Пессимизм

Сквозь зеркальные убежища, словарные запасы Богохульные мыслишки и непропитые денюжки Обильно унавоженные кладбища и огороды Вечная весна в одиночной камере       Летов втянул носом воздух и лег на бок. Он закрыл глаза, и потихоньку внешний мир стал от него ускользать. Долгожданный сон обнял его и полностью поглотил, как поглощает человека бездна при падении в нее. И Егор безропотно упал в бездну, в которую всматривался всю свою сознательную жизнь…       Утром он чувствовал себя бодро и свежо. Летов весело потянулся и удивился тому, что похмелье после вчерашнего его не догнало.       Но…       НЕТ!       НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ!!!!!!!!!!!!       Сердце остановилось. Остановилось дыхание. А Текст — не остановился. И теперь он снова здесь. Литературный клуб. Сайори, Юри, Нацуки, Моника. Эрнст. Один клуб, пять имен, одна история, и в общей сложности — два самоубийства и несчастный случай.       Егор взялся за голову и тоскливо вздохнул. Почему он снова здесь? Неужели это была… смерть?       Достаточно было просто лечь на бок.       От неожиданности Летов вздрогнул: прозвенел электронный будильник и включилось радио.       «Доброе утро, мои сонные радиослушатели! На часах восемь утра, и вы на волне оптимизма, с вами, как всегда, я…»       — Моника, — одновременно с радиоведущей удивленно пробормотал Егор. Да, это точно была Моника. И сейчас она бодро рассказывала о погоде, новостях и гороскопе.       Летов огляделся. Это был не его примитивный домик, в котором он ночевал во время прошлых приключений. Егор поднялся с кровати и удивленно уставился на мегаполис за окном, а затем — на само окно, простирающееся до пола.       Непонятно, что его теперь пугало больше: осознание собственной смерти или того, как шикарно могут жить люди.       Оптимистичный треп по радио сменился на излизанные звукачем и примитивно написанные страдания какого-то мудозвона (как в привычном, так и в буквальном смысле). Летов закатил глаза и несколько раз постучал по радио, пока оно не заткнулось. Боковым зрением Егор заметил себя в зеркале. Вздохнул. Не то с облегчением, не то с досадой. Из зеркала на него непонимающе смотрел двадцатилетний лохматый юнец в самом прозаичном нижнем белье. Летов растянул в стороны семейники и развел руками, иронично сочувствуя своему отражению.       Зазвонил телефон. Егор минуту тупо постоял, перед тем как осознать, что телефон вообще звонит и это должно его как-то волновать. Найдя телефон, Летов ответил.       — Слушаю.       — Егор, привет! Это Моника. А это твой телефон. Я специально купила тебе попроще, чтобы тебе было как-то привычнее. — Моника замолчала, ожидая ответа.       — Целую, — невозмутимо ответил Летов. — То есть фу бля, ценю, ценю хотел сказать. Что происходит? Мне показалось, или я умер?       На той стороне послышался вздох.       — Да, соболезную. Я очень виновата перед тобой. Я немного не рассчитала с твоей телепортацией и… выдернула твою душу из тела. Звучит некрасиво, но так оно и есть.       Егор потер пальцами переносицу.       — Ой бля-я-ять, — протянул он.       — Я даже не представляю, что ты чувствуешь, но…       — Да не неси хуйню, — перебил Летов. — Я не против смерти, только всё это слишком неожиданно как-то.       — Смерть как татарин, — неожиданно заявила Моника.       — Че? — Егор медленно моргнул.       — Хуже незванного гостя.       — В поговорке наоборот было, — пробормотал Летов. — Ладно, суть я понял. А зачем я тебе понадобился? И где я нахожусь? В раю, в аду…       Моника засмеялась.       — Не паясничай, пожалуйста. Ты у меня в квартире. И понадобился ты не мне… Хотя, если косвенно, то да. У Эрнста проблемы. Соответственно, они и у нас.       — Да, своим нытьем он кого угодно в могилу сведет, — усмехнулся Егор.       — Ты не понимаешь? Хорошо, скажу проще. Сердце остановилось. Остановилось дыхание. А Текст — не остановился. И теперь ты снова здесь. Литературный клуб. Сайори, Юри, Нацуки, я, президент этого клуба. Эрнст. Один клуб, пять имен, одна история, и в общей сложности — два самоубийства и несчастный случай.       Летов осторожно присел на край кровати. Медленно разгладил морщины на лбу.       — Мы сожгли «Оптимизм» и решили все проблемы, разве нет?       — Нет, — мягко возразила Моника. — На оба утверждения. Вернее, «Оптимизм»-то сожгли, но Эрнст, даже не знаю с какой нацией сравнить, оставил копии.       — Я б сказал, что это за нация, но боюсь, хватит с тебя и поговорки про татарина. Какие копии? Да и может ли Текст существовать без оригинала? Я же вернулся в свой мир.       — И оставался бы там. Если бы тобой не заинтересовались… две путешественницы, так скажу. О них не по телефону. Понимаешь, о чем я? Эрнст опубликовал «Оптимизм». Грубо говоря, продал. Как…       — Нет, Моника, я понимаю твоё негодование, но обойдемся без сравнений.       — Ты прав, ты прав. В общем, эти иномирки (извини, они очевидно иномирки) заинтересовались тобой и дали мне, хм… — Моника задумалась, пытаясь подобрать слово. — Дали инструмент, с помощью которого я так варварски тебя вернула в наш мир. И они поделились со мной еще частью неприятной информации. Текст остался. Только «переехал» в другое место.       — Нихуя не понял.       — Кто-то пишет «Пессимизм», Егор. Возможно, опять Эрнст. Может быть, кто-то незнакомый нам. Ты должен узнать это.       — А эти интуристы не могут этим заняться? У них неплохо получается.       — Может быть, они и знают ответ. Но мне кажется, что они хотят проверить тебя.       Ты когда-нибудь задумывался о своей возможности быть автором?       Егор задумчиво цокнул языком, встал и покачался на носках. На том конце раздался громкий усталый вздох.       — Егор, я не могу тебе дать достаточно времени поломаться, у меня скоро кофе-брейк закончится. Не надо делать вид, как будто тебе есть заняться чем-то другим. На что-то другое у тебя есть целая вечность, ну извини! Только сначала, пожалуйста, спаси Литературный Клуб от двух самоубийств, моей темной триады и графомании Эрнста.       — Ладно, не могу не согласиться, — кивнул Летов своему отражению. — Насчет судеб, кстати. Как дела? Общаешься с девчонками? Как… Сайори?       В ответ — тишина. После нее — неуверенные три слова:       — Не могу сказать.       — У нее всё хорошо? — подавляя внутреннее беспокойство, спросил Егор.       — Да. Поэтому и не могу сказать. Вообще, у меня неделя до отпуска осталась, поэтому можешь пока один походить, вникнуть в ситуацию. Потом, конечно, буду помогать тебе. Как Нацуки тебе когда-то помогала. И я. Были времена, конечно, — последние слова прозвучали довольно грустно.       — Не путай, это я помогал Нацуки, а не она мне. Брось привычку льстить всем подряд, ну ей-богу.       — Эта привычка меня кормит. Удачи, мне пора бежать. Пока.       — Пока, — буркнул Егор и сконфуженно сбросил звонок. Рассеянно осмотрелся и взглядом наткнулся на деловой костюм, лежащий на кресле. Летов подошел, потрогал ткань, примерил лежащие рядом очки. Хмыкнул. «Интересно, кстати, в чем меня похоронили, — подумал Егор. — Глупо будет, что после смерти на мне костюм будет лучше, чем там, в гробу».       Летов надел очки, брюки и пиджак, проигнорировав белоснежную рубашку и красный галстук. Но всё равно чувствовал себя выпускником МБОУ СОШ — костюм был чуть-чуть не по размеру. Наверное, это отличительная черта деловых костюмов — быть дурацкими и не по размеру. Однако, прикрыв свои скромные телеса, а проще говоря — обнаженные части тела, Егор мог спокойно изучать город и расписание автобусов, не боясь быть схваченным участковой психбиградой.       — Значит, у Сайори всё хорошо… но будет плохо… Пессимизм… — бормотал Летов, закрывая дверь квартиры Моники.       Егор знал, что начинать свой объезд с дома Сайори он не будет. Он и не был уверен, что она живет там до сих пор. На самом деле, Летов и не хотел ее искать. Было бы трудно объяснить всё, что между ними было. «А был ли мальчик-то? Может, мальчика-то и не было», — как писал Горький. Может, действительно, не было любви между Сайори и Егором. Как не бывает любви между студентками и преподавателями. Первые слишком наивны и влюбчивы, а последние слишком горделивы.       Но ее честные, прекрасные голубые глаза, наполнявшиеся слезами, когда она говорила ему, что умрет за него? Спокойные и бесстрастные слова, как факт, как аксиома. При несдержанности Сайори! Разве это не любовь? Разве это только ее… имитация?       Сайори была честна с ним. Даже слишком. Там, где Летов и допустил бы ложь, Сайори была честна. Егор почему-то был уверен в ее бесхитростности. Да, Нацуки может человека с ума свести ради своей эгоистичной любви, Моника — и убить, Юри — тоже темная лошадка, а Сайори — нет и тысячу раз нет! Сайори чиста, как ребенок.       — У-у, а это уже педофильские замашки, — послышался голос сзади. — Ты выбирай выражения, сейчас стоит быть поосторожнее. Тем более нам, медийным личностям.       