Картинки

Тусклый свет от масляной лампы, стоящей на самом краю шершавого деревянного стола, плавно мерцая, озарял маленькую комнату. Настенные часы показывали около полуночи; на них не было ни единой пылинки. Часы поблёскивали, отражая в себе слабое свечение. Капитан стоял напротив маленького окна. Будучи погружённым в свои мысли, он не обращал никакого внимания на то, что серая старенькая штора была задёрнута: Аккерман пустым взглядом буравил раму. Тяжёлое испытание нёс предстоящий день: экспедиция с целью возвращения стены "Мария". Даже отбой сегодня объявили пораньше. И вправду, кому нужны в пути солдаты, которые валятся с лошадей? Грех не воспользоваться возможностью, быть может, в последний раз хорошенько выспаться. Леви горько хмыкнул. Смяв идеально гладкую простынь, Аккерман сел на заправленную кровать, которая ютилась в дальнем углу комнаты, и устало уронил голову на руки. Обычно, капитан не позволил бы себе сесть в уличных штанах на чистое покрывало, но, наверное, впервые ему было не до этого. - Чёрт бы тебя побрал, да жалко мерзавца... - пробормотал Леви шёпотом и злобно выдохнул через зубы, сжав в кулаках свои волосы. Замерев, Аккерман просидел в такой позе ещё некоторое время. Затем он вдруг резко поднялся и, выплюнув какое-то нечленораздельное ругательство, торопливо, ненароком споткнувшись, приблизился к столу. Тяжело опустившись на табурет, Леви схватил подрагивающей рукой из аккуратной стопки лист бумаги и занёс над ним перьевую ручку, незаметно для себя так сильно взмахнув ею, что в углу листа образовалась маленькая клякса. Смерив пятно презрительным взглядом, капитан попытался оттереть его мизинцем: размазал только сильнее, заодно запачкав кончик рукава рубашки. Обиделся: смял лист в комок и метким броском запульнул его в корзину. Придвинув к себе лампу и скрестив руки в замок, Леви вновь погрузился в размышления. Эрвин Смит твёрдо решил возглавить предстоящую операцию, и Аккерман почему-то чувствовал, что для командора завтрашний день не должен хорошо кончиться. Капитан пытался донести свои опасения до непоколебимого командующего: взывал к здравому смыслу, шёл на компромиссы, даже угрожать начал - никакого толку. Смит упрямо стоял на своём. А Аккерману вдруг стало страшно. Раньше капитан не замечал за собой подобной тревоги. Разумеется, она всегда была: за близких, за несносных кадетов, за боевых товарищей; но Леви считал напряженное состояние обыденностью, стараясь не сильно задумываться на этот счёт. Чувствам воля не предоставлялась, и Леви это устраивало: боль и страх проходили так же быстро, как и накатывали. Пока Эрвин Смит не потерял свою правую руку в пасти титана. После этого командор получил приказ некоторое время находиться в лазарете, даже официальное разрешение на отставку, и тогда Аккерман вдруг почувствовал сильное облегчение: осознание того, что Смит в безопасности, даже в каком-то роде опьянило его. Леви чувствовал небывалое спокойствие и, чего уж таить, его это ощущение приятно удивило. А потом Эрвин отказался покидать должность, и волнение вернулось к капитану с новой силой. Страх отвратительно заскрёбся внутри: ему вновь пришлось с головой погрузиться в осмысленное осознание того, что он очень сильно боится всё потерять. С того момента Леви крепко задумался. Он перебирал у себя в памяти все моменты, связанные с командором: первая встреча, драка, взаимная неприязнь; как потом образовалась общая цель - то, что заставило их сблизиться. Затем все вечера, которые они провели за разговорами, все их беседы о работе, о личном. Все кровавые бои, в которых они подвергали себя опасности, всё, что им пришлось пережить внутри и за стенами. Всех товарищей которых они похоронили. Ночи, когда они просто сидели друг напротив друга и молчали, каждый себе на уме. Аккерман никогда не любил уходить в свой разум и подолгу что-либо анализировать, но теперь он заставлял себя: вдруг стало казаться, что сейчас это очень важно. Чем больше капитан думал, тем сильнее укреплялось его осознание: кажется, он наконец полюбил. Не как в слащавых книжках, которые ему частенько приходилось изымать у кадетов-полуночников, когда он ещё был капралом. И не то, чтобы он этот срам потом читал, так, из чистого интереса только глянул. Нет, Аккерман любил по-другому. Он не нуждался в сопливых признаниях, долгих ухаживаниях и пустых вычурных словах. В книгах были всё слова, слова, слова, а Аккерман не любил много говорить. Он желал заботиться, защищать любой ценой, всегда быть на его стороне. Думал ли Леви оправдать это дружбой? Да. Но ещё в корне такое объяснение вызывало у него сомнения. Он был готов жертвовать всем ради Эрвина, он даже иногда хотел этого - доказать то, на что он может пойти. Подобное точно не было легкомысленной влюбленностью или обычным вожделением - это Аккерман сразу понял. Нет, то были преданность и верность, чувство долга и сильное-сильное стремление всегда быть рядом. Но Леви молчал. Аккерману не хотелось обременять командора очередным волнением. Почему-то капитан был уверен, что признайся он - Эрвин, будучи человеком без предрассудков, ни за что бы не отвернулся от него и, возможно, хоть и очень маловероятно, даже ответил бы взаимностью, но каждый солдат разведки знает: чувство, особенно привязанность - твой главный враг. Поэтому Леви терпел, стискивая зубы. Молчал в тряпочку. А груз на плечах становился всё тяжелее. И вот она, экспедиция к стене "Мария", на носу. Все суетятся: кто-то бежит в город, чтобы попрощаться с родными, кто-то проверяет исправность снаряжения, кто-то напивается "напоследок", кто-то молится, а Аккерман стоит напротив Эрвина и тщетно пытается уговорить того не ехать на самоубийство. Но Смит лишь качает головой и смотрит своим упрямым взглядом исподлобья. Тем самым, который означает, что командор уже твёрдо всё для себя решил. И Леви понимает: его не отговорить. Поэтому капитан и не спит в такой поздний час, сидя за столом и сжимая в руках перьевую ручку: он хочет рассказать командору обо всём. Не на словах, так хотя бы на бумаге. Леви ухмыляется уголком рта, думая, что бы сказала Ханджи, узнав, что он, такой мрачный и вечно суровый Аккерман, сидит тут, как дурной кадет, в двенадцать ночи и пишет любовное письмо. А