В рапорт не вошедшее

***

      Поездка в Шухан прошла гладко. Оставалось дождаться окончания приёма в их честь, потом последняя ночь во дворце Табан и отъезд завтра утром. Но все формальные соглашения уже были подписаны, а неформальные — подтверждены с кем нужно. «Хотят убить — убьют, не тратя времени, они прагматики», — говорил когда-то про клан Кир-Табан его куратор и наставник Родионов.       Родионов в могиле уже лет тридцать как, ему самому осталось — лет десять, много двадцать. А Шухан был, есть и останется Шуханом. Очень изящным, очень подлым, совершенно чуждым. Говорят, нельзя начать понимать и не полюбить — полная чушь. Он, особый уполномоченный по делам короны князь Владимир Саблин, Шухан понимал и именно оттого, что понимал — очень не любил.       Что именно испытывал к Шухану Кириган, который сейчас беседовал с Кейен Кир-Табан, Саблин точно не знал. Но Кириган был прагматичен — а самое главное, умел добиваться от Шухана того, чего не умели дипломаты Равки. Во многом поэтому на южной границе последние годы было спокойно. А это для Саблина значило очень многое: начиная от высоких соображений безопасности отечества и заканчивая тем, что чем меньше ему приходилось ездить в Амрат Ен, тем лучше. Ему очень хотелось увидеть, как вырастет Митенька, его долгожданный внук.       Пусть даже самого генерала Второй армии Саблин — не боялся, нет. Но временами — и даже не в инцидентах, а мельком, в переговорах или даже в дороге — проскальзывало в манерах Киригана что-то, от чего по спине проходил холодок. И тогда неотступно вспоминалось: этот гриш гораздо старше его самого.       Саблин ещё раз взглянул на него и Кейен. Та к гришам в целом была благосклонна — добрая воля её, конечно, имела свои пределы, которые определялись сложным балансом текущих интересов и угроз в клане. Но всё же не сравнить с набирающими силу младшими ветвями. И возможно, прямо сейчас Кириган неформально договорится ещё о чём-нибудь. Что ж, оставалось только радоваться такому взаимопониманию между королевой Шухана и генералом Второй армии.       На всякий случай Саблин снова нашёл глазами Зелина. Тот чуть отошёл к окну с младшей придворной, но расстояние между ними было пристойным, и тут тоже всё было в порядке.       Когда меньше месяца назад княгиня Друцкая-Раскова загнала Саблина в угол на балу в Большом и начала настоятельно просить за порядочного, но оступившегося племянника кузена, ничего хорошего он не ждал. Таких племянников, крестников, любовников на его веку было достаточно; но и отказать княгине по длинному ряду причин он не мог. Однако этот мальчишка следующим утром был подтянут, внимателен, на шу говорил бегло и учтиво. На вопрос об увольнении из армии отшутился и перевёл разговор на другую тему — значит, хоть на это мозгов хватало. Но — оставалось ещё одно, на чём спотыкались почти все сотрудники Особой канцелярии. Особенно выходцы из армии. Саблин спросил в лоб: «Сможете работать с гришами?» — но тот только нейтрально склонил голову: «Смогу». Поездка в Шухан ожидалась простой, и Саблин решил — сойдёт. А там будет видно.       Однако мальчишка и вовсе оказался с сюрпризом. Они приехали в Малый дворец встретиться с отправлявшимися с Кириганом гришами. В этот раз тех было пятеро: трое сердцебитов, целитель и алкем, сам Саблин уже знал их всех. Иван посмотрел на Зелина и сказал: «А ведь вы тот лейтенант из Смотрича», и тот по-военному вытянулся, кажется, сам того не замечая: «Так точно, господин майор». Матвей Веретенников, целитель, поднял голову: «Смотрич? Это та история в девятом пехотном по осени?» — и Иван кивнул. Гриши переглянулись, и Фёдор протянул Зелину руку для рукопожатия: «Не худшая рекомендация. Рад, что вы поедете с нами». Саблин сделал вид, что не удивлён, а сам с трудом дождался возвращения в министерство, чтобы вытрясти из мальчишки всю историю.       История оказалась одновременно и типичной, и нет. В отдалённом гарнизоне Первая армия невзлюбила оказавшихся у них единственными гришами двух рядовых Второй, алкема и сердцебитку. По опыту Саблина, такая неприязнь с равной вероятностью могла быть порождена и обычными предубеждениями сформированного на севере полка, и замашками самих гришей, а скорее, и тем, и другим разом, и была делом заурядным. Однако в Смотриче дошло до самосуда и закончилось бы плохо — если бы не вмешался неделю как приехавший лейтенант Зелин. Даже не из особой симпатии к гришам — из по-юношески наивного представления об офицерской чести. Любого другого семнадцатилетнего лейтенанта просто посадили бы на гауптвахту, а ключ бы выкинули, и гришам бы это не помогло. Но именно этот успел отправить вестового в Оболец, к ближайшему офицеру из обширного семейства Зелиных-Расковых. Так на заставу нагрянули старшие офицеры Первой армии вместе с оказавшимся с ними Иваном, и всё закончилось, по крайней мере, без казней. Но и Зелина с военной службы уволили — за грубое нарушение субординации. Тут семейство пошло на принцип и помогать блудному сыну не стало.       «И почему не сказали, что знакомы с Иваном Даниловым?» — «Виноват, — сказал мальчишка. — Но я… Признаться, я не знал, что Вторая армия имеет какое-то отношение к Особой канцелярии». И Саблину пришлось признать, что тот прав. То, что для него самого за столько лет стало само собой разумеющимся порядком, действительно ни в каких циркулярах закреплено не было.       Саблин работал бок о бок с гришами уже больше четверти века. Кто кого в таких поездках сопровождал, благоразумно не уточнялось. Договоры от имени короны подписывал он. А Кириган был — Кириганом. И — самому себе можно было признаться — Саблина сложившийся порядок устраивал. Да, порой участие гришей использовали как предлог, и тогда случалось то, что впоследствии в рапортах именовалось инцидентами — последний такой был в прошлогоднем выезде во Фьёрду. Но в общем и целом сотрудничество между Особой канцелярией и Второй армией Саблин считал более чем плодотворным.       Тем более, если начистоту, то и назвать этих гришей Второй армией ему было сложно. Нет, декоративными у них звания ни в коем случае не были. Вот только в таких выездах это была не столько армия, сколько — даже названия другого не подбиралось — гриши Киригана.       Основное Саблин мальчишке объяснил. Почему знакомство с Иваном — не майором Второй армии, а доверенным сердцебитом Киригана — важно, тот понял сразу.       Но общий язык с гришами Зелин нашёл совершенно искренне. Первые дни поездки он был насторожен, а потом начал спрашивать всё больше. Поначалу ещё спотыкался на званиях, но очень быстро вольные порядки гришей перебороли военную выучку, и мальчишка перешёл с ними на имена. Понимал ли он, что те же Иван и Матвей, если и были младше Саблина, то ненамного, было неясно, но гришей его энтузиазм явно по-хорошему забавлял. Подумав, Саблин решил не вмешиваться. Тем более что чутьё у мальчика всё же было: при всём спокойном дружелюбии Киригана, к генералу Второй армии Зелин продолжал относиться почтительно, но с явной опаской.       Словом, показал он себя хорошо: с гришами поладил, от Саблина далеко не отходил и слушал его внимательно, с шуханцами говорил мало и аккуратно. Кажется, задатки у него были неплохими, а военную прямоту можно было и подшлифовать со временем — это Саблин знал по себе. Опять же, расположение Расковых ещё никому не вредило.       Вечер тем временем шёл своим чередом. В какой-то момент неподалёку оказался Фёдор, тут же присоединился к их кружку, вставил несколько уместных замечаний. Саблин окончательно расслабился — беседа дальше потекла плавно и без его участия, потому что гриш чувствовал себя на таких приёмах как рыба в воде.       Фёдор Каминский появился около Киригана лет семь назад и почти сразу стал его доверенным сердцебитом наравне с Иваном Даниловым. Должность эта было той ещё: только на памяти Саблина их погибло трое, последняя — уже при Иване. Но все они на таких приёмах предпочитали молча наблюдать за залом от какой-нибудь стены, поэтому Каминский Саблина в своё время очень удивил.       Фёдор был вызывающе светским. Он стал бывать в высшем свете Ос Альты постоянно, нередко в штатском. С его серёжкой в ухе, со всеми его манерами, Каминского с лёгкостью можно было принять за одного из дворцовых гришей Большого — но он был из Второй армии. Да и другие гриши общались с ним с безошибочно узнаваемой товарищеской вольностью, и осторожные расспросы Саблина это впечатление подтвердили: Фёдор был из офицеров северного направления. Менее заметной, но более важной неожиданностью оказалась стремительно растущая, при полной поддержке Киригана, сеть знакомств Каминского и его полная осведомлённость о происходящем в политике и в самой столице, и за пределами Равки. В последние пару лет гриш порой и вовсе бывал в дипломатических выездах один. Всегда давал при этом понять невероятно чётко, что он лишь сердцебит Киригана, но верили этому, как Саблин видел, всё меньше и меньше.       — Ах, господин Каминский, — громко сказали за спиной.       Поначалу Саблин лишь удивился. Интонация была фамильярной, но могла быть оправдана давним знакомством.       Разговор в их кругу стих. Вдобавок обернулись стоящие вокруг, и их оказалось неожиданно много. Фёдор обернулся тоже, окинул коротким взглядом говорившего и ответил спокойно:       — У вас преимущество. Я не знаю вашего имени.       