гордость

это была самая обычная ссора. в этом доме ежедневно на протяжении последних двух месяцев происходили какие-то стычки, недопонимания, конфликты. одного не устраивало то, что диван стоял не так, второго, что первый постоянно что-то требует от него. - это мой дом, кавех, - уже несдержанно выкрикивает первый, хлопая ладонями по столу. - что хочу, то и буду тут делать. захочу поставить стол так - поставлю! - да почему ты такой.. такой.. как же ты не понимаешь, что нельзя так! он как минимум неудобно стоит, не пройти, ни проехать, балда! - отвечал второй, злобно смотря на собеседника. - ты вообще нихера не делаешь! дом твой, а работаю тут только я, и как это вообще называется? ты мне уже надоел с этой хуйней! - я? я тебе надоел? - возмущенно хмыкает аль-хайтам, складывая руки на груди. - как будто ты мне не надоел. ведешь себя как баба какая-то, вечно тебе все не то. заебал, честное слово! не нравится - проваливай отсюда. только и знаешь, как своих клиентов сюда водить на чай и блядство с ними разводить. на пару секунд блондин замер, сжав кулаки настолько, что его костяшкам белеть больше некуда было. в глазах воспылал огонь лютой ненависти и отвращения. мгновение - и он оказался рядом с секретарем, еще мгновение - его ладонь с силой вписалась в щеку того, оставляя кроваво-красную отметину. до глубины души задетый кавех, видно, пытался не расплакаться. - а я ведь тебя люблю, сукин ты сын.. - сказал он и быстро направился к выходу. щека зудела, щипала, болела. аль-хайтаму понадобилось еще секунд десять чтобы осознать, что его левая щека почти немеет от боли, еще секунд двадцать на то, чтобы переварить все то, что он услышал и сказал. он медленно, облокотившись спиной на стену, скатился на пол, руки дрожали, сердце почти замерло. тук-тук, тук-тук.. медленный и почти не слышный стук еле раздавался по стенкам грудной клетки, в то же время сердце будто бы было готово выпрыгнуть из груди, он был готов собственноручно вырвать его себе, лишь бы не чувствовать больше того, что он испытывал сейчас. секунды тянулись как вечность, и каждая такая вечность становилась все больнее и невыносимее, дыхание стало неглубоким и частым, кровь от лица вовсе отлила. казалось, что вот вот он потеряет сознание.. на улице было холодно. резкий ледяной порыв ветра с ног до головы обдувал тело, крупные капли дождя больно били по наполовину голой спине, по ногам, по мокрой голове. эти прохладные капельки ощущались на еще горячем теле как небольшие острые лезвия, ранящие, но не пронзающие. больно. но хуже всего болело что-то внутри. внутри живота, там, под ребрами, он был готов скрутиться от этой боли, упасть на холодную сырую землю, отдаться на растерзание неистовым порывам ветра. болело что-то внутри, и болело хуже, чем тело, хуже, чем голова, хуже, чем бы сотню раз его пронзили копьями и бросили бы с высокого обрыва на голые острые камни, в предвкушении ожидающие того, когда что-нибудь наконец коснется их, отдастся им. казалось, что из-за этой боли он вот-вот задохнется. в глазах темнело, но он все также продолжал идти. совсем не поздно было развернуться, вернуться в город, зайти домой, ведь дверь наверняка все еще не закрыта на замок. не поздно было попросить прощения, попробовать найти компромисс. не поздно было помириться, усесться вместе пить горячий чай, обсуждая последние новости. не поздно было, но гордость не позволяла. несмотря на всю боль и желание вернуться назад, она громким голосом внутри запрещала ему отступаться. захочет найти - найдет. захочет вернуть - вернет. иди до конца, раз ушел. и он шел дальше, не жалея сил, преодолевая холодные ветряные порывы. шел, не оглядываясь. поздно. *** вот уже четвертые сутки прошли с тех пор, как пропал архитектор. с каждым днем поисковые команды увеличивались, они