Hello, Hermione

      Попкорн только начал разогреваться на плите, когда зазвонил телефон. Лаванда ожидала своего парня дома — они собирались сегодня поужинать и посмотреть кино, — и подумала, что, возможно, это он звонит сообщить, что выходит из дома и уже направляется к ней. Поэтому бездумно взяла трубку.       — Алло, — первой ответила Лаванда, ожидая услышать голос Джастина.       — Кто это?       — А куда Вы звоните? — спросила она. Голос был ей не знаком.       — Простите, я, видимо, ошибся номером.       — Ничего, бывает, — закончила Лаванда.       Положив трубку, она вспомнила, что не заперла двери, выходящие во двор. Последний год в городе было небезопасно, и все началось с жестокого убийства Элизабет Грейнджер, матери ее сокурсницы Гермионы. С тех пор полиция время от времени вводила комендантский час, а люди запирались на все засовы, живя в своих домах, как в крепостях. Вспомнив обо всем, что творилось в городе сразу после обнаружения трупа, Лаванда заторопилась и закрыла двери.       Когда она сделала то же самое с боковыми дверями, снова раздался телефонный звонок. Лаванда поспешила взять трубку и оттуда снова раздался этот неизвестный, но очень низкий голос, она даже сказала бы, с заигрывающей интонацией.       — Алло? — спросил этот кто-то.       — Вы снова ошиблись, — Лаванда прохаживалась по дому, словно не находя себе места. Что-то тревожило ее, вероятно, этот разговор.       — Я звоню, чтобы извиниться, — ответил ее собеседник.       — В таком случае Вы прощены, — добродушно сказала она, хотя внутри все начинало немного подрагивать от беспокойного звонка. Неприятно, когда тебе звонят незнакомцы, особенно в Вудсборо.       — Но я хочу с Вами поговорить, скрасить вечер, — не унимался звонивший.       — В таком случае позвоните в справочную.       — Почему ты не хочешь разговаривать со мной? — слегка обиженно спросил все тот же незнакомец.       — Кто Вы?       — Сначала назови свое имя, а затем я свое. — Лаванда не ответила. — Ладно, если не хочешь говорить, тогда просто скажи, чем ты занимаешься?       Девушка слегка опешила от наглости говорившего, но была не против сыграть в его «игру», которую он явно затеял с целью скрасить себе вечер, и пропустила то, что он перевел тему.       — Ммм, собираюсь посмотреть ужастик, — в этот момент Лаванда облокотилась на стол, все еще ожидая, когда же попкорн будет готов и когда Джастин наконец придет.       Это был вечер, когда ее родители уехали в другой город, чтобы отдохнуть, собственно, поэтому она и позвала Джастина к себе — знала, что их романтическому вечеру ничто не помешает. Кроме этого телефонного звонка, конечно.       — Правда? Какой твой любимый фильм ужасов? — голос у этого человека все еще оставался очень странным, каким-то настораживающим и при этом тягучим, как патока.       — Даже не знаю, я смотрела их довольно мало, но, например, «Хэллоуин» мне понравился.       Лаванда бездумно держала в руках нож, которым до этого резала фрукты, и наконец положила его обратно. Следуя своим мыслям, она отошла из кухни в сторону коридора и спросила в ответ о любимом фильме звонившего.       — О, у меня их множество, столько и не счесть, — пару секунд держалась пауза, как если бы он решал, какие именно фильмы назвать, но вместо ответа последовал вопрос совершенно по другой теме: — А у тебя есть парень?       Лаванда подавила ухмылку, но ответила честно:       — Да.       Она все ходила по дому, увлекшись телефонным разговором.       — Так все-таки, как тебя зовут? — вдруг вспомнил парень, но тут она уже не хотела отвечать. Мало того, что он перепрыгивал с темы на тему за долю секунды, так еще было чувство, что лучше не говорить своего имени.       — Зачем тебе? — спросила Лаванда, находясь уже в состоянии между ожиданием игры и тревогой.       Проходя в следующую комнату, находящуюся на первом этаже, она подошла к лежащим стопкой дискам с фильмами ужасов, собираясь вытащить тот, которым можно было бы скрасить вечер. Девушка не чувствовала угрозы, до следующего момента.       — Потому что я хочу знать, на кого смотрю.       По телу прошла невиданная дрожь — от кончиков пальцев до кожи головы. Сердце Лаванды застучало в быстрейшем темпе, намереваясь сломать ребра под своим давлением. Страх заставил тело похолодеть, пот проступил на ладонях, отчего телефон в руках начал выскальзывать. Одна фраза смогла довести ее до состояния, близкого к инфаркту.       — Я бросаю трубку, больше не звоните, — Лаванда проговорила это как скороговорку, желая наконец избавиться от назойливого парня. Она настороженно оглядывалась по сторонам, не понимая, откуда может пойти угроза.       — Если сбросишь трубку, я тебе кишку наружу выпущу! — голос почти кричал, по его тону было понятно, что он не шутит, и от этого, казалось бы, безвыходного положения первые слезы начали скатываться по щекам Лаванды. Вот так мгновенно. Она за раз ощутила давление от телефонного звонка. — И еще, ты точно заперла все двери?       Лаванде Браун было чертовски страшно. Она оглядела гостиную, остановившись на входной двери, куда был хороший обзор с места, где она стояла, боясь, что этот кто-то ворвется через входную уже запертую дверь. Вдобавок было ощущение, что маньяк уже внутри дома. Ноги еле держали от быстрого выброса адреналина, поэтому Лаванда, плача и закрывая глаза от мешающих соленых слез, рукой помогла себе сесть на пол, опираясь на книжный шкаф. Она устроилась практически в углу, где все было видно.       С хриплым звуком она спросила у незнакомца, который все еще висел на линии:       — Чего ты хочешь?       — Посмотреть на твои внутренности. — Эти слова стали маслом, плеснутым в костер страха Лаванды. Ее рыдание становилось только сильней, она хотела взять себя в руки, послать этого придурка, но боялась, что тот сделает с ней что-то в ответ. — Но сначала я хочу поиграть с тобой, и первое задание — включить свет во дворе, где у тебя расположен бассейн.       Лаванда не хотела этого делать, но угроза жизни стояла сейчас на первом месте. Один неверный шаг, и ее убьют, бросив труп к ногам родителей.       Она ощущала поцелуй смерти на своих щеках.       — Прекращай это! Мой парень от тебя мокрого места не оставит, мудак! — начала угрожать Лаванда в телефон, думая, что это отпугнет маньяка.       — Как мне страшно, аж расхотел пугать тебя. — Затем он замолчал, и Браун подумала, что все заканчивается. — Я сказал, включи свет во дворе.       Словно кукла, управляемая кукловодом, она дотянулась до выключателя света во дворе, который был рядом с полностью стеклянными дверями.       — Молодец, а теперь выгляни наружу, я подготовил для тебя подарок.       Ей не хотелось никаких подарков, она просто хотела, чтобы все это прекратилось. Шутка затянулась.       Все еще прижимаясь к стене, Лаванда продвигалась к дверям во двор мелкими шажками, приложив к уху телефон. Этот псих продолжал молчать, пока она тут готова была в обморок упасть.       Мутный взор не сразу понял, что перед ним, и только когда Лаванда различила стул, стоящий в трех метрах от дверей, и привязанного к нему Джастина, крик вырвался у нее из груди. Руками она проводила по стеклу, наблюдая за тем, как ее парень пытался что-то прокричать через заклеенный изолентой рот. Он точно видел ее, и даже глазами пытался что-то передать. На его голове зияла рана, из которой текла темно-красная кровь, где-то уже застывшая на щеке. Куртка тоже была в крови, но видимых ранений на самом туловище не было. Только алые и бурые пятна, пот, стекающий по лицу от корней волос, и до ужаса напуганный взгляд.       — Отпусти его! — замолила Лаванда в телефон, зная, что собеседник все еще слушает ее.       — Конечно, но как только мы с тобой завершим игру, — последние слова маньяк протянул, как будто ему было весело наблюдать за всем. — А теперь выключи свет и отойди от окна, чтобы не видеть ничего.       — Нет, — ее плач смешался со словами, ногти проводили по стеклу, издавая неприятный скрежет. Лаванда хотела выйти и помочь своему парню.       — Давай, иначе Джастин умрет, а ты же не хочешь этого?       Девушка поддалась на манипуляции и отошла, выключая свет, надеясь, в душе моля бога помочь ей. Но никакой помощи быть не могло. Ее тело все покорежило от давления со стороны, еще секунда, и все взорвется. Лаванда разрывалась между тем, чтобы побежать во двор и спасти Джастина, и тем, чтобы забиться в угол и потерять сознание.       — Итак, ответишь на вопросы правильно — твой парень будет жить, ответишь неверно…       — Хорошо, хорошо! Я согласна! — Рука вцепилась в трубку телефона, словно намереваясь ее раздавить. Как же было тяжело. Сердце разрывалось от всего и сразу: от муки, страха, боли. В какой-то момент Лаванда поняла, что вряд ли они выберутся живыми.       — Начнем. Как звали убийцу из «Хэллоуина»?       — Майкл Майерс, — спина уже подпирала книжный шкаф, острые корешки вбивались ей в позвоночник. Ноги скользили по паркету, как ватные, без сил встать из-за проклятого кошмара наяву.       — Правильно, — протянул тот с похвалой, как если бы был учителем в младшей школе. — Следующий вопрос. В каком году вышел фильм «Психо»?       Тут Лаванду словно ударили ножом в спину. Она не знала, и потому ответила наугад:       — В тысяча девятьсот семьдесят третьем, — дыхание остановилось, как и сердце, ожидая вердикта.       — Неправильный ответ! Прости, дорогуша, но правила есть правила.       Слезы по ее лицу начали скатываться с новой силой. Лаванда поняла — это конец.       Со стороны двора она услышала непонятные звуки возни, и словно кто-то даровал ей силы наконец встать на ноги. Она быстрым движением прошлась пальцами по выключателю, и когда свет озарил двор, увидела, что ее парень был уже мертв: голова отвисла назад, все тело расслабилось, ноги под силой собственной тяжести расставились в стороны. Убийца вспорол ему живот, кровь окропила плитку и одежду, и все внутренности с трудом держались за кости и мышцы, цепляясь за острые концы ребер. Можно было увидеть, как были порваны мышцы и кожа, неровными белыми краями выделявшаяся среди месива и внутренностей. Тошнотворная картина вызвала дичайший крик у Лаванды и подступающую к горлу рвоту.       Все было окроплено кровью.       Лаванда побежала в сторону главной двери, но остановилась, когда ручка начала поворачиваться и дергаться из стороны в сторону. Она вернулась обратно, к одной из боковых дверей, и выбежала на территорию дома.       Ночью здесь было очень темно и неудобно. Фонари освещали только крыльцо и задний двор особняка, в котором жила ее семья, к несчастью, в отдалении от населенного пункта. В руках все еще был сжат телефон, и на проводе еще находился убийца. Вспомнив об этом, Лаванда скинула звонок.       