что бы сказали Изабель и Фарлан, если бы узнали? Улыбка сходит с лица капитана. Изабель, наверное, верещала бы, как воробышек, и лезла бы под руку со своими идеями и советами. А Фарлан бы хрюкнул в кулак и пожал плечами. Если бы... Слова на ум никак не идут. Леви пишет строчку и почти сразу же зачёркивает, злится, сминает уже третий полностью исписанный лист бумаги и чертыхается сквозь зубы: не имеет понятия, с чего ему начинать. "Дорогой Эрвин"? Звучит по-идиотски. "Эрвину Смиту"? Можно, но слишком официально. Ещё бы отчество добавил. "Я тебя люблю"? Да ему столько таких анонимных "писем счастья" приходило, что он и читать то вряд-ли будет. "Привет"? Тьфу-ты, дьявол. "Спасибо"? Только что царивший беспорядок в голове вдруг рассасывается за секунду. Точно, благодарность. Аккерман медленно заносит руку над чистым листом бумаги, аккуратно, даже прикусив кончик языка, выводит буквы и любуется на результат. "Спасибо тебе, Эрвин". Глаза расширяются в некоем осознании. Дальше всё получается как по маслу: слова льются рекой, а ручка будто самостоятельно, сорвавшись с цепи, пишет предложение за предложением. Леви благодарит командора за те редкие моменты счастья, которые они пережили друг с другом. За танец. Да, танец. Это одно из любимых воспоминаний Аккермана. В тот день Эрвин вернулся в штаб с какой-то конференции из центра города с увесистым свёртком в руках - подарок, который кто-то насильно впихнул ему на официальном вечере "за заслуги". Свёрток этот Смит еле-еле протащил через дверь своего кабинета и, выдохнув, успешно про него забыл. А в это время вездесущая Ханджи Зоэ любопытства ради свёрток тихонько распаковала и, к своему удивлению, обнаружила там старый, потрёпанный, но вычищенный до блеска граммофон и несколько музыкальных пластин. Исследовательская натура взяла над Зоэ верх, и она на неопределенный, очень долгий отрезок времени (благо, у неё был выходной) засела возиться с этим прибором. Уже во вторую половину дня, когда Эрвин вернулся в кабинет, он обнаружил там весьма исправный граммофон и очень довольную собой учёную, всем видом показывающую, что она хочет продемонстрировать уставшему командору абсолютно все функции новой безделушки. Только потом, вечером, Эрвин со смехом рассказывал Аккерману за ужином про все манипуляции Ханджи, которые он, к его же сожалению, слушал в пол-уха, но коими был очень тронут. Леви тогда постарался скрыть, что граммофон, прибор с таким забавным названием, его очень заинтересовал, но Смит заметил его смущение и прочёл всё по глазам - капрал впервые видел эту вещь. Тогда командор объяснил Аккерману, как приблизительно граммофон работает и что используют его для того, чтобы можно было слушать любимую музыку сколько угодно раз, а под неё отдыхать, размышлять или танцевать с любимым человеком. Когда Эрвин упомянул танец, Леви смутился окончательно, как-то стушевался и пробурчал: - Что же, неужто некоторым не лень разучивать сложные движения только ради того, чтобы всего две минуты крутиться по комнате и крушить всё себе же на потеху? Глупость, - на это Эрвин как-то очень по-доброму захохотал своим особенным, неповторимым смехом. - Нет, конечно нет. Танец для себя - это же не показательное выступление, это что-то вроде взаимоподдержки, проявления симпатии и общения. Только это разговор не вслух, а более... Как бы... Понятия не имею, как подобное можно объяснить, - Смит виновато улыбнулся. Аккерман задумался. "Взаимоподдержка, симпатия, общение без слов"? Тогда он хотел бы потанцевать с Эрвином. Эта мысль тогда пришла к нему так быстро, что он даже сообразить не успел, что уже смотрел на Смита слишком многозначительно и требовательно. Эрвин удивлённо моргнул. - Хочешь попробовать? - Да нет, я... Слушай, прости, я ничего такого не имел в виду...Я просто задумался... - Леви поспешно отвернулся и стиснул в руках подлокотники стула. Это ж надо ж было так проколоться! Теперь Эрвин точно должен почувствовать себя неуютно. Командор однако же лукаво улыбнулся и, поднявшись со своего табурета, медленно подошёл к граммофону; опустил бегунок на пластинку, нажал какую-то кнопку и по комнате разлилась тихая, очень спокойная старая мелодия. Аккерман не сразу понял, что Смит стоял напротив него и протягивал ему ещё здоровую на тот момент правую руку. - Уж не знаю, как тебе, а мне попробовать всё-таки хочется. Ты не откажешь мне в этой глупости? - Эрвин в теплом, немного тусклом освещении, со своей вечно усталой и такой редкой улыбкой, в не заправленной рубашке выглядел очень по-домашнему. Именно тогда Леви вдруг почувствовал, как в груди у него неожиданно сильно защемило, а по всему телу разлилось успокаивающее тепло. Почти забытое ощущение, которое он испытывал лишь когда-то очень давно, застало его врасплох. Как, собственно, и Эрвин, который до сих пор стоял перед ним с протянутой рукою, правда теперь слегка неуверенный: молчание Аккермана было затяжным. - Не откажу. Они танцевали. Мелодия заполняла собой всё пространство; тихая, приятная, она обволакивала, забирала в свои объятия и не отпускала. Спокойная, грустная. А они медленно кружились, иногда неловко наступая друг другу на ноги, хохоча так, будто и не было никаких кровожадных титанов, не менее кровожадных людей и других невзгод. Так, будто существовали только они одни и этот старый граммофон. Аккерман не помнил, когда он в последний раз улыбался так, как в тот день. Музыка оборвалась неожиданно и с каким-то мерзким скрежетом. Смит вздрогнул и сразу же остановился, будто вышел из транса; однако Леви убирать руку с плеча командора не спешил, буравя Эрвина взглядом насквозь. В комнате воцарилась какая-то душная тишина. Командор неловко переступил с ноги на ногу и прочистил горло. Аккерман открыл было рот, чтобы что-нибудь сказать, но голова, словно по щелчку пальцев, опустела. И вправду, глупость какая. Первым глаза отвёл Смит и тут молчание стало явно неловким. Никто не знает, сколько бы этот ступор из-за резко прерванного момента продолжался, если бы в кабинет вдруг с треском не ввалилась Ханджи Зоэ, которая где-то раздобыла очень даже не дурной алкоголь. В количестве четырёх бутылок. Последующие события Леви уже не очень хорошо помнил. "Спасибо тебе за то, что старался ради