Егор выпал из внутреннего монолога и снова оказался в переполненном метро. Обернулся и сначала не узнал знакомую подругу, говорящую по телефону.       — Юри! Не может быть… Юри, это же ты.       Юри бегло глянула на Егора и продолжила свой разговор.       — Чем ты недоволен? Ты просил дружеский совет, вот я и говорю. Не нужна никому твоя повесть. Я серьезно. Уже есть Сорокин, Набоков там… сейчас людям другое нужно. Во всяком случае психически здоровым людям.       Летов протиснулся поближе к Юри и буквально в лицо ей задал вопрос:       — Это ты с кем? Он случайно не «Пессимизм» пишет?       — Молодой человек, мне некомфортно, — начала Юри, но вскоре она узнала Егора. — Подожди, я перезвоню. Егор! Что ты тут делаешь?       — Умер, — пожал плечами Летов.       — Кто?       — Я. Теперь у меня вечная весна. Надеюсь, не в одиночной камере, потому что Эрнст номер выкинул — «Оптимизм» опубликовал. Ну, потом об этом. Ты сама как? Откуда и куда едешь?       — Я из издательства… — Юри с легкой усмешкой рассматривала Летовский костюм. — За эти восемнадцать лет многое изменилось, так быстро и не расскажешь.       — Да, ты очень изменилась. — Егор улыбнулся. — Держишься уверенно, выглядишь прекрасно. Еще лучше, чем раньше! Знойная женщина — мечта поэта!       — Ты как Моника, — улыбнулась Юри. — Но ты прав, годы психотерапии не просто так прошли. Я избавилась от многих комплексов. Это и помогло мне начать писать. Я написала уже два романа. И в конце концов подбодрила Эрнста на публикацию «Оптимизма».       — Поясни, зачем? У нас была цель избавиться от этого… Текста.       Значительное слово «Текст» не впечатлило Юри, и Летов заметил это. Объявили станцию, и Юри заторопилась.       — Слушай, а ты ведь никуда не торопишься? Пойдем вместе к нам в гости! Я подробнее расскажу о нашей жизни.       Егор выскочил вслед за Юри из поезда.       — О нашей — в смысле о твоей с Эрнстом? Сожительствуете вместе?       Юри молча показала Егору кольцо на безымянном пальце правой руки.       — Это серьезно. И прекрасно, — Летов одобрительно закивал. — Поздравляю! Даже не знаю как так получилось, у него всё так с Нацуки складывалось… Хотя, понимаю.       Юри опустила руку.       — Не-ет, ты чего! Нацуки тоже за ним замужем. Мы живем втроем. Летов приподнял бровь.       — Я опять нихуя не понял. Шведская семья, что ли?       Юри медленно начала идти, Егор — следом за ней.       — Мне не очень нравится, когда люди так говорят. Это как-то слишком грубо звучит. Но если тебе так понятней — то да.       Летов криво улыбнулся.       — Может, это и правильно. В общем-то неплохо любовный треугольник решился. Решился же?       — Да. Только проблемы не все решились, еще и новые появились. — Юри посмотрела на Егора и снова остановилась. — Но мы же не в сказке живем. Проблемы всегда будут.       Летов замер в ожидании следующей фразы.       — Особенно, если от них убегать.       И следующей.       — Как ты.       — Как все, — парировал Егор. — Странно, что ты, как автор, не поняла основного: люди осознанно создают себе проблемы и осознанно их избегают. Стать свободным — это понять, что главная проблема — это жизнь.       — Глупо. Но это и может сказать настоящий мертвец. Или буддист. А мне надоело бояться. Я хотела, и Эрнст хотел опубликовать «Оптимизм», — выпалила Юри.       — И вы решили проблемы, или только выставили на всеобщее обозрение? — с усмешкой спросил Егор.       — Это ты должен спросить у самого себя. И только потом осуждать. Эрнст подарил тебе известность.       — Подарок — хуйня, объективно. Еще и привлекли внимание санитаров. И спровоцировали кого-то на плагиат.       Юри заинтересованно посмотрела на Летова.       — Что ты имеешь в виду?       Егор улыбнулся.       — Юри, я не бегу от проблем. Я их унижаю. И они от моей борзости сыпятся в пыль. У меня впереди вечная весна. Я поковыряюсь в вашей песочнице.       Юри слабо улыбнулась.       — Люди — дети, играющие в песочнице, а весь мир — песочные часы. И людей постоянно засасывает вниз, когда кто-то их переворачивает. Кто-то слишком… борзый.       Летов пожал плечами. Юри подошла и приобняла его за плечи.       — Мы скучали по тебе, Егор. Я не понимала и не понимаю тебя, но тоже скучала.       Егор неуверенно ответил на объятия.

На дальней станции сойду Трава по пояс Зайду в траву, как в море босиком И без меня Обратный скорый, скорый поезд Растает где-то в шуме городском И без меня Обратный скорый, скорый поезд Растает где-то в шуме городском