Теперь уже убийца, а не просто сумасшедший человек.       Браун увидела через окно, что в дом уже пробрались, искали ее, пока она была на улице. Не теряя ни секунды, она побежала в сторону дороги, которая вела к их дому. Она бежала из последних сил, появившихся в самый ответственный момент.       Сзади было слышно, как открывается дверь, и этот кто-то выбегает за ней. Лаванда поворачивает голову и видит, как человек в черном балахоне или плаще с капюшоном и ужасной белой маске с длинными прорезями для глаз и рта бежит за ней с окровавленным ножом в руках.       И она продолжает бежать, уже видит вдалеке машину, подъезжающую к дому. Еще никогда прежде она не была так счастлива внезапному возвращению родителей. Она спасена.       Но психопат был быстрее.       Он нагоняет ее, обхватывает за плечи со спины, слегка приподнимая и зажимая ей рот, чтобы не закричала. Рука в черной перчатке крепка, делает больно. Ее туловище слегка приподнимается, и в грудь вонзается нож. Острие проникает в тело так же легко, как в масло. И еще раз. Свитер нежно-голубого цвета становится коричневато-красным, в темени кажущийся абсолютно черным.       На последнем издыхании Лаванда падает на траву и видит, как ее родители выходят из машины и подходят к дому мимо нее. В другой момент она бы огорчилась их внезапному приезду, если бы у них с Джастином действительно был ужин, но теперь думает иначе.       Однако родители ничего не видят, потому что слишком темно в том месте, где лежит их дочь, над которой стоит человек с занесенным острым ножом.       Маньяк приподнимает ее за волосы и проводит лезвием по горлу. Не задевая артерии, он наблюдает за тем, как много крови вытекает из продольной раны, расположенной чуть ниже трахеи. Вот и он, поцелуй смерти Лаванды.       Темная густая кровь льется из раны, и последние минуты в этом мире она проводит в руках маньяка. Лаванда пытается зажать рану, но только бесполезно — ее руки тонут в этой крови.       Убийца переворачивает ее, и девушка пытается дотянуться до маски своего ангела смерти.       Маска почти перекрашивается в красный, когда у Лаванды получается провести вялой рукой по ней.       Конечность падает на землю, не доходя до цели. И последний вздох случился в тот момент, когда оружие уже было в животе Лаванды Браун.

***

Гермиона

      У меня дежавю. Такое же количество репортеров и фургонов с местными и региональными каналами в последний раз было, когда мою мать нашли мертвой в центре города. Еще с утра у меня было плохое предчувствие, теперь же понимаю, что оно, как обычно, не подвело.       Оглядываясь по сторонам, я иду ко входу в школу и ищу глазами Джинни — может, она знает, что происходит.       Позади слышу легкие шаги, и когда до меня дотрагивается легкая женская рука, оборачиваюсь, находя свою подругу.       — Привет. Ты слышала, что случилось? — первой спросила Уизли, равняясь с моим шагом. Она поправила юбку, которая задралась еще выше, чем до этого, и внимательно оглядела меня.       — Я думала, ты мне скажешь, ведь это твой брат служит в полиции.       — Да, Фред проболтался, что двоих учеников из нашей школы нашли мертвыми. Лаванду и Джастина.       Чуть не споткнувшись о какую-то неровность в газоне, я остановилась, не веря своим ушам. Они были нашими одноклассниками, друзьями. Хотя не то чтобы я дружила с Лавандой, но у нас не было никакой вражды, из-за которой бы я сейчас не горевала.       Возникло чувство, что кто-то подкрался со спины. Либо же следит и ждет, когда я сорвусь и побегу в укромный уголок, чтобы спрятаться от прошлого.       Но это странные и больные мысли.       — Его нашли возле бассейна со вспоротым животом, а Лаванду подвешенной на веревках качелей возле дома, тоже всю изрезанную, — Джинни поежилась, и на лице у нее проступили боль, отвращение — весь коктейль эмоций.       Боже мой. Только не снова.       Это все очень похоже на прошлое.       — Сегодня полиция будет допрашивать учеников, которые так или иначе общались с убитыми. Мой брат тоже будет, — продолжила Джинни, когда мы входили в здание школы.       На одном из перерывов нас по очереди вызывали к директору, где и проходил допрос. Ко мне было особое внимание, потому что все думали о связи между убийством моей матери и вчерашним. Полицейские предполагали, что это может быть один и тот же убийца, потому что тогда виновного не смогли найти и не поймали. Даже несмотря на то, что я давала показания год назад и рассказала об одном друге моей мамы, мои слова не приняли в расчет и не стали проверять того человека. Сейчас он должен быть в другом городе либо вообще в другой стране. Если, конечно, это не он стоит за убийством мамы.       Том встретил меня, когда я вышла после допроса. Вчера вечером он пришел к нам с папой в гости и сказал, что придет сегодня в школу позднее, только на последние уроки, потому что утром его заняла его мать — Меропа Реддл. Стоило мне взглянуть в лицо своего парня, и он понял, что со мной происходит, может, потому что я ощущала, как меня колбасит из стороны в сторону. Том подошел ближе и, обхватив за плечи, притянул к себе в объятия. Его большая, но изящная рука гладила мне волосы, и по коже проходили приятные импульсы.       Том понял, почему я такая, он всегда с ходу понимал, что со мной, без слов, а у меня не получалось быть такой же чуткой в отношении него. После смерти матери я частенько была в себе, отдалялась ото всех и вся, и Реддл помогал мне возвращаться к реальности время от времени.       Том Реддл был моим якорем в этом мире.       — А, мистер Реддл, прошу Вас, Вы опоздали, так что Вы один из последних, — прозвучал голос Фреда позади меня.       Мы оторвались друг от друга, и когда Том уже собирался войти в кабинет, обернулся снова ко мне и сказал:       — Подожди меня, Гермиона, вместе пообедаем, — спокойно прозвучал тембр его голоса.       Вчера вечером его визит был неожиданностью, и я бы предпочла, чтобы он зашел, нет, скорее пробрался ко мне через окно, чтобы папа не знал, что в моей комнате есть еще один человек. Но Том Реддл не был бы собой, если бы не вошел через главную дверь официально. Пробираться через окно или в чужие дома было не в его стиле и воспитании.       Когда я дождалась своего парня, мы вместе пошли на обед, к нашему с друзьями любимому месту — фонтану на главной площади школы, где любили собираться все старшеклассники. Джинни и Стью уже сидели там, о чем-то споря между собой и уплетая свой обед. Эти двое были похожи, и я не только про внешность — у нее были длинные, идеально прямые рыжие, словно осенняя листва, волосы, а у Мэтчера волосы были хоть и короткими, но более блондинистыми, — а тем, что были слегка гиперактивными. Конечно, Джинни могла быть и спокойной, чуткой, просто замечательной девушкой, которая словно умела заглядывать в души людей, но рядом со Стью Мэтчером она могла быть разной — как громоотвод во время «вспышек» своего парня, либо же быть этим самым громом.       Мы с Томом расположились правее этой парочки. У нас оставалось где-то минут сорок, прежде чем уроки возобновятся, так что я могла не торопясь перекусить сэндвичем и колой и повторить параграф по биологии, который вчера учила перед тем, как пришел Том.       Облокотившись на выставленное колено своего парня и продолжая читать книгу, я чувствовала на своей спине его касания. Вчера вечером мы вспоминали, как проводили вместе время, когда нам было лет по шестнадцать-пятнадцать. Как яростно хотели попасть в кинотеатр на ужастик, но нас не пустили, потому что нам было меньше шестнадцати.       — Вас тоже спрашивали о том, как хорошо вы знали Лаванду? — обратился к нам Гарри, только что подошедший, чтобы тоже пообедать. У нас была своего рода компания друзей, хотя порой я замечала острые взгляды Тома и Гарри, которые они кидали друг на друга. Они очень любили спорить.       — О да, и еще спросили, охотился ли я когда-нибудь, — посмеялся Стью, играя с волосами Джинни.       — А меня про охоту не спрашивали, — ответила она явно оскорбленно.       — Потому что девушка не смогла бы выпотрошить двоих человек, дорогуша, — аргументировал Мэтчер, лыбясь в лицо моей подруге, зная, что ее выведет из себя мизогиния.       — Это дискриминация.       — Джинни, ты правда думаешь, что смогла бы воткнуть нож в тело человека, разрезать его от живота до груди и выпустить все органы?       Комментарий Стью заставил меня поежиться. Стало очень некомфортно.       — Полегче, болван, — предупреждающим тоном сказал Том из-за моей спины.       Стью сначала ощетинился, затем успокоился и улыбнулся мне. В его болотисто-зеленых глазах виднелось извинение, но какое-то неискреннее. Я знала, что ему было все равно.       — А где вы все были вчера ночью, может, это кто-то из вас? — Гарри с прищуром оглядел нас четверых, как будто он не мог быть убийцей. — Например ты, Мэтчер, ты же встречался с Лавандой.       — Он был вчера со мной, у него железное алиби, — заступилась Джинни, не дав своему парню вставить и слова. Она знала, что Гарри любил цепляться еще и к Стью, и любила встревать в их перепалки, отчасти чтобы Мэтчер не сорвался.       Гарри закатил глаза и спросил то же самое у Тома. Не получив ожидаемого ответа, что мой парень в минуты убийства гулял где-то по городу, а был у меня, его лицо застыло.       Ребята продолжали вести беседу, касаясь вчерашнего убийства, и мне стало тошно от таких разговоров. Зачем размусоливать такую ужасную, болезненную тему, думать о том, кто и как убил наших друзей?       Повернувшись к Тому, я поцеловала его, чтобы потом уйти подальше, но он не дал мне отодвинуться, завлекая ближе, углубляя поцелуй. Его ладонь слегка погладила меня по шее, лаская касаниями кожу, пригретую солнцем и его горячим дыханием. Целоваться с Томом было для меня очень интимно, запредельно близко. Это было либо нежно, как сейчас, либо грубо и очень сексуально, да так, что я хотела скинуть с себя все мешающие преграды в виде ментальных проблем.       У меня были мысли, что Том хочет вывести наши отношения на новый уровень, к первому сексу, но пока не могла себя пересилить. Я была безмерно благодарна тому, что он сдерживался ради меня. Рана в моей душе после смерти матери и ее травм, полученных прямо перед этим, еще не затянулась. Я так думаю, потому что кошмары продолжают мешать мне спать по ночам. Мне было нужно время, и этим я заставляла ждать своего парня, который хотел меня всем сердцем.       Но я не могла себя пересилить.

