О вырванных строчках и красивых глазах

Паша был гордостью. Он учился в музыкальной школе, потрясающе играл на скрипке, лучезарно улыбался, красиво пел и приносил домой позолоченные медали и кубки. А вот Саша не удался. У него не было ни слуха, ни голоса, что достаточно сильно расстроило родителей близнецов. Ведь семейная традиция - учиться в музыкальной школе - нарушена из-за "дефектного старшего ребёнка", как называли его родители. И Саша верил. Прятался при поздравлениях Паши с победой, находил маленький кусок бумаги, огрызок карандаша и тихо писал строчки, что спустя время начали складываться в стихи. И если поначалу брат ещё пытался вытащить из одиночества Сашу, то после очередного рассказа от родителей о том, что такие как Саша не могут быть на праздниках, Паша молча согласился. Согласился, не пытался вытащить брата, не желая слушать очередную лекцию. А ночью делился с Сашей конфетами, извиняясь. Но так было только лучше. Во всяком случае, родители меньше вспоминали о том, что Саша не оправдал их надежды. А Саша только аккуратно записывал строчки в блокнот. Писал их ручкой в тетради, карандашом на обложке, в учебнике заметки. Просил у одноклассницы точилку и стикер, терял маленькие бумажки со строчками. А те не сразу складывались в стихи. Саша знал размеры стихов лучше отличников. Любил поговорить на литературе, но совсем скоро у них сменился учитель. И этот урок, который был у них три часа в неделю, стал самым скучным на свете, ведь свёлся к простому конспектированию. Видео или учебника - не важно. Саша писал во время уроков, стараясь оставаться отличников, поздравлял учителей с праздниками в стихах, от чего его брали во все двойки-тройки, которые шли поздравлять. Правда это быстро надоело. И по большей части его заменял Паша, который просто заучивал строки. Даже если ему это не нравилось. Правда родители продолжали гордиться успехами младшего - Паши. Он считался идеальным тихим ребёнком. И пляшущих чертей в голубом глубоком омуте его глаза видел лишь Саша, тихо посмеиваясь и записывая это в блокнотик. И плясали черти с парнем по имени Слава. Всё, что было понятно со слов Паши, так то, что Слава играл на гитаре, специально фальшивил, а ещё заводит странных друзей с творчеством. О стихах Саши Паша забыл, увлекаясь другом. А Саша и не напоминал, испуганно пряча тонкую старую тетрадку, чтобы её не нашли. И не высмеяли стихи. Однако кто бы мог подумать, что пашины черти допляшутся до порванных струн скрипки и записки, где он говорил о найденной мечте. И тем же вечером Саша услышал критику своих стихотворений от родителей, что со смехом рвали на маленькие кусочки потрёпанные временем листы зелёной тетрадки, какие ещё обычно требовали учителя для контрольных. Кого, правда, волновало, что стихи эти были написаны в классе четвёртом, а то и раньше? Саша тогда и десятой части не знал того, что ему сейчас известно. Но родителей не волновали новые успехи старшего. Он не вышел музыкантом - так какие могут быть у него таланты? А стихи просто были написаны ужасно. Потому на ближайший год Саша остался "глупой бездарностью", "неблагодарным идиотом", "ужасный идиот". Любые стихи воспринимались как что-то ужасное. Находились и сжигались блокноты, уничтожались заметки, рвались обложки от рук родителей, которые потом давали купленный для этого веник, зачем-то с требованием мести от крайнего угла к порогу и ставить у двери ручкой вниз. Паша пропал совсем, а на его место "пришёл" друг по интернету, скромно представившийся странным именем (никнеймом наверняка) - Кейн. Он мало что говорил о себе и скорее походил на того самого маньяка из стереотипов, ведь от Канеуса нельзя было дождаться ни имени, ни голоса, ни фотографии, ничего. Но в то же он ничего из этого не требовал от Саши, представившегося Хелдом. От Саши было пару фотографии в начале - да и те стихов. А через год, когда начинает тошнить от однотипного круга, Саша собирает в маленькую коробочку лезвия, будто бы случайно забывая про бинты. Кажется, если верить разговору родителей, собирался на часок-другой забежать Паша. И, быть может, он задержится подольше, радуя собой родителей. Пока Саша только тихо прикрывает окно за собой, сжимая в руках лямку рюкзака, в маленьком кармане которого лежал разбитый неделю назад телефон. Разбитый, когда родители узнали, что в нём можно продолжать заниматься "глупой писаниной каких-то бездарных стишков". Куда идти Саша представляет плохо. Пока слишком лениво идти в какой-то магазин техники - да и как-то плохо видно смысла, ведь денег не настолько