меня". Аккерман благодарит Смита за то, что тот был терпелив, когда помогал устроиться ему, злобному грубияну и преступнику, в разведке: помог подобрать редкую форму на невысокого мужчину, заступался за выскочку перед высокопоставленными военными, предоставил деньги и показал город. За то, что когда-то научил его, выходца из трущоб и подземелий, грамоте. Быть может, за всю историю их знакомства, этот период был для них самым важным. После гибели Изабель и Фарлана прошло ещё около месяца, прежде чем Аккерман искоренил в себе глубокую неприязнь к Смиту, но всё же в то время он продолжал относиться к командору с грубостью и подозрением, даже будучи капралом. Отношения складывались с трудом и вряд-ли бы сдвинулись с мёртвой точки, если бы не один случай. Это произошло, когда капрал излагал Смиту очередной отчёт о прошедшей экспедиции. Регулярные отчёты, к сожалению Аккермана, были его прямой обязанностью, поэтому он всегда стремился поскорее с ними расправиться: злой, уставший и грязный, он иногда даже раньше командора оказывался у кабинета последнего, чтобы сразу в самой изощрённо-сквернословной манере наброситься на Эрвина с треклятыми отчётами. А Смит, к слову, тоже после вылазок за стены редко когда бывал в хорошем расположении духа, но старался всё, даже лирические отступления капрала, терпеливо выслушать. И в этот раз он также молча внимал, иногда кивая и что-то записывая в документ, но, когда Леви собирался наконец уже покинуть кабинет командора, тот вдруг остановил его. - Аккерман, постойте. Позволите личный вопрос? - Валяйте, - Леви нехотя развернулся и скрестил руки на груди. - Почему вы всегда отчитываетесь сразу же после экспедиции? Это совсем необязательно, ведь крайний срок - два дня. Наверняка вам, как и всем, хочется поскорее отдохнуть после работы? - Да, хочется. Но у меня нет никакого желания стоять перед вашей дверью в очереди на целый коридор и ждать, пока каждый выскажется. Мне и обязательных медосмотров для этого сполна хватает. Я удовлетворил ваше любопытство? - Не совсем, - командор аккуратно свернул документ пополам, положил его рядом с собой, а затем сцепил руки в замок и устало опустил на них подбородок, - Хочу вас уверить, что у меня тут никаких очередей не бывает, ведь отчёты все приносят мне в письменной форме. Так легче и мне, и остальным солдатам. Поэтому я очень хотел и вас попросить составлять документ сразу на бумаге. Если вас это не затруднит, я был бы искренне признателен. - На бумаге, говорите... - Аккерман заметно стушевался. - Да, пожалуйста. Как этот, - Смит протянул ему сложенный лист. Капрал отстранённо пробежал по документу глазами, что-то невнятно пробормотал и загнанно уставился себе под ноги, нахмурился. Командор, от внимания которого волнение Аккермана не смогло ускользнуть, обеспокоенно окинул капрала взглядом. Осознание не заставило себя долго ждать, стоило Эрвину заметить, как Леви держал в руках отчёт. - Леви, у вас в детстве... Не было возможности научиться читать? - Хотя Смит и старался задать вопрос с максимальной деликатностью, капитан всё равно мгновенно вспыхнул. - Всё я умею! Что за идиотский вопрос! Вот, сейчас я... я... - он в надежде посмотрел на документ, будто от этого символы на бумаге станут понятнее. В глазах капрала читалась обида. Абсолютным невеждой он, конечно же, не был, но в трущобах, где он жил с детства, способ письма был в разы упрощён, да и ограничивался сам Аккерман знаниями о том, что гласят вывески на торговых улицах и именами, что писали ему заказчики. - Капрал, - командор встал из-за стола и подошёл к Аккерману; осторожно, даже бережно, забрал у него из рук лист, - вы держите его не совсем правильно, - перевернув, Смит попытался вновь вручить бумагу Аккерману, но тот фамильярно откинул его руку. И тогда вдруг Эрвин сделал нечто неожиданное. Даже нисколько не подумав, он предложил лично научить Аккермана грамоте. Капрала переполнили стыд и гнев. Чёртов разведкорпус, дурацкие отчёты, придурошный Эрвин Смит со своей глупой никому не нужной заботой! Аккерман уже было резко развернулся в сторону двери и схватился за ручку, но что-то в тот момент его остановило: может, смущение и зависть от того, что кроме него все вокруг сложным письмом уже давно владеют; может, перспектива присылать отчёты в самый последний момент, а быть может и что-то другое, но в любом случае, капрал тогда лишь тихо ответил: "Только при условии, что ты никому не расскажешь". "Обещаю". И почти каждый свободный вечер они стали собираться в кабинете командора. Эрвин тогда совершил настоящий набег на библиотеку: притащил оттуда книг десять, не меньше. Правда библиотека при военном блоке большим разнообразием не отличалась, ведь там можно было найти лишь три вида книг: военная драма, военная романтика или редкие научные произведения, которые, в свою очередь, подразделялись либо на медицинские, либо на исторические. Смит с удовольствием набрал писаний всех типов. Вначале уроки давались Аккерману совсем тяжело. Буквы перед глазами разбегались, путались, каждая была невероятно похожа на предыдущую, а некоторые ну совсем были идентичны и только из-за одной незаметной завитушки произносились по-другому, но капрал потел, пыхтел, ругался, а старался изо всех сил. Вскоре занятия стали давать плоды и Эрвин наконец достал самую верхнюю книгу из стопки; сначала маленькими абзацами, потом уже страницами, а через скорое время и главами, Леви смог осилить свою первую книгу. И, по иронии судьбы, он совсем скоро позабыл, о чём она была. Не запомнилось Аккерману и содержание последующих произведений, он только смутно припоминал, что там было много странных терминов, которыми часто разбрасывалась Ханжи. После первой книги остальные уже не составили капралу особого труда: схватывал он всегда на лету и вскоре уже без труда составлял письменные отчёты. Тогда они договорились о последнем уроке. Аккерман соврал бы, если бы сказал, что подобные вечера вызывали у него сплошь негативные эмоции. Наоборот, после уроков грамоты со Смитом он всегда был в приподнятом расположении духа и чувствовал гордость и удовлетворение собой, поэтому новость о последнем занятии вызвала у него тоску. Когда Леви зашёл в комнату Эрвина, привычной высокой стопки книг на