***

      На закате, придя в пустой дом, я обнаружила записку от папы, где говорилось, что он уехал в командировку до конца недели и очень сожалеет, что не успел попрощаться со мной. Планировалось, что он уедет завтра, а сегодня у нас будет маленький семейный ужин, который стал традицией после смерти мамы. Мы с ним очень сблизились с тех пор, и каждый раз, когда он уезжал, я ощущала себя последней живущей в этом мире, всеми покинутой и брошенной. Мне было не по себе оставаться одной, и поэтому обычно просила Джинни переночевать у меня. Может, и в этот раз она останется.       Поставив чайник нагреваться, я набрала номер подруги, чтобы спросить, придет ли она, сказать, что планы поменялись, но она ответила, что сейчас на тренировке по лакроссу и сможет приехать ближе к десяти ночи, а сейчас было только семь вечера.       Из-за того, что наш дом находился на холме, из окон открывался вид на прекрасный закат. Я медленно прогуливалась по комнатам первого этажа, по веранде, наблюдая за красивым пейзажем, слегка успокаиваясь после всех этих происшествий. Друг за другом запирала все двери и окна, проверяла засовы, внутренне содрогаясь от мысли, что их могут открыть.       По телевизору шли новости, говорящие о происшествии в нашем городе. Они продолжали рассказывать не только о Лаванде и Джастине, но и о моей матери, слегка касаясь фактов убийств. В такие моменты я просто переключала канал. Но была одна особенная ведущая, которая, как и год назад, влезла в дело об убийстве, донимала полицейских, врала, обманом выуживала информацию по крупинкам, только в прошлый раз это была моя мать, а не знакомые со школы. Гейл Уэзерс. Она все так же продолжала влезать в дела расследований, выклянчивая и добывая сведения. Не удивлюсь, если она и в этот раз напишет книгу, только это уже будет называться «Убийства в Вудсборо — 2».       Под ночь зазвонил домашний телефон. Я ожидала, что это папа смог выкроить время для разговора, поэтому взяла трубку, надеясь услышать его голос.       — Привет, Гермиона, — голос, протянувший приветствие, был мне незнаком.       — Эм, здравствуйте, кто это? — протирая глаза от резко накатившей усталости, спросила я.       — Угадай?       — Понятия не имею, поэтому и спрашиваю Вас. — Что происходит?       — Странная ночь, да? Все эти убийства, как в фильмах ужасов, — звонивший увернулся от ответа, но я догадалась, кто это был, благодаря упоминанию моего нелюбимого жанра кино.       — Гарри, не смешно, зачем так поменял голос?       — Какой твой любимый фильм ужасов, Гермиона? — мой друг словно не слышал меня, ему было все равно, и это немного обидело.       — Я не смотрю их, сам же знаешь, ты разочаровал меня, — навеселе упрекнула я друга, даже не подозревая, что он скажет в ответ.       — Наверное, потому что я не Гарри.       Что, черт возьми?       В голове сразу возникли тысяча и одна мысль. Первая заключалась в том, что кто-то решил подшутить надо мной и моей семьей из-за убийства мамы, и мне стало больно от этого. Такое случалось однажды. Я хотела задать много вопросов этому незнакомцу: откуда он взял номер, кто он, чего добивается, но мне словно заклеили намертво рот или погрузили под толщу воды.       Я чувствовала, как дыхание перекрывается от поступающего страха, будто вставили клапан, мешающий дышать.       — Тогда кто же это? — я покусывала нижнюю губу в ожидании ответа, немного храбрилась, совсем чуть-чуть.       — А не хочешь спросить меня, где я?       — Это странный вопрос, — ответила я с расстановкой в словах. — Где ты?       — Возле твоей входной двери.       Нет, не может быть, я бы заметила, потому что у двери сверху были небольшие оконца. Вопреки здравому смыслу я пошла проверять, правда ли это. Меня слегка шатало от выброса адреналина. Тревога подскочила до уровня «выпить успокоительное», подстегивала меня проверить входную дверь.       И я действительно пошла, заглядывая в узкое окно, расположенное возле двери. Мой мозг от выброса адреналина решает открыть дверь и выйти проверить, правду ли сказал звонивший или нет. Безрассудство было моим пороком, когда с другой стороны надо было отойти назад, оглядеть обстановку и проанализировать следующие ходы. И это чувство двигало мной, когда я открыла дверь и вышла на крыльцо дома.       На улице никого не было. Тишина и ночь, только птицы со сверчками издавали хоть какие-то звуки.       — Нет тут никого, — проговорила я в трубку телефона с упреком. — Гарри, это было весело, но уже…       — Если повесишь трубку, сдохнешь, как твоя мамаша!       Голос кричал.       Сильно, больно так, что лопнули не только перепонки, но и терпение внутри меня. Мой разум был словно атакован копьем в виде резких и болезненных слов, и меня понесло, как на американских гонках.       — Хочешь умереть, Гермиона? Твоя мама умерла красиво, — продолжал играть звонивший мне придурок.       — Иди к черту! — прокричала я, бросив трубку, и быстро вошла в дом.       Я успела только закрыть дверь и накинуть в петлю цепочку, как из шкафа на меня выпрыгнул человек в черном балахоне и белой маске. Он сбил меня с ног, так сильно, что я жестко упала боком о паркет, еле избежав удара головой о лестницу рядом.       Я пыталась встать, но на меня налетели сверху, придавили всем весом, спутывая все движения. В руке у нападавшего увидела лезвие ножа, оно сверкнуло в лунном свете из окна, и я мельком увидела отражение своих испуганных глаз. На меня сильно налегли и пытались проткнуть ножом в голову.       Меня хотели убить.       Борясь, брыкаясь и пытаясь скинуть ногами убийцу, я кое-как успеваю поймать его занесенную руку с ножом. Одной рукой держу, другой пытаюсь оттолкнуть, но у меня не получается.       От такого физического напряжения у меня сбивается дыхание. Страх смерти еще никогда не ощущался так остро, как и касание острого ножа на коже. Напавший хватает меня за волосы, тянет и грубо опускает о пол мою голову. Я слышу глухой удар, чувствую, насколько тверд пол, и это выводит меня из игры. Голова моментально начинает болеть, в ушах — звенеть, и становится слышно, как кровь приливает к голове, стучит в ушах и собирается на затылке в месте удара.       Прикрывая глаза, я не вижу, как человек в маске проводит ножом по моей шее — играюче, прицеливаясь, думая, как убить. Ему нравится моя беспомощность. Он видит мое состояние, понимает, что, возможно, я не смогу ответить ему. Обе руки заносят нож надо мной.       Это не конец.       Находя силы, в состоянии шока я вырываю одну ногу и пинаю маньяка в живот, заставляя его упасть спиной назад. Он дезориентирован, но это мой единственный шанс сбежать. Подрываюсь на ноги и прислоняюсь к входной двери, черт возьми, забыв, что я ее заперла.       Совершенно нет времени — убийца уже заносит нож еще раз, целясь мне в спину, но я успеваю увернуться и на крутом развороте чуть поскальзываюсь, затем лечу вверх по лестнице, скорее в комнату, где смогу запереться. Бегу наверх, перепрыгивая через какие-то ступени, с острым ощущением, что один неверный шаг, и меня порежут, как мясо на комбинате. Это подстегивает меня, и я несусь в комнату, оглядываясь назад, проверяя, насколько далеко нападающий.       Его шаги грубые, он едва ли не путается в своей мантии, но он быстр и почти догоняет. Его маска наводит страх не только из-за своего вида, будто чье-то лицо расплавилось и стало белым, а сам концепт того, что ее надели. Под маской может быть кто угодно, но страшно не от этого осознания, а именно из-за образа самого маньяка.       Вбегая в комнату, я запираю дверь и подпираю ее дверью шкафа, так этот человек точно не сможет войти. Я уже думаю, что почти все закончилось, потому что здесь у меня есть второй домашний телефон и компьютер, через который можно связаться с девять-один-один.       Я шарю по столу и беру телефон, краем глаза наблюдая, как маньяк пытается толкнуть дверь, проникнуть в комнату и убить меня. Он озверел, был в ярости оттого, что у него не получается. Я отхожу на всякий случай подальше, все еще подстегиваемая дичайшим испугом. По лицу катятся слезы, и я давлюсь ими; горло начинает болеть от напряжения после бега и от накатывающей истерики и рыданий, пока набираю номер и жду ответа.       И все резко затихает.       Я оглядываюсь и не нахожу никого. Неужели ушел, когда я уже почти дозвонилась?       