимаю. Если станет совсем плохо, я… Я пойду с тобой.       — Солнышко…       — Замолчи.       Она встаёт на цыпочки, накрывает его губы ладонью… И снова может дышать, когда чувствует на коже едва уловимый поцелуй.       Если бы у любви был цвет, для своей Литл-Рок выбрала бы серый — простой, но неповторимый оттенок его глаз.       Оба не замечают, в какой момент оказались так близко, что сидящий у неё за пазухой котёнок жалобно запищал, прижатый с обеих сторон их телами. Таллахасси отшатывается первым, протягивает руку, успокаивающе чешет малыша за ушами, а после — поднимает глаза и гладит Литл-Рок по щеке, заправляет белую, как снег, прядь за ухо. Замечает новый пирсинг, грустно усмехается.       Он давно перестал видеть в ней ребёнка, но всё никак не может привыкнуть к тому, что она считает себя взрослой.       Ещё немного, и он сам загонит себя в ловушку.       Он бы отдал за неё жизнь, но не ушёл бы, нет, не ушёл. Ему некуда идти, если его девчонки не будет рядом. Но ей нужна нормальная жизнь, как бы сильно она ни доказывала обратное, а потому он ни за что не позовёт её за собой.       — У тебя щёки покраснели. И губы синие. Идём в дом, здесь холодно, а ты без шапки.       — Не хочу.       Она прижимается лицом к его плечу. Слёзы замерзают, не пролившись. Глаза ужасно жжёт болью за несбывшееся.       Просто-поцелуй-меня-пожалуйста-прямо-сейчас.       Это было бы лучшим подарком. Она готова отдать все оставшиеся ей Сочельники за то, чтобы он решился.       Они стоят на крыльце — в доме слишком шумно, Вичита и Коламбус выпили лишнего и теперь то беззастенчиво обнимаются на диване, то водят хоровод вокруг ёлки, во всё горло распевая рождественские песни. А эта тишина между великаном и мелкой — уютная, тёплая, понятная и принадлежит только им.       — Тебе правда нужно согреться. Внизу есть винный погреб. Белое или красное? А если захочешь, сварим глинтвейн.       — Мне — чай с мёдом.       И тебя.       Той ночью у Литл-Рок почти получается поверить, что между ними что-то изменилось. Но Рождество проходит, и всё возвращается на круги своя.       Эй, мелочь!       И одно короткое, покровительственное, целомудренное прикосновение губ к её лбу.       Злость зарождается в солнечном сплетении, поднимается по пищеводу, встаёт в горле комом, закладывает уши и застилает глаза. От неё горят щёки, нервы и мосты.       И так отнюдь не пай-девочка, Литл-Рок становится вконец невыносимой и проводит дни напролёт вдали от всех, на чердаке или в заброшенном парке аттракционов неподалёку — всех обитающих здесь зомби давным-давно уничтожил Таллахасси. Компанию ей составляет подрастающий кот и старый, похрипывающий, но любимый плеер.       Но есть две проблемы. Первая: в наушниках звучит то, что выбрал для неё Тал. Вторая: Литл-Рок заблуждается, думая, что одна в парке.       У неё нет оружия. Она бежит прочь, изо всех сил прижимая к себе кота.       Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.       Если она выживет сегодня, то расскажет ему обо всём. И будь что будет.       Таллахасси появляется слишком быстро. В капюшон её куртки давным-давно тайно вшит маячок с микрофоном.       В голове невольно и не к месту всплывает смутное воспоминание. Она совсем маленькая, нет и двух лет, гуляет с отцом на детской площадке. Малышка едва научилась ходить и ещё не так уверенно держится на ногах, но любопытство к миру толкает её вперёд. Папа крепко держит дочку за капюшон, заботясь, чтобы она не упала. Кажется, в старом фотоальбоме, спрятанном на самом дне её рюкзака — единственная вещь из прошлой жизни, — даже сохранилась фотография их двоих на прогулке. У её капюшона опушка из розового меха. Она куда-то бежит, точно зная, что папа не даст ей упасть.       