письменном столе уже не было; также он заметил, что отсутствовали и бумага с чернильной ручкой. Тогда Аккерман вопросительно посмотрел на Смита, который устало сидел на маленьком старом диване, сцепив пальцы в замок. Тот улыбнулся и тихо произнёс: - Я решил, что будет несправедливо заставлять тебя сегодня штудировать книги о медицине и записывать научные трактаты под диктовку, - Эрвин кивнул в сторону маленькой потрёпанной книжечки, которая лежала подле него. Капрал только сейчас обратил на неё внимание, - Я тут наткнулся недавно на это, пока уборку делал. Мы с отцом в своё время оба очень увлекались историей, поэтому на мой седьмой день рождения он подарил мне этот сборник старых легенд. Я думал, что давно потерял его. Каждая история очень короткая, и я подумал, что если уж ты изъявил желание позаниматься в последний раз, то пусть это будет что-то лёгкое и недолгое. В тот момент на Аккермана впервые нахлынуло ощущение какой-то странной грусти, даже тоски, которое впоследствии появлялось лишь когда между ним и командором возникало подобное откровение. Только встретившись со Смитом, Аккерман увидел в нем скорее символ "крыльев свободы" и стыдиться ему было нечего: любой, кто видел Эрвина лишь однажды, складывая своё впечатление о командоре, первым делом замечал в нем именно "идею". Поэтому, рассказывая что-то о себе и своём детстве, переживаниях и обидах, командор обретал такую человечность в глазах капрала, что тому невольно становилось совестно и больно за то, что никто и никогда не мог разглядеть в Смите обычного человека, а лишь образ всемогущего солдата. - Буду рад прочесть. Вначале уговорились на одну или две истории, уже на пятой шутили про скоротечность времени, а на восьмой благодарили Бога за то, что на следующий день был назначен выходной. Аккерман смеялся от души. В детстве его дядя не читал ему сказок: он учил его держать нож и бить врагу под дых. Сейчас же капрал не мог описать, как ему было весело. Да он чувствовал себя самым счастливым человеком в мире! Время и вправду скоротечно: в какой-то момент часы уже давно показывали после отбоя, а нетронутым в сборнике оставался только один рассказ. Из всех прочтённых им книг и историй, почему-то лишь эту коротенькую, немного странную легенду Аккерман твёрдо запомнил. Рассказ был о рыцаре, жестоком и непреклонном, который хранил верность лишь мудрой королеве своего народа и был в неё страстно влюблён. Много раз он думал, как они сбегут в далёкие горы, будут жить там вдвоём и только ради друг друга, забыв про все тревоги, но чувство долга перед государством и совесть не позволяли бедному воину даже признаться королеве в своих чувствах. В стране в то далёкое время шла война; всем сердцем рыцарь желал её завершения, лелея мысли о спокойствии родного королевства и своей любимой. Самонадеянный и храбрый, рыцарь решился на безрассудный поступок: мечтая о конце кровопролития, он поклялся королеве лично обезглавить короля вражеской армии и принести ей голову тирана на блюде. Мудрая королева пыталась охладить пыл своего преданного воина, но сердце того горело праведным огнём и он был неумолим. Тогда правительница дала рыцарю своё благословение и лучших воинов. Под покровом ночи храбрый воитель пробрался в лагерь врага. Бойцы, которых дала ему королева быстро расправились с охраной узурпатора, и упрямый рыцарь смог хитростью оказаться в палатке вражеского короля, но только он занёс меч над головой деспота, как тот вскочил и выхватил своё оружие. Бой был долгим и мучительным, но рыцарь одерживал победу. Тогда трусливый король позвал на помощь; отозвался его верный солдат, единственный из охраны, кого воины королевы не углядели. Рыцарь не мог долго сдерживать подлых атак; выбившись из сил, он упал на колени, готовясь распрощаться с головой. Тогда вдруг вбежал в палатку один из воинов, коих рыцарю дала королева. Одним движением убил он гнусного прихвостня, но бесчестный король, увидев, что прекрасный спаситель рыцаря повернулся к нему спиной, вонзил в солдата свой меч. Праведный гнев обуял непреклонного рыцаря, и он, собрав свои последние силы в кулак, ринулся на узурпатора и лишил его головы, которая, упав на землю, означала долгожданное окончание войны. Тогда рыцарь подбежал к храброму юноше, который ценой своей жизни спас и его, и своё королевство. Слабым голосом мальчишка просил поднять забрало его шлема. Когда рыцарь исполнил просьбу своего спасителя, невыносимая боль овладела им, и он заплакал: за доспехом всё это время скрывалась его возлюбленная королева. - Мне не понравилась последняя история, - признался Аккерман, когда Смит встал, чтобы убрать сборник в шкаф своего стола. - Я раньше тоже никак не мог её понять. Она казалась мне жестокой и несправедливой. Да и до сих пор кажется. - Есть такое. А главное, она глупа. Коли уж отправляешься на такую важную миссию, как убийство вражеского лидера, то будь любезен, не иди в его логово один, если не можешь быть точно уверен в своих силах, - капрал закатил глаза, а Эрвин засмеялся, - и да, а королева-то на кой черт в бой полезла? - Я думаю, на то было несколько причин. Она не могла вытерпеть того, что пока её воины умирают, а народ страдает, она отсиживается в стороне. Потом, наверное, она тоже хотела непосредственно приложить руку к окончанию войны. И, наконец, мне кажется, что рыцаря она всё-таки любила. Поэтому и ринулась за ним на поле боя, - командор пожал плечами и зевнул, устраиваясь на диване рядом с капралом, - Что-то мы с тобой припозднились. - Я всё равно не понимаю, - Леви упрямо скрестил руки на груди. Эрвин вопросительно поднял брови, - В смысле, если она любила его, то не милосерднее ли было бы с её стороны остаться в безопасности ради него? Если уж она и вправду его любила, то должна же она была ему доверять? Улыбка пропала с лица Смита, и он на некоторое время задумался. В это время за окном начался дождь. - Как бы сказать... - наконец заговорил командор, тщательно подбирая слова, - Мне трудно объяснить подобный поступок. Возможно, природу человеческих действий понять даже сложнее, чем природу титанов. Хм... Давай так, если бы ты знал, что кто-то дорогой тебе идёт на верную гибель, что бы ты сделал? Это был удар ниже пояса. Перед глазами Аккермана