Со стороны окна раздается какой-то шум. Я с криком поворачиваюсь, уже готовая биться даже телефоном. Теряюсь в пространстве, не понимаю, что вообще происходит.       И вижу Тома. Он забирается через окно, нервно оглядывая мое перепуганное зареванное лицо, весь мой вид, тоже не понимая всей ситуации. Он с трудом переставляет ногу через подоконник и ступает на ковер. Я подбегаю к нему, жмусь в его объятиях, потому что знаю — он меня защитит. Скорее Том испугает нападающего, чем испугается сам.       — Что произошло? Я подходил к твоему дому, услышал шум, стучал в дверь, но мне никто не отвечал, — затараторил он, беря мое лицо в свои ладони.       Том заглядывает мне в глаза, и в его синих радужках я вижу неподдельное беспокойство обо мне. Порой я думаю, что он не может испытывать эмоции, как обычный человек, но сейчас кажется наоборот.       — На меня напали, — давлюсь, не могу говорить. — Том, я так перепугалась.       Уронив голову ему на плечо, продолжаю плакать, потому что эмоции бьют через край и я действительно думала, что сегодня умру. Все высвобождается из меня: пережитое только что; все, что лично давила в себе последний год.       Том дышит мне в ухо, и это успокаивает. Его поглаживания по спине приятные и теплые, способные прогнать негативные эмоции из самых глубоких закоулков моей души. Он что-то шепчет, от чего у меня пробегают приятные мурашки.       — Все хорошо, Гермиона, ты со мной, ты в безопасности.       Я не вижу его лица в данный момент, но мне кажется, оно выглядит кровожадным. Сейчас Том был готов порвать глотку любому, кто причинит мне боль. Мы смещаемся, и из его кармана что-то выпадает. Через пелену слез, затуманивших мой взор, я вижу, что это. Телефон.       Нет. Прошу, только не Том.       Шальная догадка. «Это звонил он».       Я теряю опору не только физическую, но и психологическую. В голове все смешалось, поэтому у меня не возникает сомнений о причастности своего парня. Это не может быть просто совпадением: что он оказался сейчас так близко к моему дому, когда мне звонил какой-то маньяк. Но он же не мог перемещаться в пространстве, потому что в одну секунду за дверью был маньяк в маске, а в следующую Том залез в мое окно.       Или может?       Во мне все отключается: здравый смысл, какие-то умные мысли, способность анализировать ситуацию, — поэтому отхожу от Тома подальше. Он смотрит в ответ и тянет ко мне руки.       — Герм, — обращается он умоляюще, но мне страшно.       А вдруг? Надо бежать.       Мотая головой, не веря своему же парню, я выбегаю из комнаты, не задумываясь, что убийца может быть еще в доме, просто притаился. В то же время предполагаю, что это может быть Том. Душа раскалывается от предположений.       Я саму себя закапываю в могилу.       Бегу ко входной двери, открываю ее и кричу от еще одного испуга, который меня скоро доведет до инфаркта раньше пожилого возраста. На крыльце стоит Фред, которого я не ожидала увидеть в полной форме офицера, готовый стучать в мою дверь. В руках у него маска — та самая маска, что «напала» на меня. Где он ее нашел?       Фред сам не на шутку перепугался, когда я так резко открыла перед ним дверь. В руке помимо маски был пистолет, а позади горели фары двух полицейских машин — девять-один-один среагировали быстрее, чем я ожидала.       Следующее, что я осознаю, это то, что Тома берут под арест. Фред заламывает ему руки, прижимая к капоту машины, и надевает наручники, зачитывая слова об адвокате. Реддла взяли, потому что стечение обстоятельств сыграло с ним злую шутку.       Или он сам все сделал.       В этот момент другие офицеры осматривают дом и окрестности, освещая фонарями каждый угол. Меня закутали в плед, вытащенный из багажника офицерской машины, затем отвели в сторону, чтобы сказать, что мне надо дать показания в участке. Фред успокаивал, поглаживал мои волосы, целуя в затылок, говоря, что все прошло, что теперь я буду под постоянным наблюдением на случай, если кто-то еще нападет. Приехала Джинни, извиняясь в муках совести, что не смогла помочь.       Но все это смешалось в один фоновый непонятный звук. Единственное, что было слышно — как Том зовет меня, кричит о том, что он невиновен, что он никогда бы не поступил так со своей девушкой. Его никто не принимает всерьез, потому что никого другого рядом замечено не было.       В участке мне дают прийти в себя между тем, как я рассказываю события сегодняшнего вечера. Слегка подташнивает, сама дрожу как осиновый лист, а по лицу продолжают течь маленькие слезы.       Мне горько от предательства Тома, ведь мы всегда были вместе, с детства. Чувства не возникли разом, в одном определенном возрасте. Сначала мы дружили многие годы, знали друг друга от и до. С возрастом поняли, что нас взаимно тянет, как свет и тьму. Том казался мне благородным, но в то же время опасным парнем — приятно было знать, что он защитит и проводит до дома поздно ночью. Я была для него, по его словам, тем, что держит его в этом мире после того, как отец бросил его самого и мать.       Неужели я не знаю своего парня?       Джинни сказала, что мы должны сейчас уходить, пока Тома все еще допрашивают в присутствии его матери Меропы. Встречаться с ним сейчас взглядами у меня не было желания.       Мы выходили через черный вход, потому что у главного входа стояло полно репортеров, желающих растерзать меня. Стоило покинуть участок, как к нам подбежала Гейл — она спрашивала, что случилось, как я вообще.       — Как книга, Гейл? — спросила я с наглым выражением. Злость двигала мной сейчас, и она вот-вот должна выйти наружу.       Книга про убийство моей матери, ее история, биография — все было отражено в первой книге Уэзерс. Как по мне, так это очень низко и не пахнет никаким уважением ни ко мне, ни к моей покойной матери. Ее уже должны оставить в покое.       — Уже готовится новая, не волнуйся, пришлю тебе экземпляр.       Договорить она не успела, потому что я врезала ей по лицу. Я никогда не дралась, предпочитала побеждать или отвечать обидчику словами, в общем, была пацифисткой, но Гейл Уэзерс меня выбесила, как и весь этот чертов день.       Вспышки камер запечатлели мой срыв.       Фред увел нас к машине, усаживая на заднее сидение. По дороге мы слушали музыку, не знаю зачем я попросила ее включить, видимо, чтобы заглушить мысли в своей голове.       Перед сном мы с Джинни переоделись в пижамы и просто болтали на самые отвлеченные темы. Подруга не сводила с меня глаз, проверяя, сканируя мое состояние. А оно и так было очевидным — разбитым, растоптанным, преданным.       Я лежала и чувствовала, как от моих слез подушка становится мокрой и неприятной для сна. Фред заходил проведать каждые двадцать минут — я считала, — спрашивал, как я, не болит ли рука после того, как я ударила ту репортершу.       — Гермиона, — обратилась ко мне Джинни, — ты правда думаешь, что это Том?       Не хочу о нем думать.       — Как по мне, он слишком идеален да и так бы не поступил, и тут два варианта: либо он действительно поехал крышей и причастен к нападению, а образ хорошего мальчика является отличным прикрытием, либо…       Джинни не договорила, ее перебила только что вошедшая в комнату миссис Уизли. Она сказала, что меня зовут к телефону.       — Надеюсь, это папа.       Подбежав к телефону, я спросила кто это. И тут снова эта фраза, снова этот голос незнакомца.       — Привет, Гермиона.       Все так же протяжно и противно, страшно, болезненно.       — Бедный Томми, снова посадили не того. Снова ты указала не на того, — с упреком поведал голос, а затем посмеялся в трубку, издеваясь надо мной.       Фред выбежал из своей комнаты, спросив, что происходит.       — Кто ты? — Мне надоели эти игры, пусть встретится со мной лицом к лицу.       Самое ужасное — это осознание, что Том сейчас за решеткой в полицейском участке и он точно не мог мне позвонить. Я обвинила невиновного, своего парня.       Господи, за что.       — Скоро ты все узнаешь, Гермиона, и поверь, ты очень удивишься, — и маньяк сбросил трубку, оставив после себя миллион вопросов.       Этой ночью я не смогла уснуть, все еще ментально была у себя дома, наедине с убийцей в маске, этим ангелом смерти. Все так навалилось, что я скоро лопну от переизбытка чувств. За последнее время я успела испытать все, от шока до одиночества, и мне это надоело. Хотелось просто перестать быть мишенью для подобных нападений моего ментального здоровья.