прочесывали весь пригород, все равнины и холмы, леса и поля, вдоль и поперек обыскали разлом, даже половину ли юэ. изначально аль-хайтам возглавлял операцию по поиску пропавшего без вести кавеха, но на третий день он совершенно измотал себя, настолько, что его лицо побледнело до неузнаваемости, мешки под глазами практически почернелипочернели, а губы полностью выцвели, потеряв свой привычный розоватый оттенок. все без толку. они прочесали все, каждую травинку - его нигде нет. секретарь отказывался от еды, от сна. каждый раз, когда кто-то приходил доложить об обстановке - руки его незаметно дрожали, а в потускневших глазах загорался небольшой огонек радости. не может же быть так, что он совершенно потерялся. без вести. в конце концов его стали искать на утро после пропажи, он ведь не мог просто взять и исчезнуть... на пятый день аль-хайтама отключило. он уснул, совершенно не понимая того, как его глаза закрываются, как его голова падает на стол, как его руки расслабленно свисают вниз. это одновременно и радовало, и беспокоило кандакию, что находилась с ним рядом все это время. двоякое чувство. если бы не громкий топот в коридоре, не громкий хлопок дверью - секретарь так бы и проспал весь оставшийся день. - господин аль-хайтам! господин секретарь! - юноша лет семнадцати вломился в помещение, совершенно забыв о правилах и нормах. кандакия посмотрела на него осуждающе, но, увидев его выражения лица, сразу же насторожилась. лицо молодого «гонца» выглядело настолько испуганным и бледным, что страшно становилось, сердце кололо от его вида. его руки сильно дрожали, а ноги подкашивались. дыхание совершенно сбилось, видимо, бежал что есть силы сюда. аль-хайтам резко вскинул голову, пару секунд приходя в себя. он потер переносицу и принял свой обычный вид, вопросительно посмотрев на юношу. - мы.. - он запнулся, видимо подбирая нужные слова. - нашли.. его. глаза аль-хайтама округлились и он вскосил из-за стола, кинувшись к выходу. он уже не слышал окликов, он бежал по коридору, те несколько секунд для него казались вечностью. он вот-вот увидится с кавехов, вот вот извинится. он пообещает ему, что больше никогда не будет на него кричать, всегдв будет помогать ему, слушать его комментарии и советы. в конце концов скажет о том, о чем давно хотел сказать. ноги его почти не держали, но все же он добрался до двери и, выдергивая с корнем ручку, вырвался наружу. солнце болезненно ударило по глазам, заставляя щуриться, голова резко закружилась и заболела. рядом с его домом стояла небольшая толпа, что образовали люди из поискового отряда. он ринулся вперед, расталкивая всех, наконец, прорвался в середину. сердце, что так отчаянно жаждало успокоения, умиротворения, сердце, что так отчаянно ожидало вновь увидеть ясные красные глаза, сердце, что так надеялось на прощение и примирение, болезненно замерло. он был тут. но он не смотрел на него. самый настоящий кавех, правда теперь его грудь не вздымалась высоко, его длинные ресницы не хлопали друг о друга, его губы не шевелились, а его сердце не билось. это был все тот же кавех, но с дырой в груди. огромной кровавой сквозной дырой с левой стороны груди. секретарь упал на колени, его губы побелели настолько, насколько белым не бывает только выпавший снег в начале зимы. его сердце больше не билось в предвкушении счастья, оно болезненно и медленно долбилось, пытаясь вырваться из грудной клетки. раз-два.. капля за каплей, теплые и соленые, падали на грудь архитектора. он больше не почувствует тех слез, которые падают на него, не почувствует пальцев, что гладят его холодные плечи и щеки, не почувствует голоса, который раз за разом зовет его по имени, не услышит больше слов извинений, слов сожалений и этих проклятых пяти слов.. «я тоже люблю тебя, кавех».