хаотично замелькали непрошенные воспоминания об Изабель и Фарлане. Капралу вдруг очень захотелось вмазать Эрвину по лицу, но вместо этого он только зло процедил: - Сделал бы всё, чтобы поменяться с ними местами. Какое-то время они молчали. По окну тихо барабанил дождь, приглушённо тикали часы на стене. Леви заметил, что командор тщетно пытался заглянуть Аккерману в глаза, но капрал всё равно продолжал упрямо смотреть в пол. Леви с детства ненавидел, когда на него смотрели с жалостью, снисходительностью и напускным пониманием. В то время ему уже перевалило за третий десяток лет, а в этой идиотской разведке его всё равно тогда воспринимали, как несчастного брошенного ребёнка. Только Изабель с Фарланом видели его настоящего. Но их больше нет. Они погибли - не смог их спасти, не углядел. Не был с ними, когда был нужен. С ними, единственными, кто... Да неважно уже. К чёрту. Леви поднял взгляд и посмотрел на Эрвина в упор. Сразу стало очень стыдно за собственный гнев. Ни притворного сочувствия, ни снисходительности, ни жалости не было во взгляде человека, сидящего рядом. Аккерману тогда показалось, что он смотрел в свое отражение. Голубые глаза Смита, обычно такие уверенные, горящие гордым огнём, в тот момент, обрамлённые страшными синяками от недосыпа, казались даже потускневшими на несколько тонов; из-за потрескавшихся капилляров казалось, будто Эрвин недавно плакал. Уставший, немного неуверенный, его взгляд словно спрашивал: "Ты же и сам знаешь?" Аккерман поджал губы. Смит тяжело вздохнул и заговорил: - Не у всех историй счастливый конец, Леви, - голос командора казался растерянным, - Не всегда мы можем распоряжаться событиями, в которые нас заводит судьба. Как бы нам не хотелось, как бы мы ни старались писать свою историю сами, иногда нам просто не суждено... - Нет. Замолчи. Не говори так, - вдруг, вероятно, в порыве страсти капрал схватил Смита за предплечье, - Так или иначе, но даже к печальному финалу нас всегда приводят наши собственные решения! Мы не имеем права сваливать ответственность на судьбу, когда сами же делаем выбор. Это наше собственное решение, и последствия за него мы должны нести сами, гордо и без сожалений! Только слабые живут, сетуя на судьбу. Если ты достаточно смелый, чтобы самостоятельно распоряжаться доверенными тебе жизнями, то ты обязан и будешь своё будущее творить самостоятельно, слышишь меня? Мы не рабы своей судьбы, - Леви стиснул зубы и крепко сжал руку командора, с вызовом заглядывая тому в лицо. Выглядело так, словно у Эрвина застрял ком в горле. Он беспомощно открывал и закрывал рот, силясь что-то сказать, но никак не мог подобрать нужных слов. Он смотрел на капрала с каким-то по-детски наивным выражением, полным надежды и, почему-то, печали. А потом он вдруг улыбнулся. Аккерман оторопел. - Эрвин, я... Спасибо. - За что? "Спасибо за то, что всегда был откровенен со мной". С того момента они стали собираться вместе почти каждый вечер. Старательно выводя письмо на бумаге, сейчас капитан вспоминал, как после особо кровавых экспедиций они молча сидели у Эрвина в кабинете, вслушиваясь в тишину. Иногда, уже после отбоя, они могли проводить время таким образом целыми часами, ни проронив ни слова. Подобные моменты временами представлялись капитану даже не совсем реальными, скорее чем-то, что напоминает сон, но они определённо очень много для него значили. Эрвин прекрасно осознавал, что слова иногда бывают лишними, а Аккерман это очень ценил. "Спасибо за твоё понимание" - пишет он. Немного подумав, добавляет: "Жертва, приносимая тобой каждый день, неоценима. Мы должны вечно благодарить тебя за неё." На эту мысль его наталкивает память о дне, когда после доклада об особенно неудавшейся миссии, командор принял решение лично сообщить несчастным семьям о погибших. Капрал тогда дожидался Эрвина в его кабинете. Когда тот наконец вернулся, первое, что бросилось Аккерману в глаза - командор прижимал к лицу окровавленный платок. Разбиты нос и губа. Ярость не заставила себя долго ждать. - Да как они смеют?! После всего, что... - начал было Леви, но заставил себя прерваться. Он вспомнил собственное желание ударить Смита за одно лишь упоминание Изабель и Фарлана, но гнев почему-то всё равно не угас, - Их дети погибли благородной смертью, - немного спокойнее продолжил он, - Им было бы очень стыдно, если бы они увидели, как их родители не ценят... - Леви, не надо, - тихо прервал Эрвин, - Пожалуйста, не надо, - Командор посмотрел на капрала нечитаемым взглядом. Леви раздражённо цокнул языком и отвернулся в сторону окна. Смит же выбросил грязный платок в мусорное ведро и сел на диван рядом с Аккерманом. Немного погодя, он заговорил: - Знаешь, это... Это были не родители погибшего. Это была его невеста. Они... Они собирались сыграть свадьбу, прямо... Прямо... - Смит замолчал и рвано выдохнул, - Нет, не могу. - Вот значит что, - задумчиво прошептал Леви. - Наверное... Наверное я тоже был бы зол на того, чьи действия загнали любимого человека в могилу. Я был бы очень зол, избил бы до полусмерти, а она... Сразу же извинилась... Называла нас героями... И... В общем... Да твою же ж... - Эрвин уронил лицо в ладони и злобно, отчаянно выругался. Аккерман никогда не был мастером находить слова утешения, поэтому он просто положил руку командору на плечо. Эрвин вначале всхлипнул, потом задрожал и вдруг зарыдал. Человек, который никогда не падал духом перед солдатами, который даже на грани смерти продолжал выкрикивать слова поддержки на поле боя; человек, которого многие называли дьяволом, готовым пожертвовать всеми ради своей цели, который считался самым стойким и безэмоциональным, сейчас, сжавшись, как напуганный ребёнок, в голос рыдал. Капрал тогда сильно запаниковал. Ему было очень горько видеть Смита таким, очень хотелось сказать хоть что-нибудь, но в голову шла только бесполезная брань; угнетала и сама история юной девушки, так рано потерявшей своего жениха; грузом на плечах лежала мерзкая экспедиция. Всего этого в один момент вдруг стало очень много, невыносимо много; перед глазами всё мелькали и мелькали какие-то картинки, а Аккерман не знал, куда себя деть. Обычно, когда он испытывал подобное, он цеплялся за образ своей матери. Она всегда оставалась