Это уже слегка встревожило. Шуханец был и Саблину незнаком. Он был молод — пожалуй, не старше тридцати. Судя по одежде — кто-то из двора Табан, но явно не Кир-Табан. Не военный, не из срединной знати. Вызывающе даже по шуханским меркам подведённые глаза. Зелёный и жёлтый цвета в одежде. Любовник кого-то из младшей ветви?       Да кто же ты такой.       — Имена неугодных легко забываются, — улыбнулся одними губами шуханец. — Безъю, приём у госпожи Кир-Раат семь лет назад.       Фёдор смотрел ещё несколько мгновений, прежде чем медленно сказать:       — Ву-Джав Юл-Гата.       — Я бы хотел ещё раз извиниться за те неосторожные слова, — шуханец склонил голову в вежливом поклоне. — Моя ссылка была заслуженной.       — Рад, что вы это понимаете, — гриш окинул его внимательным взглядом. — И рад, что вы вернули расположение госпожи Кир-Раат.       Фёдор использовал нейтральный синоним статуса, хотя весь вид Юл-Гата выдавал истинное положение дел. Нет, не выдавал — подчёркивал, что было бы понятно у любовника старшей ветви, но не младшей. Либо тот был идиотом, либо — что вероятнее — шуханцы хотели что-то продемонстрировать.       Вопрос, что именно.       — Благодарю, — неожиданно искренне ответил Юл-Гата и перешёл на высокий шу: — Долгие семь лет. Уж ты должен меня понимать как никто другой, господин Каминский. Терять его… — он быстро поправился, — её благосклонность на столь длительный срок так болезненно.       Оговорка в местоимении была странной.       Происходило что-то скверное.       А шуханец продолжил со всеми тонами вежливого комплимента:       — Прошу лишь принять моё восхищение. Ты настойчив, раз вернул его расположение, — он улыбнулся, — всего за пять лет.       Юл-Гата использовал то же слово, что и Фёдор, но в высоком шу оно звучало не просто неоднозначно — это было прямое и грубое указание на любовную связь. И смотрел шуханец при этом не на Фёдора. На Киригана.       Те из гостей, кто попроще, повернулись следом, другие прослеживали направление его взгляда искоса. Все тут же отводили глаза, но шепотки расходились кругами.       Саблин надеялся, что удержал нейтральное выражение лица. Обращённая к шуханцу, фраза оскорблением бы не была — тем более, не на высоком шу со всеми комплиментарными тонами. Но упоминать о подобной связи среди равканцев, тем более, предполагать нечто подобное между офицерами, было неприемлемо.       Шуханцы обычно не опускались до прямой лжи, но, по-видимому, в этот раз скандал им был необходим. И любой офицер Первой армии, да что там, любой знатный равканец уже не сдержался бы.       Но гриш ни тем, ни другим не был. Впрочем, оскорбление было насколько чудовищным, настолько и абсурдным — и Фёдор спокойно рассматривал шуханца. И наконец ровно ответил на стандартном шу:       — А меж тем, и правда долгий срок. Вы так неудачно подскользнулись на неосторожных словах и упали — на семь лет. Прекрасно, что сегодня вы твёрдо стоите на земле Амрат Ен и снова вхожи в Табан. Дворец поистине великолепен, — гриш склонил голову. — Мы с генералом не устаём восхищаться им каждый визит, а визиты наши теперь не редкость. — Фёдор чуть улыбнулся: — Мы будем часто видеться, господин Юл-Гата. Обещаю больше не забывать ваше имя.       Саблин перевёл дыхание. Фёдор сдержался, а угроза, обёрнутая в вежливое, почти извинительное обещание, прекрасно ставила шуханца на место.       Юл-Гата склонил голову:       — Господин Кам…       — Мы закончили, — твёрдо сказал Фёдор.       Показалось ли Саблину, или кое-кто смотрел разочарованно? Но другие, особенно из придворных старшей ветви, уже явно показывали, что готовы вмешаться. И Юл-Гата наконец отступил с лёгким поклоном.       Вокруг возобновлялись разговоры. Каминский обернулся было к стоящим рядом шуханцам, но тут к нему шагнул Зелин:       — Господин Каминский, — сказал он по-равкански.       Спасибо святым за их маленькие милости, Зелин был скорее поражён, чем возмущён. Если бы он устроил скандал, которого избежал Фёдор, Саблин свернул бы ему шею.       Гриш взглянул на него, улыбаясь, и ответил на шу:       — Да, господин Зелин?       Тот намёк всё же понял, замер, явно с усилием продолжив тоже на шу:       — Простите. Я… непривычен к… подобной откровенности речей.       Фёдор всё так же вежливо улыбался:       — Не берите в голову, граф. Вы привыкнете. Всего лишь провокация, лишённая изящества.       Вокруг послышались вежливые смешки.       Значит, очередное свидетельство уже известных Саблину разногласий между старшей и младшей ветвями. Неприятно, но ничего нового.