Safe and sound

      Осень, дождь, жёлтые листья, слякоть, грязь и лужи. Тэхён — плюшевый, в белом свитере с высоким горлом, расстаётся с тем, кого считал смыслом жизни, не видя причин продолжать жить дальше. Он не подходит внешне такой погоде — слишком мягкий, сжавшись выглядит маленьким, потерянным. Зато глаза полностью отражают то, что внутри, — там сквозит холодом, как в северных пустынях, поднимая в воздух снег, что скоро должен был выпасть и на улице.       Чонгук, который глубокой ночью, уже клюя носом, едет домой по мосту, замечает парня, что просто стоит у перил и смотрит вдаль. Он осторожно останавливается, фары освещают хрупкое тело, мокнущее под дождём, и когда тот поворачивается на свет, сразу и не поймёшь — это дождь стикает по его лицу или солёные капли из глаз.       Чонгук с минуту смотрит на незнакомца, что лишь отвернулся обратно, и не может забыть ту боль в глазах, которые видел лишь пару секунд, и то через не сильно барабанящие по крыше машины капли. Ни страх, что около него остановились на пустынной дороге; ни какой-либо тревоги — ничего. Только живая, горячая боль, тоска и отрешённость.       Он подъезжает чуть ближе, приоткрывает с пассажирской стороны окно, сразу ощущая осеннюю, уже достаточно сильную, прохладу, и спрашивает, не нужна ли человеку помощь.       Когда не дожидается никакой реакции, хватает с сидений позади зонтик и вылезает из машины, сразу его открывая и подходя ближе к незнакомцу, укрывая и его, ограждая от холодных капель, забирающихся за воротник.       Тот не шугается, не вздрагивает, когда к нему подходят, опираясь локтями на железное, по грудь высотой, ограждение, продолжая смотреть куда-то уже вниз, на реку, что сейчас, в дождь, чуть беспокойнее обычного.       Чонгук замечает, что парень весь уже синий от холода, а на одежде, кажется, не осталось сухого места вовсе. Руки, ничем не скрываемые, покрасневшие, явно уже болят от мороза, но на них будто не обращают внимание.       — Эй, — раздаётся совсем тихо. — Ты в порядке?       От голоса парень вздрагивает, словно только сейчас заметил, что рядом с ним кто-то есть, и поворачивает голову в его сторону, шмыгая носом.       — Нет, я не… — жмурится, пытаясь подавить эмоции внутри себя. — Да, всё хорошо, — быстро исправляется, квадратно улыбаясь, явно фальшиво.       Чонгуку плохо от этого взгляда и наигранного спокойствия напротив, он видит, как чужая маска по швам трещит, а сердце, какого-то чёрта, тревожится и кровью обливается. Он никогда особо не был добровольцем кому-то помогать, попросят — да, но не больше. Не лез в душу, не капал на и так расшатанные нервы, но что-то внутри сейчас сиреной орёт, призывает помочь тому, кто в этом явно нуждается.       Насколько глупо обнимать того, кого видишь первый раз в жизни? «Очень глупо», — думает Чонгук, но руки сами тянутся, отбрасывая зонт, прижимают замёрзшего парня к себе, который сразу утыкается ледяным носом в чужое плечо, окольцовывая талию, хватаясь за неё, как за спасательный круг. И рыдает как в последний раз — громко, некрасиво, захлёбываясь и едва успевая делать вдохи.       Чонгук к себе ближе прижимает, ощущая даже через одежду холод, исходящий от чужого тела, и даёт время выпустить эмоции. Дождь неприятно бьёт по макушке, каплями противно пробираясь за шиворот, но сейчас это последнее, о чём они могут думать.       Тэхёну тепло. Впервые за две недели тепло. Он, не отдавая себе отчёта, пробирается руками под раскрытую дутую куртку, пряча пальцы в чужой толстовке. Чонгук на это только прижимает к себе ближе, понимает, насколько сейчас тому хреново, и шепчет тихо в самое ухо, опаляя то жарким дыханием, когда парень почти перестаёт трястись и затихает.       — Поедешь со мной?       Тэхён, решая, что хуже не будет, кивает. Не хочет терять тепло, что исходит от незнакомца. И он сейчас совсем не про физическое.       — Только если ты не отпустишь мою руку, — говорит тихо, будто в бреду.       Чонгук почему-то решает, что не отпустит.