лишь размытым призраком прошлого, прекрасным спокойным светом в его голове, ведь ухватить цельные воспоминания не удавалось никогда, только... Только то, как она держала его на руках, въелось в память Леви особенно сильно. Объятия... Материнские объятия... Аккерман не сразу осознал, что, навалившись всем телом на ссутулившегося Смита, пытался повторить эти объятия на нём. Обхватить руками человека, который гораздо выше тебя, даже если он скрючен в три погибели, задача не из лёгких; Леви сразу же представил, как нелепо они выглядят со стороны. А потом он вдруг понял, что Эрвин перестал всхлипывать и уже удивлённо смотрел на него. - Леви, а ты любил когда-нибудь? - неожиданно спросил командор. - Не знаю. Платонически - да. А кого-то, чтобы прямо... Нет, я думаю. А ты? - Довелось. В кадетском. - И чем закончилось? - Она вышла замуж за моего друга. - Вот же чёрт, - Леви сочувственно хмыкнул. Вдруг Эрвин прыснул от смеха. Леви вопросительно посмотрел на него. - Нет, ты подумай... Вот ведь в жизни не везёт, да? Капрал ухмыльнулся. - И вправду. * * * * Аккерман посмотрел на часы: было далеко за полночь. Он взял в руки свою работу и внимательно перечитал её с начала; сам же себя смутился: ну точно, дурной кадет какой-то выдумывал. Но заново переделывать уже совсем не хотелось, итак ведь бумаги много извёл по чём зря. Казалось, надо было бы добавить что-то ещё, какие-нибудь последние строки, но в голову больше совсем ничего не лезло. И что, что глупо выглядит? Эрвин его поймёт, всегда понимал. Разве что... В чувствах он ведь так и не признался. Ведь ради этого Аккерман и сел за своё сочинение в такой поздний час. Леви задумался: а нужно ли это? Эрвин человек неглупый, людей словно открытые книжки читает - сам догадается. Капитану вспомнился их последний разговор и пустой взгляд Смита, такой закрытый и незнакомый. Казалось, он испытывал по поводу предстоящего дня то же смятение, что и Аккерман, но делиться переживаниями почему-то не хотел, отстранённо и сухо вёл беседу. "Что бы ни случилось, знай, что я отправлюсь за тобой даже в пекло и никогда об этом не пожалею". Подписав письмо, Леви вновь сверился с часами. Командор, наверное, уже десятый сон видит. Хотя, кто кого обманывает: ни один солдат из тех, кто отправляется на завтрашнюю экспедицию, и глаз сегодня не сомкнёт, но всё же неправильно, наверное, будет сейчас идти, как никак, пол второго ночи. Аккерман нахмурился. Если уж задумал, то делай до конца - с таким девизом он покинул свою комнату. Путь к соседнему жилому крылу лежал через ночную улицу. Иногда, когда капитана мучила бессонница, а это случалось довольно часто, он любил выходить на свежий воздух и слушать ночную тишину, прерываемую лишь стрекотанием каких-то насекомых, редким щебетанием сонных птиц и далёким-далёким лаем собак. Но в эту ночь, видимо, всё было необычно: откуда-то из-за соседнего деревянного дома слышались юные голоса. Аккерман по природе своей не был человеком любопытным, но таких безответственных детей разогнать надо бы - в конце концов, хоть постараться отдохнуть перед таким важным днём они должны были. Капитан бесшумно приблизился к источнику звука и притаился за деревянной стеной. Он почти не удивился, когда в кадетах-полуночниках узнал выскочку Йегера, молчаливую Микасу и всезнайку Армина. Кто ж, если не они, ну конечно. Только Леви собирался припугнуть этих троих, как вдруг до него донёсся обрывок их разговора. "...море! Это такой огромный водоём, до краёв заполненный солёной водой! Ты же помнишь, Эрен?" - восторженно шептал Арлерт. Йегер и Микаса завороженно смотрели на друга, пока тот, активно жестикулируя руками, вещал что-то о жизни за стенами. Море? Леви горько ухмыльнулся. Кажется, в детстве мать рассказывала ему какие-то сказки о большом-большом солёном водоёме. Он уже не помнил. Если он немного послушает этого мальчишку, совсем чуть-чуть... Это же ничего не изменит? Аккерман взглянул на скомканный листок в своей руке. Только если совсем недолго. И он слушал. Про океаны из песков, про огромные горы, вечно покрытые снегом, про забавные на вид пальмы и, конечно же, про волшебное, загадочное море. Юнцы просто светились, когда Армин упомянал эту прекрасную сказку. На душе у Аккермана вдруг стало тяжело. Этой детской мечте не суждено сбыться. Солдаты разведки долго не живут, и предстоящий день тому будет подтверждением. А если кто-то из этих троих завтра погибнет? Да, эти дети выросли солдатами, они уже теряли товарищей на поле боя, но... Эта троица была неразлучна, насколько знал капитан. Если кто-нибудь из них заснёт вечным сном, то вряд-ли оставшиеся в живых его друзья это перенесут... А если погибнут двое, и останется кто-то один? Он представил, как счастливые детские лица искажаются ужасом. Сердце вновь сжалось. Изабель с Фарланом покинули его именно так. Нет, он больше не мог это слушать. Будто подорвавшись с места, Аккерман поспешил к крылу, где жил командор. Забыть, нужно было срочно забыть весь подслушанный разговор! Почему, почему он просто не пошёл сразу к Эрвину?! Капитан и не заметил, как уже сверлил дверь командора взглядом, никак не решалась постучаться. Глупость. Какая же глупость. Смит наверняка пытается набраться сил перед миссией, а он тут будет со своими тревогами к нему лезть. Отдать письмо завтра на утро? Ещё хуже будет. Вообще не отдавать? Трус. Капитан отрывисто постучал и, просунув письмо в щель под дверью, поскорее ретировался. Пусть будет, что будет. * * * * Утро началось в спешке. Все были на взводе: носились с документами, судорожно осматривали снаряжение, хотя, казалось бы, куда ещё проверять; кто-то уже в нетерпении переминался с ноги на ногу во дворе корпуса, не зная, куда бы себя деть; лошади, давно готовые к вылазке за стены, были выведены на главный двор. Все, кто в той или иной степени занимал высокие должности, были вынуждены подняться вообще ни свет ни заря, из-за чего Аккерману пришлось сильно пожалеть о своих ночных похождениях. Вообще, экспедиции всегда начинались с утренней суматохи, и неопытных солдат эта неопределённость часто выводила из колеи. Капитану тоже не по душе была утренняя беготня, но перед вылазками за стены это иногда бывало кстати: сборы пролетали с таким шумом, что