Но это же совсем другое. Как он не понимает?       — То есть всё это время ты за мной следил?! Как ты посмел?!       — Выходит, правильно сделал! Совсем сдурела?! Да ты даже спать должна с ружьём в руке и ножом под подушкой!       Она ещё не видела Тала в таком гневе. В крови бушует адреналин, а в сердце — разочарование.       Он с трудом переводит дух. Она не обижается. И правда, вот же наивная дурочка. Понадеялась на что-то большее.       Литл-Рок и Таллахасси орут друг на друга прямо там, в притихшем парке, стоя посреди мёртвых тел, и прерываются лишь для того, чтобы не глядя добить тех немногих, кто выжил.       Мелкая отказывается садиться к нему в машину и упрямо топает по обочине в сторону дома, пока Тал, чертыхаясь, медленно едет за ней. У него начинается нервный тик, и причина не только в её глупой, самонадеянной выходке с этим проклятым парком. Ещё никто не оскорблял его обожаемого зверя необходимостью ползти на скорости пять километров в час.       А младшая тем временем обижается даже на кота, который как ни в чём не бывало с мурчанием перебрался из её сумки в руки великана, сам прыгнул в машину и разлёгся на панели перед лобовым стеклом, довольно жмурясь от ярких солнечных лучей.       Несколько дней спустя Таллахасси вытаскивает из гаража почти весь боевой арсенал, а её, Литл-Рок, — за шкирку из спальни. Она складывает руки на груди и закатывает глаза, всем своим видом обещая саботировать всё, что бы ни предложил старший… Но уже через секунду обнаруживает себя беспомощно лежащей на спине. Великан демонстративно отряхивает руки. Мелкая пытается встать, он подставляет подножку и вновь опрокидывает на землю. «Ну и что ты можешь без своего кольта?». Ей приходится подчиниться.       Он пытается её отвлечь. Терпеливо учит обращаться с любым огнестрельным оружием, метать нож и даже драться, хотя знает, что в жизни не даст ни одному зомби подойти к ней настолько близко.       Вообще-то в настоящем бою Литл-Рок промахивается крайне редко, но здесь, наедине с Таллахасси, меткость и концентрация уходят, не прощаясь. Она сжимает пальцы до побелевших костяшек, а кольт всё равно подрагивает, будто издеваясь.       Тал встаёт позади, обнимает, накрывает её руки своими, помогает прицелиться, подсказывает, как смотреть, как двигаться, как дышать. Из десяти пустых жестяных банок из-под пива и газировки восемь остаются целыми.       Думать о войне совсем не хочется, а надо: она бы ни за что в этом не призналась, но грозившая стычка один на один с армией зомби не на шутку её напугала.       Когда-нибудь мелкая скажет великану спасибо. Но не сейчас, не сегодня.       Он обрабатывает её ссадины, грубовато и неуклюже заливая перекисью кровоточащие ранки и накладывая сверху вату и бинт, а Литл-Рок так измотана (вполне умышленно, но кто же в этом признается), что у неё нет сил сопротивляться.       Поздно вечером, когда Вичита с Коламбусом скрываются наверху, мелкая и великан смотрят старые чёрно-белые фильмы. Таллахасси валится на диван прямо в ботинках, Литл-Рок съёживается в кресле, подбирает под себя гудящие после изнурительных тренировок ноги и заворачивается в плед. Тал украдкой наблюдает за младшей — она долго ищет удобное положение и едва заметно морщится, видимо, потянув больную мышцу, — и что-то подсказывает, что под одеждой девчонка прячет намного больше синяков, чем позволяет ему увидеть.       Под одеждой…       Пожалуй, стоит взять ещё пару банок пива. Какая из этих комедий самая смешная и глупая?       