много, чтобы тратится на телефон. И не факт, что интернет-друг может помочь. Ноги приводят на заброшку к закату. В рюкзаке находится маленький блокнотик и тупой карандаш, который просто до ужаса отвратительно пишет. Но это не мешает творческому порыву. Как и факт того, что Саша стоит на краю. – Эй! Паша! Ты чёрта какого здесь забыл, а? Слава обыскался тебя вообще-то, но, действительно, кого волнует такая ерунда! Э-эй! Вниз с крыши летят блокнот и карандаш. А Саша оказывается в крепких объятиях незнакомца, что кажется куда выше и крупнее самого парня. Такое впечатление создаётся в первую минуту и рассеивается позже, когда они вдвоём замечают, что Саша будет даже повыше. На два сантиметра. – Ох. Глянь-ка, ты чего-то на Пашу не идеально похож. Странно-странно. Погоди-ка, он там говорил про… Незнакомец говорит ещё что-то, пока Саша ловит себя на мысли, что у него появляется желание описать глаза всеми эпитетами, какие только существуют в этом мире. – Твои глаза… – Я ему про брата, - незнакомец нахмурился, но тут же вздохнул, покачав головой, - знаю я, какие глаза. Карие. Эй, шутки тут как-то не очень-то в тему, ты не находишь? – Они… Карамель. Расплавленная тягучая карамель в самом центре, которая по краям окружена растаявшим горьким шоколадом, будто в перемешку с молочным. Да, точно. Карамель и шоколад. Про них стоит писать стихи, упоминая кудри над ними… - тихо продолжил Саша, тут же смущаясь, - ты… Про Пашу? В обманчиво светлых голубых глазах плескается сам тихий океан. Ты про него? – Не до конца понимаю о чем ты, ведь у него просто… Голубые глаза. Но, думаю, мы про одного и того же Пашу Киселëва. Он, кажется, искал тебя. Что-то типо пару дней назад звонить пытался. Саша пожал плечами. А после почему-то доверчиво последовал за карамельно-шоколадными глазами, которые назвались Алматом. Он совсем иногда странно произносил некоторые слова, посмеиваясь потом. И представился почти ставшим мировым актёром, сразу добавляя, что это больше саркастическая шутка от какого то Жени. Какой-то Женя их и встретил, со сложенными руками на груди, надетой кепкой и до ужаса недовольным лицом. – Какого… – Яд в твоих глазах уничтожает траву, а она всё мечтает вырасти. Но, к сожалению у неё нет шансов и она… остаётся такой низкой. Правда не смотря на это она всё ещё мечтает вырасти, даже если не может, - не думая, произнес Саша. А после ещё больше покраснел. – Так над моим ростом не угарал ещё никто, - недовольно прошипел Женя, а после развернулся и ушёл. Саша же замечает, что парню едва можно будет написать в графу роста метр пятьдесят. Под вечер заявился смеющийся Слава, который шёл вместе со спокойным Никитой. На спине первого висел чехол, в котором, как выяснилось позже, была гитара с кучей наклеек. Её-то как-то будто небрежно на пол Слава и положил. – А я думал, у Алмата прошёл возраст, когда в дом тащится всё, что на улице нашлось, - немного грубо произнес Слава, садясь на диван, к которому шёл слегка, кажется, хромая. – Да, закончился на тебе, - шутливо ответил Алмат, - это Саша. Тёзка нашего отсутствующего художника. И, кажется, близнец Пашки. – Так вон кого он мне напоминает! - Женя хлопнул в ладони, - ладно, считай, за наезд на рост я простил тебя. Саша неловко улыбнулся, сел в указанное Алматом кресло и тихо отвечал на вопросы, успев упомянуть глаза Славы. Гетерохромия встречалась не так часто. – В твоих глазах, - тихо начал Саша, смотря на Славу, - одновременно видишь две вещи. Молодая, полная жизни зелень, которая стремится вверх и у неё всё впереди. Но рядом с ней тёмный омут… Нет, морская бездна, куда проваливаются надежды, не сумевшие стать реальностью. Слава после этого только закусил губу, потирая колено на правой ноге. Вздохнув, он лишь улыбнулся Никите, который подал гитару, и начал перебирать струны, хмурясь. – Я опять что-то не так сказал? - тихо спросил Саша, крепче сжимая лямки рюкзака, который был у него на коленях. – Совсем немного. Не расскажешь, какую душу видишь у меня? - с едва слышным смехом произнёс Никита, посмеиваясь с недовольного взгляда Славы. – Льды, - не думая произнёс Саша. Наклонил набок голову и задумался, - нет, не так. Поначалу кажется, что в глазах один лёд. Он острый, больно режет и делает больно даже если на него едва посмотришь. Но если присмотреться, можно найти там васильки. Живые, радостные… Никита усмехнулся. А через час пришёл художник с рюкзаком из которого едва не падали какие-то пеналы и скетчбуки. И это с учётом, что на плече висел заполненный папками с листами бумаги и планшеты