времени думать о предстоящих ужасах не было; за всё утро Аккерману не удалось даже и пары слов командору вымолвить, а он и не сильно рвался: мысли его полностью занимала миссия "стена Мария". - Построение! - наконец раздался чей-то грубый голос, и все встрепенулись. Отряд был готов, и перед солдатами вышел командор. Смит неестественно бодро повторил уже давно изученный всеми план экспедиции - простая формальность. Затем последовала напутственная короткая речь. Эрвин говорил слегка отчуждённо, будто обращался не к солдатам, а к кому-то за их спинами; его взгляд был нездоров, но новобранцами это, к счастью, осталось не замечено - они, казалось, воспрянули духом, а это сейчас было главным. Капитан бросил короткий взгляд в сторону Эрена, Микасы и Армина: подслушанный вчера разговор никак не выходил у Леви из головы. Дети выглядели сосредоточенными, напряжёнными, но при всём этом с уверенным блеском в глазах. Что же, хотя бы у них настрой не меланхоличный. Ворота военного блока со скрипом отворились, и командор жестом показал, что можно трогаться с места. "Началось", - отстранённо подумал Аккерман, дёрнув поводья. Утренний, прохладный ветер разбудил окончательно. Живот привычно скрутило от тревоги. Если повезёт, то когда безопасные стены останутся позади, на смену волнению придут хладнокровие и организованность. А если нет... - Отдадим наши сердца! - послышался громовой голос командора, когда они подъехали к исполинским воротам, ведущим за стены. Ветер усиливался. * * * * Все покатилось к чёрту. Гигантская каменная глыба с оглушающим грохотом влетела в полуразрушенную стену, мгновенно разлетевшись на куски. Вновь стоящие вблизи Шиганшины заброшенные дома сотряс смертельный дождь из булыжников, а страшному гулу вторили вопли испуганных солдат - вчерашних кадетов. Молодые люди, прикрывая головы руками, в ужасе жались к стенам пока ещё целых построек. Их голоса смешались в один протяжный, отчаянный вой. Следующий летящий валун сопровождал утробный смех отвратительной внешности титана, уже готовившегося к новому броску. Аккерман сплюнул на землю. Мерзкое животное, настоящая уродливая обезьяна. Звероподобный. Разумный, гнида. Капитан попытался сосредоточиться и оценить ситуацию. Над головой просвистел ещё один исполинский булыжник, и солдаты с новой силой разразились рыданиями. Западня. Они находились между молотом и наковальней: за стеной "Мария" особый отряд солдат пытался одолеть колоссального титана и, судя по громким ритмичным шагам, сотрясающим землю под ногами, пока ещё не добился успеха; снаружи же разумный титан неизвестного происхождения обстреливал оставшихся солдат огромными камнями, и если не предпринять сейчас хоть что-нибудь, то смерть неизбежна - спасительные домики, за которыми можно было укрыться, сокращались в количестве с каждым новым броском. - Он знает, где мы. Скоро от домов ничего не останется, - обратился Аккерман к стоящему рядом командору. Эрвин выглядел сосредоточенно, однако слегка отрешённо; он кивнул головой так, будто происходящее его и не касалось. Это капитана сильно разозлило, но он, хоть уже и был на пределе, разумно сдержал порыв залепить Эрвину пощёчину и терпеливо продолжил, - Если говоришь, что нет способа контратаковать, то нужно делать отсюда ноги. Возьми с собой как можно больше народу, Эрен вас отвезёт. Крики и гром от столкновений булыжников со зданиями вместе напоминали утробный рев неизвестного злого животного. Большого животного, которое хотело их смерти. Это очень отвлекало. А Смит всё молчал. - Слушай меня! Если Ханжи и старшие солдаты будут отвлекать внимание на себя, то ты... вы с кадетами сможете добраться домой. Хоть кто-то уцелеет, - голос предательски дрогнул. Аккерман сделал глубокий вдох и постарался сосредоточиться. Эрвин вдруг с удивлением повернулся к капитану, словно заметил его только что; тогда Леви схватил его за предплечье и сильно встряхнул. Взгляд командора будто бы прояснился, - Слушай, я тебе говорю! Используйте их как приманку, а сами валите в Парадиз, ты слышишь? - Леви, а ты что собираешься делать? - Эрвин неожиданно сурово посмотрел на Аккермана, и тот на секунду стушевался. Ему и до этого доводилось видеть, как холодно может командор смотреть на неугодных ему людей, но на себе это всегда ощущалось особенно паршиво. - Займусь зверюгой. Уведу его подальше и прикончу, - Леви с вызовом посмотрел на Смита. Не до сомнений сейчас. И пусть только попробует вякнуть что-то против, тогда он... - Исключено, - жёстко сказал Эрвин, жестом руки заранее прерывая гневную тираду, - ты даже близко к нему не подберёшься. - Разумеется, не подберусь. Это не имеет значения! Только если вы с Эреном выживете, у нас останется надежда. Разве это не лучший вариант? - Капитан с трудом сглотнул ком в горле. Он только хотел, чтобы по его голосу не было слышно, как ему на самом деле страшно. Не за себя - за остальных; для себя он уже решил, что живым вряд-ли вернётся, а это Аккермана, к его же удивлению, почему-то мало волновало, - Эта экспедиция - настоящий провал. Я боюсь, никто не выживет, но если мы хотя бы... - Способ контратаковать есть, я продумал его заранее, - коротко сказал Эрвин, его взгляд стал стальным. Леви подавился тем, что собирался сказать; обескураженно заглянул в лицо командору. - И ты не сказал раньше? - почти прохрипел Аккерман, - Почему ты, мразь, молчал?! - Если план сработает, ты сможешь добраться до звероподобного. Однако... - над головой с оглушающим свистом пролетели исполинские камни и соседняя стена с грохотом обрушилась на некогда жилую улицу, - Однако мне и кадетам придется пожертвовать собой. Внутри Аккермана что-то очень больно надломилось, а сердце в страхе забилось быстрее, будто поднялось к самому горлу; живот скрутило. Словно услышав слова командора, кадеты закричали ещё громче, ещё отчаяннее. Аккерман потряс головой в попытке заглушить шум в своей голове. Не помогло. - Как ты и сказал, капитан. Боюсь, никто не выживет, - Эрвин посмотрел куда-то за спину Аккерману, нахмурился и качнул головой в сторону стоящей рядом постройки. Леви на ватных ногах последовал за командором. Наверное, так себя чувствуют те, кого ведут на казнь? Хотя, капитан сомневался, что боялся бы перед казнью так же, как