Девчонка засыпает прямо в кресле, не дожидаясь финальных титров. Таллахасси, немного поколебавшись, относит её в спальню на руках, подняв с кресла вместе с пледом. Литл-Рок улыбается во сне, бормочет что-то неразборчивое, доверчиво прижимается щекой к его груди. Тал целует её в распущенные волосы и бережно опускает на кровать, а после долго стоит на пороге, гоняя в голове даже не мысли, а какие-то мутные, разрозненные образы.       Он не спит до утра, бесконечно полируя корпус машины и свои пистолеты.       А потом появляется Беркли. Милый, добрый, простой, как валенок, Беркли с гитарой на плече и верой в лучшее. От него пахнет давно забытым запахом цветов. Уставшая от постоянной войны Литл-Рок думает, что нашла в парне-ровеснике родственную душу и гуляет с ним с утра до вечера. Они много смеются, разговаривают об истории, музыке и искусстве, делятся воспоминаниями о той, нормальной, жизни и строят планы на будущее, как будто оно совсем рядом, только протяни руку.       Да, и за руки они тоже держатся.       Таллахасси впервые ничуть не радует её улыбка.       — Я тебе лучшая подружка, что ли? Детка, избавь от подробностей, меня же сейчас стошнит!       Великан пропадает в гараже: во время очередной вылазки обнаружил в чужом гараже Кадиллак Эльдорадо шестьдесят шестого года и теперь с упоением приводит его в порядок. Вичита и Коламбус давно махнули рукой на его причуды и договорились молчать, даже если Таллахасси придёт в голову поставить на заднее сиденье машины ракетную установку.       Ему не нужно следить за тем, во сколько Литл-Рок возвращается домой. Он и так знает, что первым делом девчонка заглянет к нему — подействовать на нервы эйфорией влюблённости, как это называется в умных книжках.       Несмотря на всю любовь к новому питомцу, великану так тихо и скучно, что он решает заглянуть в домашнюю библиотеку. Позор, да и только.       Литл-Рок рассказывает старшему о каждом свидании, чтобы его позлить, ведь отсутствие на голове шапки, мини-юбки с разрезом до ремня, новый пирсинг и пропущенные тренировки уже не действуют. И ещё потому, что ей больше не с кем поделиться. Старшая сестра готовится к свадьбе.       Всё это так глупо, что хочется повеситься.       Беркли провожает её домой, и уже на ступеньках, прощаясь, тянется к ней, чтобы поцеловать. Литл-Рок закрывает глаза и ждёт, сунув руки в карманы.       Вот только вместо сладковатой марихуаны и луговых цветов она чувствует горечь пороха и мускус. Обезумевший от гнева Таллахасси встаёт между ними, отодвигает мелкую за спину и разъярённым тигром нападает на мальчишку. Пародия на хиппи бормочет что-то о непротивлении злу насилием и трусливо сбегает, уронив по дороге гитару.       — И вот его ты выбрала?       Пропитанный ядом, презрением и почему-то печалью вопрос — единственное, что слышит Литл-Рок от великана на долгие десять дней. Наутро он не только не разговаривает со своей любимицей, но даже не смотрит в её сторону. Говорит, что хочет съездить в соседний город, пропадает на неделю, не отвечает на звонки и возвращается со свежим шрамом на лице. Алая отметина пересекает лоб и правую щёку, но глаз, к счастью, не задет. Младшая мечется по кухне, переворачивая комнату вверх дном в поисках аптечки. У неё трясутся руки от страха и потребности к нему прикоснуться.       Хронический привкус травки во рту сводит внутренности скукой и отвращением. Литл-Рок чувствует, как безнадёжно глупеет после каждого выкуренного косяка. Беркли раздобыл новую гитару и теперь безжалостно терзает струны, пытаясь на слух подобрать «Masters Of War» Боба Дилана. Ей хочется заткнуть уши, но гуманнее было бы пристрелить парня, потому что песни, которые он поёт, — чужие, хиппи разделили участь травоядных динозавров, то есть пали первыми, а мир давно изменился и думать, что всё будет как раньше, — невероятно, непростительно глупо.       