шоппер. – Новая душа? Это же не Паша, верно? Я Алекс, - художник довольно улыбнулся, доставая из рюкзака блокнот, - ох, сейчас, верно, почти двенадцать. Отвратительно, так поздно, а у меня дедлайн горит. – Сдалось оно тебе, а? - Женя фыркнул, - забей ты на дедлайн, я же про свой вон, полгода как забыл. Живу, не нервничаю. Ой! Кстати. Саша, а что ты скажешь про душонку этого милого человека? Ты, Алекс, представляешь, этот новенький придумал новый способ, как на счёт моего роста посмеяться! Травка, видите ли, не растёт, пускай и хочет. – Обжигающе холодный металл. Даже не так. Потемневшее опасное лезвие, которое перерубит любого. Но и само порежется легко, недолго прожив, - Саша покачал головой, - странная ассоциация. Неправильная. Надо подумать лучше… На "подумать лучше" у Саши выделяется неограниченное время. Он остаётся в весьма странной компании, больше наблюдая со стороны и тихо посмеиваясь с ругательств Жени из-за специальной фальши в мелодии от Славы. А потом, спустя время, взгляд как-то сам нашёл маленький тупой карандаш, на корпусе которого виднелась выдавленная надпись "5М". Писал он почти неразборчиво, неясно и приходилось его наклонять в разные стороны, чтобы хоть что-то было понятно. И, признаться честно, выходило так себе. – Я подозревал, что это так, - тихо произнёс появившийся сзади Никита, - знакомо, даже очень, Хелд. Не пугайся, я просто достаточно времени провёл разглядывая буквы на бумаге, чтобы запомнить попавшие в кадр руки. Ужасно, как ты этим кошмаром пишешь. На первый взгляд звучит неплохо, разве что запятая здесь лишняя. Не прочтёшь? – К-кто? Я? - Саша смутился, почти комкая бумажку. Её, впрочем, быстро забрал Никита, достал из нагрудного кармана рубашки маленький блокнот с ручкой и быстро переписал небольшое стихотворение. – Могу предложить кандидатуру Алмата. Думаю наш почти актёр прочтёт стихот… – Нет-нет, я же его… Не отредактировал. Ну, чтобы его читали, - Саша закрыл лицо руками, глубоко вдохнул и, убрав ладони, удивлённо посмотрел на Никиту, - погоди! Ты тот самый друг? – Все верные перу такие медленные, если надо думать о чём-то, помимо творчества? - Никита усмехнулся, заметил непонимающий взгляд Саши и, покачав головой, добавил, - я о тебе и Жене говорю. Саша тогда лишь вздохнул. А через час услышал Алмата, который, прежде чем прочитать, поругался на то, что слишком много некрасивых букв. И после этого Саша, смущаясь, записал в подаренный пару дней назад Женей блокнот на счёт трудностей у их актёра, который все же больше был гримером. Проходит полгода, прежде чем Алмат, с которым все чаще общался Саша, позвал того вечером на стул, а на стоящий рядом стол поставил большой красивый чемодан. – Неужто? Да я удивлён! - Женя усмехнулся, перебирая в своей шкатулке канцелярию, чем, по обыкновению, оправдывался, когда его спрашивали на счет продолжений историй, - а я думал, ещё два года пройдёт. – О чем речь? - Саша наклонил вбок голову, наблюдая за тем, как Алмат достаёт неясные палетки, какие-то краски и кисточки, а после протягивает диск и бутылку какого лосьона. – Цветок тебе подобрали, - спокойно отвечает Никита. Второй человек, с которым много говорил Саша. Пускай больше потому что стеснялся показывать Алмату черновую, непроверенную версию стихотворений. Спустя время, после щекочущей лицо кисточки, на щеках расцветают цветы белой гвоздики. Правда за цветами следуют извинения от Алмата, которому цветы кажутся неясным ужасом, криво нарисованными и он мог бы лучше. Но в ответ получает только объятия от Саши и благодарность. А после одно черновое стихотворение, но, как назло, с "некрасивыми буквами", от чего оба и краснеют, и смеются одновременно. Позже появляется в компании Лёша, с яркими, дорогими изумрудами, вместо глаз. И холодный металл в других глазах теплеет. А Алмат лишь находит старые лезвия, которыми опасно уже пользоваться. Но не ругается. Только приводит к помойке Сашу и протягивает ему упаковку. – Мне кажется, пора, - Алмат улыбнулся, - оно такое старое уже. Шрамы, кажется, прошли. – Да… - Саше неуютно. И немного стыдно. Он недовольно посмотрел на упаковку и резким движением их выкинул, ощущая некую свободу. Стало легче. – Пойдём, пора домой, Саша. А утром прошлое уедет на далёкую свалку и больше не вернётся. Думаю, стоит вновь нарисовать гвоздику тебе, - Алмат усмехнулся. А Саша просто идёт следом. Саша не удался, ведь у него не было ни слуха, ни голоса. Саша не удался для тех, кого он выбросил вместе с лезвиями. А теперь у него есть те, для кого он скромный и талантливый друг.