***

      На следующее утро Фред сказал, что Тома отпустят за неимением улик и потому, что он успел сказать шерифу, что мне снова звонили с угрозами. Все решили, что это точно не может быть Том.       В школе все гудело от разговоров и из-за репортеров, которые снова выстроились вдоль газона, раздражая всех и каждого, особенно нашего директора. На перемене я спросила у Стью, как Том, и он обвинил меня в том, что я точно разбила сердце своему парню. Вероятно, уже бывшему. Как же тошно с самой себя.       Я побежала в уборную, и словно по воле судьбы столкнулась с Томом. Моим Томом, который был каким угодно, но в последнее время точно не «моим».       Испугавшись своего парня, я отскочила, заработав разочарованный взгляд. По его виду было ясно, что он подавлен. Конечно, когда твоя девушка обвиняет тебя в нападении, которое ты не совершал, как не быть раздавленным.       — Погоди, ты меня боишься? — с подозрением спросил Том.       — Нет, просто… кто-то же пытался меня убить, и поэтому я на взводе, — как же было стыдно перед ним. — А вчера снова позвонили и угрожали.       Даже по его глазам было видно, что он этого бы не сделал.       — Да, знаю, поэтому меня и отпустили, — спокойно произнес Том, я бы даже сказала, слегка холодно. — Ведь я не мог звонить тебе, пока был под присмотром.       Вот оно — нападение в ответ.       — Мне правда жаль, просто пойми меня.       — Понять тебя? Как? — раззадорился Том, его брови нахмурились. — Моя девушка, которую я люблю, считает меня психопатом, напавшим на нее, и скорее посадит меня за решетку, чем даст приблизиться к себе.       С его уст обвинения в моей ошибке звучали гораздо больней, чем из моих собственных.       — Том, меня чуть не убили, продолжают угрожать, как-то не хочется сейчас думать о романтике, и у меня не получается одновременно быть с тобой и… — болезненные с одной стороны слова, но это ведь правда.       — Но думаю я, — ответил он. — Я всегда думаю о нас, а ты все еще остаешься в прошлом, Гермиона. — Я мысленно просила его прекратить. — Отпусти уже все, пойми, твоя мать умерла год назад, и этого не исправить, надо жить дальше, вспомни, что у тебя есть еще я.       Меня как водой из бочки окатили. Он говорит об убийстве моей матери так просто.       — Ее убили, Том.       Обида плескалась во мне. Больше ничего не хотелось слушать из его уст, поэтому я обошла и ринулась в уборную, чтобы остаться одной.       После школы мы с Джинни направились к ней домой, но нас перехватил Стью, сказав, что устраивает вечеринку у себя, потому что родители уехали на несколько дней. Не знаю, что было у него в голове, когда он решил устроить вечеринку, пока по городу ходят и убивают людей. Он не отставал, и нам с Джинни пришлось согласиться на уговоры нашего друга.

***

      Вечеринка была в самом разгаре, когда мы с Джинни приехали с пакетами, набитыми продуктами. Дом Мэтчеров был огромен и находился на окраине города, так что никому не было дела до шума. Никто не опасался, что мы помешаем кому-то из соседей, потому что как таковых их здесь не было.       Компания обсуждала что угодно, но только не смерти наших одноклассников, что было даже хорошо. Это означало, что хотя бы школьники не зацикливаются на одной трагедии и продолжают проживать свою молодость в веселье и алкоголе.       Гарри втянул меня в какую-то дискуссию о фильмах, когда нас посетили неожиданные гости в лице Фреда и Гейл-мать ее-Уэзерс. Все внимание разом переключилось на эту девушку; ребята даже позабыли, что решали то, какой фильм ужасов хотят посмотреть. Гарри от этого негодовал.       Я начала звать Джинни, чтобы сказать, что нам лучше вообще уйти. Она говорила, что сходит за пивом, но куда-то пропала.       Моя подруга не откликалась.       Большинство гостей начали уходить, хваля Стью за такую вечеринку, а тот, как начищенная до блеска монета, улыбался им и прощался, облокотившись на дверь. Его образ был немного смешон — шелковый красный халат поверх его тонкого свитера и брюк, не хватало только меховых тапочек для полного образа. Я продолжала звать подругу, когда возле входной двери, как черт из табакерки, выскочил Том. Его внезапное появление испугало — он не был любителем таких сборищ, скорее предпочитал общество людей за тридцать.       Должно быть, Мэтчер умолял его на коленях.       Я планировала поговорить с Томом с глазу на глаз, наконец уже разобраться в наших отношениях раз и навсегда. Мне надоело быть в подвешенном состоянии рядом с ним, играть в «горячо-холодно».       Том подмигнул Стью, а тот в ответ не переставал ухмыляться. Мэтчер был в довольно приподнятом настроении даже несмотря на то, что его вечеринка сорвалась из-за Гейл, которая куда-то ушла вместе с Фредом, и осталось только человек девять, не включая меня и Тома. Их держал только Гарри и его включенный по видику «Хэллоуин».       Гарри подошел к нам, спросив, что здесь делает Том. Ни у кого не было ответов, а может, и были, но никто не хотел признаваться в том, что он пришел исключительно ради меня.       — Мы можем поговорить, Гермиона? — Том состроил невинное обиженное лицо, глядя исподлобья.       Не хватало только щенячьего взгляда, который он тренировал на мне же в детстве. Сейчас его синие глаза оставались бесстрастными.       — Да, конечно, я сама хотела это предложить, но если тебя увидит Джинни, то твоя голова полетит на крыльцо первым рейсом.       Том закусил губу и нервно поправил прическу. Его рука слегка дрожала, а глаза бегали из стороны в сторону. Нервозность присутствовала в его движениях, что было не присуще Тому. Это было странно. Он оглядывал передний двор, следил за тем, как все уезжают.       — Ну так, — встрял Стью, оглядывая нас по очереди и махая руками, указывая на второй этаж, — идите, поговорите. Комната моих родителей в вашем распоряжении.       — Мэтчер, сколько раз говорил, следи за своим языком, — с расстановкой в словах угрожающе произнес Том, и наш друг чуть сжался.       Никогда не замечала того, как мой парень, безобидный с одной стороны, мог влиять на людей, управлять ими, как порой Стью.       Развернувшись, я почувствовала чей-то преданный взгляд. Это был Гарри, на лице которого было неодобрение и искреннее непонимание того, почему я даю Тому еще один шанс.       Насчет Джинни я подумала, может Стью ее найдет.       Мы устроились на кровати, и каждому из нас, как мне кажется, стало немного неловко. Такого давно не было, словно нам снова по тринадцать, и мы с Томом только-только поняли свои чувства к друг другу. Детская любовь.       — Прости меня, Гермиона, — начал шепотом Том. Он смотрел только вперед, словно боялся встретиться со мной взглядом. — Прости, что давил на тебя.       — Нет, ты прости. — О боже, мы звучим как в дешевой мелодраме. — Моя депрессия затянулась на слишком долгий период и я даже не заметила, как ранила тебя тем, что не могла продолжить жить дальше.       — Но ты потеряла маму.       — Да, я знаю, но ты прав — мне надо все отпустить и снова стать прежней, — я чувствовала, что пора высказаться. — Не могу я больше носить траур, не могу обманывать саму себя насчет фальшивого образа моей мамы, который остался у меня в памяти, хотя я знаю, что она была далека от идеала.       Том повернулся ко мне, взял за руку и сжал, поддерживая.       Мы оба знали, кем была моя мама для многих жителей города. Шлюхой.       Его руки наконец стали теплыми.       — В глубине души я боюсь стать такой, как она. Понимаю, что это глупо, ведь я — это я, а не Элизабет Грейнджер.       — Да, это так, — легкая улыбка промелькнула на устах Тома. — Ты не она, ты Гермиона, моя Гермиона.       Он придвинулся так близко, что воздух, выдыхаемый нашими легкими, смешался. Глаза Тома горели красивым синим оттенком, они завораживали, влюбляли меня в него.       Коснувшись щеки Тома, я погладила его по гладко выбритому лицу, по заостренным скулам с натянутой бледной кожей. Его внешность была ледяной, как айсберг, но сама его душа разжигала во мне огонь.       Вот он, тот момент, когда я отпускаю прошлое раз и навсегда, даю себе волю насладиться тем, чего боялась.       Придвинувшись к Тому, я нежно поцеловала его, смакуя, ощущая чуть кислый привкус. Он оживился, пробуя мои губы в ответ.       Мы целовались все глубже и напористее, так что губы заболели от укусов и посасываний. Том делал это грубо, оттягивая на себя и кусая мою мягкую и влажную губу, языком проталкивался в мой рот, чтобы пройтись по ряду зубов, и касался кончиком моего языка.       Его рука взяла меня спереди за шею, чуть сжимая в районе трахеи, но не сильно, чтобы мышцы не напрягались. Из меня вырвался стон, первый прерывистый и в то же время наполненный желанием, тоской по горячим касаниям, которых сейчас и так было немало, но мне хотелось еще.       