Литл-Рок давно выросла. Литл-Рок очень хочет жить.       Её эйфория — мёд, порох и выдержанный виски, но никак не сладкий наркотик.       Она молчит и ждёт, он витиевато ругается. Зомби становятся всё умнее — научились выводить из строя машины.       — Ну? — мрачно выплёвывает Таллахасси, не отрывая глаз от пробитого колеса.       — Этот идиот предложил начать новую жизнь: переплавить мой кольт и сделать из него кулон с символом мира.       Громкий, раскатистый смех рикошетит от стен и ещё долго отдаётся эхом у неё в груди. Литл-Рок не хватало его сильнее, чем кислорода.       — Представляю твою реакцию! Помочь спрятать тело?       Гордость не позволяет ей сдаться в ту же минуту.       — Не умничай. Достоинства у парня тоже были.       — Да? И какие же? — ехидным тоном интересуется Тал, вытирая выступившие от веселья слёзы. — Он научил тебя молиться и плести венки из одуванчиков? Не смеши, детка!       — Он помог понять, что, кроме тебя, мне никто не нужен.       Литл-Рок подбирала те самые слова самозабвенно и мучительно, сотней бессонных ночей. Злилась, выла в подушку, сворачивалась в клубок от боли, распирающей грудь, и плаксиво скулила, затравленная, загнанная до полусмерти своими же чувствами.       А теперь… Признание срывается с губ не застарелым окровавленным пластырем, но птицей, уверенной в своей свободе и крыльях. Сердце бьётся ровно и тихо. Всё оказывается до обидного просто. Мелкая то ли окончательно теряет рассудок, то ли взрослеет.       Литл-Рок садится на корточки, собирает рассыпанные вокруг машины болты, пересчитывает, откатывает в сторону пришедшее в негодность колесо, ныряет в багажник за запасным. Мягко вынимает из рук изумлённого Таллахасси балонный ключ. Подтягивает крепления, опускает машину, вытаскивает из-под неё домкрат. Достаёт насос — нужно немного подкачать шину.       Старший не помогает, но малышка, пусть не без труда, справляется сама. Сдувает с лица непослушную прядь, кусает губы от усердия. Немного нарочно растягивает каждое мгновение. Ей хочется всё сделать правильно.       А когда, наконец, заканчивает, трогает колесо носком ботинка, несколько секунд любуется результатом своего труда и оборачивается к Талу с невинной, безмятежной улыбкой.       — Во сколько выезжаем?       Он совсем близко, сжимает её запястье. Крепко-крепко. Дёргает на себя. У его губ вкус мёда, табака, усталости и горя.       Младшая замирает, забыв, как дышать и фантазировать. Она ищет в себе ту, другую, которая знает, что нужно делать. Губы не слушаются. Правильно не получается.       Но Таллахасси притягивает девчонку в объятия, сажает на капот, берёт за подбородок, запрокидывает голову, находит тайное, нежное, чуткое место в её неловкости.       Целует всё глубже, раня щетиной и нежностью, которая за долгие годы обратилась в тоскливо тлеющие угли на два ребра ниже сердца.       Литл-Рок не подозревала, что он курит и ведёт собственную войну. И проигрывает, безнадёжно её проигрывает.       В её рюкзаке — футболка с Биллом Мюрреем, темно-красный комплект белья, крем от солнца, кольт, запас патронов и пакетик кошачьего корма.       Зверь рычит, стремительно набирая скорость. Свободной рукой Таллахасси поглаживает спящего у неё на коленях кота, а на резком повороте случайно задевает её ладонь.       Литл-Рок краснеет и смотрит в окно. Наступает её любимое время — рассвет.       Они спешат к океану, пока зомби не научились плавать. Они не смотрят за горизонт и не говорят о будущем.       Но их пальцы переплетаются всё теснее.