боится сейчас. Стоящий хаос почему-то стал для него не так важен, а происходящее походило на долгий-долгий кошмар, затянутый серой тошнотворной дымкой, медленный и тягучий. - Чтобы убить этих титанов, нужен профессионал, Леви. И это ты - ты пойдешь слева. Я поведу солдат прямиком на зверя, он точно отвлечется на нас, - Эрвин устало сел на какой-то пыльный ящик, - и убьёт. Я умру первым, - сказал он так просто, будто речь шла о чем-то незначительном. Леви вздрогнул. Командор собирался сказать что-то ещё, но Аккерман его перебил: - Ты читал письмо? Эрвин, казалось, не сразу понял, что имел в виду капитан - столь удивлённо он посмотрел на Аккермана, услышав вопрос. Затем горько улыбнулся, так, как улыбался только ему; так, как не доводилось ему улыбался уже давно. - Читал. Соседнее здание обрушилось; пыль и острые маленькие каменные осколки вместе с ветром оцарапали лоб; норовили попасть в глаза, заставляли их слезиться. Проморгавшись, Леви выжидающе посмотрел на Смита. - Я... Не знаю, что сказать. Твоё письмо - это мое сокровище, - в подтверждение своих слов Эрвин достал из нагрудного кармана немного помятую бумажку, в которой капитан сразу же узнал свои ночные труды, и прижал к сердцу, - Когда я прочитал, я хотел пойти к тебе и поговорить... Сказать, что... Доверяю тебе больше всех. Что тоже тебе очень благодарен и помню каждый наш вечер. Каждый. Почти всю ночь не спал: все метался... Господи, - Эрвин грустно усмехнулся и опустил голову на руки, - Я не пришел. Подумал в тот момент, что если выйду из своего кабинета, то навсегда закрою себе дорогу за стены, потому что тогда мне будет на них плевать. Я думал, как мы уйдем из разведки; я отменил бы к черту экспедицию, подал бы заявление на отставку, но до этого отстранил бы тебя - чтобы уйти вместе... Ты ведь тоже думал о том, какого это - жить далеко от страха, да? Мы бы ушли, забыли бы обо всем... Не думать ни о титанах, ни о том, как бы угодить очередному зажравшемуся богачу, чтобы экспедиции спонсировал, - Смит устало протер глаза, - Ни о том, как мы обрекаем на смерть людей и на страдания их родителей... Невест... - его голос дрогнул. Командор с надеждой посмотрел на капитана. - Я думал об этом каждый день с момента, когда решил посвятить свое сердце нашей цели, - тихо промолвил Аккерман. Если бы они только решились на эту беседу немного раньше, все могло бы сложиться совсем иначе... Леви вдруг мысленно осекся: "ах если б, да кабы" - так можно рассуждать бесконечно, но всё-таки, как же их цель? Сколько людей отдали свои жизни, сколько жертв, годы трудов, стараний в поте лица... Чтобы просто забыть? Убежать и все бросить? Ведь он ради этого и начал бороться, из-за этого и появились его чувства. Нет, Эрвин бы не смог так жить. Он сам бы не смог так жить. Изабель и Фарлан не поняли бы... Леви продолжил холоднее, хоть каждое слово и давалось ему очень больно: - Я думал об этом, лелеял эту мечту. Но мы так не сможем, и ты это понимаешь. Долг, преданность - это все здорово, но мы оба знаем, что это - одержимости. Ты одержим своей борьбой, я одержим идеей следовать нашей общей борьбе - свободе. Как уйти, когда на нас навалено столько ответственности? Мы бы жили с бесконечной тяжестью на душе, - Аккерман говорил, а в голове все представлял лицо матери. Как бы ему хотелось обратиться к кому-нибудь за советом, сделать правильный выбор... Смит очень тепло посмотрел на Аккермана. Леви не выдержал: по щекам покатились горячие слёзы; он отвернулся и стал зло вытирать их рукавом. Нашёл время. - Ты прав, Леви, как всегда. Но только одно я тебе не рассказывал, я... Жил идеями своего отца. Отчистить его имя, доказать всем, что он не лгал, что он умер не зря... Искупить свою вину за его смерть. Я ради этого пошел в разведку. Я существовал ради этого. Только потом проникся другими идеями, пересмотрел приоритеты... Во мне всегда боролись два желания и сейчас, когда я нахожусь в паре минут ходьбы от подвала, в котором есть ответы на все мои вопросы, я... - Командор осёкся, взмахнул рукой, будто пытаясь поймать ускользающий по ветру платок, и опять посмотрел куда-то за спину капитана. На его лице читалась бесконечная скорбь, - Ты тоже их видишь, Леви? Наших товарищей? - Эрвин побледнел, - Они смотрят за каждым нашим решением, смотрят, ради чего они отдали свои сердца. Судят. Потому что битва ещё не окончена, - в подтверждение этих слов, земля под ними затряслась от очередного броска, - Или это все шутки моего разума? Словно детское воображение? - Смит помутневшими глазами смотрел на Аккермана. Тогда Леви всё понял; понял, какой ответ сейчас - единственный верный. Хотелось бы ему сказать Эрвину, что он сделает все, чтобы тот продолжил жить, исполнил бы свою, пусть и эгоистичную, мечту, освободился бы от оков обещания, данного самому себе. А потом они бы тихо исчезли из разведкорпуса, никому не известные, только ради себя... Забыть и бежать. Не оглядываясь. Плевать на все, просто бежать... Аккерман сел на одно колено и посмотрел на Эрвина сурово, глотая слезы. Его мутило. - Ты хорошо сражался, Эрвин Смит. Только благодаря тебе мы так далеко продвинулись вперёд. А сейчас я делаю выбор, - капитан с трудом сглотнул; горло пересохло, - Забудь свою мечту и умри. Веди кадетов прямиком в ад. А я займусь зверем, - Леви так сильно сжал кулаки, что ладони засаднило от царапин. Во второй раз в жизни командор посмотрел на него с по-детски наивным удивлением, надеждой и тоской. Затем печально оглядел землю под ногами, а потом вдруг улыбнулся светло, легко; посмотрел на капрала осмысленно. - Спасибо тебе, Леви. Я люблю тебя. От тряски пыль, стружка и осколки опять полетели в их направлении; Леви закрыл глаза. Страшно. И снова перед взором замелькали картинки: мама, Изабель, Фарлан, белые птицы, летящие по синему небу, сказки о море, снова мама, объятия, танец, птицы... Аккерман почувствовал теплую руку на своем затылке и то, как они с командором соприкоснулись лбами. Открыл глаза; в каком-то диком порыве схватил руку Эрвина, положил ее себе на сердце. - Твое. Навсегда. - Я знаю, - Смит улыбался. - Я обещаю, что убью это чудовище. Обещаю тебе. Эрвин тихо, по-доброму засмеялся. - Ну тогда... До встречи в другой жизни, капитан. Я буду тебя ждать.