Руками я схватилась за густую шевелюру Тома, оттягивая от корней, чтобы приблизить к себе еще больше. Я хотела раствориться в нем, пока его руки продолжали гладить меня по бедрам и талии, аккуратно забираясь под футболку. Джинсовая ткань моей куртки мешала нам, и чтобы снять ее, Том сначала перестал целовать меня, зависая взглядом на моих губах.       Он облизнулся, когда снял с меня куртку, вероятно предвкушая то, как пройдет наш вечер. Заглядывая ему в глаза, я увидела дикое желание обладания, которое подстегнуло меня саму. Страхи были откинуты в дальний угол, переживания затоплены в объятиях и ласках, я отдавалась своему парню всей душой и телом.       Твердые руки ощущались на моей талии, царапали меня, сжимая кожу между костяшками. От такой жесткости и грубости мне сорвало крышу, а должна была бы бояться, ведь это мой первый раз. Сердце затрепетало в тисках сомнений и храбрости, поэтому, чуть опешив от напористости, я отодвинулась, берясь за плечи Тома, которые уже были без накинутой доселе куртки. Сама не заметила, как помогла ее снять в порыве возбуждения.       — Все будет хорошо, Гермиона, — Том стонал мне в ухо, какое же это было выносящее чувство. — Я буду аккуратен.       Типичная фраза всех фильмов, но и казалось, что мы в фильме, только непонятно, каком: для лиц старше восемнадцати лет или в ужастике, где на время прекратились все самые страшные моменты.       Кивнув, я доверилась, позволила опустить себя на мягкую кровать и стянуть последние преграды из одежды в виде футболки и лифчика. Все расплавилось, начиная от воздуха и заканчивая мной самой. Под руками Тома я принимала любую форму, изгибалась в поясницу дугой, предоставляя легкий доступ для поцелуев по груди, по ребрам, что торчали из-за моей легкой голодовки на фоне депрессии, по втянутому животу.       Мои соски были возбуждены от касаний кончика языка Тома, пока кожа вокруг краснела от хватки в его ладонях. Он облизывал, зажимал губами и отпускал, выдыхая прохладный воздух из легких на мою грудь. Мой стон смешался с его резким выходом. Телом Том прилегал ко мне, зажав меня между матрасом и собой. Пространства было мало, очень, но мне нравилось это давление тяжести над собой.       Через его брюки чувствовался возбужденный член, и затем Том притянул меня к себе так, что моя промежность оказалась прямо над его пахом.       Еще один стон. Резкий, сладострастный и ожидающий большего.       Чем быстрее мы оба сходили с ума друг по другу, тем быстрее снималась одежда. Во время поцелуя я услышала звук рвущейся обертки, а затем, позволив Тому на время отвлечься, начала разглядывать его. Что бы ни говорили некоторые ребята из футбольной команды про моего парня, что он слегка худощав и ему стоит подкачаться, для меня он был идеальным. Его худоба не была такой, чтобы бросаться в глаза, она была изящной, под все же накачанными мышцами на руках и груди она смотрелась гармонично. Том был горяч, и любим мною.       Я возбуждалась от одного его полуголого вида в боксерах.       Приблизившись, мы разделили между собой один момент. Столь интимный и прекрасный, что моя душа наконец наполнилась любовью, вытесняя боль. Глаза в глаза, не отрываясь, мы двигались навстречу другу другу.       Легкая боль внизу живота пронзила так же неожиданно, как и ощущение горячего, еще одного глубокого поцелуя. Мои губы были захвачены в плен, не давая мне возможности застонать во весь голос. Жжение между ног не проходило, даже когда мне дали передышку. Было немного неприятно, но терпимо.       Мне точно захочется потом как-нибудь повторить.       Том не двигался, давая мне привыкнуть, целуя и оставляя легкие укусы по моей шее, за ухом и на ключицах. Он закусывал мои костяшки, чтобы я отвлеклась от боли внизу, и я была благодарна ему за это.       Обращая лицо Тома прямо к моему, я кивнула, дав знак, что мы можем продолжить. В синих глазах сверкнуло обожание, дикость, что передалась и ухмылке на припухших от поцелуев губах. Том почти лег на меня, опираясь только на одну руку, пока другой поглаживал меня по правому бедру.       Движения продолжились, я чувствовала, как тонко это ощущается. Том двигался во мне сначала осторожно, но с каждым толчком ускоряясь и прикладывая чуть больше силы. Было понятно, что он сдерживается ради меня, но еще чуть-чуть, и ему сорвет крышу. Я взяла его за волосы, сжимая их, и сама начала подмахивать бедрами настолько, насколько могла.       Дыхание ускорялось, кислорода становилось все меньше и меньше, пока не началась одышка, как при беге. Но мы продолжали любить, притягиваться и держаться друг за друга. Еще никогда мы не были настолько близки, как сейчас.       Через еще несколько секунд я услышала, как Том начал стонать громче. Боже, никогда бы не подумала, что что-то может возбудить меня настолько сильно, как сейчас.       Я люблю тебя, Том. Всего тебя.       Кажется, я сказала это вслух, потому что он резко поднял голову, ошарашенными глазами смотря на меня.       Я чувствовала, как внутри меня стало слишком тесно. Том не удержался и, прикрыв глаза от наслаждения, задрожал от оргазма, еле нависая надо мной на дрожащих руках.       В ушах у меня билась кровь, легкие и горло болели от недостатка воздуха. Крепкие руки легли под мою спину на лопатки и приподняли, чтобы повернуть на бок. Том скатился с меня, упал рядом, утягивая за собой и сжимая в объятиях.       Его волосы были в полнейшем беспорядке, как и мои, потому что они лезли ему на лоб. Он сдувал их, все еще улыбаясь своей красивой улыбкой. А еще он смотрел на меня так, будто я была центром его вселенной.       Может там, за пределами комнаты, дома, и бродит убийца, но пусть подождет, пока я не получу лучи удовлетворения от простой жизни девушки-подростка.       Моя душа освободилась от оков прошлого.

***

      Я задремала и поняла это, когда проснулась одна в постели, не слыша под ухом биения сердца Тома. Что-то тревожное разбудило меня — внутреннее чувство, не дающее успокоиться. Не знаю, что было не так, но это точно было связано с отсутствующим рядом со мной парнем.       Стаскивая с себя одеяло, я прислушалась к звукам за стенами комнаты, и ничего не услышала. Если до этого звучала музыка, слышались разговоры немногочисленных людей, то сейчас стояла такая тишина, что можно было услышать, как падает булавка на паркет.       Тома не было в комнате, он ушел, одевшись и бросив меня тут одну. Надеюсь, что он просто вышел, чтобы взять что-нибудь перекусить и выпить.       Набатом стучало в голове, словно предупреждая. Внутреннее предчувствие заработало на все сто двадцать процентов.       Наскоро одевшись, все еще ощущая неприятные покалывания внизу живота после первого полового акта, я встряхнула волосы и собралась выходить из комнаты. Еще раз прислушалась, надеясь разобрать голоса Тома, Стью и, может быть, Гарри с Джинни. Тишина.       Я все еще в замешательстве, когда открываю дверь и выхожу в коридор, точнее, пытаюсь выйти. Не могу этого сделать, застревая в проеме двери без возможности сделать и шагу. Меня останавливаю не я сама, а реакция на то, что развернулось перед моими глазами.       Паркет между дверью комнаты и лестницей был залит кровью, еще не засохшей, она стекала в проем лестницы густой и темной жижей.       Ее было очень много.       Глаза не могут подняться дальше, провести движением по багровому следу и узнать, откуда это. Потому что мне страшно настолько, что сейчас я разучусь чувствовать что-либо вообще. Ужас стал доминантным, он подавил все, что было в душе.       Чуть свежая кровь вела, как хлебные крошки, по пути смерти. Она где-то размазалась по доскам из светлого дерева, в одном месте собралась лужей, впитываясь в древесину, и чем дальше она уходила, тем ее становилось больше, она была темнее, ужасающей.       Лужа разлилась под трупом. Он, можно сказать, попросту утонул в ней лицом и разрезанным до выпавших внутренностей животом. Голова была чуть повернута, и черты мертвого стали еще бледней в контрасте с бурым цветом. Волосы цвета вороного крыла стали влажными, легкими кудрями упали на лоб, на нос и сам пол, пачкаясь до засохшей корки.       Безжизненное тело Тома лежало здесь, в холодном коридоре, перед моими глазами, а я не могла поверить этому. Что-то умерло внутри меня. Убийца безжалостно без права на возврат вырвал у меня то, к чему я привязалась, что так полюбила. Он отнял у меня Тома.       Щеки щипало от слез, что капали, пока я подходила к трупу. Я должна была быть рядом, — не получилось, когда его убивали, но хотя бы сейчас. Должна была попрощаться. Мелкими шажками проделывала себе путь, оставляя следы от подошвы кроссовок по полу, подходя все ближе и ближе к трупу своего парня.       Смерть мамы лишила меня половины души, а убийство Тома начисто сейчас стирало с лица Земли.       К черту лужи крови, я присаживаюсь рядом с Томом, хочу коснуться пальцами его мягкой щеки, но не получается — рука не поднимается. Мне остается только смотреть на него убитым взглядом.       Хочу расплакаться, кричать от несправедливости жизни.       Всхлипы перекрываются рукой, что задела кровь, и лицо становится красным в том месте, где она коснулась моей кожи. Закрываю глаза, и их начинает жечь. Лицо начинает болеть от того, что я скорчила рот, кусала нижнюю губу до крови и боли в мягкой мышце.       Ничего не вижу, но слышу шаги в паре метров с той стороны, откуда пришла. Приподнимаю голову и вижу убийцу, напавшего на меня недавно, — все та же маска, черный балахон и нож, испачканный кровью.       Маньяк смотрит, наблюдает за тем, как я плачу у трупа. Он наклоняет голову набок, ему интересно наблюдать за моей болью, и когда я собираюсь бежать от верной смерти, вытирает нож о перчатку. Это знак бежать.       Ноги подскакивают с такой силой, что чуть не поскальзываются на луже крови Тома, в которой до этого сидела. Бегу к лестнице вся перепуганная до чертиков, с желанием спастись и одновременно умереть, потому что душевная боль сейчас превращает меня в пепел.       Убийца следует за мной, перепрыгивает труп Тома и с грохотом несется вниз по лестнице. У меня есть фора и, используя ее, изо всех сил бегу к главной двери дома. Она оказывается запертой, а преследователь уже на подходе. Отрываюсь от двери и мчусь к заднему входу в дом, где есть дверь, ведущая к гаражу и лодке, стоящей рядом с машиной.       Вспоминаю, что где-то тут поблизости Фред и его машина. В голове зреет план, как добраться, когда у меня получается чуть ли не вырвать хлипкую белую дверь с петель и выбежать на задний двор. Показалось, что преследовавший убийца вдруг резко пропал, но я бегу и не оглядываюсь, когда огибаю кусты с клумбами миссис Мэтчер, и попадаю на площадку перед гаражами. Зрелище, развернувшееся здесь, сносит меня как тараном.       Я вижу Джинни, свою подругу, распластанную на грязном полу открытого гаража Стью, с садовыми ножницами в груди. Ее глаза открыты, остекленевший взгляд запечатлел страх перед смертью.       Вокруг валялись осколки бутылок пива, разбросаны какие-то инструменты, и я понимаю — моя подруга боролась. Джинни всю жизнь боролась.       Моя Джинни.       Невозможно больше терпеть эту горечь потерь.       Вокруг меня одни смерти.       Меня тошнит от разрывающего чувства, одышка не дает мыслить здраво. В такой ситуации это было бы чудом, если бы мне самой не хотелось умереть. Самые дорогие мне люди теперь перестали дышать, так зачем мне оставаться в этом мире.       Пересиливая себя, вспоминая, что тут поблизости где-то может оказаться убийца, я отворачиваюсь и делаю шаги, путаясь в ногах. Сейчас я словно отрываюсь от прежней жизни, где были мои друзья, Джинни, Том, мама, папа.       «Надо бежать к машине Фреда», — думаю я, когда обегаю дом. Он припарковался напротив входа, и мне боязно, что сейчас тот сумасшедший заметит меня и последует, чтобы убить.       Я оказываюсь права.       Когда перебегаю дорожку, ведущую ко входу в дом, меня хватают за плечи и крепко сжимают, прикладывая нож к горлу. Вот и все, это конец. Режущая боль под трахеей не дает сделать и движения. Кто бы это ни был, он так крепко держит, что плечи начинают болеть, а когда меня приподнимают и тащат в дом, ноги болтаются в воздухе.       — Нет, хватит! Отпусти меня!       Убийца продолжает идти со мной, брыкающейся в руках. На подходе к крыльцу я вижу два тела, лежащих на пороге, и в этот момент в голове пролетает мысль, что уже слишком много трупов для одного вечера. И когда глаза замечают рыжие волосы, последняя надежда, последняя искра в этой жизни меркнет для меня. Тело Фреда лежало на боку, а рядом была Гейл, расположенная под его рукой. Не знаю, были ли они живы, но казалось, что нет.       Затем я вижу, как их загораживает кто-то в таком же костюме, что и человек, несущий меня, как мешок картошки.       Боже правый, их двое!       Второй играется с ножом, выжидает, когда мы подойдем ближе. Их, черт возьми, всегда было двое, никто не мог бы убить столько человек в одиночку.       Меня затаскивают в дом и кидают на твердый паркет, бедром к деревяшкам. Больно ударившись, я смотрю на убийц снизу вверх, а они на меня в ответ, как на какую-то зверушку, которую сейчас выпоторошат и прирежут. Мне страшно. Я напугана до ужаса, до скрипа в зубах и пропавшего голоса.       Первый — тот, кто тащил меня, — начинает смеяться, и этот смех оказывается до боли знакомым. Он снимает маску.       — Сюрприз, Гермиона, — протягивает с самой гадкой улыбкой Стью Мэтчер.       Я таращусь, онемевшая и лишенная сил. Какого черта. Но ведь он же всегда был рядом. Как?       — Вижу, ты удивлена, но подожди, — забавляется мой друг, или нет — он никогда им не был, — то ли еще будет. Это же только начало третьего акта, или уже конец, я запутался. Гарри, что скажешь?       Мэтчер обратился ко второму маньяку по имени моего друга. Нет.       Нет. Нет. Нет.       НЕТ.       Второй снимает маску, и я действительно вижу своего друга, и при этом не его. У Гарри никогда не было такого страшного, лишенного здравомыслия взгляда. Это был не мой друг, не мог он тут оказаться, под этой одеждой и мантией.       Не мог!       Это двойник Гарри. Точно. Потому что, помимо Тома, он был тем, с кем я дружила с детства. Мы даже росли бок о бок.       — Мы приближаемся к концу, Стью, — Гарри встречается с тем взглядом. — Сколько раз тебе это говорить?       — Ну прости, я на эмоциях забыл, — Мэтчер улыбается так криво и мерзко, что подступает тошнота. Рукой в перчатке он встряхивает свои примятые волосы, и кудри начинают торчать во все стороны.       Я встаю на ноги, и когда делаю это, то с лиц моих уже бывших друзей слетает та беззаботность, что была секунду назад. Оба приподнимают ножи и указывают на меня.       — Сиди и не брыкайся, Грейнджер.       — Зачем это все? — слезы высыхают на коже, ведь теперь во мне кипит не боль, а злость и обида, желание отомстить любым способом. — Зачем убивать всех этих людей?       Гарри расслабляется, и на его лице снова проступает странная улыбка.       — Ты должна спрашивать об этом не у нас, — говорит он, обращая взгляд на лестницу.       Смотрю туда же и вижу то, из-за чего меня бы точно положили в психушку. Живой Том в испачканной кровью белой футболке, что я снимала с него недавно, спускался вниз по лестнице, как будто не был мертв минут десять назад. Все походило на восстание живых мертвецов.       Реддл шел вальяжно, с надменным выражением на лице, всем видом излучая превосходство. На его губах сверкала кривая ухмылка, которая все еще делала его очаровательным даже с этой кровью по телу. Он был цел и невредим.       — Что случилось, Гермиона, ты будто увидела призрака, — обратился ко мне Том, когда ступил на первый этаж.       Я качаю головой, не веря в происходящее. Это все глупая шутка.       — Да она в припадке, посмотри на нее, Том, — Стью снимает свой костюм и начинает смеяться. Откуда-то из кармана он достает пистолет, видимо, отобранный у Фреда, и передает его Тому.       — Зачем вы это делаете? — спрашиваю я еще раз, но уже у Тома. — Ты же был мертв.       Молящими глазами смотрю на него, пытаюсь передать мысль, чтобы он сказал, что это все шутка.       Том наклоняет голову и смотрит исподлобья так, что у меня начинают трястись поджилки. Он облизывает испачканный в крови палец и медленно выдыхает, прикрывая глаза в наслаждении.       — Бутафорская кровь, съедобная, между прочим, как и внутренности. Купили все через интернет в разделе украшения для Хэллоуина.       — Это просто игра, Герм, веселая игра, — отвечает мне Гарри. Он единственный остается в костюме, не двигаясь с места. — Мы в настоящем фильме ужасов с маньяками, кучей убийств и трупами, второй «Хэллоуин» с Майклом Майерсом, только теперь таких уже трое.       Том слушает это и продолжает улыбаться. Я смотрю на него и ищу того парня, который был со мной многие годы, но не нахожу. В нем все не то — глаза бешеные, черные, как обсидиан, лицо кривится в отвращении и скрытой злости. В нем виднеется что-то жесткое; опаснее, чем все, что я когда-либо могла вообразить у него. А был ли тот парень вообще?       — Игра? — отступаю я спиной в сторону кухни. — Вы все свихнулись, какой, черт возьми, фильм?!       Лицо Тома наконец принимает серьезное выражение, его глаза, хищные и безумные, сверкают в свете ламп коридора. Какое лицо настоящее? То, что я вижу сейчас? Или то, что было раньше?       — Все мы порой сходим с ума, — шепчет Том, а затем направляет пистолет в сторону Гарри и пускает ему в грудь пулю.       Я завизжала, отскочила назад, но ударилась спиной о стоящего позади Стью. Я таращилась на Тома широко раскрытыми от шока и неверия глазами. Он был настоящим серийным убийцей.       — Из фильма «Психо», неплохо.       — Всю жизнь мечтал это сказать, — с безумной улыбкой сказал Том. — Не смотри так на меня, Гермиона, в третьем акте не должно остаться слишком много живых людей, кто-то один точно должен, а Гарри меня раздражал своим фанатизмом. Столько даже у нас с Мэтчером нет.       Он продолжал нести чушь про фильмы, и мне это надоело. Решив сыграть в русскую рулетку, я ринулась бежать, но меня окружили, оттесняя к барной стойке на кухне.       — А еще, когда ты умрешь, это компенсирует все потраченное на тебя время. — Моя душа разорвалась уже на семь частей. — Знаешь, как сложно было притворяться, даже для меня, твоим хорошим, добрым, понимающим парнем? Я думал уже самому совершить самоубийство или убить тебя, не дотянув до кульминации нашего фильма.       — Это вы убили мою маму? — этот вопрос крутился в голове, но мне не хотелось знать ответ него. То, что Том говорил секунду назад, я отпустила, теперь этот человек мертв для меня.       — Ммм, да, — Том оживленно кивал мне, когда они с Мэтчером обменялись оружием. Теперь Реддл игрался с ножом, крутя его во все стороны, пока кончик не уперся в мою сторону. — Только Поттер мешкался, но он поддержал идею.       — Почему? — Я все еще не понимала их мотивов, их мыслей, причин убивать мою мать ни у одного не было.       — Ты слышал, Стью, ей нужен мотив, — Реддл наклонился ко мне, проводя кончиком большого острого ножа по моей щеке. — Мне кажется, без мотивов куда страшней.       — Верно. Разве у маньяков в самых знаменитых фильмах был мотив? — Мэтчер направил пистолет на меня.       — Нет, никогда, — Том промолчал и продолжил, прикусив кончик ножа: — А как тебе такой мотив, Гермиона? Твоя мать трахалась с моим отцом, и из-за этого они с моей матерью разорвали все связи, а затем отец бросил нас с ней, забыв, что мы вообще существуем.       Земля ушла у меня из-под ног. Я всегда боялась, что мама влезет в отношения какой-то семьи и разрушит ее, и не предполагала, что это может оказаться семья моего парня.       Судя по удивленному лицу Стью, он тоже не ожидал этого услышать.       — Открытие за открытием, да, Гермиона? — издевался Том над моим состоянием. — Вижу, ты разбита, еле держишься на ногах, но успокойся, мы уже в конце истории и все идет как по правилам.       — А знаешь, какое сейчас действует главное правило, Герм? — Стью подходит ближе и кладет свою голову на плечо Тома, выглядывая через него. — Ты должна умереть.       И он смеется, как ненормальный шут, у которого и после выступления не останавливается смех. Том в ответ оглядывает его с приподнятой бровью.       — Сейчас будет самое интересное, Герм, и ты в первых рядах! И правило, что девственники не умирают, теперь на тебя не распространяется, — кричит во все горло тот. И мы с Томом, вероятно, приходим к одному заключению, что наш друг сошел с ума.       Реддл отворачивается от меня, и его нож теперь направлен на грудь Стью.       — Давай, не дрейфь, как обговаривали, — поучает он, а затем целится ножом под ребра сообщнику.       Мэтчер готовится принять удар. Закидывая руки за голову, вероятно чтобы рефлекторно не сбить удар, ждет, что его ранят. Каменное выражение лица, но решительные зеленые глаза. И одним резким движением Том вгоняет лезвие в плоть.       Стью стерпел это очень стойко, и только когда Том вытащил нож, упал, опираясь на столик, ругаясь и посылая проклятия всему миру. Он словно не верил в то, что происходит, зажимая рану рукой.       — Том, больно же, — Мэтчер рычит это сквозь сжатые зубы.       — Теперь ты, только не в опасные зоны, как я показывал, — Том с сомнением передает нож в дрожащую руку друга и снова поворачивается ко мне, почти впритык расположившись перед лицом.       Том смотрит на меня блаженно, как будто я спустилась с небес, когда ему в бок вгоняют нож. Я уже абсолютно потеряла смысл происходящего, хочу бежать от этих психов, потому что то, что у них кроется в мозгах, не объяснить никакими мотивами, даже на почве ненормального фанатизма фильмами ужасов.       — Что вы вообще делаете? — мне стало плохо, желчь поднимается из желудка по пищеводу, и сейчас придется бежать к раковине.       — Мы же должны выйти сухими из воды, — снисходительно произносит Том. — Полиция поверит показаниям двоих сильно раненых парней, что Гермиона Грейнджер сошла с ума после случая с ее матерью и начала всех убивать. Депрессия сказалась. А нападения на тебя были придуманы твоим больным мозгом.       Моя жизнь будет окончательно разрушена, если этот план Реддла пройдет как по пунктам.       — Что насчет наших с Мэтчером убийств. Все, что мы делали, можно списать на кино, Грейнджер, — Том хмурится, моргает глазами, чтобы не дать появившемуся поту на лбу попасть в глаза. — Подобные фильмы делают психов более изобретательными.       Стью отходит от нас, давая больше воздуха, идет к стоящему рядом стулу и падает на него, как мешок картошки. Пистолет выпадает из его рук и катится по скользкой плитке. Вокруг стула начинается появляться пятна крови из его глубокой раны. Он продолжает ругаться и причитать, завывать бессмысленными фразами, но одну я могу разобрать:       — Том, похоже, я умираю, ты ударил ножом слишком глубоко.       — Хватит жаловаться, как девчонка, — взбесился на подельника Том, подходя к нему ближе и нависая, как коршун.       Затем он застывает, словно громом пораженный или ножом в спину. Я смотрю туда, куда и он, и не нахожу лежащий до этого на полу пистолет.       Его кто-то взял.       Из-за угла появляется Гейл с рассеченной бровью, запекшейся кровью. В ее глазах видна кровожадность, направленная на эти двоих отморозков. Рука с наставленным на Тома пистолетом даже не дрожит.       Я потихоньку отхожу в сторону Уэзерс, становясь за ее спиной. Теперь нас по крайней мере было двое. Однако по злым выражениям Тома и Стью кошмар только продолжался.       — Вы те еще сукины дети, — прошипела репортерша. — Прежде чем списывать кого-то со счетов, проверьте, мертв ли он на самом деле.       Так ее даже не ранили смертельно, может и Фред…       И тут происходит последняя сцена последнего акта.       Уэзерс нажимает на курок, но ее рука все же вздрагивает от отдачи и задевает шею Мэтчера, из которой моментально брызжет фонтаном темная кровь. Плитку пола и ближайшей мебели, которой она была облицована, заливает этой испорченной кровью. Одежда Тома, и так измызганная в бутафории, полностью перекрашивается в цвет бордо и ржавчины. И это его не останавливает.       В те же мгновения он срывается на нас, Гейл стреляет еще, но больше пуль нет. Будь проклят Фред Уизли.       Том замахивается ножом, и Уэзерс, оттолкнув меня в сторону коридора, попадает под яростный удар его крепкой руки. Она не успела спастись сама.       Она кричит, пока нож входит все глубже в районе ее сердца. Падает, как сломанная кукла, с ужасом подступающей смерти. Я вижу, как она дрожит, делая последние вздохи, смотря на своего убийцу.       И он этим упивается.       А я остаюсь одна.       Бегу, опять, снова в сторону выхода из этого чертова дома, пока Том возится с трупом. Я слышу, как он увлекся — неприятные звуки жидкости и плоти позади меня не оставляют сомнений — Реддл как маньяк, как сошедший с ума человек, продолжает шинковать тело Гейл.       Но не бежит за мной.       Я открываю дверь и вижу, как несколько патрульных машин уже останавливаются у забора земель семьи Мэтчер. Вот оно, спасение, как оно есть. Фред, видимо, успел послать сигнал на базу до того, как на него напали.       Бегу к полицейским в полном беспорядке, случайно захлопнув дверь, и понимаю их удивленные выражения на лицах. Не каждый день к вам с криком выбегает девушка, на чью одежду, кажется, вылили пол-литра крови.       Попадаю в чьи-то руки, наперебой вопросам умоляю спасти, говорю, что в доме все еще находится убийца.       Вот это уже походит на эпилог фильма.       Моего фильма ужасов под названием «Удар ножом».       Полицейские идут в дом, доставая пистолеты и готовясь к встрече с человеком, который устроил весь переполох в Вудсборо. Один офицер проверяет пульс Фреда и отрицательно качает головой. Отряд окружает вход в дом, а затем входит внутрь.       Я падаю на землю, несмотря на попытки полицейского держать меня на прямых ногах. Но я больше не могу. Рыдания и стоны вырываются из моего горла, и я вою, как раненый зверь.       Все это слишком. Прекратите эту боль!       Истерика не дает услышать разговоры людей вокруг меня, лишает зрения, чтобы я не видела, как медицинские работники погружают несколько трупов в черных мешках в машины. Только после нескольких минут, уже сидя возле полицейского, окруженная обеспокоенными разговорами, я понимаю только одну фразу.       Шокирующую.       Окончательно добивающую.       «В доме не осталось никого живого».       Призрак сбежал.